355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Константин Симонов » Стихи » Текст книги (страница 1)
Стихи
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 17:21

Текст книги "Стихи"


Автор книги: Константин Симонов


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Симонов Константин
Стихи

Константин Михайлович Симонов

– Бывает иногда мужчина... – Всю жизнь любил он рисовать войну... – Генерал – Если бог нас своим могуществом... – Жди меня, и я вернусь... – Изгнанник – Мальчик – Над черным носом нашей субмарины... – Поручик – Северная песня – Словно смотришь в бинокль перевернутый... – Старик – Тоска – Умирают друзья, умирают... – Хозяйка дома – Я много жил в гостиницах...

* * * Словно смотришь в бинокль перевернутый Все, что сзади осталось, уменьшено, На вокзале, метелью подернутом, Где-то плачет далекая женщина.

Снежный ком, обращенный в горошину,Ее горе отсюда невидимо; Как и всем нам, войною непрошено Мне жестокое зрение выдано.

Что-то очень большое и страшное, На штыках принесенное временем, Не дает нам увидеть вчерашнего Нашим гневным сегодняшним зрением.

Мы, пройдя через кровь и страдания, Снова к прошлому взглядом приблизимся, Но на этом далеком свидании До былой слепоты не унизимся.

Слишком много друзей не докличется Повидавшее смерть поколение, И обратно не все увеличится В нашем горем испытанном зрении. Константин Симонов. Стихи, поэмы, вольные переводы. Москва, "Советский писатель", 1964.

* * * Над черным носом нашей субмарины Взошла Венера – странная звезда. От женских ласк отвыкшие мужчины, Как женщину, мы ждем ее сюда.

Она, как ты, восходит все позднее, И, нарушая ход небесных тел, Другие звезды всходят рядом с нею, Гораздо ближе, чем бы я хотел.

Они горят трусливо и бесстыже. Я никогда не буду в их числе, Пускай они к тебе на небе ближе, Чем я, тобой забытый на земле.

Я не прощусь с опасностью земною,

1000 Чтоб в мирном небе мерзнуть, как они, Стань лучше ты падучею звездою, Ко мне на землю руки протяни.

На небе любят женщину от скуки И отпускают с миром, не скорбя... Ты упадешь ко мне в земные руки, Я не звезда. Я удержу тебя. Три века русской поэзии. Составитель Николай Банников. Москва, "Просвещение", 1968.

* * * Жди меня, и я вернусь. Только очень жди, Жди, когда наводят грусть Желтые дожди, Жди, когда снега метут, Жди, когда жара, Жди, когда других не ждут, Позабыв вчера. Жди, когда из дальних мест Писем не придет, Жди, когда уж надоест Всем, кто вместе ждет.

Жди меня, и я вернусь, Не желай добра Всем, кто знает наизусть, Что забыть пора. Пусть поверят сын и мать В то, что нет меня, Пусть друзья устанут ждать, Сядут у огня, Выпьют горькое вино На помин души... Жди. И с ними заодно Выпить не спеши.

Жди меня, и я вернусь, Всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть Скажет: – Повезло. Не понять, не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой,Просто ты умела ждать, Как никто другой. Русские поэты. Антология в четырех томах. Москва, "Детская Литература", 1968.

