Текст книги "Покорители студеных морей (с иллюстрациями)"

Автор книги: Константин Бадигин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Его Егорием звать, – показал Амосов на проснувшегося мальчика, – наш, новгородский. Взял я его с собой. Матери обещал морехода из него сделать. Смелый мужичок!

– Ну что ж. нашего полку прибыло, значит! – весело отозвался Иван. – Пусть привыкает – места хватит… Мы потом с тобой, Егорий, дела обговорим. Ладно, што ль?

– Ладно, – серьезно ответил мальчик. – Я обожду.

– Федор, а Федор! – крикнул Иван. – Куда задевался? Подь сюда с соболями, пусть дед посмотрит.

Вошел Федор с большим тюком – в горнице стало тесно. Обняв младшего внука, Труфан Федорович долго не мог на него наглядеться.

Вскрыв аккуратно тюк, Иван Олегович вытащил несколько шкурок.

– Ну-ка, смотри, Труфан Федорович! Твое слово…

Старик внимательно разглядывал смолисто-черную небольшую шкурку. Его рука любовно гладила пышный густой мех.

– На тысячу один такой зверек попадается. Этому соболю цены нет! Царский зверек! Старик помолчал.

– Остатний товар где?

– Всё в лодью взяли. Моржовую кость на низ. Тяжелое внизу – на море способнее да и рухлядь от воды сохраннее.

Старик Амосов слушал, не перебивая, и только одобрительно качал головой.

– По приметам-то способные ветры должны на утрие пасть, – после раздумья заметил он. – Завтра и в поход идем. Поди распорядись, дружине вготове быть. Доспехи ратные у всех ли есть?

Мельком взглянув на Егорку, он поймал его умоляющий взгляд.

– Иване, – сказал он внуку, – малого снарядить надо… Сходи с Иваном, Егорушка, выбери себе по силам секиру али копье. К Варфоломею сходи – он доспехи бережет… И шелом пусть даст Варфоломей, – добавил он смеясь. – Воин хоть куда будешь!

Глава XXV. ИГРАЛИЩЕ БУРЬ

Все шло, как задумал Труфан Федорович. В ильинскую неделю все лодьи дружно собрались в обширном становище у Святого Носа. Теперь предстоял путь в далекую Данию. Ждали сигнала с «Шелони» от старика Амосова.

Труфану Федоровичу не терпелось. Он несколько раз просыпался, выходил наверх, определял ветер – смотрел на облака, на море, прислушивался к отдаленным звукам прибоя, бившегося в каменный Мурманский берег.

Наутро тридцать четыре заморские лодьи, подгоняемые крепким восточным ветром да стайкой белокрылых птиц, неслись по Студеному морю. У Варангер-губы ветер изменился, задул сердитый полуночник и стал прижимать лодьи к варяжскому берегу.

Норманны заметили русских. На ближнем высоком мысу задымился костер.

– Поход наш сведав, своим вести подают. По всем берегам знатье разнесут – русские, мол, в гости жалуют. – И Труфан Федорович, не спускавший глаз с берега, ухмыльнулся в бороду, вспоминая былые походы.

Не доходя до Мурманского Носа, дозорные на «Шелони» увидели несколько вражеских кораблей, гребущих наперерез передовому судну.

Дружинники одели шеломы, приготовились к бою. Егорка тоже одел шелом, из-под которого едва виден был его нос, взял в руки копье.

Подойдя поближе и увидев вооруженных людей, норманны решили разойтись мирно.

– Эло! – крикнул с носа дощатого судна норманнский разбойник. – Хотим ветер у вас купить.

Но, с трудом удерживая равновесие на волне, не рассчитал и, едва успев ухватиться, повис на драконовой шее. На лодьях засмеялись. А старый Амосов крикнул в ответ, будто не поняв, что надо врагам:

– Нет у нас ветра. На палой воде всю ветрову казну извели, не взыщите.

Норманны, с сожалением поглядев на глубоко сидящие, набитые ценным грузом лодьи, повернули обратно. Их длинные нескладные корабли сильно било на зыби, казалось, что вот-вот какое-нибудь не выдержит – развалится или перевернется.

Велико Студеное море. Грозный седой взводень, подгоняемый свирепым ветром, катился по необъятным просторам.

У правого борта «Шелони» горой поднялась пенящаяся волна. Казалось, что лодья, жалобно скрипевшая на все лады, или рассыплется на части, или затонет в хаосе обрушившейся на нее стихии.

