Текст книги "Брачный сезон, или Эксперименты с женой"

Автор книги: Константин Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Ты что-то забыл? – спросила мадам Епи-сеева.

– Ага, вот она, – шепнул я и двинулся к тумбочке, где лежал ветхозаветный томик.

Несмотря на потрепанность переплета, в книге оказалось всего две записи. Причем довольно странных. Первая была вопросительная:

Тамара Яковлевна, вы обратили внимание на эти сказочные улыбки продавцов?

Непонятно, при чем здесь продавцы. Видимо, книга попала сюда из близлежащего магазина. Однако вторая запись была еще более ошеломляющей. Неизвестная Тамара Яковлевна довольно высокопарно отвечала на вопрос:

Смотрю и думаю: сколько души, вкуса, таланта и умения вкладывается здесь в любое дело!

Очень хорошо, только непонятно, как все это можно отнести к "сказочным улыбкам продавцов"?

Я захлопнул книгу, от изумления передумав изливать гнев на ее страницах. Выглядел я подавленно. Маша подошла ко мне и ласково спросила:

– Что с тобой?

– Н-ничего, – выдавил я. – Пойдем одеваться.

У стойки гардероба я испуганно посмотрел на старушку, выдававшую пальто. Вдруг с ее языка сорвется еще один комплимент. А может, это и есть та самая Тамара Яковлевна? Но, слава всевышнему, гардеробщица приняла жестяной кружочек из моих рук, буркнув лишь:

– Подавать надо номером вверх.

У каждого свои причуды. Я накинул дубленку на Машины плечи. Мадам Еписеева влюбленно заглянула в мои глаза.

– У меня еще полчаса до работы. Может, посидим где-нибудь?

Глава 18

Леди начинают

Такого поворота я никак не ожидал. Хорошо ей говорить "посидим"! И я бы "посидел" с удовольствием, да только... Известно что.

Мы вышли из музея и пошли вверх по улице.

– Тут до моей работы рукой подать, – щебетала Мария. – Так что, если нам встретится какое-нибудь тепленькое местечко, мы обязательно туда заглянем. Ты не против?

– Какие проблемы, – неуверенно пробормотал я.

Еще как против! Если бы ты работала где-нибудь на нефтяной вышке в Сибири, и то было бы лучше. Я бы даже согласился проводить тебя пешком. Хотя с Сибирью и нефтяными вышками у меня связаны не самые приятные воспоминания.

Как-то раз меня послали в командировку. Изредка с учителями такое случается. Я поехал обмениваться опытом с педагогами прибайкальской станции Лена.

Еще в поезде – а ехал я суток четверо – я познакомился с веселой и отважной девушкой Ниной. Она пила неразбавленный спирт, объясняя эту склонность особенностями своей профессии.

– Кем же ты работаешь? – поинтересовался я на вторые сутки пути.

– Крановщицей. На башенном кране... У нас строительство ого-го какое!

Выяснилось, что "ого-го" как раз там, куда еду я. То есть на станции Лена. Хорошо это звучало: "Нина из Лены"!

Но вот мы приехали, расцеловались, и я, подхватив чемодан, отправился разыскивать школу, где мне предстояла встреча с местными знаменитыми педагогами.

После долгих поисков я набрел на какой-то барак. Это и была школа. "Педагогами" же оказалась старенькая учительница, которая вела в школьном бараке все предметы, какие только можно выдумать. До восьмого класса включительно. Видимо, меня послали затем, чтобы я хорошенько выяснил, как старушке удается подобная многопрофильность.

Обменявшись опытом, я поинтересовался, где меня разместят. Старушка ответила, что она сама пока ночует в школе. Так что мне еще предстояло искать жилье.

И тут я, к своей радости, вспомнил о Нине. Может, она меня приютит? Подхватив чемоданчик, я направился к близлежащей стройке. Впрочем, стройка оказалась единственной в этом городке алкоголиков и металлургов.

– Извините, – остановил я первого же попавшегося человека в оранжевой каске, – а Нина не здесь работает?

Человек очнулся от своих дум и посмотрел на меня.

– У нас тут Нинок как собак нерезаных. Тебе какую?

– Она на кране работает...

Касконосец посмотрел на меня еще более недоуменно.

– Так у нас тут и кранов до едрени фени! – он широким взмахом окинул строительство. – Тебе какой? Башенный?

