Текст книги "Фома Верующий"

Автор книги: Константин Сазонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Я вешаю на себя станцию и вместе с Карташовым идем за командиром. У Карташова карта, у меня пристегнут магазин с трассерами. Вот махра уже перекрывает улицу и начинает досмотр. Полковник Симонов сверлит глазами машину с дагестанскими номерами:

– Вот эти мне не нравятся. Рожи какие-то подозрительные, глаза бегают, тормозите их.

Солдат машет рукой, но машина набирает ход и без остановки прорывается сквозь заслон, обдав нас выхлопами и пылью. Расстояние увеличивается. Симонов поворачивается ко мне:

– Бей по колесам, сажай на обода, разберемся, что за гуси.

Я снимаю автомат с предохранителя, тщательно целюсь и нажимаю спуск, но вместо выстрела раздается только щелчок ударника. Искрой пролетает мысль, «перекос, клин», в тот же момент дергаю затвор, еще щелчок. Машина исчезает за поворотом. Симонов смотрит на меня безумными от гнева глазами, Карташов бледнеет.

– Что за херня, сержант. Почему оружие неисправно?

– Этого не может быть, товарищ полковник.

– Не может, говоришь? Дай сюда автомат. Давай-давай, ничего, это приказ.

Симонов поднимает ствол вверх, жмет на спуск, треск очереди и трассера летят вверх.

– Ничего не понимаю, – говорит он. – Почему же патрон в патронник не подался два раза. Наверное, магазин снаряженный пролежал лет сто и патроны прикипели. В общем, все понятно. На губу бы тебя посадить.

– Я запомнил номер машины, товарищ полковник.

– Так чего мы тут рассусоливаем, передавай быстрее на другой заслон, далеко не ушли

Уже через десять минут передают, что машину остановили, пара человек пыталась бросить ее и скрыться, но не успели. Они отстреливались, но разведчики догнали и взяли. Повредили их немного, но оба живые и почти здоровые. А вот машина оказалась с интересной начинкой. На связь выходит «Пароход» – командир саперной роты. Симонов берет у меня тангенту:

– Как баллон? Целый, заправленный? И что? Все это хозяйство в багажнике, я так понимаю…

Он отдает мне тангенту, а я уже все понял. Машина с газовым топливным оборудованием, заправленная под завязку. Баллон обвязан взрывчаткой и, скорее всего, есть начинка с поражающими элементами. Этот сюрприз, скорее всего, хотели взорвать возле какого-нибудь блока или КПП, не исключено, что и возле нашей бригады. Я прикидываю расстояние, сто пятьдесят-двести метров. И вот уже я представляю, как моя очередь трассирующих впивается в багажник, и взрыв разносит машину в клочья, а заодно и нас. Остается только воронка, сломанные деревья, перебитые безвольные ветви, асфальтовое и бетонное крошево вперемешку с дымящимися людскими останками. Холодный пот покрывает в секунду всю спину. Мистика рядом. Симонов тоже все понимает и периодически исподлобья смотрит на меня.

Уже дома, на узле связи, мы с Карташовым сдаем автоматы и молчим. Ряба с Лыковым уходят в машину, лопать сух-паи и офицерский харч, который остался почти нетронутым, а мне не до этого. Карташов открывает ящик со снаряженными магазинами и спрашивает:

– Ты всегда свои магазины берешь или дежурный по роте боезапас готовит?

– Да как обычно, кто дежурит, тот разгрузки и снаряжает, я только проверяю с утра, чтобы ничего не забыли.

– Все ясно, – Карташов лезет на дно ящика и достает магазин с патронами, внимательно его разглядывает и отдает мне. – Ну, как ты думаешь, сколько он уже в таком состоянии тут лежит, лет пять – не меньше

Я смотрю на магазин и вижу на гильзах уже проступившие пятна коррозии.

– В общем, ясно, – говорит Карташов. – Я себе беру вот эти пять, буду сам патроны маслом обтирать и пружину в магазине. Советую сделать то же самое, а вообще дам команду в роте – надо на магазины бирки присобачить с фамилиями, тогда и не будет таких неприятностей. Хотя сегодня оно и лучше, что так все вышло. И мы снова замолкаем. Я ухожу на узел связи и сажусь в курилке. Начинается «обратка». Сначала задрожали руки, я затягиваюсь дымом еще глубже и смотрю в одну точку. Из штаба на узел зашел отец Сергий, и в таком состоянии сразу же увидел меня. Я его не сразу и заметил. Священник присел рядом, помолчал, потом спросил, случилось чего, может?