У моря жалости нет. Чиста стала палуба, все, что могла, унесла с собой волна. Несколько бочек, старый парус, два небольших карбасика давно плавали где-то на вздыбленных морских просторах.

У бортов лодьи прыгали по волнам мешки из нерпичьих шкур, наполненные ворванью. Привязанные крепкими веревками, вот уже сутки плыли они за судном, выпуская понемногу жир, тонким слоем растекавшийся по поверхности разъяренного моря…

Северные мореходы от дедов и прадедов знали, как успокоить ворванью грозную морскую стихию. Взводень, покрытый масляной пленкой, тишел, злоба его гасла. Жир морского зверя защищал море от ветра, погашая его силу. На приморских судах всегда в запасе было несколько бочек с нерпичьим, тюленьим или моржовым жиром. Но сегодня хитрость не помогала. Ветер в одно мгновение вырывал у моря и уносил куда-то спасительное тонкое покрывало.

На правеже стоял старый Никита. Вцепившийся скрюченными пальцами в румпель, казалось, он неотделим от толстого деревянного бруса. А у бизань-мачты, ухватившись за снасть, жались еще два дружинника, вахтенные, в помощь деду. Но сейчас помощь Никите была не нужна. Старик, как положил руль лево на борт, так и держал его уже добрый час.

А лодья норовила, вопреки усилиям Никиты, вильнуть вправо и лечь вдоль зыби, бортом к ней. А этого-то как раз и боялся дед.

Нет-нет, да и окатит взводень потоками воды деда и вахтенных. А расходившийся ветер без устали кропит соленым дождем.

– Полуношник-то крепчает, дед! – крикнул один из молодцов у мачты.

– …ает, дед! – услышал Никита.

Слова тонули в свисте ветра и шуме моря. Никита повернул голову.

– Что баишь, не слышу! Сюда подь! – крикнул старик, взмахнув рукой.

Дружинник переждал волну и, улучив удобный момент, одним прыжком очутился около Никиты.

– Держись крепче, Савелий, а то враз смоет! – кричал дед.

Но Савелия учить не надо: он сразу схватил румпель, больно прижав дедову руку.

– Пусти, леший! Ишь, как клешнями облапил. Чего ты кричал мне?

– Да ветер крепчает, говорю, вишь, гнет лодыо. Не опружило[58]Note58
  Опружать – опрокидывать.


[Закрыть] бы насовсем. Пылко стало в море.

– А делать-то что? – отозвался дед. – Сам видишь, только большой парус остался. Другие мачты, почитай, сутки нагие стоят. Ветрище – страх! Глянь, пены сколь и море побелело.

Никита немного помолчал.

– И с чего бы ветру, такому взяться – нету у меня понятия. Кабыть и молебен ладно правили, и по солнышку на счастье поворот дали… Все как надобно…

Он опять замолк, что-то вспоминая.

– А ведь был грех, запамятовал, – вдруг оживился дед. – Провозился я с отвалом и домой забежать не успел. Ванюшке, внучку своему, велел обряду морскую на лодью принесть. Время якори выкатывать, вода уходит, а он, озорник, только прибег. Говорю ему:

«Принес, Ванюха, бахилы?»

«Принес», – говорит.

«А бузурунку?»[59]Note59
  Бузурунка – фуфайка, куртка.


[Закрыть] Старуха мне новую на дорогу связала, – пояснил Никита.

«Принес».

«А икона где?»

«Вот!»

И подает мне икону. Тут меня кабыть кто по сердцу ударил.

«Какую, спрашиваю, икону взял?»

«Пресвятую богородицу…»

«Тьфу, говорю, дурак! Прости господи, что она, баба, в нашем деле понимает? Николу морского брать надо».

Да что делать, вода-то не ждет. Пришлось с богородицей в море идти. От нее и напасть вся…

Тут Никита пригнулся, спасаясь от потоков соленой воды, водопадом зашумевшей по палубе.

– Чтоб те пусто было! – утираясь шапкой, ругал ветер обозленный дед. – Угомону нет на проклятущего, вот ведь как всего вымочил.

А ветер все крепчал и крепчал.

Теперь, когда лодью кренило на левый борт, она черпала бортом воду и долго не хотела подниматься.