На это мне нечего было ответить. Наступала ночь. Пришлось обходить каждый кран и глупо орать вверх:

– Ни-и-на!

На этот призыв с высоты из поднебесной будочки неизменно высовывалось женское лицо. У пятого по счету крана я, задрав голову, наконец углядел красные щеки "моей" Нины. Она тоже узнала меня и через минуту, ловко спустившись с головокружительной высоты, очутилась рядом.

Крановщица гостеприимно отвела меня в столовую, где я принялся остервенело набивать брюхо макаронами. Кучка мужичков у окна заинтересованно изучала затрепанный "Спид-Инфо".

– Нинка, – обратился к моей спасительнице один из них, – у тебя ОРГАЗЬМ есть?

– Да, наверно, ребята куда-то закинули, – беззаботно отозвалась она, решив, что это какая-то деталь башенного крана.

Мужики загоготали. Я же пытался придумать, как бы половчее спросить у Нины насчет ночлега.

Мы вышли на улицу, и я решился. Вопреки моим ожиданиям, крановщица не усмотрела в этой просьбе никакого криминала.

– Я-то в общежитии живу, а там одни девчонки. Но ты можешь на кране переночевать. В кабине. Высоты-то не боишься?

– Да вроде нет...

Надо ли описывать, каких душевных и физических сил стоило мне восхождение на башенный кран. Но вот я оказался наверху. Хозяйка апартаментов заперла дверь снаружи и сказала:

– Утром я тебя отопру. У нас тут с этим строго.

Как только ее фигурка растворилась внизу во мраке, мне отчаянно захотелось справить нужду. Вот, собственно, и все. Когда утром в замке заскрежетал ключ, я чуть было не вывалился наружу. С трудом преодолев спуск, измученный бессонной ночью, я бросился прочь от крана, даже не поблагодарив Нину. Едва мои ноги коснулись благословенной сибирской земли, я, петляя как заяц, понесся вон со стройки. В тот же вечер я уехал домой. Нину я больше не видел. А высоты с тех пор боюсь отчаянно.

Тем временем мы с Марией оказались у небольшого зданьица. На дверях значилось:

Кафе "Оладьи"

"Вот он, час моего позора", – подумал я, перекатывая в кармане мелочь.

– Может, найдем что-нибудь другое? – в моем голосе сквозила надежда.

– Ты не любишь оладьи? – изумилась мадам Еписеева.

– Да, в общем, нет.

– Ну там, наверное, найдется что-нибудь еще.

Я нехотя поплелся вслед за Машей.

Мы встали в очередь, неумолимо двигавшуюся к прилавку. До развязки оставалось два человека. Если бы со мной была Катька, то с ней таких проблем не возникло бы. А тут – почти незнакомая женщина. Стыдно как-то.

Подошла наша очередь. Я не выдержал и пропищал:

– Маша, у меня денег-то немного, – и нагло добавил: – С собой.

Мария слегка повела плечами, а потом невозмутимо сказала буфетчице:

– Нам, пожалуйста, порцию оладьев, два кофе и... – она обернулась ко мне. – Ты что будешь?

– Ничего.

– Бутерброд с ветчиной, – отрезала она.

Я сидел за столиком, слабо шевелил челюстями, перетирая жилистую ветчину и время от времени покрываясь липким потом. Маша элегантно наворачивала оладьи на вилку. О деньгах мы не говорили.

Вернее, мы вообще не говорили. А еще вернее – не говорил я. Мадам Еписеева же излагала какую-то путаную историю из гостиничной жизни. Но я почти ничего не слышал.

Поев, мы покинули гостеприимное кафе и двинулись дальше. А вот и отель, где трудится мать хулигана. Мы замерли на ковровой дорожке, которая вела к зеркальным дверям.

– Ну все, – печально сказала Маша, – дальше тебе нельзя.

У входа маячила черная фигура охранника. Его физиономия особого дружелюбия не излучала. Маша развернула меня к себе, как маленького.

– Что ты надулся? Из-за денег, да? Это ведь такая чепуха. Главное, что ты меня вытащил сегодня... В музей.

Она хотела меня поцеловать, но застеснялась охранника, который не спускал с нас глаз.

– Когда встретимся? – робко спросила Маша.

– Как-нибудь... Я тебе позвоню.

– Я тебя люблю.

Ее рука коснулась моей, и я ощутил слабое пожатие. Ну чем не роман из старинной жизни!

