Текст книги "Автопортреты на асфальте"

Автор книги: Константин Мелихан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

А он уже совсем распоясался. По несколько штук стал навешивать. Но охранницы и это ему с рук спускали. Все-таки, думают, восточный человек. Может, у него несколько жен?

Колбаса в России всегда считалась символом благосостояния. Колбасой можно было награждать: вешать ее на грудь, надевать через плечо, возлагать на голову, делать из нее нимб. И это в то время, как сама колбаса оставляла жевать лучшего. Закусочная колбаса – это колбаса, после которой надо сразу закусывать. Столичная колбаса – это колбаса, которую надо сразу запивать "столичной". Докторская колбаса – это колбаса, после которой надо сразу вызывать доктора. Любительская колбаса – это колбаса, на которую трудно найти любителя. Молодежная колбаса – это колбаса, которая по зубам только молодежи. Отдельная колбаса – это колбаса, съев которую, чувствуешь, как в тебе что-то отделяется. Останкинская колбаса – это колбаса, сделанная из останков. Охотничья колбаса – это колбаса, сделанная из охотничьей собаки. И уж страшно подумать – из кого сделана крестьянская колбаса!

Когда я спросил тетю, как пишется – КОЛбаса или КАЛбаса? – тетя ответила:

– Смотря – из чего она сделана.

Воруют у нас, конечно, не только еду и колбасу. Но и вообще – все, что можно. И что нельзя. И тем не менее воровство у нас имеет границы. Это – границы нашей родины. И может быть, воруя так друг у друга, мы постепенно станем богатыми.

Тундра

Сверху тундра похожа на десантника: пятнистая и цвета хаки. Хаки это трава. Пятна – это лужи. Дороги – только для самолетов и вертолетов. В тундре видишь себя богатырем. Деревья выше лба не растут. Если береза – то обязательно карликовая. Багульник – обязательно приземистый. Зато ягода – с яблоко. Глазное, конечно. Из растений еще почему-то врезалась в память пушица влагалищная. Из животных врезались туда же полевка-экономка, рогатый жаворонок и углозуб.

Гор в тундре нет. Суслик, когда скачет по тундре, встает на задние лапки: посмотреть, туда ли он скачет. И что интересно – видит!

Самая твердая валюта в тундре – водка. Батон колбасы – бутылка. Шкурка песца – полбутылки. Литр спирта – две бутылки.

Там же за бутылку я узнал, как отучить мужика от пьянства.

Берешь водку, тарелку и идешь в лес. Кладешь тарелку на муравейник и наливаешь в нее водки. Тех муравьев, которые ее пьют, не бери. А бери тех, которые бегут от нее. Вот этих-то трезвенников засуши и незаметно подсыпь в стакан своему мужику.

Одна баба так и сделала. Не знаю, бросил ли тот мужик пить, но бабу свою бросил. А лицо у нее разнесло, как будто она головой на муравейнике спала.

Эту историю мне один тундрюк рассказал. Толстый такой старик. Правда, потом выяснилось, что толстая у него только физиономия. Физиономия его тоже похожа на тундру. Растительность слабая. Жалуется:

– У моей старухи на роже волос больше!

Завидует ей.

Как-то сказал:

– Я – снайпер! Белку в глаз попадаю. Хотя не с первого раза. Иногда весь шкурка продырявишь, пока метко в глаз попадешь.

Однажды спросил у меня:

– Грибы кушать будешь?

– Не откажусь, – говорю.

– Тогда, – говорит, – в лес идти надо.

Дал мне ведро. А себе кулечек из газеты свернул. Пошли в лес. А лес по колено. Старик впереди идет, а я сзади. Вдруг остановился. Задрал вверх подбородок. Понюхал небо.

– Снег будет с дождем.

– А как вы определили?

– Радио сказала.

Идем дальше. Я чуть отстал. Вдруг ручей впереди. Старик разбежался и прыгнул. Но не долетел. На том же берегу оказался. Второй раз прыгнул и прямо в воду приземлился! Вылез, отряхивает с себя ручей:

– Эх, молодой был – орел был! А старый стал – дерьмо стал!

Потом, видя, что я не слышу, тихо добавил:

– Да и молодой был – дерьмо был!

Вернувшись из леса, развели костер около дома. Старик нанизывал грибы, не чистя, на прут.