Все тяжелее и тяжелее становилась лодья. Вдруг, крепко накренившись, суденышко вздрогнуло и так осталось, скособочившись на левую сторону.

Почувствовав неладное, из люка вылез Труфан Федорович.

Мореход огляделся.

Полуночное солнце закрывали серые, почти черные тучи. Ни проблеска, ни светлого пятнышка на всем небе. Он так и не разобрался, где кончается море, а где начинается небо.

Перехватив румпель из рук старика, Амосов крикнул ему в ухо:

– Парус роняй! Опружит нас…

Скинув с плеч мокрый полушубок, Никита, перекрестив лоб, бесстрашно ринулся навстречу ревущему морю. И вот Никита у паруса.

Схватив фал,[60]Note60
  Фал – судовая снасть, веревка, служащая для подъема парусов.


[Закрыть] он быстро развязал узел. Парус не шел вниз. Видно, сильным ветром снасти были зажаты где-то там, наверху.

Беспомощно опустив руки, мореход остановился.

– …рус роняй!.. – донеслось с кормы.

Ветер с новой силой рванул парус. Не удержался на ногах мореход и кувырком полетел к борту.

Труфан Федорович понял, что больше времени терять нельзя:

– Топор!..

В эти минуты Егорий, не отходивший ни на шаг от Амосова, метнулся к мачте.

– Куда ты, стой!.. – успел схватить его за шиворот Амосов. – Придержи малыша! – кому-то крикнул он и, размахнувшись, швырнул топор в натянутый до предела парус.

Заглушая шум ветра и грохот моря, пушечным выстрелом лопнул парус: топор ловко попал в цель.

Ветер, с силой ворвавшись в широкую рану, в клочья разодрал парусину. Лодья выпрямилась и, легко качаясь, окунала борта в кипящие гребни.

Амосов снял шапку и молча смотрел, как лохмотья паруса птицами носились над свинцовым морем.

А Никиту волна успела вынести за борт. Каким-то чудом он ухватился за снасть и сумел удержаться. Крепко держался мореход, захлебываясь в соленой воде. Волна два раза поднимала его, норовя унести с собой. Но старый подкормщик уцелел.

Выбравшись на палубу, он долго стоял, растопырив ноги, не

понимая, что же случилось…

– Ну и взводище!.. Как зверь лютый! – Мореход с озлоблением плюнул, – На-ко вот, возьми теперь Никиту-то!.. ан нет… не выйдет, – сказал он, направляясь на корму.

– С удачей, Труфан Федорович! – как ни в чем не бывало сказал Никита. – Лихо ты топором по парусу… Верный глаз имеешь. Спас от беды неминучей.

– Ну, дед, счастлив ты! Думал я – не выдюжишь, – встретил Никиту Амосов.

Обернувшись, Амосов долго смотрел на Егорку.

– А ты почто смерти искал, несмышленыш, – строго спросил он, – почто морской устав нарушил? Мальчик стоял потупившись.

– Отвечай! – еще строже прикрикнул Труфан Федорович – На море ты, не за материн подол держишься.

– Я… виноватый, дедушка, – не поднимая головы, ответил Егорка. – По моей вине парус сгиб… Вчера мне Савелий велел снасть осмотреть. Полез я, вижу – веревка совсем потерлась. Связал я ее, да неладно, узел большой вышел, сквозь векшу[61]Note61
  Векша – блок.


[Закрыть] не лез. Потому… – мальчик всхлипнул, – потому деду Никите не спустить парус было.

– Почто старшим не сказал? – грозно продолжал допрос Труфан Федорович. – Сразу почто не сказал? От нерадения твоего лодья, люди могли сгибнуть.

– Запамятовал, дедушка! – едва слышно отозвался мальчик.

Он поднял голову и полными слез глазами смотрел на старого морехода.

Стоящие рядом дружинники и Никита внимательно, без улыбки, слушали разговор.

– Вот что, – решил Амосов: – ты, Егорий, дважды нарушил морской устав – не сказал про порченую снасть и без позволения кормщика самовольно похотел на мачту лезть. По морскому обычаю надлежит тебе строгое наказание. Пусть дружина решит, сколь много сечь тебя нужно… Никита, – обратился он к подкормщику, – ты наказание справь, порядок знаешь.

