Текст книги "Тайные практики ночных шаманов. Эргархия – Ночная группа"

Автор книги: Константин Ворон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 3
Умное тело

– Доброе утро, – сказал Упырь, глядя на меня неподвижными змеиными глазами, – как гулялось?

Я ошарашенно смотрел на него. Я понял, что через заросли ломился именно он. А поляна? Возможно, что я принял вспышку его фонарика за свет поляны.

– Я хотел бы поговорить с вами, – сказал я, остро осознавая неуместность этих слов. Они напомнили мне сцену из известной кинокомедии, где один из героев глубокой ночью спрашивает прохожего: «Простите, как пройти в библиотеку?» Я невольно засмеялся. Упырь внезапно подхватил мой смех жутким хохотом, потом резко его оборвал и опять уставился на меня немигающим взглядом.

– Так ты всю ночь искал меня, чтобы поговорить?

Я потерянно молчал.

– Ладно, приходи после обеда. Через час подъем, пойди пока выспись.

– А как отсюда выйти?

– Как пришел, – медленно ответил Упырь.

Потом он сжалился надо мной и кивнул в сторону тропинки, оказавшейся совсем рядом.

– Иди по ней до ближайшей развилки и поверни налево. Тропинка выведет к хате.

Уже подходя к хате, я наткнулся на пьяного мужика. Перегаром от него разило метров за десять.

– И шо ж ты такой напуганный и перемазанный? – замычал он, увидев меня.

Вид у меня действительно был еще тот.

– Отож, наверное, Реву встретил?

– Какого Реву?

– Та вы ж там, где художники, живете? Тож була хата Королевы. А чоловик ее був Рева. То его кличка, Рева. Королева, ведьма, такое вытворяла, такое творила, шо чоловик пить начал и ушел в лес. Ревой его прозвали потому, что он ходит ночами по лесу и ревет как медведь. Потому ночью в лес никто не ходит, только художники ненормальные. Так что, встретил Реву?

Я подумал, что явно встретил. К существу, ломившемуся сквозь чащу, точно подходило это имя. Может быть, Упырь тут и ни при чем. Я заподозрил, что здесь ключ к разгадке: Барбаросса договорился с Ревой (если вся эта история правдива), и тот пугает девочек по ночам. А может, Упырь и изображает Реву? Тогда все сходится: есть троица, которая водит за нос всех. Обычное дело для Москвы. Почему Киев должен быть иным?

На занятиях с Доктором я все время засыпал – сказалась бессонная ночь. Доктор подошел ко мне, критически осмотрел и отправил спать. Я с благодарностью удалился.

Проснулся я от невыносимой жары. В палатке было душно. Стрелки на часах показывали два. Я проспал все занятия. У входа сидел Локка и снова что-то набирал на своей машинке. Я спросил его про Реву. К моему удивлению, он подтвердил историю, рассказанную местным алкашом.

Действительно, они вдвоем с Барбароссой купили хату у местной ведьмы по кличке «Королева». Говорили, что от нее сбежал муж, замученный ее выходками, а среди местных крестьян ходит жуткая рассказка про живущего в лесу и ревущего по ночам Реву.

Я вцепился в Локку и стал буквально выпытывать всю историю Бучака. По его словам, у Барбароссы была привычка летом путешествовать по лесам, и он часто бродил по здешним трахтемировским местам. Лет шесть тому он наткнулся на пустующий домик в Бучаке. Барбаросса и Локка были дружны в то время и, не раздумывая, скинулись по 400 тогдашних советских рублей, чтобы купить дом. Не обошлось без курьезов: Королева была настоящей ведьмой и, уже получив деньги, продолжала считать проданную хату своей. Иногда она бесцеремонно приходила по ночам и варила свои ведьминские отвары. Локка возмущался, но Барбаросса нашел с ней общий язык и вроде как напросился на ученичество. По крайней мере, какую-то травку для нее он собирал в лесу, строго сверяясь с фазами луны.

Место оказалось идеальным для созерцательных практик – буйная растительность, глубокие овраги, птицы, поющие по утрам, ручьи…

В Бучак стали приезжать их общие друзья – художники и музыканты. Подтянулись группы, практиковавшие в бучакских окрестностях. Вдруг четыре года назад все внезапно изменилось. Сначала появился Доктор, потом – Толстяк, Скандинав, Черногорец, Помощник. Последним подключился Упырь – мрачный, нелюдимый тип, окончательно испортивший всю изысканную атмосферу Бучака. «Новые люди», как назвал их Барбаросса.