– А чего не пожарить? – спросил я.

– Масла жрут много, – объяснил старик.

Я достал водку. Тут же возникла седая женщина.

– От стерва! – беззлобно сказал старик. – Учуяла. Не даст нам теперь нормально выпить. Тоже сейчас захочет. Пьянь!

– Жена? – спросил я.

– Хуже, – ответил он. – Дочь.

– А почему хуже-то?

– Жену убить можно. А дочь – жалко. Она мне сапоги чинит.

Дочь села рядом с костром. Раскурила трубку. Выпили.

– А ты холостой? – спросил он меня вдруг.

– Женат.

– О! Возьми ее тогда замуж. Эту бля!

– Зачем?

– А я тебе в гости буду ездить. Водки у тебя попьем. В телевизор посмотрим.

– У вас что, нет телевизора?

– Есть. Но плохой. Ерунду всякую показывает. Сколько угля наковыряли. Зачем, спрашивается, цветной телевизор? Я по нему стрелял. Но промазал.

К нам подходит еще одна женщина.

– Тоже дочь?

– Обижаешь, – сказал старик. – Жена.

– Так она, вроде, моложе дочери!

– Так жена – вторая. А дочь – первая.

Когда поел, вынул у себя изо рта единственный зуб, почистил его об рукав пиджака и назад вставил. На прощание подарил мне костяной нож. Потом забрал.

– Из кости моей жены бывшей.

Впервые за все время пребывания в тундре мне стало холодно. Старик пояснил:

– В палатке геологов нашла. Кость от мамонта. Мы с ней много чего в палатках геологов находили. Когда их не было.

До сих пор понять не могу, правду он говорил или шутил так, этот тундрюк.

Погребальная сосна

"Привыкли руки к топорам"

Из песни

Дядька мой был лесорубом. Лес он рубил в основном сосновый. Сосны были разные: кедровые, маньчжурские, погребальные.

Особо замечу о последней. Погребальная сосна – это не шутка, а действительно такая сосна. Растет она медленно и печально. Потому, наверно, такая маленькая и с такой плотной древесиной. То есть настолько плотной, что корабль, построенный из этой сосны, сразу идет на дно. И там на дне с ним ничего не делается. Он веками лежит как новенький. Вот такое замечательное дерево!

Но еще лучше из погребальной сосны строить гробы. Покойник в таком гробу очень хорошо себя чувствует. И очень хорошо сохраняется. Даже лучше, чем живой.

Дядька говорил, что один покойник у них в таком гробу вообще ожил. Правда, потом выяснилось, что он был никакой не покойник, а просто мертвецки пьян. И которые его хоронили тоже были пьяные в доску. Но когда они увидели, что покойник в гробу сел, то враз протрезвели. И так испугались, что хотели гроб скорей заколачивать. Потому как, думают, покойнику эти похороны могут не понравиться и он начнет крушить направо-налево. И покойник на них действительно малость обиделся. А одного друга так крышкой гроба отоварил, что тот в ящик сыграл. Но сыграл уже четко. Как положено. Потому, наверно, что был человеком прямым, без извилин, и если уж брался за что-то, то доводил дело до конца.

Но этот случай, конечно, исключительный. А порядки у лесорубов были такие.

Полмесяца работаешь, а полмесяца пропиваешь то, что заработал.

Если не можешь пить полмесяца, то пьешь весь месяц.

А поскольку к концу месяца уже непонятно, на что пить, то пьешь уже непонятно, что.

Когда лесорубу нужно было куда-нибудь съездить, он выходил на просеку и махал бутылкой водки пролетавшему в небесах вертолету. Вертолет прерывал государственный рейс и за бутылку летел туда, куда нужно было лесорубу.

Ростом лесорубы уступали только дереву, кожа их напоминала его кору, правду они рубили с плеча, а речь их была – как сосновый деготь. Достаточно сказать, что слово "дерьмо" лесорубы не употребляли: оно считалось у них слишком мягким.

Как-то, рассказывал дядька, японцы купили у нас разрешение на вырубку одного гектара уссурийского леса.

Японский лесоруб – это такой крупный японский мужик, похожий на небольшого русского мальчика после желтухи. Японский лесоруб – весь в белом комбинезоне, в белых перчатках и, что самое смешное, в каске. Работает он, не вылезая из кабины, под звуки японского же джаза.