ХОЗЯЙКА ДОМА Подписан будет мир, и вдруг к тебе домой, К двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча, Как в дни войны, придут слуга покорный твой И все его друзья, кто будет жив к той ночи. Хочу, чтоб ты и в эту ночь была Опять той женщиной, вокруг которой Мы изредка сходились у стола Перед окном с бумажной синей шторой. Басы зениток за окном слышны, А радиола старый вальс играет, И все в тебя немножко влюблены, И половина завтра уезжает. Уже шинель в руках, уж третий час, И вдруг опять стихи тебе читают, И одного из бывших в прошлый раз С мужской ворчливой скорбью вспоминают. Нет, я не ревновал в те вечера, Лишь ты могла разгладить их морщины. Так краток вечер, и – пора! Пора!Трубят внизу военные машины. С тобой наш молчаливый уговор Я выходил, как равный, в непогоду, Пересекал со всеми зимний двор И возвращался после их ухода. И даже пусть догадливы друзья Так было лучше, это б нам мешало. Ты в эти вечера была ничья. Как ты права – что прав меня лишала! Не мне судить, плоха ли, хороша, Но в эти дни лишений и разлуки В тебе жила та женская душа, Тот нежный голос, те девичьи руки, Которых так недоставало им, Когда они под утро уезжали Под Ржев, под Харьков, под Калугу, в Крым. Им девушки платками не махали, И трубы им не пели, и жена Далеко где-то ничего не знала. А утром неотступная война Их вновь в свои объятья принимала. В последний час перед отъездом ты Для них вдруг становилась всем на свете, Ты и не знала страшной высоты, Куда взлетала ты в минуты эти. Быть может, не любимая совсем, Лишь для меня красавица и чудо, Перед отъездом ты была им тем, За что мужчины примут смерть повсюду,Сияньем женским, девочкой, женой, Невестой – всем, что уступить не в силах, Мы умираем, заслонив собой Вас, женщин, вас, беспомощных и милых. Знакомый с детства простенький мотив, Улыбка женщины – как много и как мало... Как ты была права, что, проводив, При всех мне только руку пожимала. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но вот наступит мир, и вдруг к тебе домой, К двенадцати часам, шумя, смеясь, пророча, Как в дни войны, придут слуга покорный твой И все его друзья, кто будет жив к той ночи. Они придут еще в шинелях и ремнях И долго будут их снимать в передней Еще вчера война, еще всего на днях Был ими похоронен тот, последний, О ком ты спросишь,– что ж он не пришел?И сразу оборвутся разговоры, И все заметят, как широк им стол, И станут про себя считать приборы. А ты, с тоской перехватив их взгляд, За лишние приборы в оправданье, Шепнешь: "Я думала, что кто-то из ребят Издалека приедет с опозданьем..." Но мы не станем спорить, мы смолчим, Что все, кто жив, пришли, а те, что опоздали, Так далеко уехали, что им На эту землю уж поспеть едва ли.

Ну что же, сядем. Сколько нас всего? Два, три, четыр 1000 е... Стулья ближе сдвинем, За тех, кто опоздал на торжество, С хозяйкой дома первый тост поднимем. Но если опоздать случится мне И ты, меня коря за опозданье, Услышишь вдруг, как кто-то в тишине Шепнет, что бесполезно ожиданье,Не отменяй с друзьями торжество. Что из того, что я тебе всех ближе, Что из того, что я любил, что из того, Что глаз твоих я больше не увижу? Мы собирались здесь, как равные, потом Вдвоем – ты только мне была дана судьбою, Но здесь, за этим дружеским столом, Мы были все равны перед тобою. Потом ты можешь помнить обо мне, Потом ты можешь плакать, если надо, И, встав к окну в холодной простыне, Просить у одиночества пощады. Но здесь не смей слезами и тоской По мне по одному лишать последней чести Всех тех, кто вместе уезжал со мной И кто со мною не вернулся вместе.

Поставь же нам стаканы заодно Со всеми! Мы еще придем нежданно. Пусть кто-нибудь живой нальет вино Нам в наши молчаливые стаканы. Еще вы трезвы. Не пришла пора Нам приходить, но мы уже в дороге, Уж била полночь... Пейте ж до утра! Мы будем ждать рассвета на пороге, Кто лгал, что я на праздник не пришел? Мы здесь уже. Когда все будут пьяны, Бесшумно к вам подсядем мы за стол И сдвинем за живых бесшумные стаканы. 1942 Москва: Художественная литература, 1977. Библиотека всемирной литературы. Серия третья. Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.

* * * Я много жил в гостиницах, Слезал на дальних станциях, Что впереди раскинется Все позади останется.

Я не скучал в провинции, Довольный переменами, Все мелкие провинности Не называл изменами.

Искал хотя б прохожую, Далекую, неверную, Хоть на тебя похожую... Такой и нет, наверное,

Такой, что вдруг приснится мне; То серые, то синие Глаза твои с ресницами В ноябрьском первом инее.

Лицо твое усталое, Несхожее с портретами, С мороза губы талые, От снега мной согретые,

И твой лениво брошенный Взгляд, означавший искони: Не я тобою прошенный, Не я тобою исканный,

Я только так, обласканный За то, что в ночь с порошею, За то, что в холод сказкою Согрел тебя хорошею.

И веришь ли, что странною Мечтой себя тревожу я: И ты не та, желанная, А только так, похожая. Май 1941 Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

* * * Если бог нас своим могуществом После смерти отправит в рай, Что мне делать с земным имуществом, Если скажет он: выбирай?

Мне не надо в раю тоскующей, Чтоб покорно за мною шла, Я бы взял с собой в рай такую же, Что на грешной земле жила,

Злую, ветреную, колючую, Хоть ненадолго, да мою! Ту, что нас на земле помучила И не даст нам скучать в раю.

В рай, наверно, таких отчаянных Мало кто приведёт с собой, Будут праведники нечаянно Там подглядывать за тобой.

Взял бы в рай с собой расстояния, Чтобы мучиться от разлук, Чтобы помнить при расставании Боль сведённых на шее рук.

Взял бы в рай с собой всё опасности, Чтоб вернее меня ждала, Чтобы глаз своих синей ясности Дома трусу не отдала.

Взял бы в рай с собой друга верного, Чтобы было с кем пировать, И врага, чтоб в минуту скверную По-земному с ним враждовать.

Ни любви, ни тоски, ни жалости, Даже курского соловья, Никакой, самой малой малости На земле бы не бросил я.

Даже смерть, если б было мыслимо, Я б на землю не отпустил, Всё, что к нам на земле причислено, В рай с собою бы захватил.

И за эти земные корысти, Удивлённо меня кляня, Я уверен, что бог бы вскорости Вновь на землю столкнул меня. 1941 Русская и советская поэзия для студентов-иностранцев. А.К.Демидова, И.А. Рудакова. Москва, изд-во "Высшая школа", 1969.

* * * Всю жизнь любил он рисовать войну. Беззвездной ночью наскочив на мину, Он вместе с кораблем пошел ко дну, Не дописав последнюю картину.

1000

Всю жизнь лечиться люди шли к нему, Всю жизнь он смерть преследовал жестоко И умер, сам привив себе чуму, Последний опыт кончив раньше срока.

Всю жизнь привык он пробовать сердца. Начав еще мальчишкою с "ньюпора", Он в сорок лет разбился, до конца Не испытав последнего мотора.

Никак не можем помириться с тем, Что люди умирают не в постели, Что гибнут вдруг, не дописав поэм, Не долечив, не долетев до цели.

Как будто есть последние дела, Как будто можно, кончив все заботы, В кругу семьи усесться у стола И отдыхать под старость от работы... 1939 Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

* * * Умирают друзья, умирают... Из разжатых ладоней твоих Как последний кусок забирают, Что вчера еще был – на двоих.

Все пустей впереди, все свободней, Все слышнее, как мины там рвут, То, что люди то волей господней, То запущенным раком зовут... 1970 Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

ГЕНЕРАЛ

Памяти Мате Залки

В горах этой ночью прохладно. В разведке намаявшись днем, Он греет холодные руки Над желтым походным огнем.

В кофейнике кофе клокочет, Солдаты усталые спят. Над ним арагонские лавры Тяжелой листвой шелестят.

И кажется вдруг генералу, Что это зеленой листвой Родные венгерские липы Шумят над его головой.

Давно уж он в Венгрии не был С тех пор, как попал на войну, С тех пор, как он стал коммунистом В далеком сибирском плену.

Он знал уже грохот тачанок И дважды был ранен, когда На запад, к горящей отчизне, Мадьяр повезли поезда.

Зачем в Будапешт он вернулся? Чтоб драться за каждую пядь, Чтоб плакать, чтоб, стиснувши зубы, Бежать за границу опять?

Он этот приезд не считает, Он помнит все эти года, Что должен задолго до смерти Вернуться домой навсегда.

С тех пор он повсюду воюет: Он в Гамбурге был под огнем, В Чапее о нем говорили, В Хараме слыхали о нем.

Давно уж он в Венгрии не был, Но где бы он ни был – над ним Венгерское синее небо, Венгерская почва под ним.

Венгерское красное знамя Его освящает в бою. И где б он ни бился – он всюду За Венгрию бьется свою.

Недавно в Москве говорили, Я слышал от многих, что он Осколком немецкой гранаты В бою под Уэской сражен.

Но я никому не поверю: Он должен еще воевать, Он должен в своем Будапеште До смерти еще побывать.

Пока еще в небе испанском Германские птицы видны, Не верьте: ни письма, ни слухи О смерти его неверны.

Он жив. Он сейчас под Уэской. Солдаты усталые спят. Над ним арагонские лавры Тяжелой листвой шелестят.

И кажется вдруг генералу, Что это зеленой листвой Родные венгерские липы Шумят над его головой. Июль 1937 Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

ТОСКА "Что ты затосковал?" – "Она ушла". – "Кто?" – "Женщина. И не вернется, Не сядет рядом у стола, Не разольет нам чай, не улыбнется; Пока не отыщу ее следа Ни есть, ни пить спокойно не смогу я..." – "Брось тосковать! Что за беда? Поищем И найдем другую". . . . . . . . . . . . "Что ты затосковал?" – "Она ушла!" – "Кто?" – "Муза. Всё сидела рядом. И вдруг ушла и даже не могла Предупредить хоть словом или взглядом. Что ни пишу с тех пор – все бестолочь, вода, Чернильные расплывшиеся пятна..." – "Брось тосковать! Что за беда? Догоним, приведем обратно". . . . . . . . . . . . . . . "Что ты затосковал?" – "Да так... Вот фотография прибита косо. Дождь на дворе, Забыл купить табак, Обшарил стол – нигде ни папиросы. Ни день, ни ночь Какой-то средний час. И скучно, и не знаешь, что такое..." – "Ну что ж, тоскуй. На этот раз Ты пойман настоящею тоскою..." 1938-1939 Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Фени 1000 кс", 1998.

СЕВЕРНАЯ ПЕСНЯ Мужчине – на кой ему черт порошки, Пилюли, микстуры, облатки. От горя нас спальные лечат мешки, Походные наши палатки.

С порога дорога идет на восток, На север уходит другая, Собачья упряжка, последний свисток Но где ж ты, моя дорогая?

Тут нету ее, нас не любит она. Что ж делать, не плакать же, братцы! Махни мне платочком хоть ты, старина, Так легче в дорогу собраться.

Как будто меня провожает жена, Махни мне платочком из двери, Но только усы свои сбрей, старина, Не то я тебе не поверю.

С порога дорога идет на восток, На север уходит другая, Собачья упряжка, последний свисток. Прощай же, моя дорогая! 1938-1939 Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

ИЗГНАННИК

Испанским республиканцам

Нет больше родины. Нет неба, нет земли. Нет хлеба, нет воды. Все взято. Земля. Он даже не успел в слезах, в пыли Припасть к ней пересохшим ртом солдата.

Чужое море билось за кормой, В чужое небо пену волн швыряя. Чужие люди ехали "домой", Над ухом это слово повторяя.

Он знал язык. Его жалели вслух За костыли и за потертый ранец, А он, к несчастью, не был глух, Бездомная собака, иностранец.

Он высадился в Лондоне. Семь дней Искал он комнату. Еще бы! Ведь он искал чердак, чтоб был бедней Последней лондонской трущобы.

И наконец нашел. В нем потолки текли, На плитах пола промокали туфли, Он на ночь у стены поставил костыли Они к утру от сырости разбухли.

Два раза в день спускался он в подвал И медленно, скрывая нетерпенье, Ел черствый здешний хлеб и запивал Вонючим пивом за два пенни.

Он по ночам смотрел на потолок И удивлялся, ничего не слыша: Где "юнкерсы", где неба черный клок И звезды сквозь разодранную крышу?

На третий месяц здесь, на чердаке, Его нашел старик, прибывший с юга; Старик был в штатском платье, в котелке, Они едва смогли узнать друг друга.

Старик спешил. Он выложил на стол Приказ и деньги – это означало, Что первый час отчаянья прошел, Пора домой, чтоб все начать сначала,

Но он не может. "Слышишь, не могу!"Он показал на раненую ногу. Старик молчал. "Ей-богу, я не лгу, Я должен отдохнуть еще немного".

Старик молчал. "Еще хоть месяц так, А там – пускай опять штыки, застенки, мавры". Старик с улыбкой расстегнул пиджак И вынул из кармана ветку лавра,

Три лавровых листка. Кто он такой, Чтоб забывать на родину дорогу? Он их смотрел на свет. Он гладил их рукой, Губами осторожно трогал.

Как он посмел забыть? Три лавровых листка. Что может быть прочней и проще? Не все еще потеряно, пока Там не завяли лавровые рощи.

Он в полночь выехал. Как родина близка, Как долго пароход идет в тумане... Когда он был убит, три лавровых листка Среди бумаг нашли в его кармане. 1939 Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

СТАРИК

Памяти Амундсена

Весь дом пенькой проконопачен прочно, Как корабельное сухое дно, И в кабинете – круглое нарочно На океан прорублено окно.

Тут все кругом привычное, морское, Такое, чтобы, вставши на причал, Свой переход к свирепому покою Хозяин дома реже замечал.

Он стар. Под старость странствия опасны, Король ему назначил пенсион, И с королем на этот раз согласны Его шофер, кухарка, почтальон.

Следят, чтоб ночью угли не потухли, И сплетничают разным докторам, И по утрам подогревают туфли, И пива не дают по вечерам.

Все подвиги его давно известны, К бессмертной славе он приговорен, И ни одной душе не интересно, Что этой славой недоволен он.

Она не стоит одного ночлега Под спальным шерстью пахнущим мешком, Одной щепотки тающего снега, Одной затяжки крепким табаком.

Ночь напролет камин ревет в столовой, И, кочергой помешивая в нем, Хозяин, как орел белоголовый, Нахохлившись, сидит перед огнем.

По радио всю ночь бюро погоды Пре 1000 дупреждает, что кругом шторма,Пускай в портах швартуют пароходы И запирают накрепко дома.

В разрядах молний слышимость все глуше, И вдруг из тыщеверстной темноты Предсмертный крик: "Спасите наши души!" И градусы примерной широты.

В шкафу висят забытые одежды Комбинезоны, спальные мешки... Он никогда бы не подумал прежде, Что могут так заржаветь все крючки...

Как трудно их застегивать с отвычки! Дождь бьет по стеклам мокрою листвой. В резиновый карман – табак и спички, Револьвер – в задний, компас – в боковой.

Уже с огнем забегали по дому, Но, заревев и прыгнув из ворот, Машина по пути к аэродрому Давно ушла за первый поворот.

В лесу дубы под молнией, как свечи, Над головой сгибаются, треща, И дождь, ломаясь на лету о плечи, Стекает в черный капюшон плаща.

Под осень, накануне ледостава, Рыбачий бот, уйдя на промысла, Найдет кусок его бессмертной славы Обломок обгоревшего крыла. 1939 Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

МАЛЬЧИК Когда твоя тяжелая машина Пошла к земле, ломаясь и гремя, И черный столб взбешенного бензина Поднялся над кабиною стоймя, Сжимая руль в огне последней вспышки, Разбитый и притиснутый к земле, Конечно, ты не думал о мальчишке, Который жил в Клину или Орле: Как ты, не знавший головокруженья, Как ты, он был упрям, драчлив и смел, И самое прямое отношенье К тебе, в тот день погибшему, имел.