Старая компания развалилась, кто-то из музыкантов умер от наркотиков, кто-то отказался дружить с «новыми людьми». А «новые люди» стали создавать что-то вроде секты. От практик созерцания отказались, введя вместо них работу с вниманием и восприятием. Локка полагал, что определенную роль в этом сыграли книги Карлоса Кастанеды, которыми увлекались «новые люди».

Начался настоящий бедлам. Стали во множестве приезжать странные субъекты из разных городов, иногда совершенно чудовищные по своему виду и поведению. «Новые люди» стали их чему-то учить и превратились в самозваных «гуру». Появились абсолютно новые темы, которые Локка уже не мог ни понять, ни принять. А потом пошли мистификации – лешие, светящиеся поляны, силы леса и воды…

Локка помолчал минуты три.

– Я остался с ними по двум причинам. Хочу помочь таким, как ты, не свалиться в сумасшествие, куда они ведут. И увидеть границы падения «магов». Они еще до конца не дошли. Но дойдут, и это закончится кровью.

Я спустился вниз. В зарослях напротив антикварной школьной доски сидели все те же трое харьковско-питерско-киевских парней, девушка, которую в прошлом году Барбаросса бросил в крапиву в наказание за слезы, и еще пара человек. На этот раз занятие вел Барбаросса.

Он прикрепил к доске два абстрактных цветных рисунка и добивался, чтобы сидящие вокруг люди него ощутили разницу в своих ощущениях при созерцании каждого из них. Затем нужно было, глядя на один из них, испытать ощущения, возникшие при созерцании второго.

Я попробовал. Чувство было каким-то странным и необычным. Через полчаса занятие закончилось. Я подошел к девушке, представился и спросил ее имя. У нее было по-змеиному гибкое тело, и потому она получила кличку Кобра. Я начал расспрашивать ее о прошлогоднем приключении в лесу. То, что она рассказала, напоминало мой опыт – светящаяся поляна, толчок в грудь, явственное ощущение присутствия чего-то совершенно ужасного впереди. А когда Барбаросса построил иероглиф жука, напряжение прошло, и Кобра зашлась в приступе плача. И Барбаросса действительно бросил ее в крапиву.

У Кобры были черные глаза, ее тело притягивало к себе. Я вспомнил Лань. Они чем-то были похожи, но Кобра была старше и соблазнительней. Она уловила мой похотливый взгляд, засмеялась, показывая всю безнадежность моего смутного порыва и обращая его в шутку.

Обедать не хотелось, да и время уже шло к ужину. Я побрел в лес к Упырю, ухитрился не сбиться с пути и застал его в той же позе, что и утром. Он снова посмотрел на меня своим змеиным взглядом и поинтересовался, с чем я к нему пришел. Я набрался смелости и спросил, не он ли бродил ночью по лесу. Упырь отрицательно покачал головой. Но это ничего еще не значило.

Я не знал, о чем еще спрашивать, и тут Упырь начал свою лекцию. Он долго рассказывал про мудрость тела и про то, что его следует отпускать на волю.

– Смотри, какое умное у тебя тело, – сказал он и вдруг неожиданным движением метнул в меня невесть откуда взявшийся нож.

Я сидел метрах в пяти от него и непроизвольно дернулся в сторону. Лезвие со свистом прошло у меня над ухом.

– Не думай ни о чем! – закричал Упырь и метнул второй нож.

Я опять едва увернулся.

– Войди в свое тело! – закричал он снова, доставая новое лезвие.

Я действительно прочувствовал свое тело целиком. Это было чем-то прямо противоположным тому, что я испытал у Скандинава.

На этот раз Упырь не стал ничего бросать, но ринулся с ножом в руках прямо на меня, явно намереваясь воткнуть лезвие в мой живот. Мое тело едва увернулось от удара, но осознал это я секундой позже.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Упырь, – теперь ты знаешь, что такое предоставленное себе тело. Про сказки Скандинава лучше забудь, в этом лесу выживают только животные. Ты знаешь, сколько здесь кабанов?

Он взял меня за руку и протащил к глубокому и длинному оврагу. Внизу протекал небольшой ручей. Песчаные склоны ручья были испещрены кабаньими копытами. Я вдруг понял, что ломиться через чащу мог не Упырь и не Рева, а кабан.

– Встретишь кабана – вспомни состояние, в котором ты уворачивался от ножа, – назидательно сказал Упырь, – а ты его обязательно встретишь, если будешь продолжать шляться по лесу ночью в одиночестве.

– Вообще, ум – наш враг, – продолжил он свою лекцию, – можешь ли ты с первого раза метнуть нож? Нет? А почему? Ум мешает, – важно сказал Упырь.

– Возьми клинок, – и он протянул мне тяжелый нож.

– Ну, метни его в дерево.

Я старательно бросил. Нож ударился плашмя о ствол и отскочил в сторону.

– Вот видишь, – удовлетворенно сказал Упырь, – не получается.

Он дал мне второй нож.

– А теперь вспомни состояние, в котором ты был, когда я бросал в тебя нож.

Я попытался, но ничего не вспомнил – тело просто уклонялось от лезвия и никакими особыми переживаниями это не сопровождалось.

– Доктор Растворение показывал? Сделай РВ и вспомни состояние.

Я послушно растворил внимание и воспроизвел в сознании всю сцену. РВ было слабоватым.

– Да ты не представляй себе, что ты делал, ты состояние вспомни. Когда делаешь РВ, места для картинок в башке не остается. Остается место только для состояния.

В состояние РВ я входил медленно. Деревья вновь превратились в кости леса, а ветер стал его невидимыми мышцами. Упырь неслышно зашел мне за спину, вжался в меня, прижал свою правую руку к моей.

Я вдруг почувствовал не то, чтобы слияние тел, а скорее общий жар, исходивший и от меня и от Упыря, жар, в котором явственно плавились контуры тела.

Упырь вложил мне в руку новый нож. Он поднял свою правую руку, и моя потянулась за ней, как приклеенная.

– Бросай, – прошептал он.

Я бросил. В момент броска я почувствовал, что нож – продолжение моего тела, и выбросил его так же, как выбрасывал вперед руку для нанесения удара при занятиях карате. Нож оторвался от руки, полетел вперед, и я чувствовал его полет, как если бы он стал частью моего тела. РВ рассеялось, жар мгновенно исчез, и я увидел, как лезвие вошло в ствол.

– Молодец, – сказал Упырь, – толк из тебя выйдет. Не знаю только, куда он после этого направится.

Он вывел меня на тропинку и легонько подтолкнул. Я не пошел, а просто полетел в лагерь.

Это приключение повергло меня в настоящую внутреннюю раздвоенность. Я понял, что до последней встречи с Упырем я в глубине души был солидарен с Локкой и рассматривал все происходящее как игру в магию, игру более совершенную, чем те игры, что велись на Фурманном, в рериховских кружках или среди последователей Вронского, но все же игру.

За последние несколько дней я обрел необычный внутренний опыт – реально освоил Растворение как способ изменения восприятия мира, увидел и понял много такого, что «не светило» мне во всех московских кружках. Претензии на владение чем-то запредельным со стороны всех этих уверенных в себе, но немного странных «фурманных» людей и заявки знакомых экстрасенсов на магическое могущество, казались ритуальной добавкой порции сказки к практикам определения болезней и целительства.

Да, экстрасенсы многое могли: они ставили диагнозы, реально снимали воспаления и успокаивали боли, но за всеми их достижениями маячили лишь усиление общей чувствительности и внушаемость их клиентов – «эффект плацебо», как называют это медики.

Сделать со мной что-то необычное, дать опыт, находящийся за пределами моих возможностей и моего воображения, никто не мог. А моя мама уж позаботилась о том, чтобы все, кто в то время причислял себя к нарождающемуся кругу экстрасенсов, прошли перед моими глазами и показали свое искусство.

Были однако и реальные люди. Самую сильную группировку Фурманного переулка составляли последователи упомянутого Вронского. О нем рассказывали легенды.

До войны он жил в Риге. Во время оккупации немцы отправили его в школу биорадиологов, где научили всем премудростям тонких восприятий и дистанционных воздействий. Потом он бежал к советским войскам, пересек линию фронта. Отсидел какой-то срок, а когда освободился, начал передавать свои знания нарождающимся экстрасенсам – Венчунасу и Сафонову, которые составили группу самых авторитетных обитателей Фурманного переулка.

Не знаю, насколько правдивы были легенды о Вронском, но у этих людей действительно многое получалось. Собственно, экстрасенсами были именно они – пять-семь подвижников, увлеченных новым делом. Они действительно могли научить своему искусству, но я не видел себя в роли целителя и диагноста, хотя и занимался понемногу в их группах.

Рядом с ними было множество самозванцев, «учителей жизни», окружавших себя атмосферой мистической тайны. Но от них проку не было никакого. Они вовлекали в свои практики, но это была магия на словах, а не на деле…

В Бучаке все было иначе. Барбаросса, Скандинав и Доктор показывали необычные упражнения, и что-то у меня получалось. Получалось лучше, чем у других, поскольку у меня все же был опыт разнообразных практик. Эти практики я всегда выполнял сам, а необычные переживания не выходили за рамки сильных иллюзий.

При всей необычности упражнений Барбароссы и Доктора, их результаты тоже можно было отнести к классу иллюзий. Однако то, что сделал со мной Упырь, было очень реальным. Я никогда раньше не метал нож, никогда не чувствовал этого жаркого растворения своего тела в теле другого человека. И я подумал, не клевещет ли Локка на всех этих людей. Может быть, за всем этим спектаклем действительно стоит то необычное, что я искал последние несколько лет.

Очередное утро прошло как всегда: подъем, пробежка с Меченым, сосредоточение на точках и Растворение с Доктором. Потом все разошлись в поисках грибов и ягод. Я насобирал целую банку земляники. Кто-то принес огромный белый древесный гриб, вызывавший своим видом большие подозрения в отношении его съедобности.

Доктор куда-то исчез, и предобеденное занятие проводил Барбаросса. Мы вошли в прохладный лес, нашли тенистую поляну и сели на траву.

– Наше сознание строит ту реальность, которую мы видим, – начал рассказывать Барбаросса. – Вот мы считаем, что ветви и травы сделаны из вещества, а тени – иллюзия, плоские затемнения на поверхности. Недостаток освещенности. А давайте посмотрим на Реальность так, как если бы тени были телами, а освещенные поверхности – их тенями.

Мы уставились на поляну. Я старался представить то, о чем говорил Барбаросса. Через какое-то время сквозь видимый мир проступила новая, совершенно незнакомая структура. Так мы просидели добрых два часа, углубляясь в новое восприятие поляны, затем вернулись обратно.

Потом был обед и новый разговор с Локкой.

– Ты еще не понял, что магия Барбароссы – это лишь явная и скрытая борьба за лидерство в бучакском обществе, интриги, преподнесение банальных вещей как важнейшего открытия, и все это ради одного – выкачивания личной силы из своих жертв, – начал Локка.

– Смотри внимательно: вначале Барбаросса выясняет, что жертве – в данном случае тебе – нужно в первую очередь, и чего недостает. И ты все это получаешь. У тебя есть явные черты жертвы, которые ему необходимы – много энергии, легкая включаемость в чужие программы. Он во многом будет работать на тебя – рассказывать необычные вещи, выдавая их за тайные знания. Но эти знания – лишь паутина, которую создает вокруг тебя паук. Он тебе скажет – мы такие особенные, а остальные – тупые ничтожества. Мы идем, а остальных ветер гонит.

– А Помощник, Доктор, Скандинав, Упырь – тоже такие же?

– Почти, но с разной степенью осознанности. Часть из них маги, то бишь, паразиты, а часть – паразиты и жертвы более сильных паразитов. Разберись сам.

Я рассказал ему про мою встречу с Упырем. Локка поморщился.

– Ты внушаем. Упырь незаметно бросил нож твоей же рукой.

Но я помнил жар, растворивший мою руку в его руке.

– Вот-вот, – сказал Локка, – это и есть признак гипноза – жар, растворение. Нож метнул Упырь, а тебе он внушил, что это сделал ты.

Слова Локки вновь возбудили во мне странную тревожность. От восхищения действиями Упыря не осталось и следа. У меня возникло подозрение, что Локка и Барбаросса борются за мою душу. Я только укрепился в решимости наблюдать и обсуждать эти темы со всеми.

Вечерело. Я бесцельно бродил по лесу. Слишком много новых тем обрушилось на меня за последние дни. Они вводили в новый ошеломляющий и очень реальный мир. Этот мир ничем не напоминал мир моей мамы – мир многословных рассуждений на эзотерические темы, рассуждений, раздувавших значение мелких явлений – покалываний в руках при приближении чужих ладоней, свечений, возникавших вокруг предметов при долгом рассеянном взгляде на них, фантастических образов, возникающих в сознании при пробуждении ото сна.

В Бучаке была реальная жизнь, совершенно иная, нежели в других местах. Со мной происходили события, а не их истолкование. События или ловко построенная система внушений? Пока безусловным событием был Упырь, остальное могло быть и игрой. А возможно, и Упырь – игра. Только более тонкая.

Мое размышление было прервано треском веток. Прямо на тропинку из зарослей выбежала совершенно обнаженная девушка. У нее была крепко сбитая фигура, длинные черные волосы падали на плечи. Она на секунду задержалась, взглянув на меня без всякого смущения, а потом пробежала мимо и исчезла в зарослях по другую сторону тропинки.

За ужином Барбаросса продолжил тему. Он долго и обстоятельно рассказывал о том, что весь мир – это не реальность, а видимость. Реальность преподносит нам эту обманчивую видимость, прячась за поверхностью вещей. Мы никогда не видим их внутренности. Даже если мы разрежем вещь, мы снова увидим лишь новые поверхности.

Магия начинается с того, что мы переходим от поверхности вещей к их внутренней жизни. Но внутренности вещей можно почувствовать только такой же внутренностью своего сознания. Когда мы превращали тени в тела, а тела становились тенями, мы ничего не меняли в Мире – менялось только наше сознание. Но так же, как мы изменили отношение теней и тел, можно изменить и отношение поверхности и внутренности.

Я попытался увидеть в его словах банальности, о которых говорил Локка, новые ложные знания, вводящие в зависимость, но слова Барбароссы были просты и очевидны. Я действительно получал новое знание. Оно приманивало, привязывало к себе, напоминая о словах Локки.

Я внутренне выругал Локку, посеявшего во мне сомнение в искренности Барбароссы. Теперь к каждому его слову приходилось относиться с осторожностью, выискивать в нем признаки манипуляции и обмана. С другой стороны, Барбаросса своей очевидной искренностью посеял и другое зерно – безоговорочного доверия. Все, что он говорил, я даже не воспринимал как рассказ, а узнавал в его словах что-то давно знакомое. Барбаросса как бы напоминал мне про то, что я давно забыл. Эти два зерна, прорастая в моей душе, противостояли одно другому, вносили тревогу и раздражение.

На следующий день я вновь посетил занятия Доктора. На этот раз он вывесил изображение красного треугольника и синего круга. Мы сначала долго сосредоточивались на треугольнике, а потом на круге. Доктор заботливо спрашивал нас, в какой части тела и как отзывалась смена концентрации.

Я действительно почувствовал странные изменения во всем теле при переходе от треугольника к кругу. Описать это было очень трудно. Доктор посоветовал не выражать эти изменения в словах, а просто запомнить их. Потом он предложил поработать еще с несколькими фигурами. Я почувствовал, что разные фигуры вызывают разные ощущения в теле. Но Доктору этого показалось недостаточно. Он потребовал, чтобы мы почувствовали сущность каждой фигуры, то переживание, которое предшествовало появлению в сознании фигуры, и которое он называл эйдосом. Он долго объяснял приемы, которые могут помочь в этом явно безнадежном деле.

– А теперь, – сказал Доктор, – нужно, сосредоточившись на треугольнике, пережить его как круг. Не вообразить, а пережить. Глядя на треугольник, вы должны получить такие же ощущения, что и от круга, вы должны знать, что это круг.

Сначала я попытался наложить на красный треугольник воспоминание об ощущениях в теле, оставшееся от восприятия синего круга. Потом я понял, что речь идет о чем-то ином, и решил, что красный треугольник я последовательно представлю как синий круг, зеленый квадрат и сиреневую трапецию, зная, что на самом деле речь идет о красном треугольнике.

После почти часовых попыток мы поделились своими переживаниями. Доктор спокойно выслушал всех, не комментируя наши противоречивые сообщения. Он сказал, что самое главное, суметь пережить треугольник как круг, квадрат и прочие фигуры, навязать им свой эйдос.

Я еще раз попробовал и в момент восприятия треугольника как круга вдруг ощутил резкий прилив энергии. Уже не слушая Доктора, я произвел ту же операцию с лесом и хатой и внезапно, почувствовав, что лес и есть хата, а хата – лес, и эта хата-лес расплылась в пространстве всей деревни Бучак. Мне показалось, что я покинул свое тело и стал блуждать между лесом, деревенскими домами и сельсоветом. Это длилось недолго.

Я рассказал Доктору обо всем, рассчитывая на его одобрение. Он внимательно посмотрел на меня.

– Неплохо у тебя получается, – сказал он. – Давай-ка все-таки поработаем вместе.