Кстати, дядька рассказывал, у них там один друг залез к этому японцу в кабину и попросил у него политического убежища. В связи с тяжелым материальным положением.

Японец тут же, не отходя от кабины, связался с японским консульством, и этот друг довольно быстро уехал в Страну восходящего солнца, отсидев предварительно солидный срок в одном из лагерей Страны заходящего солнца.

В Японии его спросили, кем бы он хотел стать. А поскольку он был водителем первого класса и только на тракторе отпахал тридцать лет, причем, на одном и том же, то он сказал, что хотел бы стать трактористом.

Ну, выдали ему трактор, он быстро нашел кабину, залез в нее, но не знает, с чего начать, как сдвинуться хотя бы одним колесом. Говорит: "Нет ли у вас, японский городовой, другого трактора? Чтоб без этой электронной чепухи". Ну, дали ему другой трактор, более старый, – он опять говорит: "А нет ли у вас совсем старого? Чтоб с ручным переключением скоростей и чтоб рычаги изоляцией были обмотаны. И чтоб без экранов и кнопок. Я, – говорит, – водитель первого класса. Руками все могу, а пальцами – нет". Они говорят: "Есь один сякой трактор. Доисторисеский. Но он музея. Потомуся много-много денег ситоит. Давайте, – говорят, – мы вам лусе дадим хоросий-хоросий пенсия и отправим на заслузеный одых".

Ну, а тот японский лесоруб, рассказывал дядька, сидит в своей лесорубной машине весь в белом, как японский бог, и ни черта не делает, только на кнопки жмет.

А машина его, значит, к нашему дереву подползает, и выдвигаются из нее две такие железные лапы: одна берет дерево у самого корня, а другая – у самой кроны. Потом выдвигается пила и – вжик! – дерево спилено. Но пока стоит и не падает, куда бог послал, разгоняя во все стороны лесорубов.

И что еще смешно – в процессе пиления выдвигается из машины дополнительная хреновина с полиэтиленовым пакетом. Все опилки туда ссыпаются, а она пакет тут же заклеивает и этикеточку налепляет.

Потом выдвигается другая хреновина и срезает все ветки. Причем за ней опять-таки идет пакет, но уже покрупней, все ветки туда ссыпаются, пакет заклеивается, этикетка присобачивается.

Но самое смешное – это пень. Он получается такой низкий, что на него даже не присесть. Даже японскому лесорубу.

Но и при всем при этом вылезают из машины такие руки-крюки – цап этот пень! – рубит корни и вместе с ними в пакет. И опять – этикеточку.

Но и это не все. Этот многорукий дракон закапывает после себя, как воспитанная кошка, ямку и втыкает туда нежный саженец.

Я спросил у дядьки:

– А что, этот японец все делал в пакеты?

– Все, – сказал дядька. – Все продукты своей жизнедеятельности – в пакет с бирочкой. Ничего после себя на нашей земле не оставил.

Единственное, что он оставил – это машину в подарок. Ну, мужиков наших разобрало: "А все ли эта тварь распилить может?"

Оказалось – не все. На первом же ржавом рельсе она себе зубы и обломала.

То есть японская техника – ничто супротив русской смекалки!

И потом мужики наши работу свою любят: на кой им из-за этой восточной змеюки лишаться труда и зарплаты! Что ж это за железный товарищ, который заменяет труд ста человек, а пьет только бензин?!

А что поезд чуть не перевернулся, так это опять же из-за нее. Она же тот рельс все-таки прогрызла до половины!

Все мы вышли из леса, говорил дядька.

Умер он от давления. Его бревном придавило.

Однокашники

Мы не собираемся, не перезваниваемся, не переписываемся и не собираемся перезваниваться, переписываться и собираться. Но я слежу за жизнью моих однокашников, это совсем не трудно: главное – внимательно читать, слушать, смотреть.

Читаю как-то в газете заметку "Опять двойня!": "Очередную двойню принесла Ольга Бороздина". Правда, потом мне сказали, что Бороздиных в России – до черта и более! Но я почему-то уверен, что это наша двойню принесла. Она и в школе-то была двоечницей!

А то как-то читаю: "А. Кудрявцев, генерал авиации, посетил американский авианосец "Эйзенхауэр". А на авианосце, думаю, наверняка не знают, что генерал авиаци вылетел из школы в седьмом классе!

Через год читаю в той же газете: "Грузчик Кудрявцев разбил голову кладовщику из-за ящика пива". Молодец, думаю! Высунулся из-за ящика и стукнул врага бутылкой по голове! Солдатская смекалка!

А то вот такое читаю: "Отечественная наука понесла тяжелую утрату, ушел навсегда из жизни выдающийся ученый Борис Иванов". И вдруг буквально через неделю или через год – по телевизору: "В красном углу Иванов, мастер спорта по боксу". Ну, думаю, Борька поднялся! Правда, его по телевизору не узнать. Он худенький обычно был, в очках, мы его, собственно, за это и лупили, а тут морда раздутая, в пятнах. Может, думаю, с телевизором чего? Кнопки нажиимаю – еще хуже: кровоподтеки пошли, нос по щекам размазался!

С Кирилловым – тоже интересно: в школе он отстающим был, а сейчас всех обогнал. Нашим сейчас всем по 30, а ему – 72.

С Зониным еще интересней: утонул на рыбалке, стал тренером "Зенита", еще раз утонул, но уже на охоте, уволился из "Зенита", выплыл, стал членом общества "Память" и свалил в Израиль.

А Аркаша Баршай, такое чувство, что заметает следы: он – то Бардшай, то Баркшай, то Барабаш, то вообще Бадхен. И имена меняет. Но профессия всегда одна и та же: музыкант.

Ира Березина – толкательница ядра. И в это можно поверить: помню, как она пыталась мне толкнуть ломаный магнитофон.

Но тут вдруг по радио демонстрируют балет "Лебединое озеро". Объявляют: "Одетта – Березина". Ну, в школе она всегда была одета. Один раз только ей в дневнике записали: "Пришла на физкультуру без одежды".

Но самое интересное – дальше: "Танец маленьких лебедей – Васильева, Григорьева, Александрова, Дмитриева, Гельфер". Все – наши! Правда Ромка Гельфер у нас в школе вроде как парнем числился. Хотя как-то о нем на стене написали: "Рома – баба!"

С Мишкой Мишеевым первые годы после школы все было нормально: инженер, старший инженер, начальник цеха, директор завода. Несколько раз, правда, угонял чужой автомобиль. Но это понятно: там было написано "нигде не работающий Мишеев". И тут вдруг читаю, это когда он уже министром стал, "в пьяной драке с отцом был убит некто Мишеев". А потом вспомнил, он в школе однажды сказал: "За "единицу" папаша меня убьет!" А пригнал бы папке "восьмерку" или "девятку", папка бы его по головке погладил!

С Сурковым тоже все было нормально: он все сожительниц своих убивал. И тут вдруг – как обухом по голове: стихи для детей в газете "Мясной гигант". Автор – С. Сурков:

"Раз из окошка Андрюша упал. Громко в полете он что-то кричал. Бабка к окошку метнулася ланью. Нет! Не задел он горшочек с геранью".

У Людки Воробьевой такая судьба: мать-героиня, стриптизерка, настоятельница монастыря (не понмю, правда, мужского или женского). Зато помню, как она написала в сочинении: "Жанна д'Арк была единственной девственницей во Франции. За что и понесла наказание".

Лена Мейлих. Ирландская подданная, польская писательница, негритянская певица, швейцарская кто-то еще, снялась в мексиканском фильме "Халат для Арчибальда". В роли халата.

Н. Кривцун. Фотомодель, секретарь-машинистка, лесоруб, знатная доярка, футболист, стюардесса, начальник штаба в отряде батьки Махно, наконец-то вылечилась от алкоголизма: сейчас пьет столько же, но уже без всякого удовольствия.

Осипов. Руководитель оркестра народных инструментов, убит при перестрелке с ОМОНом, погиб на дуэли, зарезан троими в масках – прямо на операционном столе, – взорвался в троллейбусе из-за какого-то пустяка, остатки тела найдены через неделю там же, похоронен на Волковском и Новодевичьем. В настоящее время работает полотером. Нет обеих ног.

А один раз я о себе прочел: "Мелихан – лауреат Нобелевской премии, отважный голландский путешественник". Первая мысль: давно пора! И вторая: за что? Потому как путешествую я только по родному городу. Что, конечно, тоже требует отваги. Особенно – в ночное время.

Я много знаю о своих однокашниках, даже больше, чем они сами о себе.

Соленое мороженое

В детстве я очень любил мороженое. Потому что моя тетя работала продавцом мороженого. И мы с мамой часто навещали ее, чтобы поесть мороженого.

Но однажды я решил зайти к тете один. У моей мамы болело горло, и она не в состоянии была видеть мою тетю. И ее мороженое.

– Только не набрасывайся сразу на мороженое, -предупредила меня мама. – А то тете взбредет в голову, что ты пришел только за тем, чтобы поесть мороженого.

Я пришел в мороженицу, и тетя сразу спросила:

– Ну что, пришел поесть мороженого?

– Нет, – сказал я и жадно стал глядеть на тетю.

Я помнил, что нельзя начинать прямо с мороженого, но с чего начинать, я не знал.

– Погодка-то нынче разгулялась! – наконец сказала тетя.

– Да, – поддержал я разговор и замолк.

Тогда тетя предложила мне:

– Может, все-таки поешь мороженого?

– Нет, – нахально сказал я.

– А для чего ж ты тогда пришел? – удивилась тетя.

– Я пришел узнать, как ваша жизнь, – сказал я и посмотрел в окно.

– Живем помаленьку, – сказала тетя и протянула мне полную вазочку мороженого. – Сегодня вот посудомойка на работу не вышла. Так что за двоих вкалываю. На-ка лучше поешь мороженого.

– А дети как? – спросил я, стараясь не обращать внимания на мороженое.

– Дети ничего, – сказала тетя. – Ничего дети. Хулиганят только и двойки носят.

– Пороть надо, – сказал я. – Некоторые ведь русского языка не понимают. До них только ремнем доходит. А я вот, как двойку принесу, сразу штаны скидываю. Где прелесть такую брали?

– Какую прелесть? – не поняла тетя.

– Я про блузочку говорю, – сказал я. – Вам оранжевый очень идет. А желтый полнит.

– Ах, это?! – тетя оглядела себя и улыбнулась. – Это я у портнихи шила.

– И сколько она с вас содрала за такое удовольствие? – спросил я.

– Тридцать рублей, – хлопая ресницами, сказала тетя.

– Как одна копеечка! – сказал я. – Надо бы и моей такую справить.

– Кому? – насторожилась тетя.

– Да маме, говорю, моей. А то все в халате да в халате. Волосы у вас свои?

– Почти, – прошептала тетя и покраснела.

– Вам такая прическа очень к лицу, – сказал я. – Вы в ней моложе лет на пятьдесят!

– Да мне всего сорок восемь! – засмеялась тетя, и прическа съехала ей на глаза. – Да ты ешь, ешь мороженое-то. Растает.

– Очень холодное вредно есть, – строго сказал я. – Как здоровичко-то ваше?

– И не спрашивай! – отмахнулась тетя. – Какое уж наше здоровье?

– Что, печень опять пошаливает? – спросил я и посмотрел на мороженое.

– И печень, и давление, – сказала тетя.

"Пора!" – подумал я и, придвинув к себе вазочку с мороженым, спросил:

– Аллохол пробовали?

– Да разве в аллохоле дело, – вздохнула тетя, – когда дома устаешь как собака? Мусорное ведро – и то некому вынести!

– А муж что? – спросил я и с любовью посмотрел на мороженое.

Тетя почему-то отвернулась.

– Муж-то что? – спросил я опять и зачерпнул первую ложечку мороженого. – Где сейчас?

Тетя хлюпнула носом, и я уже хотел было есть мороженое, но она вдруг схватилась за грудь и судорожно стала ловить ртом воздух:

– Пить... Пить...

Я бросился за водой, помня, что медлить нельзя: мороженое уже таяло. А когда прибежал обратно, было уже поздно: тетя, утирая фартуком глаза, доедала мое мороженое. Слезы ее скатывались прямо в вазочку, и я не понимал только одного: как можно есть такое соленое мороженое?

– Это я так... – говорила она. – Я на тебя не в обиде. Приходи еще, если опять захочешь мороженого.

– Ну, спасибо! – сказал я. – Угостили!

– Спасибом не отделаешься! – сказала тетя. – Помоги-ка лучше посуду помыть.

Я добросовестно вымыл все, что велела тетя, но с тех пор почему-то не люблю мороженое.

Тост Рассказ джентльмена

Когда я был маленьким, я очень хотел стать джентльменом. Но я знал только одно правило поведения: "В какую сторону надо наклонять тарелку с последней ложкой супа. К себе – если хочешь пролить суп на себя. Или от себя – если хочешь пролить суп на скатерть".

Как-то моя одноклассница Светка Орлеанская пригласила меня в гости.

– Приходи сразу после школы, – сказала она. – Мне будет исполняться десять лет со дня рождения.

– Ладно, – сказал я. – Буду. И подарок какой-нибудь тебе хороший сляпаю. Из пластилина.

– Подарок – не главное, – сказала Орлеанская.

– Знаю, – сказал я. – Главное – внимание, которое оказывают цене подарка.

– Нет, – сказала Орлеанская. – Главное – это тост.

– Знаю, – сказал я. – Будет тебе тост. А что это такое?

– Тост, – сказала Орлеанская, – это когда человеку дарят счастье, только не на самом деле, а на словах.

Целый вечер я сочинял тост.

А на другой день пришел к Орлеанской в гости. Когда все сели, я встал, вынул из кармана шпаргалку с тостом и громко, с выражением прочел:

Вы гений чистой красоты, У вас все руки вымыты!

– А чего это ты меня на "вы" обзываешь? – оскорбилась Орлеанская.

– Извиняемся, – сказал я. – Если хочите, мог°м и на "ты" перейти.

И прочел новый тост:

Вы гений чистой красоты, Давайте чокнемся на "ты"!

– От твоих стихов действительно чокнешься! – сказала Орлеанская. – Ты бы еще написал: "Давайте чмокнемся на "ты"!"

– Ну давай прозой тебя поздравлю, – сказал я. – Желаю тебе, Орлеанская, быть всегда такой же молодой, какая ты сейчас!

Орлеанская одобрительно кивнула. И я добавил:

– Желаю тебе быть еще моложе, чем ты сейчас!

Орлеанская улыбнулась. И я еще добавил:

– Ты, Орлеанская, уже давно выглядишь моложе, чем ты есть на самом деле. Судя по твоим мозгам.

– На сколько же? – слросила Орлеанская.

– Лет на десять! – сказал я.

– Что же, я такая маленькая и глупая, как новорожденный ребенок?! сказала Орлеанская.

– Нет, – сказал я. – Это ты только внешне так хорошо сохранилась. А внутри ты гораздо старше своих лет. В общем, желаю тебе счастья и долгих лет жизни! Чтоб ты прожила еще столько же!

– Что?! – ахнула Орлеанская. – Чтоб я только до двадцати лет прожила?!

– А что? – сказал я. – Двадцать лет – бабий цвет.

– Так я еще и баба?!

– Ну, не мужик же, – сказал я. – Да ты не плачь! У тебя еще все спереди. Еще найдешь свое счастьеце. А ныть будешь – оно с тобой разведется. И останешься одна с дитями.

– С какими еще дитями?! – возмутилась Орлеанская.

– Со своими, – сказал я. – Нервными они у тебя будут. Какая мамаша, такие и детки. Яблоко от бублика недалеко падает.

– Катись ты сам отсюда бубликом! – закричала Орлеанская и стала выпихивать меня из-за стола.

Но в дверях я все-таки успел ей последнее пожелание крикнуть:

– Пусть земля тебе будет мягким пухом!

Бабушка

Всем хорошим во мне я обязан бабушке.

Когда я играл с кем-нибудь в шахматы, бабушка, видя, что я проигрываю, как бы случайно пробегала мимо нас и, спотыкаясь, падала на шахматную доску, раскидывая руками фигуры. После этого мы соглашались с противником на ничью.

Помню, как я уломал бабушку сводить меня на аттракцион "Пещера ужасов". Испугался я только один раз: когда увидел бабушкино лицо – перекошенное от ужаса.

Все, что мне не хотелось есть, я скармливал бабушке.

Когда мне не хотелось котлету, которую клала мне в тарелку мама, я делал бабушке условный знак. Бабушка тут же роняла ложку и лезла за ней под стол. Тогда я натыкал на вилку котлету и совал под стол бабушке. Бабушка зубами ее стаскивала с вилки, быстро съедала, и вылезала, отдуваясь, наверх. Долго демонстрировала всем свою ложку и говорила:

– Уф! Нашлась!

– Что-то ты ложку стала часто ронять, – говорила мама. – Совсем ослабла. На-ка тебе еще котлету!

Часто мы с бабушкой ходили в кино на боевики. Не знаю, нравились ли боевики бабушке, потому что она во время сеансов спала. И только когда стреляли особенно громко, она просыпалась и спрашивала:

– Ну, что? Не всех еще кокнули?

– Нет, – успокаивал я ее. – Спи спокойно, дорогая бабушка!

Помню, как мы играли с бабушкой в футбол. Точней, играл я с ребятами, а бабушка тихонько подкрадывалась за ворота моего противника. И когда я выходил один на один с вратарем, бабушка неожиданно ему говорила:

– Жвачку хочешь?

Вратарь оборачивался – и я забивал гол!

После игры вратарь подходил к бабушке и спрашивал:

– А где обещанная жвачка?

– Да вон в киоске у каперативщиков, – говорила бабушка. – Давай деньжата – я сгоняю.

Когда учительница вызывала моих родителей в школу, я всегда приводил бабушку. Потому что бабушка была глуховата и не слышала, как учительница меня ругает.

– Что она там бормочет?! – громко спрашивала меня бабушка.

– Она меня хвалит! – кричал я бабушке в седое ухо.

Учительница с удивлением замолкала. А потом говорила мне, чтобы в следующий раз я приводил маму.

В следующий раз я, действительно, приводил маму. Но – своей бабушки. То есть – прабабушку.

В отличие от бабушки, моя прабабушка не только плохо слышала, но и плохо видела.

А засыпался я на домашнем сочинении. Было оно на тему "Мое детство". Я его даже не прочел, когда сдавал учительнице. А начиналось мое сочинение, оказывается, так:

"В детстве мне больше всего нравилось собирать цветы и играть в куклы. Еще мне нравилось примерять мамины туфли на высоком каблуке.

А мечта у меня была – стать ткачихой.

Но судьба распорядилась по-другому. Туфли пришлось поменять на кирзовые сапоги. Цветы – на гранаты. А куклы – на пулемет.

Мною лично было подожжено 3 склада, взорвано 2 моста, пущено под откос 4 поезда, подбито 10 немецких машин.

Детство мое было голодное и холодное. Война отняла у меня детство..."

Дальше буквы расплывались, потому что были чем-то закапаны...

Парле ву франсэ?

Я учился в знаменитой школе на углу Жуковского и Маяковского. Учился я в ней не потому, что она знаменита. А она знаменита не потому, что я в ней учился. Знаменита она потому, что в ней учились знаменитости: Инна Варшавская, Станислав Ландграф, Борис Смолкин, Кирилл Набутов, Даниил Мишин, Александр Невзоров и другие артисты. И еще какой-то знаменитый дирижер, не помню, правда, его фамилию и чем он дирижировал.

Знаменита эта школа и тем, что она – с французским уклоном.

Я же учился в ней потому, что она стояла рядом с нашим домом. Если бы не это рядовое обстоятельство, родители ни за что бы меня в нее не отдали. Они считали, что из школы с уклоном выходят дети со сдвигом.

Когда меня спрашивают, говорю ли я по-французски, я отвечаю, что говорю, но только с теми, кто учился в этой школе.

Помню, как учительница велела мне перевести выражение "арт-абстрэ" (абстрактное искусство). Я перевел:

– Артобстрел.

– Тройка, – сказала учительница. – По смыслу правильно.

Несмотря на плохие оценки по французскому языку, мои родители думали, что я учусь хорошо, так как время от времени в моем дневнике появлялась запись учительницы: "Болтал на французском".

Однажды нам объявили, что в нашу школу едет делегация французских школьников.

Когда делегация приехала, мы удивились, что французские школьники такие старые. Им было лет по двадцать. Мы даже подумали, что это – делегация французских второгодников.

Но оказалось, что это были учащиеся Эколь нормаль (Нормальной школы). Так у них называется институт.

Накануне приезда делегации учительница нам сказала:

– Вам дается уникальная возможность поговорить с живыми французами.

Можно было подумать, что до этого мы говорили с мертвыми.

Французы оказались действительно живыми. Даже слишком. Если бы мы так шумели, учительница сразу бы сделала нам замечание. "Что за восточный базар?!" – закричала бы она еще громче, чем мы.

Но это был не восточный базар, а западный. И поэтому учительница только улыбалась впервые накрашенными губами.

Мы же молчали, как партизаны на допросе. Хотя учительница шептала нам одним углом рта: "Сейчас же начинайте с ними о чем-нибудь говорить!"

Но так уж устроены школьники: они молчат, когда учитель их спрашивает, и болтают, когда он просит их помолчать.

Наконец я набрался храбрости и подошел к одному из французов. Помня, что передо мной второгодник, я его спросил:

– Говорите ли по-французски? *

– Уи! – обрадовался он, что в переводе значило: "Да, конечно, говорю, что за глупый вопрос, ведь я же родился, живу и учусь во Франции!" И добавил: – Меня зовут Мишель. А тебя?

– А меня – по-другому, – сказал я и задумался.

Я задумался, как правильней ответить. Дело в том, что ударение во французском языке – всегда на последнем слоге. Очень простой язык. И вот я задумался, как же меня зовут: "Кустя" или "Костя"?

Я выбрал средний вариант:

– Меня зовут Кость, – сказал я. – А тебя?

– А меня, скорей всего, Миша, – сказал Мишель.

Мы замолчали. Причем каждый молчал на своем языке.

Вдруг неожиданно для самого себя я сказал:

– Москва – столица нашей родины! Наша родина богата углем, нефтью, людьми, картошкой и другими полезными ископаемыми.

– А я – бедный студент, – вдруг сказал Мишель. – Моей стипендии не хватает даже на то, чтобы купить новый автомобиль. И поэтому я езжу – на старом. Или на отцовском. Я в России – только второй раз. А сколько раз ты был во Франции?

Я стал складывать в уме ответ по-французски. Судя по тому, как ходили мускулы моего лба, Мишель, наверно, подумал, что мне не сосчитать, сколько раз я там был.

И вот, подумав, я говорю, аккуратно выкатывая из горла французские слова:

– Я был во Франции ноль раз!

– А чего ж ты? – удивился Мишель. – Надо съездить.

Он так буднично сказал это "надо" ("иль фо"), что я так же буднично ему ответил:

– Иль фо бы!

Мы опять замолчали.

Наконец, чтобы как-то продолжить разговор, я сказал:

– Еще я не был в Канаде.

Мишель оживился:

– О, мне приходилось бывать в Канаде! Очень красивая страна!

Я же видел Канаду только на карте мира и поэтому сказал:

– Зеленого цвета.

– Да, – согласился Мишель, – Очень зеленая страна. Очень много травы.

Разговор получался интересным. Нам было что рассказать друг другу.

– Еще есть такая страна – Италия, – сказал я.

– Ну, в Италии, к сожалению, я бываю редко, – сказал Мишель. – Только – на каникулах. Очень необычная страна.

– Да, необычная, – сказал я. – Похожа на сапог.

– Ты там бывал? – спросил Мишель.

– Зачем же мне там бывать, – сказал я, – если я и так знаю, на что она похожа?

Дальше я стал рассказывать о том, как я не был в других странах. Рассказывал я по принципу: "В Китае живут китайцы. В Японии – японцы. В Австралии страусы. А в Австрии – Штраусы". Представление об Англии у меня было весьма туманное.

– Где ж ты тогда был?! – не выдержал Мишель.

– В Дибунах, – сказал я. – А ты был в Дибунах?

– Не помню, – сказал Мишель. – Это – такое княжество?

– Не совсем, – сказал я. – Это – поселок под Ленинградом. Я там был в лагере.

– В лагере?! – насторожился Мишель. – И сколько тебе дали лет?

– Мне тогда давали десять, – сказал я. – Но я на десять и выглядел.

К нашему разговору подключилось еще несколько членов французской делегации. Они спрашивали, за что меня отправили в лагерь и много ли у нас таких лагерей...

Когда делегация уехала, учительница предложила нам обменяться впечатлениями.

Мое впечатление было такое:

– Французы плохо знают французский язык: они меня совершенно не понимали.

Коломбо Белые Гетры

Вовки дома не оказалось. Следовательно, не оказалось и мяча. Я раскачивался на приступке Вовкиного парадного и жадно ел глазами известного в нашем доме хулигана Борьку, который спешил по своим неотложным делам. Поравнявшись со мной, Борька притормозил: