Текст книги "Пропавший матрос"

Автор книги: Константин Станюкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

IV

– К семи часам быть на пристани! – напомнил я перед тем, как баркас приставал.

– Есть, будем!

– Смотри, ребята, не опоздайте. Ровно в семь баркас отвалит!

– Не опоздаем, ваше благородие! – раздались в ответ дружные веселые голоса.

– Шабаш!

С этим командным возгласом весла были мгновенно убраны. Шлюпка тихо подошла к пристани, и матросы стали торопливо выскакивать на давно желаемый берег, пропустив сперва боцмана, фельдшера, писаря и другую баковую «аристократию».

На пристани слонялись несколько матросов с купеческих иностранных судов и английские матросы с военной шлюпки. Кучки китайцев собрались поглазеть на вновь прибывших чужестранных гостей.

– Люсиан, Люсиан! – разносилось с разных сторон.

Какие-то, подозрительные на вид, китайцы уже предлагали свои услуги. Таинственно покачивая головами и сюсюкая, они звали с собой наших матросов, объясняя и на ломанном английском языке и пантомимами: где можно хорошо выпить и весело провести время.

– Не слушай их, братцы. Гони чертей в шею! – посоветовал один из матросов, бывавший прежде в Гонконге. Кабаков, по здешнему бар-румов, сколько угодно… Гляди! И без них найдем. А то эти идолы еще бог знает куда заведут… Одного нашего матросика, когда мы здесь стояли три года тому назад, тоже увели да и отпустили в чем мать родила… Отшпарили его опосля на «конверте»… Народец! Проваливай, желторожие.

Совет старого бывалого матроса действует. Услуги факторов отвергаются.

Взад и вперед прохаживаются несколько чересчур набеленных и накрашенных китаянок, неловко ступая своими маленькими изуродованными ногами. На руках у этих дам кольца и медные браслеты. Волосы чем-то смазаны. Они поглядывают из-под своих широких бумажных зонтов на пришлых «люсиан» и любезно улыбаются, кидая на них взоры своих узких глаз.

– А ведь ничего себе китайские бабы! – посмеиваются матросы и в свою очередь не без любопытства посматривают на китаянок.

– Ишь шельмы, куражатся… похаживают!

– Узкоглазые, братцы.

– Хуже наших-то россейских…

– Супротив наших дрянь.

– Не замай, не замай, мамзель! – сконфуженно говорит, отшатываясь от подошедшей китаянки, молодой матросик.

– Испужался, Михеев? – смеются матросы.

– Ишь ведь бесстыжая!

– А ты ее по загривку!

Тут же на пристани, к услугам желающих, – паланкины. Около них дремлют высокие, рослые китайцы-носильщики с обнаженными плечами и грудью. Они просыпаются и предлагают за пол-шиллинга снести меня в город.

Я отказываюсь.

– А не попробовать ли в паланкине Максим Алексеич? – обращается щеголеватый писарь Скобликов к боцману.

– Брось! – презрительно отвечает боцман. – Нешто у нас ног нету?

– Ноги, конечно, но только многие даже ездят, Максим Алексеич. Прокатимтесь?

– Не согласен. На своих на двоих поеду.

Но Скобликов недаром любит хороший тон и считает себя понимающим «деликатное обхождение». Он не хочет лишить себя удовольствия «прокатиться, как офицеры», и не без торжественности влезает в паланкин и садится, принимая небрежную позу. «Дескать, ничем нас не удивишь!» Двое дюжих носильщиков китайцев, ухватившись голыми руками за концы длинных и гибких бамбуковых жердей, понесли нашего восхищенного собой писаря Скобликова ходким шагом в гору, слегка выкрикивая под такт ходьбы.

– Ишь цаца какая! – проговорил боцман с неудовольствием.

Разбившись на кучки, матросы разбрелись по кабачкам. Их было немало вблизи от пристани и в нижней части города, в которой скучены невзрачные дома довольно грязного китайского квартала. Меньшая часть пошла в город, расположенный на склоне скалистой горы, чтобы сперва погулять, посмотреть на улицы и дома, заглянуть в лавки и после уже закончить день выпивкой и гулянкой.

В числе этих любознательных были, конечно, и Аким и приятель его, Василий Швецов.

Несмотря на палящий зной – было около сорока градусов – наши матросы бодро шагали, поднимаясь по пыльной дороге в гору, и перекидываясь словами. Оба были мокры. Пот градом катился с их раскрасневшихся лиц. Мимо то и дело проносили паланкины и проходили с легким покрикиванием кули (переносчики тяжестей), таща на спинах, прикрытых циновками, громадные каменные плиты, вероятно для какой-нибудь постройки. Очень редко попадались англичане в паланкинах или верхом, одетые в чечунчу, с индейскими шлемами, обвязанными кисеей, на головах. Видимо, только какое-нибудь спешное дело могло выгнать этих хозяев острова из своих прохладных, уютных домов на улицу в эти часы сильнейшего зноя.

Аким с каким-то особенным сочувствием взглядывал на обливавшихся потом китайцев, переносивших камни, и, наконец, проговорил:

– Тоже и здесь, братец ты мой, народу нелегко…

– Какому народу? – спросил Василий.

– Китайскому. В эдакое-то пекло да камни таскать… А, вон, гляди, мешки несут!

– Длинноносые к пеклу привыкли. Ишь, идут и покрикивают…

– Это они покрикивают для передышки, чтобы легче было нести… Это они, брат, умно…

И, помолчав, Аким заметил:

– Привыкли!? Поневоле привыкнешь, коли на харч заработать надо. Наше матросское дело легче, а и то, ин раз, возропщешь. А ты: привыкли! Поносил бы ты сам!

– Не стоит их жалеть: нехристь! – презрительно проговорил Василий.

– Это ты, Вася, зря мелешь… У бога все люди – дети…

– Одни хрещенные!.. – настаивал Василий.

– Все… Это и в книгах писано.

– Ну и чего ты, Акимка, пристал?.. Пусть будут все.

– А только, видно, во всем свете господь заказал простому народу трудиться, а богатому в холе жить. Что хрещеный, что нехристь, а ежели который человек простого мужицкого звания, работай, братец ты мой, до отвалу… То-то оно и есть! – прибавил Аким в каком-то философском раздумье, словно бы отвечая на свои мысли.

– Дай мне капитал, и я по-господски проживу! – засмеялся Василий.

– Капиталу бог и не дает нашему брату… Любит нас бог-то. Потому с капиталом – пропали бы люди, ежели да у всех капитал… Кто за землей бы ходил… да за колоском приглядывал?..

– А и знатно же печет, Акимка! – промолвил Швецов, видимо не желая поддерживать подобный разговор.

– Припекает!

Они шли молча и, поднявшись на гору, вышли на большую, широкую улицу с густыми деревьями бульвара. Высокие, красивые дома контор, гостиниц и местных богачей тянулись сплошным рядом. В нижних этажах помещались блестящие магазины. Всюду царила чистота.

– Красивый город! – похвалили оба матроса.

Они отдохнули на бульваре, под тенью, поглядывая на прохожих всевозможных национальностей, видели, как какой-то англичанин вытянул хлыстом китайца, не успевшего посторониться, и ругнули этого англичанина, – одного из тех рыцарей наживы, которые приезжают на восток со специальной целью нажиться во что бы то ни стало, и по которым, разумеется, нельзя судить о целой нации, – выкурили по трубке и зашли в первый попавшийся бар-рум и выпили по большой кружке пива. Утолив жажду, они взявшись под руки, пошли бродить по улицам, останавливались у витрин магазинов и глазели на выставленные вещи. Заходили и в китайские лавки и, после долгого выбора и наторговавшись досыта, купили в одной из них шелковый платок. Это был гостинец Василия для его невесты. Затем наши приятели попали на луг перед казармами, на котором английские солдаты играли в крокет, подивились чистому виду солдат, и часу в шестом, значительно уставшие, спустились в нижний город и зашли в один из бар-румов, недалеко от пристани.

Китаец слуга подошел к ним.

– Джин!.. – приказал Василий.

Они уселись за отдельный столик, выпили по стаканчику и спросили по другому. Аким смаковал, похваливал водку и становился возбужденнее.

Невдалеке от них сидела компания английских матросов.

V

Сперва Аким изливался в своих впечатлениях, вынесенных им из прогулки по городу. Он хвалил чистоту и порядок на улицах, красоту строений и блеск лавок и вообще находил, что Кронштадту против Гонконга «не сустоять».

– Не тот форц, ну и гличанин чище нашего человека будет.

– Сказывают, гличане страсть мясо лопают!

– Солдаты-то ихние… Сразу видно: сытый народ.

Затем Аким вновь пустился философствовать – и на этот раз уже с большими подробностями – насчет тяготы, которую несет здесь китаец и во всем божьем мире простого звания человек. При этом Аким старался себе уяснить, почему именно господь бог так предопределил.

Нечего, разумеется, и прибавлять, что во всё время этой беседы Аким исправно потягивал джин, смакуя его с видимым наслаждением настоящего пьяницы и оживляясь всё более и более.

Покуривая трубочку, он говорил без умолку и, заметив, что его стаканчик пуст, проговорил слегка конфиденциальным тоном:

– Валим, Вась, еще по одному. Джин этот самый добрый.

– Не много ли будет, Акимка? Уж мы по четыре хлобыстнули.

– По четыре? – не без хитрости как бы удивился Аким. – Ишь ты, какое вино легкое… Хлобыстнем по пятому и шабаш! Больше ни-ни, чтобы, как следовает, значит, в благородном виде вернуться на клипер… Я, братец ты мой, слово-то свое помню. Отлично помню, Вася. Будь спокоен! – прибавил уже начинавший хмелеть Аким с подкупающей убедительностью трезвого, совершенно резонно рассуждающего человека.

Успокоенный этими благоразумными словами и не замечавший в своем товарище какого-то особенного, болезненно-нервного возбуждения, которое сказывалось и в разгоревшемся, неспокойном взгляде Жданова и в порывистости его речей и жестов, Василий имел неосторожность согласиться и, по примеру англичан, крикнул:

– Бой!

Слуга-китаец («бой») подошел к нашим приятелям и, легко сообразивши в чем дело, вернулся с двумя наполненными стаканами.

– Смотри, Аким, последний! – серьезно промолвил Василий.

– Да разве я, Вася, не понимаю? Ты как обо мне полагаешь: с понятием я матрос, или нет?

– Когда ежели ты, Акимка, тверёз, то с большим понятием.

– А разве я пьян? Нешто такие бывают пьяные? Я, значит, только в удовольствии. Каторжные мы, что ли, чтобы на берегу не погулять?.. Вася! Друг! Тоже и наше матросское дело… Разве весело? Да еще когда тебя как сидорову козу пороли? Теперь, слава богу, не порют. И я чувствую, и ни боже ни… По благородному…

Аким чокнулся с товарищем, залпом проглотил стакан джина и погрузился в раздумье. Стакан этот был, так сказать, решающим. Ему, что называется, ударило в голову. После этого стакана Аким точно преобразился. На лице его, доселе добродушном, появилась пьяная, вызывающая и дерзкая усмешка. Весь он как-то выпрямился, поднял голову и посматривал и на товарища и на соседей, английских матросов, с задорным видом.

– А ты думал как? Я и не смей погулять! – вдруг воскликнул он с каким-то ожесточением. – Это по какому такому праву? Всю жизнь околачивайся да работай и не моги напиться? Шалишь, брат! Почему господам можно, а мне нельзя?.. Каков я матрос, Вася?.. Сказывай, по совести, каков я есть матрос? Хороший или нет?

– Хороший…

– То-то оно и есть. Хороший и живу по правде, а почему боцман надо мною куражится? «Не пей, говорит, Акимка!» И старший офицер: «Не смей, говорит, а то запорю!» И в зубы: цок! цок! Что ж, бей! Ты – господин, а я вроде быдто раб. Бей, ирод! А я, как захочу, всё-таки погуляю на берегу! Пори, коли хочешь, сделай ваше одолжение, мне наплевать! Никого я вас, иродов, не боюсь. Никого!.. Одного господа бога боюсь и перед ним отвечу… Спросит господь: «Зачем, Акимка, пьянствуешь?» Не бойсь, знаю, что скажу.

Аким помолчал и, поглядывая на стойку, где красовались бутылки, неожиданно воскликнул, почему-то припоминая давно прошедший эпизод из своей крепостной молодости:

– За что меня в матросы сдали, а? По каким таким правам? Жена приглянулась барину. Это по правде?

Он изо всей силы стукнул по столу и гаркнул:

– Джину!

Бесстрастный китаец – «бой» явился на зов.

– Аким… Акимка! Не безобразь, слово-то свое попомни! – старался успокоить товарища Василий, понимая, что теперь трудно будет остановить «взявшего рифы» Акима.

– Слово!? Я им покажу слово! Живи в подневолье и не погуляй!? Не замай, Швецов! – оттолкнул Аким Василия. – Расшибу!

И несмотря на протесты Швецова, Аким выпил еще и еще. Теперь в нем проснулся буйный человек, видимо, искавший ссоры и не знавший, на кого бы обрушиться. Он сидел и подозрительно поводил вокруг глазами, налившимися кровью.

В это мгновение за столом, где сидели английские матросы с купеческого корабля, кто-то громко засмеялся, и этого было совершенно достаточно, чтобы дать исход охватившей Акима злобе. Не успел Василий опомниться и удержать товарища, как Аким уже был у соседнего стола и, выбрав почему-то между сидевшими самого плотного, коренастого и краснолицего англичанина, дал ему со всего размаха такую затрещину, что английский матрос упал навзничь.

На секунду англичане ошалели от этого неожиданного нападения, но затем тотчас же стали обсуждать поступок русского матроса. Видимо, они считали его в высшей степени не корректным и хотели уже в свою очередь наброситься на стоявшего в выжидательной позе Акима, как получивший затрещину англичанин, только что поднявшийся с полу, сказал своим товарищам что-то, заставившее их остановиться. Тогда приземистый и коренастый англичанин-матрос, взглянув на Акима не без некоторого иронического изумления, подмигнул ему глазом и, указывая пальцем на улицу, показал свои кулаки, которыми проделал несколько движений в воздухе. «Дескать, не угодно ли подраться, как следует».

Нечего и говорить, что Аким самой невозможною руганью выразил свое полное согласие.

Расплатившись за напитки, компания англичан и наши два матроса вышли на набережную, и оба бойца, окруженные кружком, к которому мало-помалу присоединялись любопытные, вступили в драку. Драка была жестокая. Английский матрос, очевидно, хорошо знакомый с правилами бокса, довольно ловко наносил удары и в грудь и в лицо Акима, отражая свирепое и бестолковое нападение своего противника. Уже два зуба были вышиблены у Акима и кровь обильно текла с его истерзанного лица, но Аким, несмотря на уговоры Василия, который пытался отдернуть своего товарища, – не отставал и изловчился-таки переломить переносицу опытному в боях англичанину. Неизвестно чем бы всё это кончилось, если бы внезапно английские матросы не дали тягу, при виде появившегося полисмена. Еще одна минута, и полисмен, подошедший к Акиму, получил хороший удар в грудь.

Полисмен, сильный и здоровый сипай, ловким движением схватил Акима за шиворот и повлек его, держа впереди себя.

– Что ты наделал, Акимка?.. В участок поволокут! – соболезновал Василий, не оставляя в беде товарища и сопровождая его.

Аким продолжал ругаться, как только может ругаться пьяный русский матрос, но внезапно стих и некоторое время шел молча. Должно быть в его голове пронеслась мысль о стыде проночевать в английском «участке», а может быть, ему просто было обидно, что его тащит за шиворот какой-то черномазый человек в форме, но только Аким внезапным движением вырвался из рук полицейского, дал ему затрещину и побежал по узкому переулку. Сипай бросился вдогонку. Не отставал и Василий. Но у Акима было преимущество в одной – двух минутах времени. Он завернул в какой-то закоулок и внезапно скрылся из виду, юркнув в китайский дом, куда гостеприимно поманил его какой-то китаец довольно подозрительного вида.

Полисмен поискал беглеца еще несколько минут и, обратившись к Василию, начал ему что-то говорить с видимой серьезностью, но Василий ничего не понял и, потолкавшись несколько времени в уличке, возвратился следом за полисменом на набережную в полной уверенности, что Аким ко времени подойдет.

Но прибыл баркас за людьми, а Акима не было.

Тогда Швецов чистосердечно доложил мне про всё дело.

Я обратился за советом к полицейскому, стоявшему на пристани.

– Дело серьезное, – сказал он, – вашего матроса могут раздеть донага, напоить и сдать на какое-нибудь купеческое судно, и он проснется в море.

Я отвез команду на клипер, доложил о происшествии старшему офицеру и тотчас же вернулся на берег с письмом капитана к начальнику полиции. В ту же ночь вместе с двумя полицейскими мы обошли весь китайский квартал, но нигде не могли найти следов нашего матроса.

– Верно ваш матрос уже в море на каком-нибудь купеческом корабле! – заметил полицейский чиновник.

Целых три дня продолжались неутомимые поиски. По распоряжению английского губернатора, были осмотрены все купеческие корабли, стоявшие на рейде. Акима не находили.

Капитан и офицеры жалели злосчастного Акима. О матросах нечего и говорить. Все были в каком-то подавленном состоянии – недаром на клипере так любили Акима. Его приятель, Василий Швецов, был безутешен, что, однако, не мешало ему, при передаче обстоятельств исчезновения Акима, врать самым отчаянным образом.

Вместо предположенных шести дней мы простояли в Гонконге из-за розысков Акима целых десять и, отчаявшись в успехе, собрались уходить из Гонконга, поручив розыски пропавшего матроса нашему консулу, – как совершенно случайно, накануне ухода, Аким нашелся.

VI

Дело было так.

Накануне ухода нашего из Гонконга, часу в первом ночи, катер с несколькими офицерами, бывшими в театре, возвращался из города на клипер, перешедший с утра на самый конец рейда, почти к выходу.

Несмотря на усеянное звездами небо, ночь была темная. Темная и душная. Стоял мертвый штиль, и из-за гор не вырывались порывчики освежающего ветра. На рейде стояла глубокая сонная тишина. Дремало, казалось, море, дремали многочисленные корабли, вырисовываясь в темноте какими-то высокими фантастическими силуэтами с мерцавшими, словно на фоне неба, огоньками фонарей на мачтах, терявшихся во мраке южной ночи. Изредка лишь, в получасы, тишина рейда нарушалась тихим, словно жалобным, звоном судовых колоколов, отбивающих склянки. Вот разнесся по рейду один удар (половина первого), и бухта снова погружалась в ночное безмолвие, среди которого раздавался лишь тихий однообразный и мерный всплеск весел нашего катера.

Офицеры лениво перекидывались словами о певицах и певцах путешествовавшей оперной труппы, из Гонконга в Шанхай. Уставшие от долгой гребли, матросы наваливались на весла ленивей и слабей и жадно вдыхали не освежавший ночной воздух. До клипера еще было порядочно далеко, и его два огонька еще не виднелись. Катер проходил совсем близко от какого-то «купца» с широким скуластым носом, как вдруг среди ночной тишины, с судна, над нашими ушами, раздался тихий и скорбный голос:

– Братцы, землячки… голубчики!

Все мы невольно вздрогнули от этого неожиданного молящего окрика. Один из гребцов сказал:

– Да ведь это Акимка Жданов!

Между тем на «купце» послышалась английская ругань.

– Братцы, помо…

Речь оборвалась на полуслове. Раздался шум возни, и всё смолкло.

Не ожидая команды, гребцы перестали грести и держали весла над водой. Очевидно все ждали распоряжения пристать к «купцу».

– Жданов! – громко окликнул лейтенант, оказавшийся старшим между нами.

Ответа не было.

Тогда тот же офицер окликнул по-английски:

– На купце! Кто есть?

С «купца» никто не отозвался, точно на нем не было живого человека.

После короткого общего совета, решено было пристать к борту и взойти на купеческое чтобы освободить нашего матроса.

Несколько взмахов весел, и катер был у борта.

– Вам что надо? – окликнул с палубы чей-то грубый голос по-английски.

– Русского матроса с военного судна…

– Никакого русского матроса здесь нет.

– А вот увидим. Разбудите-ка капитана! – резко проговорил лейтенант, – и с этими словами начал подниматься по трапу. Вслед за ним поднялись и мы, пять офицеров, а за нами шесть человек гребцов. Остальные шесть остались на катере.

Человеческая тень куда-то исчезла, и мы остались одни на палубе.

– А если нам не отдадут Жданова? – заметил кто-то.

– Пустяки, отдадут! – проговорил лейтенант Горский. Не посмеют, канальи, не отдать! А чуть что, мы останемся здесь, а катер с шестью гребцами пошлем на клипер дать знать капитану.

Чрез минуту из каюты вышел на палубу, с фонарем в волосатой руке, высокий и плотный заспанный человек в желтом халате, из карманов которого торчало по револьверу. Это был курчавый сильный брюнет лет за сорок, с энергичным и суровым смуглым лицом, окаймленным длинной черной бородой.

– Что вам угодно, сэр? – холодно спросил он, поднимая фонарь и не без угрюмого удивления бросая быстрый взгляд на нашу группу.

– Вы капитан?

– Положим, капитан. Капитан, сэр, американского барка «Encounter» Из южных штатов! – заносчиво прибавил он.

Дело было во время междоусобной войны в Соединенных Штатах Америки.

– А вы? – закончил он вопросом.

– Русские офицеры с военного клипера.

Американец-южанин мотнул головой вместо приветствия.

– Чем обязан?

Горский объяснил причину нашего появления в такой поздний час.

Капитан на минуту задумался.

– Вы ошиблись, сэр… Никакого русского у меня нет… Есть всякая сволочь, но русского, сэр, нет… Обознались.

– Я пошлю на клипер за командой и дам знать в полицию! – проговорил Горский.

Глаза капитана метнули молнию. Он резко свистнул.

На свист его прибежал негр-матрос.

Капитан осыпал его бранью, пообещав его проучить, отчего негр вздрогнул, и велел привести «новичка».

– Я не знал, что за человека мне привезли неделю тому назад. Знаю, что я заплатил за него пятнадцать долларов, а человек хотел бежать. Ну я припрятал его… А какой он нации, какое мне дело!.. Мои дьяволы напрасно его выпустили ночью… К вечеру уж вы бы его не увидали! – насмешливо прибавил капитан.

– Ушли бы в море?

– Ушел бы, сэр… А теперь ищи нового подлеца! Вы ввели меня в большие убытки, сэр… Надеюсь, вы их вернете?

– Пятнадцать долларов я вам заплачу…

– Мало, но… с военными моряками не сговоришь… All right! – прибавил он.

Через несколько минут явился Аким в каких-то лохмотьях, с подтеками и синяками на лице. Какие-то тени появились на палубе. Свет фонаря позволил различить эти черные, получерные и белые отчаянные физиономии матросов этого судна.

Аким между тем радостно бросился к своим.

– Здравствуй, Жданов! – ласково приветствовали офицеры Жданова.

– Здравия желаю, ваше благородие!.. – сконфуженно отвечал Аким. – Грех попутал… Чуть было с ими в море не ушел, ваше благородие. А всё из-за своей подлости, ваше благородие. Из-за самого эстого вина.

Аким радостно пожимал руки товарищам матросам.

Горский отдал 15 долларов капитану, и все стали спускаться в катер.

– Господь услышал мои молитвы. Опять я со своими российскими! – тихо говорил Аким, усевшийся на носу шлюпки… И сколько же я горя принял, братцы, у этих идолов… Капитан ихний просто лютый зверь… Ну да и матросы… с разных сторон понабраны… И негры, и арапы, и индейцы… одно слово чума настоящая!