Текст книги "Зимняя ночь"

Автор книги: Константин Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Семенов К
Зимняя ночь

K. Сeмeнов

Зимняя ночь

Жутким плачем разгонится ночь

Все – никто мне сможет помочь.

Застынет под окнами бешеный вой

Это снежные волки пришли за мной.

Настя

Глубокомысленный голос тещи в трубке, тускло побрякивал легким негодованием и беспричинной обидой: – о она дала адрес... Ашхабадская Абаева 141. Я уже почти повесил трубку, когда услышал – а квартира?... по-моему 14. – Спасибо... Ашхабадская – Абаева... Совсем рядом со мной... Я еще соображал, какой это может быть дом, когда обнаружил, что пытаюсь надеть свитер и рубашку одновременно. Семен, очень вежливо не обращая внимания на шум, в последний раз просматривал текст курсовой. Видимо ему, с его отношением в к жизни, ужасно зрелым для его возраста, трудно было представить, что может так подействовать на человека. Засунув рацию во внутренний карман куртки, я наконец остановился. Семен деловито и спокойно переписал исходник на дискету и вопросительно взглянул на меня. "Да мне тут... едалеко...", лихорадочно озираясь в поисках дэушки для компьютера, объяснил я. ужные кнопки на маленьком пульте никак не находились, раздражение и нетерпение во мне достигли пика и я сорвал злость на неповинном Чиже, вещавшем через стереосистему про чай и рокеров: "Да заткнись же наконец!!". Тут кнопка нашлась, компьютер обиженно мигнул питанием, и выключился. Погас монитор, затих в динамиках Чиж, потухла лампа на столе... Внезапная тишина – Семен тихонько одевался в коридоре – слегка отрезвила меня. Уже почти спокойно я достал из дипломата нож-бабочку. Семен быстро взглянул на меня и завязал шнурок. Глядя на него, я методично повторял ножом движение "серая ласточка ловит стрекозу над утренней рекой" и старался ни о чем не думать. Семен завязал второй шнурок и выпрямился, не о чем не думать – так и не удалось. "Идем" – я погасил свет и шагнул на площадку. На улице Семен очень осторожно попытался выяснить, куда и зачем я иду, и не нужна ли мне помощь, на что я туманно ответил, что если человек дурак, то это – надолго, и что помощь мне в этой связи совсем не нужна. Распрощались мы уже в подъезде. Я шарил рацией с включенной подсветкой по почтовым ящикам, выясняя, здесь ли нужная мне квартира. Семен еще раз твердым голосом большого мальчика предложил свою помощь. Я отказался. Мы пожали руки. Я вышел с ним на улицу и посмотрел наверх. Нужные окна светились, там двигались тени. Семен легко шел по дорожке вдоль дома, ровно и не оборачиваясь. Я в который раз позавидовал ему какой он здоровый и спокойный. Самое главное – спокойный. Тихонько вздохнув, я нырнул в вонючую темноту чужого подъезда. Ободранная дверь на последнем этаже. Сердце колотилось как сумасшедшее. Пробормотав про себя обрывок мантры, я нажал на кнопку. Смех за дверью мгновенно стих. Примерно через минуту дверь приотворилась, и в щелке возник глаз какой-то ее подружки. Вполне кстати знакомый глаз. Привет – сказал я быстро – Ничка здесь? Пару минут спустя моя жена появилась на пороге. Она была очень весела и совсем чуть-чуть пьяна. Я смотрел в ее глаза, что-то отвечал на ее удивленные вопросы вроде "А ты как меня нашел? еужели маме звонил?", и видно было, что все у нее нормально и ей сейчас хорошо и весело, и я отвел ее руку, когда захотела поправить выбившуюся прядь у меня на виске – она всегда ее поправляла раньше, когда мы жили вместе. В голове билось одно единственное слово "идиот", и, сказав что-то банальное и машинально