– А за то, что не ложно, все, как было, поведал, смягчение тебе выйдет! – важно отозвался Никита. – Так-то, брат…

– Ну, я пойду сны доглядывать, – сказал Труфан Федорович. – Покличь, ежели что, а ребятам, как утречком встанут, скажи: пусть судну порядок наведут. Стишает ветер – паруса ставь.

Труфан Федорович спустился в свою каюту.

Через несколько часов лодья преобразилась. Распустив все паруса, она быстро двигалась по курсу, покачиваясь да переваливаясь с волны на волну.

После обеда на носу лодьи собрались все дружинники и обсудили поступок Егория.

Мореходы жалели мальчика. Он был смел, находчив, быстро привыкал к морю.

Порешили на двенадцати лозах. Никита связал несколько березовых прутьев от метлы и приступил к делу, громко отсчитывая удары.

Мальчик молчал, крепко сжав зубы. Но, когда Никита разошелся и хотел отсчитать тринадцатый раз, Егорка с обидой сказал:

– Дружина двенадцать порешила! Так что ж ты против всех-то идешь?

Раздался громкий хохот.

– Вставай, Егорка, довольно Никите тешиться, – сказал кто-то. – Свои-то дети большие у него, так соскучился – сладость в розгах видит.

– Ну, теперь не запамятуешь, Егорий, как морской устав рушить. Так-то, парень, и наберешься ума-разума.

– Еге-ге, ребята!.. – Никита вдруг замолчал, напряженно всматриваясь в горизонт. – Так и есть. Лед по носу, да много его, и небо льдом сверкает. К северу вроде вода есть – темноты в небе больше… Ну-ка, Петро, на середовую мачту ползи, огляди лед получше, я Труфану Федоровичу сказаться пойду.

Беспокойный Никита заторопился к кормщику.

– Труфан Федорович, – кричал он в люк, – выходь на палубу! Кабыть, лед впереди.

Быстро поднялся на палубу Амосов. Лих грозный взводень для поморской лодьи, а лед еще страшнее…

Труфан Федорович внимательно осмотрел весь горизонт.

В это время к «Шелони» стали собираться остальные лодьи на совет. Надо было решить, как быть дальше.

Глава XXVI. ЗАСАДА

Целый месяц шли Амосовы лодьи по морям, стараясь держаться все время вместе. Недалеко от Бергена сильная буря снова разбросала корабли; целых пять дней искали мореходы друг друга, но трех людей так и не досчитались…

Несколько норманнских кораблей, не решаясь открыто напасть на большой караван, по пятам шли за русскими до самого Бергена в надежде, что штормом разобьет лодью или случится какое-либо несчастье. Но ничего такого не случилось. А после бури у Бергена новгородцы своих преследователей больше не видели.

Наконец показались долгожданные берега датского королевства; низменная земля открылась неожиданно, словно кто-то бросил на море большой блин. Сотни небольших рыбацких лодок сновали в прибрежных водах; некоторые выходили в море за рыбой, другие возвращались с промысла.

Амосов попросил хозяина одного из рыбацких судов, возвращавшегося с полным грузом селедки, провести лодьи в гавань Роскильде – резиденцию короля, находящуюся в глубине узкого, длинного залива.

Когда большие поморские лодьи подошли к пристаням портового города, на набережную высыпали многие жители, чтобы посмотреть на невиданное зрелище. И было на что посмотреть: тридцать один морской корабль – это не шутка. Даже крупные портовые города европейских стран в те времена не всегда обладали таким флотом.

Уплатив пошлину в королевскую казну, Труфан Федорович мелочью одарил портовых надзирателей, а бургомистру преподнес дорогую шкурку голубого песца.

Вернувшись из города, старый мореход едва передвигал ноги.

После трудного и опасного плавания он впервые почувствовал усталость.

Годы брали свое: по ночам ныла поясница, болели ноги; от непрестанного напряжения покраснели и слезились глаза.

Теперь, когда лодьи стояли в спокойном месте, можно было подумать о себе.

«Отдохну денек, – мечтал Труфан Федорович, спускаясь пол палубу, – полежу, сил моих больше нет».

Амосов недовольно поморщился, когда увидел сидящего на лавке человека.

– Что угодно вашей милости? – спросил он, косясь на заморскую одежду незнакомца.

– Труфан Федорович, это я, Порфирий Ворон! – радостно сказал гость и бросился навстречу старику.

– Порфирий, сынок! И мореход обнял гонца.

– Ну, рассказывай, милай, как дошел, что сделал? – успокоившись немного и усадив рядом с собой гостя, сказал Труфан Федорович.

Беседа длилась долго.

Порфирий Ворон благополучно пробрался в Данию, виделся с королем. Датское купечество поддержало просьбу новгородцев, и король, милостиво приняв посла, обещал помощь.

– Псы-рыцари не хотят по доброму соседству жить, – продолжал свой рассказ Ворон. – В Новгород ганзейских купцов не пускают, далее Котлина им хода нет. Свеев против Новгорода учат. Морскую дорогу вовсе закрыли… Ежели новгородец на иноземном корабле в заморье вышел, враз утопят. А народ в Новгороде и до се голодный.

Не забыл Ворон рассказать Амосову о торговых новостях и о ценах на всякие товары.

Об одном только умолчал он – о судьбе Медоварцева и Жареного.

– Ну, а товарищей своих, Медоварцева и Жареного, где оставил? – не утерпел Труфан Федорович. – Живы, здоровы ли?

Пряча глаза, Порфирий замолчал.

– Сгибли ребята, – утирая слезы, с трудом выговорил он наконец, – от злодейской руки сгибли. – И Порфирий все поведал старому мореходу.

Русские люди в Риге узнали о судьбе Жареного от Арисгарха, спасшегося от смерти. Ворон же узнал от датских купцов, недавно приехавших из Риги.

Труфан Федорович, сжав кулаки, слушал Ворона. Помянув добрым словом павших, он долго сидел, закрыв лицо руками.

– Сердце щемит, как Медоварцева да Жареного вспомяну. Жалко, спору нет. Однако, не в том корень, – тихо, словно сам с собой, заговорил Амосов. – Кто нас боронить будет, коли мы сами себя не бороним? Великому Новгороду без кораблей, без стражи морской, без торговли заморской сильным не быть… Вот смотри, Порфирий, я со своими кораблями не побоюсь по морям пройти. Меня никто не тронет. Любо разбойникам одну-две лодейки ограбить, а попробуй-ка нас взять. Небось обожгутся.

– Разбойников беречься надоть, Труфан Федорович, – заметил Порфирий. – Силища их в этом море! Они, разбойники-то, морскими братьями себя зовут и, окромя бога, всех за врагов почитают. Бог-то у них – жуковина, черная да страшная. Верный человек меня упредил, – понизил голос купец, – тебе беречься надо, прознали разбойники о твоем походе.

– Пройду! – махнул рукой Труфан Федорович. – С моими дружинниками в огонь без опаски можно идти. Я, Порфирий, – помолчав, сказал он, – всегда в дело свое верю и к людям своим доверие имею. И они за дело себя не пожалеют.

На следующий день Амосов пустился в торговые дела. Порфирий Ворон и здесь сумел помочь ему добрым советом.

Распродав товары с большой выгодой – цены давали вдвое против ганзейцев, Амосов купил еще несколько лодей пшеницы. На другие суда грузили ипрские сукна, тонкое полотно, железо, олово, свинец, серу, красное и белое вино в бочках, соль и другие товары.

Несмотря на запрещение папы, Амосову удалось купить оружие и порох. На каждое судно он поставил по две пушки, палившие каменными ядрами.

На десятый день к вечеру Труфан Федорович закончил все свои дела и, пообещав доньским купцам зайти еще раз на обратном пути в Поморье, стал готовить лодьи к отходу. Утром суда стояли готовые к отплытию.

Труфан Федорович решил выйти в море ночью, чтобы не привлекать внимания. Кораблей было много, и выход из порта большого каравана не остался бы незамеченным. Перед тем как идти отдохнуть, он позвал дозорного.

– Здесь я, дедушка, – откликнулся Егорка.

– Егорий?! Кто тебя в дозор поставил? – удивился Амосов. – Других разве нет?

– Другие-то перед походом спать повалились. «Ты, говорят, Егорка, стережи».

«Так-то оно так, – подумал Амосов, – ночью все руки нужны будут, а все же неладно малого одного оставлять».

– Ну хорошо, Егорий, – строго сказал Труфан Федорович. – Доверили тебе дело большое, так ты смотри рот не разевай, не засни часом…

– Что ты, дедушка! – обиделся мальчик. – В жизнь в дозоре не засну.

Старый мореход, глянув по привычке на воду и на небо, ушел к себе, а Егорка принялся расхаживать по палубе.