Мария шагнула к дверям. Что-то нужно было делать. Нельзя проститься вот так, по-пионерски. Мужик я или нет, в конце концов?!

– Маша!

Она обернулась. Я увидел, что у нее немного смазалась помада, и показал на свои губы. Она поняла, достала из сумки зеркальце и опять двинулась по ковру.

– Я тоже люблю тебя, – неожиданно пробормотал я вслед удаляющейся кожаной спине.

Глава 19

Враги, враги

К своему подъезду я подходил с опаской. В свете последних событий это было вполне оправданно. А вдруг около дверей меня поджидает разъяренный Виталька Рыбкин? Или, что еще хуже, его благоверная?

Я поднялся по лестнице и пугливо высунул из-за угла голову. Нет, у моей двери никто не сидит. Зато за ней разрывается телефон. Очень похоже на междугородный звонок. Кто бы это мог быть?

Поскрежетав ключом в замочной скважине, я ворвался в квартиру.

– Это кто? – не слишком вежливо поинтересовалось существо неясной половой принадлежности.

– Я, – ошарашенно пробормотал я. – А вам кого?

– Человека... – расплывчато ответила трубка.

– Здесь таких нет, – непроизвольно вылетело у меня.

Связь оборвалась. Видимо, ошиблись номером. Я для порядка подождал у телефона еще несколько минут. Тишина. Не снимая пальто, я прокрался в темноте на кухню. Надо было срочно разогреть что-нибудь из оставленных Катькой припасов. Машину ветчину в "Оладьях" я, конечно, съел. Но если бы не моя стеснительность, то не отказался бы и от оладий.

Я открыл холодильник и присел на табурет у открытой дверцы. В глубине белых недр сиротливо притулился небольшой пакет с провизией. В эту минуту снова заверещал телефон.

– Черт! – в сердцах выругался я и побрел на звук, по пути пытаясь выкрутиться из рукавов пальто.

Телефон неистово трезвонил, а моя правая рука, как назло, запуталась в надорванной подкладке. Наконец я ухватил трубку. Это была мадам Колосова.

– Где это ты загулял? – без предисловия спросила она. – Целый день тебе звоню. Думала, ты уже умер. Ты что, выздоровел?

Признаваться или не признаваться? Кто их знает, этих женщин. Сегодня я ей все выкладываю как на духу, а завтра она мне глаза выцарапает.

– А что случилось-то? – пропыхтел я, пытаясь отдышаться после схватки с пальто.

– Да ничего. Просто немного странно. То он лежит как колода, на ладан, можно сказать, дышит. А то разгуливает по морозу.

– Я в музее был, – уклончиво ответил я. – Зоологическом.

Катька помолчала.

– С каких это пор ты по музеям разгуливаешь?

– Это связано с моей работой.

– Что, зоология нынче как-то связана с литературой? – подозрительно осведомилась Кэт.

– Представь себе, издавна. Еще Гомер... – но мне не дали закончить эту лживую тираду.

– Ты еще скажи, что изучал там бабочек, упомянутых в произведениях Набокова!

Я удивился Катькиной начитанности, однако ухватился за предложенную соломинку:

– Вот именно, бабочек.

– Ладно, Васильев, у тебя, я вижу, шпиономания. – Мадам Колосова устало вздохнула. – Хотя, пожалуй, насчет бабочек, вернее, бабенок ты говоришь правду. Ни за что не поверю, что такой лентяй, как ты, мог по собственной воле оторвать свой зад от дивана и совершить поход в какой-то там музей. Так с кем ты был?

Вот это интуиция!

– Да так, с одной... Словом, она мать одного моего ученика.

Кэт расхохоталась.

– Браво! Ну ты даешь, Васильев! Дон Жуан, да и только! И давно ты с ней?

– Недавно, – ответил я честно. – С того самого дня, когда ты познакомила меня с Мариной...

– Так ты что, всерьез решил жениться?

– Неужто я хуже других? Это только ты у нас – деловая женщина. В двадцать первый век в одиночестве. Не подступись...

Катька, похоже, обиделась. Судя по звукам, она ожесточенно защелкала телевизионным пультом. Сквозь неясное английское бормотание я услышал:

– Ну и иди ты, жених...

– Кэт, да ты что? Я же шучу! – но в трубке уже никого не было.

Все получилось, как я и предполагал. Ну надо же, мадам Колосова, которую я знаю столько лет, еще умеет обижаться. Непонятно только, за что? Ведь она сама говорила и про двадцать первый век, и про одиночество.

Я набрал Катькин номер. Занято. Наверное, отключила телефон. Знает ведь, что я всегда перезваниваю в таких случаях.

А может, она меня любит? Нет, это уже из области фантастики. Если бы любила, то вела бы себя по-другому. Просто Катьке нужно что-то вроде форпоста в нашем мужском мире. И этот форпост для нее – как раз я.

Вернувшись на кухню, я с тоской убедился, что забыл закрыть холодильник. На полу растекалась лужица.

"Не буду убирать. Назло. Само высохнет", – подумал я. Только вот кому назло?

В глубине холодильника все еще маячил Катькин сверток. Я сердито захлопнул дверцу, чтобы не видеть его. Тем более есть мне уже совсем не хотелось. Какая уж теперь еда... Старая железная дверца прищемила мне палец. Я чертыхнулся:

– Да что ж такое?!

Палец начал медленно распухать. Ну и денек сегодня! Сплошные неудачи. Сначала с этим пропуском, потом с моей платеженеспособностью. Теперь вот еще с Кэт поссорился. Надо сходить куда-нибудь. Развеяться. А то так весь больничный пропадет. Я принялся задумчиво перелистывать записную книжку.

Может, Витальке позвонить? Напроситься в гости? Нет, у него сейчас, небось, самый разгар битвы. Светлана наверняка застала его с этой родственницей поэта. Днем-то Виталька на работу смотался. А вот теперь пришел черед... Тогда тем более надо куда-то уехать. Второго раунда их перемирия я точно не выдержу.

Маша тоже не та кандидатура. Даже если она успела вернуться с работы. Напроситься-то не проблема. Но в ее квартире обитает еще и хулиган Еписеев. Значит, придется играть роль учителя, а уж никак не возлюбленного.

Мои глаза остановились на букве "Т". Правильно, Тимирязьев! Ружье, так сказать, бьет без промаха и осечек не дает.

Я принялся накручивать диск. Палец чуть было не застрял на цифре "4", предпоследней в Ленькином номере.

Благополучно миновав эту неожиданную преграду, я услышал голос своего друга. Он звучал как-то опасливо. Наверное, Ленька был с девушкой и боялся, что звонит какая-нибудь из его поклонниц:

– Слушаю...

– Лень, ты не бойся, – успокоил я друга, – это всего лишь я.

– Уф, старик, как ты меня напугал, – бодро отозвался Тимирязьев. – Я уж подумал, что это кто-нибудь из моих пассий. Ты на предмет чего звонишь?

Сразу напрашиваться было неудобно.

– Так, поговорить, – неопределенно бросил я.

– Ну, это ты точно не вовремя. Маман все еще у подруги. Так что нельзя терять ни минуты...

– Ты все с той же кроссвордисткой? – поинтересовался я, вспомнив нашу ночную беседу. – Или уже с другой?

– Представляешь, старичок, все с той же.

– Странно.

– Мне и самому странно, – шепнул Тимирязьев, – да только взяла она меня за живое.

– Чем же это, интересно узнать?

– Да понимаешь, я все думаю: уломаю я ее или не уломаю? Спорт, в общем...

– Не уломаешь, – констатировал я обреченно. – По крайней мере, сегодня.

– Это почему же? – Ленька, как видно, не на шутку заинтересовался.

– Поверь моему опыту, такие сразу не уламываются. Вы хоть один кроссворд с ней разгадали?

Мой друг вздохнул:

– Нет. Она все какие-то сложные выбирает. По-моему, из "Науки и жизни".

– Это она специально, – ввернул я. – Так что, пока не разгадаете, ничего хорошего от нее не жди.

Ленька опечалился.

– Старик, что же делать? Может, ты подсобишь? Ты ведь у нас как-никак учитель.

– Я за друга в огонь и воду готов, не то что какой-то там кроссвордик решить! – патетически воскликнул я.

– Да ну! – обрадовался кроссвордист. – У нас тут насекомоядное болотное растение, может, знаешь? Одиннадцать букв. Первая и последняя "А". Третья – мягкий знак, – в его голосе послышалась надежда. – У нас от этого насекомоядного все зависит. В том числе и моя жизнь...