улыбнувшись, я пошел по лестнице вниз. Спустившись на пролет, я услышал, как хлопнула этажом выше дверь. Потом, кажется, сидел на скамейке перед подъездом, пока холод не пробрался сквозь куртку и джинсы. Сидел, вспоминая, как мы были с ней на Иссык-Куле, как купались ночью, и небо отражалось в озере... Или озеро в небе. Вспомнил ичку в больнице – с синяками под глазами и ужасным кровоподтеком от капельницы на сгибе худой и очень родной беспомощной руки. Воспоминания опустошили, и я сидел, глядя на мигающую лампочку соты в руке. Я даже не помнил, что взял ее с собой. Значит все это время, пока мы с Семеном искали дом, пока я разговаривал с ней – Эрикссон в руке ровно подмигивал мне, спокойно выдерживая нервные пожатия рук, не сбиваясь, не торопясь. Просто работал, обеспечивая мгновенную связь и совсем не интересуясь, нужен он мне или нет. равится, или завтра я сменю его на Мотороллу. В который раз я улыбнулся, вспоминая, что не последнюю роль в выборе трубки сыграла знаменитая прочность Эрикссоновских корпусов. Я замерз, и надо было идти. Выйдя на Абаева, я замедлил шаги. Идти никуда не хотелось. Дома ждал спящий компьютер, куча не разобранных архивов, несколько неоконченных программ, подаренный на вчерашний день рождения и до сих пор не прочитанный двухтомник новинок Шекли. Все это – интересное само по себе обрастая приставками "не" сбивалось в какое-то мутное ощущение интересной ненужности. Из кабака прямо передо мной выпал спиной вперед какой-то мужик. Упав окончательно, он замер и шумно хрюкнул. Воняло перегаром. Я осторожно переступил через него и уже сделал было шаг, но он вдруг неожиданно открыл глаза и вцепился мне в ботинок. Морда у него была до омерзения тупая, и я почти физически увидел волну сжимаемой до этого мгновения злости, захлестнувшую меня почти с головой. Мягко обхватив запястье этого идиота я нажал на болевую точку у основания большого пальца. Пальцы его разжались, а выражение идиотизма на пьяной морде видимо достигло предела. есильно наступив ему на вывернутую ладонь, я заглянул внутрь кабака. Пить не хотелось, хотелось есть, но люди внутри кажется пришли сюда не за этим. Мужик вяло и молча вырывался. Вздохнув еще раз, я отпустил его руку. Перейдя через Абаева, я свернул в темный микрорайон. Еще пара минут блуждания между домами, и я оказался у другого подъезда. В отличие от предыдущего, этот был ярко освещен, и почти совсем не вонял. Я ткнулся в дверь на первом этаже – закрыто – и выстучал костяшками пальцев бодренький ритм. адевая привычную улыбку, успел подумать, что скоро она сносится совсем, и мне придется придумывать новую. В коридоре зашлепали босые ноги. Привет – меня пропустили внутрь. Я уже сплю почти... Я неодета... Это мелочи – сказал я, расстегивая куртку. у я хоть умоюсь – Полина шагнула к двери ванной. – Это – как хочешь. Я тупо разглядывал потеки на стене прямо перед собой и слушал плеск в ванной. Легкий стук – видимо, она положила куда-то очки. Очнувшись, я зашел в комнату и плюхнулся в продавленное кресло. Полина вышла из ванной и остановилась на пороге, глядя на меня. Привет, чуть растягивая гласные, она улыбнулась. Знаешь, сказала Полина одеваясь, моя дочь отказалась идти домой. Сказала, что у меня нет дома детей в повышенных количествах и что ей дома скучно. А еще – я поссорилась с Фимкой. Из-за чего? – мне стало интересно. – Честно? Слушая рассказ, о том, из-за чего, как и что было непосредственно после этого, я представлял себе Фимку – вечного бродягу, хиппи и поэта в драном свитере на плечах и с танкой о Фудзи в душе. еужели он может быть таким, как сейчас говорит Полина – а она – такой, как иногда рассказывает Фимка? Полина очень хорошо меня понимает. И с полуслова и без слов. И тот же Фимка хорошо меня понимает – кошмар, неужели я так похож на них? В ответ я рассказал о том, как мне вчера "подарили" пресловутого Фимку, и как он меня инструктировал по поводу его, Фимки, правильного использования и надлежащего режима кормления. Она смеялась – весело и очень тихо. Мой рассказ тек сам собой, а я думал про себя, что вот – человек очень талантливый, хороший и наверное любящий меня, насколько это возможно при ее принципиальном эгоцентризме. – Знаешь, я поставил кодек. Ее вчерашний подарок на день рождения – видео ролик, я вчера не смог посмотреть из-за подлого отсутствия в моей системе нужного драйвера. Она затихла, ожидая продолжения. – Ты знаешь, хорошо. Чувствуется профессиональная работа. Хотя и на скорую руку. Полина обрадовалась, мы еще поболтали о том, как делался вертолет, и кто писал озвучку, а в конце мне немного отомстили, сказав, что подаренные мной сценарии роликов она тоже показала. И что? – Сказали – хорошо. Чувствуется профессионал, хоть и на скорую руку. Мы еще посмеялись. Говорили о чем-то. Обсуждали ее работу и зарплату, потом почему-то – Фимку в частности и противность хиппи как явления в целом. – Знаешь, Фимка собрался уезжать, это пройдет? – Было хорошо. А потом мне захотелось домой. Она поняла это еще раньше, чем я, но, кажется, не очень обиделась. Я уже выходил из подъезда, когда зазвонила сота, резко и требовательно. Кто-то темный шарахнулся из угла подъезда b громкого звука. Трубку брать не хотелось. Сота зазвонила еще раз, и я медленно поднес ее к уху. Алле! разбитной голос на том конце трубки, не поймешь, как всегда, то ли придуривается, то ли правда пьяна. Как всегда – какой-то повод для звонка, совершенная ерунда – просто повод. Мне стало легче. Ей, кажется, хотелось поболтать – правда, еще сильнее ей хотелось, чтобы я приехал. Анжела сказал я, улыбаясь в темноту – Анжела, как ты поживаешь? Я несколько раз перезванивал ей по рации, а Эрикссон обиженно мигал контрольной лампочкой в другой руке. Когда и мне и ей стало окончательно ясно, что сегодня я не приеду, мы попрощались. Тем не менее, мне стало легче. Анжела – это эталон. Платиновый метр с дешевой сигаретой в зубах. Масса ужасных привычек и не менее ужасный ее характер вполне компенсируется очень честным отношением к окружающему миру. И ко мне. Она каждый раз напоминает мне, что не обязательно улыбаться, когда хочется плакать, и не надо пожимать руку подлецу, если ничего не можешь сделать. Ей легко – она всегда принимает решения честно по отношению к самой себе и так же легко – делится этим. Она настоящая художница, мастер, хотя и пьющий, и понимает меня там, где я сам совсем не понимаю себя самого. Дома, закинув в микроволновку остатки вчерашнего пирога, я вдруг вспомнил, что Маша вчера пришла с молодым человеком. азывалось это чудо Алексеем. Впрочем, был он вполне приятен, тих, и совсем не протестовал, ни когда Маша меня поцеловала, ни когда я решительно начал эксплуатировать ее на кухне. Впрочем, если бы я сам не вышел из кухни – она бы меня выставила. Маша много лет – столько, сколько я ее помню – везде носит с собой домашний уют и домашнее отношение к жизни. адо думать – в маленьком специальном мешочке с завязочками. Кстати, на кухне она суетилась на пару с Верой, которая пришла с мужем чуть позже. Забавно, кроме моей жены, все мои знакомые женщины готовы простить мне что угодно. Правда с моей точки зрения не то что прощать – говорить-то не о чем, но им кажется – это жертва... Хотя нет, не только жена – есть еще одна женщина. Хотя – она – человек по сути своей подлый – она – не считается. Я вытащил пирог из печки, не спеша заварил чай, включил компакт с Чижом. И вдруг понял, что хочу видеть ору. Прямо сейчас. емедленно. Сота утверждала, что уже час ночи, пальцы путали кнопки, но, тем не менее, голос на том конце трубки ответил почти сразу. Придумывая на ходу какие-то причины, и одновременно одеваясь, я выслушал слегка ошалелое Сашкино поздравление с днем рождения, и тут же напросился в гости. Что, спросил он, прямо сейчас? – Да – решительно ответил я, придерживая соту плечом и уже закрывая входную дверь. Сашка открыл уже не так бодро. Видимо он уже успел посмотреть на часы, и был слегка обижен. Отвечая что-то на вопросы, я мягко отодвинул его с дороги и прошел в комнату. Сашка видимо читал – в спальне горела лампа. Норы не было видно – она либо не проснулась, хотя спит она очень чутко, либо не хотела выходить. Да ладно, я тут ` '!%`cal, ты ложись, – прервал я объяснения о работе завтра с утра и о том, где лежит одеяло. Он радостно кивнул и исчез. Я стянул джинсы и свитер – было тепло, и залез с ногами на кресло-кровать. Ждать было трудно, хотя я был уверен, что дождусь. ора видимо тоже ждала – ждала, когда он ляжет рядом с ней и уснет, и явилась только минут через двадцать. Она медленно и абсолютно бесшумно вошла, делая вид, что не замечает меня, хотя конечно прекрасно знала, что я смотрю на нее и откровенно любуюсь. Потом она повернула красивую голову, и чуть удивленно подняв брови, остановилась, глядя на меня. Привет – тихо сказал я ей сквозь улыбку. Нора подошла ко мне, села на пол и прижалась щекой к моему голому колену. е смотря на всю ее надменность, на ее снобистские наклонности и любовь к комфорту, на то, как, слегка возвышенно, если не сказать пренебрежительно она относится ко мне в присутствии того же Сашки, она преданна мне до конца, А Сашку – просто терпит. Терпит, иногда потакая его мелким желаниям, снисходя до его обид и мещанского взгляда на жизнь. Я знаю это. Я знаю это очень точно. Я взглянул в ее карие глаза и погладил ее. Чуть вздохнув, она поменяла позу. Так, чтобы не потревожить руку, лежащую на ее голове. и одна, подумал я оре, душа ни одной женщины на свете не сравнится с твоей. Ты честнее, вернее всех их вместе взятых. Только тебе я могу доверять до конца. Тебе, и таким как ты. Да, за такое доверие надо платить. Платить собственной преданностью тебе, Нора. Жизнью, в конце концов – если понадобится. Вряд ли она поняла все целиком, но, по крайней мере, почувствовала, что мне очень хорошо и радостно с ней сейчас и улыбнулась еще раз. Я слушал ее дыхание, смотрел ей в глаза, и думал что наверное, если захотеть по настоящему, ее можно простонапросто забрать у Сашки, который совсем ее не понимает, и которого это непонимание тяготит. о в ее глазах я видел другие, смотрящие на меня с той же преданностью, готовностью сделать для меня все, что понадобится и даже больше того. Я смотрел на ору и понимал, что я не смогу. Я слишком хорошо помню те, другие глаза. Глаза, ушедшие от меня, и возможно закрывшиеся без меня навсегда. Возможно, есть здесь и моя вина. А может быть – нет. Может, этот уход – вовсе не из-за меня. Может быть так. Но я тоже уйду. Я уйду от оры утром и не возьму ее с собой. и сегодня, ни завтра. Я вообще еще долго не смогу завести собаку.

Зима, 1998