Стемнело, трудно уже было рассмотреть, что делается на стоящем рядом судне. Мальчику надоело ходить взад и вперед, и он забрался на толстое бревно на носу судна и стал глядеть на темную, неприветливую воду, плескавшуюся о борта лодьи.

Неподалеку раздались странные звуки – он прислушался.

«Тук, тук, тук, – явственно донеслось с кормы стоявшего рядом судна. – Тук, тук, тук».

Прешло совсем немного времени, стук повторился. Теперь он был слышен совсем близко, с кормы своего судна.

«Кто может стучать, – подумал Егорка. – Спят все. Посмотрю», – и, легонько спрыгнув на палубу, побежал на стук.

Босые ноги неслышно поднесли его к корме. Велико же было удивление мальчика, когда он увидел незнакомого человека, прибивавшего к кормовым перилам какой-то темный предмет.

– Эй! – крикнул Егорка. – Что за человек?

Незнакомец молча бросился на мальчика, и Егорию не удалось даже пикнуть – потная ладонь закрыла ему рот. Но, когда незнакомец сдавил другой рукой мальчику горло, Егорка, изловчившись, больно укусил его за палец. Незнакомец охнул и разнял руки.

– Ребята, помогите! Сюда, ребята!.. – крикнул Егорий.

Страшный удар свалил мальчика с ног, но крик был услышан. На палубе забегали дружинники. Когда подняли лежавшего в беспамятстве Егорку, рядом никого не было.

Кто-то вылил ведро холодной воды на мальчика. Разбуженный шумом, подошел Труфан Федорович и, узнав, в чем дело, бросился к Егорию.

– Егорий, – тряс он его, – Егорий, что с тобой? – Руки старика дрожали. – Что с тобой, Егорушка?..

– Там человек стучал… прибивал… – очнувшись, несвязно начал мальчик. С трудом поднявшись на ноги, он, шатаясь, подошел к темному предмету. – Вот что он прибил…

Труфан Федорович подошел поближе.

– Красный фонарь, – сказал Амосов, осмотрев предмет со всех сторон, – свеча-то велика, на всю ночь хватит… А вот еще один, – заметил он.

– На той лодье тоже стук был, – сказал, немного оправившись, Егорка.

– А ну, ребята, сбегай посмотри! – распорядился Труфан Федорович.

Несколько человек бросились на соседнюю лодью. Там тоже оказался зажженный фонарь.

Дружинники в недоумении разводили руками.

– На других лодьях посмотреть надобно. Глянь-ка, братцы. Ежели и на других фонари горят, – догадался Амосов, – разбойных рук дело. Приметы лиходеи поставили, чтобы ночью наши лодьи обозначить.

Действительно, на всех новгородских лодьях горели красные фонари. На «Онего», так же как на «Шелони», фонарей было два. Теперь все стало ясным.

– Твои лодьи, господине, дважды мечены, – предупреждали Амосова дружинники. – На дороге ты им встал.

– А кто же вызнал, кто вора поймал?.. – спрашивали мореходы.

– Егорий вора поймал, малый чуть живота не лишился. Видишь, как его по башке ахнул вор-то… – ответил Никита. – Молодец, Егорий! – обернулся он к мальчику. – Поведай-ка нам все, как было.

Не помнящий себя от радости Егорий подробно рассказал, как он заметил вора.

Труфан Федорович ласково погладил мальчика по голове:

– Пойдем, Егорий, ко мне, отдохни, в море скоро выходить. И вы, ребята, часок сосните. В дозорных пусть Дмитрий ходит. Ты, Егорий, – держа мальчика за плечи и подталкивая его вперед, строго говорил Амосов, – не понимай о себе много! Ничего тут знаменитого нет, что вора заметил. Правильно службу справил, по уставу, и всё тут, а на других лодьях забыли про устав. От этого и все беды на море случаются.

Когда лодьи вышли в море и, вытянувшись в длинную ленту, медленно двигались на восток, была темная осенняя ночь. Ветер дул попутный, но слабый, лодьи легко покачивались на небольшой волне.

Егорка проснулся. Он с трудом повернул голову, шея сильно болела, во всем теле чувствовалась тупая, ноющая боль, но он радостно улыбнулся, когда вспомнил, что произошло вечером. Его потянуло на палубу. Наверху он долго вглядывался в темноту, ничего не разбирая со света.

«Ну и ночь, черна, и кулака своего не видно», – думал Егорий. Он взобрался на свое любимое место – накозье, толстое бревно на носу судна и, примостившись, стал глядеть на море. Шел первый час ночи.

Вдруг Дмитрий, дозорный, неожиданно крикнул.

– Огонь вижу близко! Наша лодья на огонь идет… Берег… Изба светится… Каменья!.. – выкрикивал богатырь.

Все явственно услышали доносившийся с берега громкий собачий лай. Многие увидели темную гряду камней.

Труфан Федорович, помогая Савелию, навалился на руль. Лодья, медленно поворачивая влево, уходила мористее…

– Дальше от берега – надежнее будет, – сказал Савелий, когда Труфан Федорович намного отвернул лодью от прежнего направления и направил ее на северо-восток.

Амосов не мог понять, почему здесь оказался берег. Он несколько раз заглядывал в свою записную книгу, где были указаны благополучные курсы на все ветры. Все казалось правильным, и ошибки не могло быть – до берега оставалось далеко. Но собака? Откуда взялась собака на море и гряда камней, уходящая к востоку?

Думать было уже поздно: за «Шелонью» повернула «Онего», а там и все другие лодьи амосовского каравана, державшиеся близко друг подле друга.

Дружина на «Шелони» была взбудоражена. Счастливо избавившись от опасности, все люди были на палубе и горячо обсуждали минувшие события.

Вдруг раздался детский пронзительный крик.

– Ой!.. Ой!.. – кричал мальчик. – Нельзя сюда, поверните! Дедушка, поверни!..

– Что там, Егорий, что видишь? – встревоженно крикнул Амосов.

– Не знаю, дедушка, черное что-то… близко уж, поверни! – завопил еще сильнее мальчик.

Несколько человек вместе с Труфаном Федоровичем бросились на нос. Впереди, совсем рядом, плавали бревна.

Амосов понял беду.

– Лево ворочай, ребята! – крикнул он, с беспокойством наблюдая за черной лентой связанных между собой бревен. – Больше, больше давай!

Но было поздно. С хода лодья врезалась в толстое тяжелое дерево, дрогнула и остановилась. Егорий чуть-чуть не свалился в воду от сильного толчка.

– Говорил тебе, дедушка, что нельзя сюда, – подошел к Амосову мальчик.

Старик не ответил. Махнув рукой, он побежал к средней мачте, где хранились приготовленные факелы, и стал разжигать огонь. Размахивая горящей смолистой веткой, он предупредил остальные суда об опасности. Но сделать что-либо было уже нельзя, лодьи одна за другой сворачивали в сторону и все же попадались в ловушку. Несколько лодей столкнулись и запутались снастью. На судах началось смятение.

В это время показались черные тени чужих кораблей, идущих прямо на сбившийся амосовский караван.

– Вражье! – раздался голос Труфана Федоровича. – К оружию, други!

– Вражье, ребята, вражье! – закричали вдруг с разных лодей дружинники. – К оружию!

Новгородцы быстро вооружились, и, когда враги стали прыгать на палубы русских судов, их «с почетом» приняли на рогатины и пики.

Раздались выстрелы из пушек.

Ожесточенный бой шел в темноте. Но вот вспыхнул один из разбойничьих кораблей, подожженный рукой Савелия, – стало светло. Теперь Амосов видел, что и на вражеских кораблях идут схватки – новгородцы вышибли морских братьев с нескольких лодей, и разбойникам приходилось защищаться.

«Так вот что подстроили, проклятые! – думал Труфан Федорович, сидя на мачте и командуя битвой. – В ловушку корабли наши заманили, голыми руками хотели взять».

На головном корабле морских братьев, скрестив руки, стоял Одноглазый. Корабль находился в стороне от боя. Видя, что новгородцы стали теснить морских братьев, Одноглазый не стал вмешиваться.

– Так… так!.. – бормотал он, глядя, как обороняются новгородцы. – Вот это воины! Так… так…

Уж несколько часов длилась битва. Наступил рассвет.

Один из кораблей морских братьев подошел к головному кораблю. Жестокий, спрыгнув на палубу, подошел к Одноглазому.

– Брат, самые лучшие отряды вынуждены оставить суда новгородцев. Мертвая голова, Хромой и Безносый убиты. Два наших судна находятся в руках русских.

Одноглазый молчал.

– Я предупреждал тебя, – с упреком сказал Жестокий, – надо было взять больше людей! Новгородцы в бою совсем не похожи на жалких ганзейских торгашей или тевтонских собак с крестами…

Громкий призывный звук боевого рога поднял разбойников. Морские братья с оружием в руках заполнили палубу. Некоторые из них повисли на реях, готовые прыгнуть на корабли новгородцев.

Послышалась команда. Столкнув корабль с места, весла стали мерно загребать воду. Головной корабль медленно приближался к лодье «Шелонь».

Когда корабли сошлись, Одноглазый с диким воем первый прыгнул на палубу «Шелони». Стоявшие у борта дружинники отшатнулись. Из толпы новгородцев вышел вперед Дмитрий.

Выхватив меч, он бросился на Одноглазого. Зазвенело оружие, от мечей посыпались искры. Новгородцы и морские братья притаив дыхание наблюдали за битвой двух богатырей.

Если Дмитрий был сильнее Одноглазого, то главарь морских братьев был гораздо опытнее в бою. Отбившись от могучего напора Дмитрия, Одноглазый ловким ударом выбил меч из его рук. Новгородец успел схватить секиру, и борьба началась снова.

Скоро все поняли, что победит Одноглазый.

– Взять живьем! – громко сказал Жестокий и показал воинам на Дмитрия.

Нрав Жестокого был хорошо известен братьям, – они ринулись со всех сторон на Дмитрия. И в тот момент, когда он должен был погибнуть от меча Одноглазого, шестеро братьев повалили его на палубу. Вцепившись в Дмитрия, они стали вязать его руки и ноги.

Бой с великаном утомил вождя морских братьев.

Когда новгородцы бросились на выручку и поединок превратился в общую свалку, Одноглазый уже не мог склонить победу на свою сторону.

Схватка была жаркая, разбойникам пришлось оставить русское судно – атака была отбита. Когда головной корабль разбойников отошел от борта «Шелони», мореходы стали искать Дмитрия: на лодье его не оказалось, среди убитых его тоже не было.

– В полон взяли Дмитрия!.. – вздохнув, сказал Труфан Федорович. – А ты, Егорий, – увидел старик мальчугана, – чего здесь? Воевал разве?

– А на что мне снаряда дадена! – важно ответил мальчик. – Когда он, кривой черт, Дмитрия ломить стал, я в него копьем пустил, и попал, дедушка, ей-бо, пра! А он обернулся да как на меня взглянул – страшно сделалось. Вот черт кривой!.. – повторил мальчик и, посмотрев на Труфана Федоровича, смутился. Он долго не знал, что сказать, и мялся в нерешительности с ноги на ногу.

Труфан Федорович смекнул, в чем дело.

– Я тоже кривой черт! – сказал он нарочито строго. – Ну, спасибо, Егорий, порадовал старика.

– Одно дело – ворог, – серьезно сказал мальчик, – а тебя я кривым чертом и в жизнь не назову.

Труфан Федорович рассмеялся:

– Ладно, Егорий! А по мне назови хоть горшком, только в печь не ставь.

Сражение с морскими братьями окончилось полной победой новгородцев. Пять исправных разбойничьих судов стали добычей дружинников, один корабль сгорел.

Несколько дней после битвы прошли незаметно; погода, благоприятствовала плаванию. Ровный попутный ветер быстро гнал Амосовы лодьи на восток. Благополучно миновали устье реки Наровы, и дружинники с нетерпением ждали Котлинских берегов.

Быстроходная «Шелонь» стала отставать от остальных ло-дей. На судне открылись старые раны, полученные на пути в Данию: опять отказал руль, стали пропускать заплаты, поставленные на разошедшиеся пазы обшивки. Трюм быстро наполнялся водой. Необходимо было остановиться и исправить повреждения. Вместе с «Шелонью» должны были остановиться и остальные корабли.

– Пусть идут лодейки, Труфан Федорович, – посоветовал Савелий, – все равно Котлина им не миновать. А мы мигом свое дело спроворим. Пока ребята привал празднуют – забодай их бык! – и «Шелонь» у Котлина будет. А тут всем делать нечего, свои ведь берега вокруг.

– Хоть и длинные руки у морских братьев, – согласился Амосов, – а сюда им не достать. Пусть идут вперед лодьи…