Из насекомоядных растений я знал только одно. Не исключено, что составитель Ленькиного кроссворда – тоже.

– Альдрованда, – уверенно изрек я.

В трубке послышалось копошение, топот и восторженные возгласы. Через минуту Ленька отозвался:

– Старик, ты гений! Подходит! А областное название черного груздя?

Я догадывался, что это "сплоень", но решил не раскрывать свои карты сразу.

– Надо бы глянуть, – соврал я. – А то по телефону как-то неудобно...

– О чем речь, старик?! – заорал Тимирязьев. – Приезжай немедленно! На тачке. Я плачу за все.

Вот так-то оно лучше!

– Только, старик, – неожиданно вспомнил он, – возьми, что ли, пивка. У нас тут, как говорится, чай льется рекой. Девушка интеллигентная...

– Да уж понял, – с тоской проговорил я. И подумал: "Где бы мне взять деньги?"

Глава 20

Звезда Востока

Да, с пивом Ленька меня ловко уделал. Он, разумеется, и не подозревал, что у меня ни гроша. Однако я не совсем уж законченный хам, чтобы заявиться к Тимирязьеву без ячменного напитка. Так что нужно занять денег. Но у кого?

С Катькой я поссорился. А, черт!.. Даже вспоминать не хочется. На то, чтобы еще раз воспользоваться Машиными средствами, не хватит даже моей наглости.

Остается только Виталька. Или его жена. С ней у меня теперь тоже достаточно теплые отношения. Нехорошо, конечно, врываться в дом в разгар семейного скандала и требовать денег на пиво, но что поделаешь? Отдам же я когда-нибудь.

Я спустился в сумеречный двор. Никаких подозрительных огоньков, слава богу, не было. Виталькины окна тоже светились вполне естественным желтым светом.

Звонок почему-то болтался на проводе, словно паучок. Я забарабанил в металлическую дверь. С той стороны подняли крышечку глазка. Потом щелкнул замок.

Передо мной стояла Светлана. Она ничуть не удивилась.

– Привет, – бодро сказал я. – А где Виталик?

– Виталик? – недоверчиво переспросила жена бизнесмена. – А его сегодня не будет. Он уехал.

– Света, у меня к тебе просьба, – оживился я.

– Взаймы, что ль? – предположила она, глядя мимо меня.

– Как ты догадалась?

– Чтобы догадаться, достаточно побывать у тебя дома.

Она скрылась в глубине квартиры. Я, как бездомный пес, продолжал мяться на лестничной клетке. Светлана вернулась, держа в руках пачку денег. Она выдернула две бумажки и спросила:

– Хватит?

– Даже слишком...

– Ну пока.

Дверь начала медленно закрываться.

– Я верну, – крикнул я в уменьшающуюся щель. – С получки.

– Да что там, – пробурчали мне в ответ.

Я поплелся в магазин. Наверное, они все-таки поссорились, и Светлана выгнала Витальку из дому. А все из-за Ларисы... Вдруг Рыбкин больше не вернется? Было бы обидно потерять вновь обретенного друга. Надо было спросить у Светланы его новый адрес. Ладно, как-нибудь потом.

Наш винный магазин называли по-разному. Старожилы именовали "Красный". Говорят, что в незапамятные времена, когда на месте нашего района стоял поселок, желтая развалина, где находился винный магазин, радовала взгляд кирпичной багряностью.

Местные завсегдатаи называли магазин "Мутный глаз". А совсем уж неискушенная публика вроде меня – "Три ступеньки". Сколько этих "трех ступенек" в Москве? Одному богу известно.

Я поднялся на три ступени над уровнем асфальта и уперся в удивительное объявление:

Секция игры в го и мацзян проводит набор юношей от 12 до 17 лет. Родителей просьба обращаться в подвал дома № 7. Спросить Автоклава Борисовича.

Прочтет какой-нибудь поклонник зеленого змия это объявление, утром опохмелится и поволочет за ухо свое возлюбленное чадо, очередного хулигана Еписеева, в секцию го и мацзян. Отличное место для объявления. Идеалист, похоже, этот Автоклав Борисович.

От нечего делать я оторвал от нетронутого объявления бумажную ленточку с телефоном. Пускай Автоклаву будет приятно, что хоть кого-то заинтересовали его экзотические игры.

В магазине было пусто. За прилавком торчала толстая продавщица с огненными ногтями. Голова ее была увенчана крахмальным сооружением. На полке ютились пять бутылок "Жигулевского". Среди них возвышалась на полголовы литровая емкость с каким-то иностранным напитком. Цена была соответствующая.

– Мне бы пива, – робко попросил я.

Продавщица поправила на голове марлевую корону и бросила:

– Че так слабо?

– В каком смысле? – не понял я.

– Ну ты же новый русский, – убежденно сказала она. – Бери ликер.

– С чего это вы взяли, что я новый русский?

– Вас сразу видать. Вон морду-то какую отъел на нашей кровушке.

Я с сомнением оглядел венценосную толстуху. Кровушки в ней явно было с избытком.

– Я беден как церковная мышь! – провозгласил я. – Мне пива, пожалуйста. – И чтобы окончательно не разочаровывать малокровную толстуху, добавил: – Все, что есть. На витрине.

– Пакет брать будешь? – издевательски поинтересовалась продавщица.

В ответ я протянул свою матерчатую черную сумку. Продавщица хмуро брякнула в нее бутылки. После чего демонстративно явила мне свой объемистый зад, туго спеленутый накрахмаленным халатом.

Я вышел из магазина и поймал такси. Водитель был очень похож на известного конферансье. Тем не менее поездка прошла в молчании. Только тихонько погромыхивали друг о друга бутылки в моей сумке.

Через пятнадцать минут машина засигналила под Ленькиными окнами. На гудки, теряя тапочки, выскочил Тимирязьев.

– Ну наконец-то, старик! – обрадованно вскричал Ленька, когда мы вошли в прихожую. – У нас после твоей "альдрованды" совсем дело не клеится. Ты пива-то купил?

Я потряс бутылками.

– Слава тебе господи, а то я уж думаю, может, зря готовился?

На кухне я обнаружил девушку восточной наружности. Она тихо сидела за столом. Ее черные волосы струились над кроссвордом.

– Не забывай, – буркнул Тимирязьев, уловив мой заинтересованный взгляд, – ты, конечно, желанный, но все-таки – гость!

Я несколько стушевался. И перестал пялиться на девушку. Ленька же так и пожирал ее склоненный затылок.

– У мадемуазель достаточно странное имя, – проговорил он, довольно потирая руки. – Саира! Вот имечко-то!

Девушка не отрываясь смотрела в стол.

– А фамилия у нее и того похлеще, – продолжал Тимирязьев. – Ы!

– Как-как? – переспросил я.

– Ы!!! Представляешь, Ы. И все!

– Действительно, странно.

Госпожа Ы по-прежнему не обращала на нас никакого внимания. А Ленька все не унимался:

– Это целая история. Дело в том, что ее казахский прадедушка был большой оригинал. Новатор, можно сказать. Любил все новое. В молодости ему довелось походить в партизанах. Вот и назвал сына, то есть ее деда, Партизан. А тот пошел в отца. В смысле новаторства. Своего сына назвал Съездбай. В честь какого-то там тысяча девятьсот лохматого съезда партии. Круто, а, старик? Съездбай Партизанович Ы!

– А фамилия откуда? – заинтересованно спросил я, надеясь, что ответит девушка и я наконец увижу ее лицо.

Но голос подал снова Ленька:

– С фамилией особое дело! Это тоже проделки ее прадеда. Когда казахский язык перевели на кириллицу, ему очень понравилась одна странная буковка. Вот он и взял ее в качестве фамилии.

– Все-то вы перевираете, Леонид, – внезапно раздалось из-под волос. Фамилия у меня всегда такая была. Нормальная корейская фамилия. По бабушке.

– Во дает! – изумился Ленька. – Она еще и кореянка! То-то я думаю... Экзотика!

Черные волосы качнулись над кроссвордом.

– Гюльчата-ай! – позвал Тимирязьев. – Может, откроешь личико товарищу? Товарищ уже давно интересуется.

Сайра подняла голову, и я увидел все великолепие, разбросанное по ее лицу щедрыми руками Аллаха и Будды. Глаза трепетного сайгака, гранатовые губы и айвовые щеки. Увидел я и зубы, которых явно никогда не касалась рука отечественного дантиста.

– Хватит вам шутить, Леонид, – строго сказала девушка. – Лучше пива выпейте.

Тимирязьев скрылся в комнате.

– А вас как зовут? – обратилась она ко мне. – А то этот невежа не представил.

– Арсений, – откашлявшись, пробасил я. – Можно просто Сеня.

Сайра прикрыла сайгаковые глаза густой паранджой ресниц.

– Ну вот и познакомились.

– А имя у вас тоже интересное. Оно что-нибудь значит?

– Это просто паспортистка ошиблась, – покачала головой восточная красавица. – Хотела написать "Сайра", а получилось – "Саира".

– Почему это она хотела написать "Сайра"? – еще больше удивился я.

– Это все папины причуды. В тот день, когда я родилась, в магазин как раз завезли консервы. Сайру. Бланшированную. В масле, – смущенно ответила девушка. – Вот папа и решил отметить это событие.

– Да-а, – протянул я, не зная, что на это сказать. – Но имя все равно получилось красивое.

– Правда?! – лицо Ленькиной подруги словно осветилось изнутри и еще более похорошело. – Спасибо.

Из коридора донесся топот, и в кухню просунулась счастливая Ленькина морда. Он прошествовал к столу, неся на вытянутых руках поднос, накрытый салфеткой.

– Блюдо, блюдо, сделай чудо! – прокричал Тимирязьев и сорвал салфетку.

Нашим глазам предстал великолепный зажаренный карп. Из его распоротого брюха выглядывал пучок зелени.

В стаканах зашипело пиво. Сделав несколько глотков, мой верный друг скривился.

– Это не пиво! Это вода из-под крана.

– Другого не было, – пробормотал я.

– Небось самое дешевое купил, жмот? Ладно, давай садись за кроссворд.

Я хотел заикнуться об отсрочке этой пытки, но на мою сторону неожиданно встала Саира:

– Леонид, ну что же вы так сразу?

Тимирязьев обрадованно ухмыльнулся, показал мне под столом большой палец и тихо сказал:

– Ну ты, старикан, даешь! Такие перемены за пару минут. Вот что значит педагогика!

Мы с Ленькой принялись за рыбу. Саира изредка заинтересованно сдувала пену с пива. Пить она не пила. Неожиданно она взглянула на меня и спросила:

– Вы любите собак?

Рот у меня был забит карпом, поэтому я энергично закивал. В голове уже вертелась фраза. Что-то патетическое, вроде: "О, собаки, петухи городов!"

– И Леня любит, – с грустью продолжало дитя степей.

Тимирязьев тоже закивал, словно хотел сказать: "Истинная правда. Собак я люблю, как собственных будущих детей".

Я наконец прожевал рыбью плоть и вежливо осведомился:

– А при чем тут собаки?

– Просто я хотела сказать, как хорошо, что у вас не едят собак, несколько нелогично ответила девушка. – Рыба, по-моему, гораздо лучше.

От неожиданности я выпучил глаза.

– Что же вы тогда не едите?

– Нельзя. У меня ведь всю жизнь были доги, – проговорила Саира куда-то в пространство.

– Ну и что же? – непонимающе спросил я.

– Первого съели, когда я родилась...

– Большой удар, надо сказать, – подытожил Тимирязьев и смачно сдул на пол пивную пену.

Бред какой-то! Эта мадемуазель, судя по всему, вегетарианка. Интересно, как она объясняет то, что ей приходится есть растения? Их ведь тоже убивают. А некоторые, страшно вымолвить, живыми бросают в кипяток или на сковородку! Нет, я лично очень рад, что все эти восточные штучки меня не затрагивают. Так и с голоду помереть недолго. Туго придется Тимирязьеву... Тем временем у батареи выстроились пять пустых бутылок. Саира засобиралась домой.

– Может, останешься? – с тоской проговорил Ленька.

– Я сейчас ухожу, – спохватился я, не желая подводить друга. – У меня срочное дело...

– Сидите, Сеня, сидите, – остановила меня Саира. – Мне уже давно пора.

Она встала из-за стола, и я смог оценить ее великолепную фигуру. Несколько обалдевший от увиденного, я поплелся было следом в прихожую, но Ленька показал мне кулак. Мой зад нехотя опустился на место.

Через минуту Саира заглянула на кухню и помахала мне маленькой ручкой. На девушке, к моему удивлению, была роскошная песцовая шубка. Довольно странно для убежденной вегетарианки.

– Арсений, надеюсь, мы еще увидимся.

Тимирязьев, не отлипая от своей красавицы даже на миллиметр, потащился сажать ее в такси.

Глава 21

Крушение бастиона

Когда Ленька вернулся, выглядел он, как туча на фотографии из космоса. Молча уселся на стул и поставил перед собой пузатую бутылку немецкого пива. Другую придвинул мне. Мы стали ковыряться в останках карпа.

– Лень? – спросил я, поддев на вилку травинку. – Она что, вегетарианка?

– Ага, – буркнул Тимирязьев.

– Что, совсем живности не ест?

– Не жрет, сволочь! Ничего не жрет, кроме кроссвордов! – Саксофонист сипло вздохнул во всю мощь своих разработанных легких и убежденно добавил: – Но я ее все равно сделаю. Найду подход...

– А что же она шубу песцовую носит? Не жалко ей зверушек?

– Песцовая, скажешь тоже! – отмахнулся мой друг. – Искусственная у нее шуба... Кстати, старик, – спохватился он, – спасибо тебе.

– За что? – я подумал, что Тимирязьев издевается.

Но он совершенно серьезно продолжил:

– Хоть от кроссвордов ее оторвал. Ничего девочка, а?

Я смущенно кивнул. Ленька заметно повеселел и предложил:

– Старик, а хочешь, я тебе на саксе сыграю? Душа поет...

– Ты бы лучше ей сыграл.

– Ха, ты думаешь, она понимает настоящую музыку? Ей бы "балалайка два струна, я – хозяин весь страна". Это еще в лучшем случае!

– Что же она тогда к тебе прилипла?

– Дурилка картонная! – Ленька покрутил пальцем у виска. – Это я к ней прилип!

Тимирязьев сходил за саксофоном. Когда он вернулся, по его лицу разлилась благость. Он погладил свою замысловато изогнутую дудку и, перед тем как сунуть мундштук в рот, заметил:

– Я тебе сейчас изображу одну композицию. Недавно придумал. Но, боюсь, настоящая музыка создается для тех, кто ее не понимает.

После этих слов он присосался к саксофону и принялся насиловать его на все лады.

Наверное, я именно из тех, кто ничего не смыслит в настоящей музыке. Звуки, выдуваемые Тимирязьевым, напомнили мне заунывный вой казахского акына. Хотя, с другой стороны, Леньке можно посочувствовать. Ресторан – не лучшее место для творчества. Попробовал бы он сыграть эту свою "композицию" там. Его бы мигом снесли со сцены и уволили бы ко всем чертям. Не пил бы он тогда немецкого пива и не закусывал жареными карпами. Поэтому благоразумный Леня играет "настоящую музыку" только на собственной кухне. А на публике его репертуар распространяется от "Сулико", которую заказывают гости с Кавказа, до пресловутой "Таганки".

Ленька прекратил дудеть.

– Ну как? – спросил он.

– Старик, это гениально! – соврал я. – Ты играл как бог!

– А сама тема? – Тимирязьев вытянул губы куриной гузкой и протрубил несколько несвязных нот, похожих на рев застрявших в пробке автомобилей.

– Здорово! Просто здорово! Так бы и слушал!

– Может, еще раз сыграть? Ты, наверно, не понял?

– Нет-нет, – запротестовал я. – Все очень хорошо я понял. Отдохни, Лень. Тебе же еще играть завтра.

– Да какая это игра! – Ленька припал к стакану, сделал несколько жадных глотков и внятно произнес: – Лажа – вот как это называется!

С полчаса мы проговорили о том, как было бы хорошо ему уйти из ресторана и заняться свободным творчеством. Вопрос о том, что подобное творчество подразумевает еще и голодную смерть, мы затрагивать не стали. У меня начинали слипаться глаза. Домой возвращаться не хотелось. Когда Тимирязьев сделал паузу, чтобы допить пиво, я спросил:

– Лень, так я у тебя переночую?

– Что за вопрос? Только мне завтра рано вставать. Репетиция. Нашу команду один денежный мешок на завтрашний вечер ангажировал. Для его бабы играть будем. Кстати, хочешь со мной? Пожрешь на халяву.

Завтра последний день моего больничного. Утром надо будет сходить в поликлинику и закрыть его. Внезапно в моей голове созрел грандиозный план. При помощи Ленькиного приглашения я мог великолепно обелить себя в глазах Марии и отмыться от ее давешней ветчины.