– Да, так…

Я попытался отшутиться, и тут мне неожиданно стало смешно. Я бы мог рассказать, что дико устал от сероводородной вони бочки с водой, я устал от взрывов и очередей, к которым уже привык, будь они неладны, устал от этих чужих руин, где только смерть, горькая пыль и страх. И я здесь хотя и живой, но почти не чувствую запаха сигарет, вкуса еды, я почти забыл, какого цвета небо, потому что не помню, когда в последний раз думал об этом. И я не говорю ни слова, только смеюсь все громче.

Отец Сергий приглашает меня в свою церковную палатку и там осторожно расспрашивает, что сегодня произошло. Но осторожничает он зря. Все ведь благополучно. Я рассказываю ему про девять месяцев своей жизни, про первый подрыв в начале декабря, когда в первом батальоне пожалели солярки и повезли дембелей на броне, а взрыв разметал их кого куда. Про Филимона, про птицу с когтями в высоте, которая летает и смотрит на нас своим цепким взглядом, про Карташова и сегодняшний случай с автоматом.

– Ты хоть понимаешь, что сегодня произошло? – выслушав, спросил отец Сергий

– В рубашке родился, понимаю

– Это ты зря себе приписываешь. Просто Господь не допустил, чтобы ты погиб, и командир ваш, и лейтенант твой, как его, Карташов?

– Да.

– Именно сегодня утром ваш дежурный по роте почему-то именно на эту спецоперацию достал тебе магазин с самого дна ящика, и ты решил пристегнуть именно его и именно в этот раз. И не погубил душ. Они хоть и бандиты, но тоже живые, им свой суд будет. И все, кто рядом с тобой был, – тоже живы. И командир, который отдал приказ, в том числе. Ты откуда родом будешь?

– С Урала, из Оренбуржья. Город Орск. Он и в Европе, и в Азии. У нас там сейчас вся степь в тюльпанах.

– Знаю-знаю, холодильник такой был у меня, – улыбается батюшка, – а тебе пора вырасти. Вот прими как данность, что до сегодняшнего дня ты был ребенком, несмышленышем, а сегодня неожиданно понял, что уже вырос, что мир намного шире, чем рассказывали мама, папа и командиры. Что в нем, помимо человеческой воли, всех мыслимых грехов и грязи, есть еще и свет. И сегодня вышло так, что один лучик упал на всех вас. Подумай об этом, а когда будешь уже дома, сходи в церковь, посмотри в глаза священникам, и к которому сердце потянет – иди. Исповедуйся, как на духу все выложи, и прощайся с оружием. Не просто сдай в оружейку, а именно попрощайся. Это совсем не игрушки даже для больших детей.

После этого разговора меня неожиданно отпустило. Я и так, и сяк перебирал в уме все возможные варианты, и выходило все именно как необъяснимое стечение разных обстоятельств или одна большая закономерность. Цепочка чьих-то халатностей превращается в могучее течение. Оно выносит нас либо на мель, откуда можно легко выйти на твердую почву, либо на середину реки, где ты лучше всего виден когтистому хищнику в высоте.

Утром я встал бодрый духом и после завтрака пошел на узел связи. Ряба сегодня едет в Ханкалу и сияет улыбкой. Для него это пока военная романтика, его захватывает адреналин и дух приключения. Пусть, не буду ему ничего говорить. Я-то точно знаю, что это до первой переделки. Потом будет апатия и страх выходить за территорию КПП, который через два дня сменится необъяснимым влечением к опасности, он начнет опять проситься на выезды, запустится та самая военная программа в человеке. Чистая биохимия: адреналин расщепляется на эфедрин – сначала после боя тряска в руках и смех, потом дикая депрессия, и все по новой. Круг замкнулся. Но программа работает, здесь главное не терять головы и осторожности, иначе система очень быстро придет в полную негодность из-за внезапного острого отравления свинцом или куском железа, и этому несказанно рады будут только черви. Но мне становится не по себе от мысли, что эта программа не остановится и на гражданке, и как дальше жить, я пока себе представляю очень и очень слабо.

На узле меня ждет новость. На шестое мая назначена наша партия. Это услышал и наш человек-гора, начсвязи Юшин:

– Значит так, – говорит он, – если уже есть конкретный срок, то поступим следующим макаром, завтра ты, – он показывает на меня пальцем, – в крайний раз выезжаешь с разведкой на спецоперацию, после этого все на сохранение, я смотрю, бойцы уже хорошо поднатаскались, справятся. Едете в Заводской район. Там раньше проходил передний край и лесополоса до сих пор заминирована, но дороги «чистые», потому шаг влево – шаг вправо может плачевно кончиться. Так что давай, сделай свой дембельский аккорд красиво, и осторожнее там, осторожнее.

– Отработаю в лучшем виде, товарищ подполковник.

Дежурный по роте разбудил меня еще до рассвета. Молодой сержант сказал, что от оперативного из штаба пришла команда – поднимать всех, кто выдвигается на спецуху, и через двадцать минут построение. Это означало только одно: операция будет серьезная, и во избежание утечки информации решение о выдвижении на час раньше было озвучено непосредственно перед выходом. БМП сегодня тоже не идут, от них много лязга. Вот уже почти бесшумно из парка выруливают БТР, фары не включают. Регулировщик с фонарем направляет их в предрассветных сумерках. Вот уже в своих маскхалатах-афганках и шлемах-куполах с щупами, миноискателями и собаками идут саперы, откуда-то из темноты выруливает два взвода махры – у них с собой два РПГ и пара АГС, появляется и отделение РХБЗ со «Шмелями» – это вообще оружие серьезное, недаром их никто не хочет сажать в свой БТР. Но вот уже невысокий подполковник пресекает ропот и волевым решением определяет огнеметчиков с пехотой. Подпол – это Аристархов, начальник разведки бригады, – приземистый, бесцветный, с водянистыми ледяными глазами, почти как и все разведчики. Если он сегодня старший – это означает только одно: будет зачистка какого-то района. Колонна техники строится и глушит двигатели. Последняя проверка, перекличка по боевому расписанию. Команда «по машинам», топот пары сотен ног, стук люков и каблуков по броне. «Заводи», теперь уже включаются фары, за КПП вся колонна набирает скорость. Пока идет вполне привычная работа: ориентиры, точки, радиообмен. Центральное боеуправление отвечает заспанным голосом сослуживца Рамиля Губайдуллина из нашей роты. Кажется, он вообще живет на ЦБУ – приходит, когда все уже спят, при подъеме роты его никогда уже нет. Питается он тоже по обстановке, потому очень тощий, но голова у него работает отлично. Сейчас он принимает от меня контрольные точки и передвигает флажки на карте, а дежурный по артиллерии передает все сведения в дивизион. В случае чего нас прикроют, вся карта покрыта метками высот и точек целей. Вот уже появились в рассветном тумане промышленные силуэты нефтяного завода. Ехать осталось совсем немного. Колонна тормозит на окраине пригорода, махра рассыпается, занимая оборону. Впереди дорога перекрыта старым «Уралом». По глазам Аристархова вижу, что ему это все очень не нравится. Он отправляет меня вместе с саперами проверить машину, и пока мы приближаемся, я передаю в наш БТР, чтобы включили «Пелену». Через секунду в наушниках раздается скрежет, система радиопомех заработала, чтобы не лопнули перепонки, включаю режим шумоподавления. Саперы очень быстро проверяют машину, самые «популярные» места для закладки взрывчатки чистые. Мы расходимся в шахматном порядке по обочине, и я машу рукой водителю головного бронетранспортера. Он дает по газам, и стальной нос мнет шасси «Урала», а еще через секунду с металлическим глухим стоном и треском древесины он заваливается на бок и переворачивается в овраг. Дорога чиста. Начальник разведки отправляет наш дозор вперед. Я иду в среднем звене. Впереди Бабай и молодой, стажируется. Вот боец замедлил ход и застыл как вкопанный. Он поворачивается к башкиру Бабаю и ничего не может сказать, только показывает пальцем куда-то на обочину, через пару секунд к нему возвращается дар речи, но боец заикается:

– Ф-ф-ф-фугас, в-в-вон!

Бабай поднимает вверх руку и направляется к поваленному бетонному столбу на обочине. В следующую секунду из мелкого лесняка в пятистах метрах звучат щелчки выстрелов, тонкий свист и с дерева рядом полетела щепа, земляные фонтанчики взвились на обочине, а из асфальта выбились искры. Мы падаем в щебень и пыль, по нам работают. Передаю по станции обстановку и получаю приказ – обозначить целеуказание. Смотреть, смотреть в оба! Вот еще очередь, вспышка и пороховые газы шелохнули листву, засек. Теперь лишь бы заметили коробочки. Передаю наводчикам, чтобы следили за трассой, и посылаю в лесняк две длинные очереди. Теперь надо сматываться с этого места, и, я как при отжимании, встаю на руки и несколькими толчками от земли смещаюсь вбок, перекатываюсь. И вот уже заработали крупнокалиберные КПВТ с коробочек. Над мелкими деревцами вдали в воздухе зеленая каша из листьев, опилок и каких-то ошметков, занимается огонь. Но скорее всего тот, кто стрелял, уже ушел из лесопосадки.

– Ничего-ничего, – говорит Аристархов, – мы их спугнули, но тут со всех сторон район блокирован, и улицы все прочесываются, далеко не уйдут.

Саперы надевают свои бронированные костюмы, и вот Бабай уже как ребенка тащит в руках гаубичный снаряд. Взрыватель снят, а в носок забит пластит, но нет электродетонатора, не успели доделать.

Аристархов приказывает саперам отнести фугас на пустырь и там накладным зарядом уничтожить. Саперы берут моток провода, импульсную машинку с ручкой и шашку тротила. Через пять минут все готово, они подают сигнал укрыть людей. Все припадают к земле. Глухо лопнул воздух и дрогнула земля, волной обдала кислая вонь взрывчатки. Готово.

Становится немного спокойнее, вот уже с одного из заслонов передают о задержании трех человек – у всех синяки на предплечьях и исколотые руки. Пытались выйти под видом гражданских, но о них уже все были в курсе. Да, в общем, и все понятно. Мы с начальником разведки едем на этот заслон. По дороге наблюдаем, как работают армейцы. Мужики-контрактники в шахматном порядке идут по улице и угрюмо смотрят по сторонам, в километре впереди стоит бронированный тягач, которые все называют «бешеная табуретка». Возле него лысый здоровяк в песочного цвета «горке». Лысый, мускулистый, но такой же бесцветный, холодный и водянистый, похожий на полуторалитровый пластик, в который зачерпнули из речки.

– Здравия желаю. Вот и наши гости дорогие, да непросто – с сюрпризом, сейчас сами все поймете.

– Где они? – спрашивает Аристархов.

– Вуаля, – здоровяк заводит нас за машину.

На земле с мешками на головах сидят трое в грязной одежде. Следы задержания видны и на теле, один наскоро перевязан.

– Вот, самый интересный вот этот фрукт, – говорит здоровяк и снимает мешок с головы одного из пленников. Мы видим заплывшую синяками, но славянскую физию. Аристархов досылает патрон в патронник и ставит на предохранитель:

– Я с ним побеседую накоротке, и подмигивает офицеру в «горке».

– Да пожалуйста, как хотите, – отвечает тот и резиново улыбается.

Аристархов подходит к пленнику и рывком поднимает его с земли:

– Встать, гнида! Пошли, всё, отжил свое, быстро!

– Куда? – начинает мямлить задержанный.

– Далеко не поведу, тут в овраге и останешься.

Через пару шагов Аристархов резко бьет прикладом в лицо пленнику и тут же прямо возле уха дает очередь. Еще одним ударом валит его на землю и начинает, как робот, повторять вопросы:

– Как тебя зовут? Как тебя зовут. Отвечай быстро!

– С-сергей.

– Почему здесь, кто тебя готовил, где? Считаю до трех: раз, два…

Задержанный начинает плакать, садится на землю и рыдает, повторяя «не убивайте, не убивайте, не убивайте».

Подходит здоровяк в горке и льет воду из бутылки на голову пленнику. После этого он спокойным и даже добрым голосом говорит:

– Вот и умница, сейчас ты нам все расскажешь и будешь жить. Правда же, расскажешь?

Тот согласно кивает. Через минуту он вываливает все, что знал, рассказывает все о себе.

– Сам я из солдат, стояли на блоке. Начал захаживать один молодой из местных, лет восемнадцати, Идрис. Приходил всегда с сигаретами, общался, говорил, что живет рядом. Потом принес героин в свертке, предложил уколоться, ну мы вдвоем в карауле были, согласились. Он так с пару недель приходил с «чеками», уже надо было, а денег нет, да он и не продавал. В тот вечер, пару месяцев назад это было, он пришел как обычно, мы с напарником моим его уже ждали. Пока мы сухое горючее разожгли и присели с ложкой, чтобы не было видно, как готовим, Идрис достал нож и воткнул Михалычу, напарнику моему, прямо в шею. Я и вякнуть не успел, а он уже автомат у него забрал и на меня наставил. Сказал, пошли со мной, все равно тебя свои же теперь порешат за такое, а там будут и деньги, и герыч. Жили на квартире, нам обещали дать по 200 долларов за установку и подрыв сегодня, но вы приехали раньше, не успели установить, хотели уйти. Что, меня теперь расстреляют, да?

Аристархов смотрит на наркомана с презрением:

– Нет, патроны на тебя тратить жалко, будешь военным следователям свои душещипательные истории рассказывать. Какой, говоришь, адрес у той квартирки-то, где вы наркоманили да готовились? Пятиэтажка в Старых Промыслах, где хинкальная? Вот и умница! Будешь жить, если до Ханкалы довезут. А вот как – это я уже не знаю. Давайте, грузите их в тягач, надо будет особистам их передать, а мы навестим адресок тот по дороге.

Аристархов берет у меня тангенту и просит перевести «Сыча», командира разведроты, в закрытый канал. Через минуту сквозь треск прорывается голос: «Дозор, я Сыч, прием!»

– Сыч, я Сыщик, прими адресок и с группой туда побыстрее, забирайте всех и все, что там найдете.

После разговора я перевожу станцию на боевой канал, и сразу же прилетает сообщение: на элеваторе вдалеке замечен человек в гражданском со снайперской винтовкой.

Аристархов долго не думает: «Уничтожить! Как они мне все надоели!» Где-то в километре раздается глухой стук КПВТ, потом два удара, шипение реактивных гранат и глухие взрывы. Все затихает.

– На сегодня всё, – бросает начальник разведки, – всем сбор, по машинам. Едем в бригаду.

Уже в БТР мне становится страшно, хочется, чтобы быстрее стали видны бетонные блоки нашего КПП и металлические конструкции ангаров завода, на котором мы стоим. Я на автомате передаю боеуправлению контрольные точки, вот уже поворот на бригаду. В голове пульсирует только одна мысль: всё, всё, всё, это всё. Вот я уже на месте зарядки оружия, отстегиваю магазин и засовываю в карман разгрузки, контрольный спуск, предохранитель, автомат стволом вниз и на узел. Сдаю дежурному «калаш» и магазины и только теперь замечаю загадочные улыбки сослуживцев:

– Ну, рассказывайте уже, чего?

– Во-первых, разведка еще до вашего возвращения накрыла этот притон. Разнесли там всех наглухо, изъяли видеокассеты с подрывами, радиостанции, пару автоматов и «Муху». Но это ладно, – рассказывает мне дежурный радист Виталя. – Подтвердили отправку нашей партии. Улетаем шестого мая, всё, через неделю ровно домой. С ЦБУ спускается худой Рамиль Губайдуллин, он слышал в эфире все наши переговоры, в курсе всего и один из первых узнал про партию.

– Я вам еще добавлю, сейчас молодые на сводняке уже, все прикомандированные, не из нашей бригады, но из Московского округа. Теперь всё, нас на сохранение, а новеньких переводят в роту.

– А куда их? Мест же нет спальных, всё под завязку.

– Уже тепло, командир приказал ставить палатку прямо на узле связи. Тут и разместим. Потом мы домой, а они в здание.

– Ладно, Рамиль, пошли в столовку пожуем уже, а то ведь ты, считай, вместе с нами был, а жрать хочется – сил никаких нет.

– Да, слышал все, я бы, наверное, обосрался, кому надо перед дембелем-то болванки обезвреживать? Вы с Бабаем отморозки. Меня от волнения до сих пор трясет и слона сожрать готов.

Возле столовой мы встречаем саперов. Впереди все тот же Бабай с котелком. Я им с ходу говорю, пляшите, братцы-кролики. Все сразу понимают, в чем дело:

– Партия? Когда отправка?

– Итаааак, – изображаю ведущего Якубовича, – наша отправка шестого маааая!

Все начинают пританцовывать и обниматься. Вот это новость! Самая лучшая за сегодня.

– Ну что, пацаны, всё, на сохранение, оттопали свое по маршруту? Не знаю, как вы, а мы да. У нас замена есть.

– Я еще с молодым похожу, – отвечает Бабай

– А чего, не освоился еще? Сегодня же только фугас нашел.

– Да, тупит понемногу, да и чего, в роте с ума что ли сходить? На инженерке вышел-пришел – день прошел

В столовке как обычно – вонючая рыба, сушеная картошка, вареная колбаса и чай со сгущенкой. Рамиль достает пачку майонеза, вот с этим еще можно запихать в себя, а так – уже тошнит. Даже ночью сон приснился: захожу домой, а мать говорит, пошли обедать, гречка готова. Мне аж дурно стало.

После обеда младший призыв бегает радостный, пополнение – это значит «духи», а значит, снимается куча обязанностей. Уже через час на узле связи с вещмешками стоят восемь человек. Среди них выделяется сержант. Судя по виду, ему далеко не восемнадцать-двадцать лет, как большинству, – намного больше. Мне становится интересно, кто таков и какими судьбами?

– Сержант Владимир Стариков, он же Старый, во всех смыслах, двадцать семь лет. В армию пошел по идейным соображениям: служил в системе Минюста контролером в тюрьме, достало в горькую ягоду. Решил в ОМОН устроиться, а мне и говорят, никаких переводов, только через увольнение. Ну я и ушел, а когда военник на руки получать, мне и сказали, «а чего это ты, милок, в армии-то не был?». Ну я и собрался. Да и в ОМОН потом устроиться проще.

– Вот у тебя приключения, – все тихо удивляются.

Вечером Старый, окрыленный первыми впечатлениями, пытается состроить из себя вояку, да и лычки явно давят. Но тут так не принято. Пока он никто и звать никак. По крайней мере, до выхода на боевые. Это не хуже моего, понимает старший сержант Паперный. Он на полгода младше призывом, коренастый курганский парень, обычно ходит на «Бамбук». Он берет с собой еще одного сержанта и подзывает Старого.

– Пошли-ка, Вова, в каптерку.

– Зачем? – щурится, предчувствуя недоброе, Старый.

– Да поговорим, не бойся, введем тебя в курс дела.

Дверь в каптерку находится рядом с комнатой, где мы сделали импровизированный спортзал. Я иду тягать штангу из автомобильных рессор и слышу только обрывки: «упор лежа принять», «борзеть тут не принято».

Старый выходит из каптерки в задумчивости, и на следующий день просит назначить его в боевое расписание:

– Вот это другой разговор, – хлопает его по плечу Паперный, – пойдешь со мной на «Бамбук», потом я на мачту засяду вместо Витали, а ты будешь на маршрут ходить.

За оставшуюся неделю Старый, который старше большинства офицеров в роте, прочно занимает место в инженерном дозоре. Парень он крепкий, решительный. Уже после двух выходов командир саперов говорит Сухову, что связист на «Бамбуке» у вас – очень матерый, только лишь бы нос не совал, куда не надо, а то порывался даже на рынке торговцев построить. А с местными так нельзя. В крайний день я прошу нашего гору-человека Юшина назначить вместо меня «замком» именно Старого, несмотря на то, что он из самого младшего призыва в командировке. Во-первых, возраст, во-вторых, он из учебки уже не младшим, а сержантом вышел, в третьих – у него взвод будет всегда в полном порядке, без шатаний и разброда. Юшин согласно кивает. Карташов тоже доволен своим заместителем. Напоследок я пообещал отдать Старому свой маскхалат и камуфляж. Забирать вообще из командировки что-то хорошее не принято, все оставляем здесь, тем, кто тащит службу дальше: свитера, форма, разгрузки. Нам это никто не выдавал, сами, как могли, разыскивали, покупали на свои деньги. Я вспоминаю, как по прибытию даже сшил себе ботинки из сапог. На складах, может, оно и есть, вот только вряд ли на всех, и никто ничего не даст, так что крутись как хочешь.

Шестого мая мы уже стоим на плацу с подсумками, в них пустые магазины, худые вещмешки в руках. Построение длится уже час, скоро мы должны двинуться в автопарк. Рядом с ним вертолетная площадка, и далее по обратному маршруту. Аэропорт «Северный» – Моздок – Москва.

На плац вышел начальник штаба, провел перекличку и объявил, что в связи с праздниками командование «закрывает небо», вводится усиление. Партии сегодня не будет, она перенесена на пятнадцатое число.

В тот момент «оборвалось» внутри не только у меня. На глазах сияющие лица превратились в кислые мины. На узле связи нас недоумевающим взглядом встретил Карташов:

– Вы чего, уже домой слетали и решили вернуться?

Но нам не до шуток. Еще десять дней в бригаде. Бесконечные, пустые, одинаковые десять дней.

Обозначается и вторая проблема. Нас исключили из списков роты. Можно спать в палатке, но в помещении наши места уже заняты.

Мы решили по-другому. Начальник связи живет в центральной командно-штабной машине. На другом конце узла рядом с воротами стоит наша разъездная «шишига» Лыкова. Вот в ней мы и будем жить, а если выезд – освободим на время.

Место оказывается удобным еще и тем, что под рукой всегда рабочая радиосвязь. Если что-то нужно, то идти необязательно, можно передать – принесут. Нас нет в списках, а потому мы не ходим на разводы, один раз в день кто-то ведет подразделение в столовую, хоть какое-то разнообразие. На стенке календарь, где ежедневно и старательно зачеркивается прошедший день, на столе – самодельные нарды из куска картона и хлебного мякиша. Утро начинается всегда одинаково. К нам приходят двое дембелей-разведчиков, и начинается турнир. Изредка разведка выигрывает, но все больше остается с носом. В машине мы размещаемся втроем: я, радист Виталя и Витька Крючков, он же Крюк. Наша дембельская троица. Полное ощущение замкнутого безвыходного цикла. Каждый день одно и то же, и даже погода не меняется – жара и солнце. Машина стоит под навесом, и только он спасает нас от неминуемой поджарки заживо в кунге.

Сегодня я решил сводить роту на обед. Молодняк берет дополнительно два котелка, набрать еды Витале и Крюку. Я стою рядом с радиомачтой, в эфире как всегда – колонны, разведка. Вдруг где-то вдалеке слышен сильный взрыв, и эхо от него разлетается в городе между домами. В эфире мат. Следом ухает еще один. Что-то происходит на маршруте. На радиосвязи сегодня дежурит Паперный. Он начинает вызывать дозоры, запрашивать обстановку. Через минуту отвечает Цырен и становится известно, что произошли два подрыва: соседней бригады и нашего «Апельсина». Что у соседей – неизвестно, у нас – один «двухсотый карандаш-щуп», то есть боец-сапер.

Предчувствия самые мрачные. Рота строится в тишине, и мы бредем к столовой. «Апельсин» возращается, вот головная машина свернула на кишку разбитого асфальта, поднимается шлагбаум. Мы стоим с котелками возле столовой и всматриваемся в заходящую колонну в поисках той самой брони, на которой везут…

На втором БТР едет «Пароход» – командир саперной роты, рядом с ним тело, накрытое плащ-палаткой. Видны только грязные ботинки и безжизненно свисающая рука в запекшейся крови. Когда колонна проходит мимо нас, я даю команду «кругом, головные уборы снять». На молодых нет лица, для них стала очевидной эта реальность.

В столовой повисает густая тишина, стучат только ложки по стенкам металлических котелков. Заходят и наши с инженерки – Старый и бурят Цырен. Я задаю им только один вопрос:

– Кто?

Ответ бьет по нервам так же, как металлический звон ложек о солдатские зубы, и он безжалостный, как стук осколков по броне. Крайний дембельский выход стал последним – погиб Бабай.