Пятнадцать лет он медленно и твердо Лез в небеса, упрямо сжав штурвал, И все тобой не взятые рекорды Он дерзкою рукой завоевал. Когда его тяжелая машина Перед посадкой встала на дыбы И, как жестянка, сплющилась кабина, Задев за телеграфные столбы, Сжимая руль в огне последней вспышки, Придавленный к обугленной траве, Он тоже не подумал о мальчишке, Который рос в Чите или в Москве...

Когда уже известно, что в газетах Назавтра будет черная кайма, Мне хочется, поднявшись до рассвета, Врываться в незнакомые дома, Искать ту неизвестную квартиру, Где спит, уже витая в облаках, Мальчишка – рыжий маленький задира, Весь в ссадинах, веснушках, синяках. Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

ПОРУЧИК Уж сотый день врезаются гранаты В Малахов окровавленный курган, И рыжие британские солдаты Идут на штурм под хриплый барабан.

А крепость Петропавловск-на-Камчатке Погружена в привычный мирный сон. Хромой поручик, натянув перчатки, С утра обходит местный гарнизон.

Седой солдат, откозыряв неловко, Трет рукавом ленивые глаза, И возле пушек бродит на веревке Худая гарнизонная коза.

Ни писем, ни вестей. Как ни проси их, Они забыли там, за семь морей, Что здесь, на самом кончике России, Живет поручик с ротой егерей...

Поручик, долго щурясь против света, Смотрел на юг, на море, где вдали Неужто нынче будет эстафета?Маячили в тумане корабли.

Он взял трубу. По зыби, то зеленой, То белой от волнения, сюда, Построившись кильватерной колонной, Шли к берегу британские суда.

Зачем пришли они из Альбиона? Что нужно им? Донесся дальний гром, И волны у подножья бастиона Вскипели, обожженные ядром.

Полдня они палили наудачу, Грозя весь город обратить в костер. Держа в кармане требованье сдачи, На бастион взошел парламентер.

Поручик, в хромоте своей увидя Опасность для достоинства страны, Надменно принимал британца, сидя На лавочке у крепостной стены.

Что защищать? Заржавленные пушки, Две улицы то в лужах, то в пыли, Косые гарнизонные избушки, Клочок не нужной никому земли?

Но все-таки ведь что-то есть такое, Что жаль отдать британцу с корабля? Он горсточку земли растер рукою: Забытая, а все-таки земля.

Дырявые, обветренные флаги Над крышами шумят среди ветвей... "Нет, я не подпишу твоей бумаги, Так и скажи Виктории своей!" . . . . . . . . . . . . . . . . Уже давно британцев оттеснили, На крышах залатали все листы, Уже давно всех мертвых схоронили, Поставили сосновые кресты,

Когда санкт-петербургские курь 2a8 еры Вдруг привезли, на год застряв в пути, Приказ принять решительные меры И гарнизон к присяге привести.

Для боевого действия к отряду Был прислан в крепость новый капитан, А старому поручику в награду Был полный отпуск с пенсиею дан!

Он все ходил по крепости, бедняга, Все медлил лезть на сходни корабля. Холодная казенная бумага, Нелепая любимая земля... 1939 Константин Симонов. Всемирная библиотека поэзии. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1998.

* * *

Бывает иногда мужчина Всех женщин безответный друг, Друг бескорыстный, беспричинный, На всякий случай, словно круг, Висящий на стене каюты. Весь век он старится и ждёт, Потом в последнюю минуту Его швырнут – и он спасёт. Неосторожными руками Меня повесив где-нибудь, Не спутай. Я не круг. Я камень. Со мною можно потонуть.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю