355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Константин Радов » Оружейник. Винтовки для Петра Первого » Текст книги (страница 5)
Оружейник. Винтовки для Петра Первого
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 10:32

Текст книги "Оружейник. Винтовки для Петра Первого"


Автор книги: Константин Радов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

На сей раз сражение не оставило ощущения хаоса – я или стал умнее, или войска действовали более осмысленно, – а больше всего радовало, что удалось хорошо справиться с ротой, как на марше, так и в бою. Задача более чем непростая при таком некомплекте офицеров, и полковник, несомненно, должен был это оценить. Я полагал, что заслужил капитанский чин и буду представлен в самое ближайшее время. Простой расчет показывал: после этого, если потери будут столь же велики, за пять-шесть лет можно попасть либо в полковники, либо в покойники. Последнее вероятней, но я верил в свою удачу. Игра с такими шансами меня устраивала. В королевской армии есть два главных способа продвигаться по служебной лестнице. Юные отпрыски герцогских и графских родов, члены младших ветвей дома Бурбонов или королевские бастарды зачисляются офицерами в четырнадцать-пятнадцать лет, вприпрыжку (годам к восемнадцати) добираются до полковничьего чина, а дальше движутся применительно к обстоятельствам. Потомки небогатых провинциальных дворян без протекции или, не дай бог, выходцы из «третьего сословия» за четверть века беспорочной службы доползают до капитанского звания и выше не идут. Имеются средние пути между этими двумя, а изредка появляются необыкновенные фигуры, чья карьера, кажется, не подчиняется никаким правилам. К оным фигурам я и мечтал оказаться причисленным, только решать было не мне. Через несколько дней после баталии в расположение моей роты прибежал вестовой и сообщил, что полковник вызывает. Для представления на чин, по всем расчетам, было рано: это требовало переписки с военным министерством. Явившись к барону и увидев незнакомого юношу лет семнадцати, я подумал, что настойчивые представления о назначении помощника возымели действие, и дружелюбно улыбнулся новичку. Де Монтевилль, взглянув на меня строго, холодным тоном произнес:

– Позвольте представить вашего нового капитана, шевалье де Треземана.

Наверно, мне не удалось совладать с лицом, и на нем выразилась вся гамма моих чувств. Невероятными усилиями я сумел восстановить улыбку:

– Рад познакомиться, мой капитан. Позвольте спросить, где вы служили и в каких баталиях участвовали.

– Я мушкетер военного дома короля Франции!

Это было сказано с невероятной гордостью, будто принадлежность к мушкетерам составляла достоинство. Да любой армейский офицер плевался, услышав о них! Две роты, предназначенные для охраны апартаментов Его Величества, прославились междоусобицами, интригами и кабацкими драками. Самые знаменитые их баталии происходили в парижских трактирах. Сие не мешало мушкетерам воображать себя героями, а при переводе в армию рядовые получали офицерский чин. Служба в мушкетерской роте говорила о принадлежности к определенному кругу – вдобавок фамилия генерал-майора де Треземана была достаточно известна, чтобы догадаться о стоящих за юнцом родственниках. Де Монтевилль поспешил вмешаться:

– Я надеюсь на вашу дружную совместную службу Его Величеству.

Элементарные правила вежливости требовали заверить полковника, что надежды исполнятся, но у меня хватило сил только неопределенно пожать плечами. Обида была слишком сильна: это МОЯ рота, я не только знал людей в лицо и по имени, а помнил, кто чем занимался до вербовки, представлял поведение каждого солдата в различных ситуациях и имел особый подход к каждому для побуждения к службе. Я уже начал обдумывать, кого из них лучше привлечь будущей весной к испытанию винтовок нового образца… Никто не мог бы командовать этой ротой лучше меня.

Не хотелось, однако, уподобляться негодяю Шатле и противопоставлять себя командиру. Субординация в армии должна быть безупречной, независимо от личных чувств. Я постарался найти привлекательные черты у молодого шевалье: например, предпочтение тягот и опасностей полевой службы парижским развлечениям говорило в его пользу. Происходя из военной семьи с давними традициями, он, вероятно, имел хорошую подготовку к исполнению офицерской должности.

Но эти рассуждения не помогли победить неприязнь. Представьте, что по высочайшему повелению вам пришлось бы отдать другому человеку, например, свою жену. Уверен, вам было бы безразлично, хорош этот человек или плох. То, что мой соперник даром, безо всяких стараний и в столь юном возрасте получил должность, ради которой я тяжко трудился и рисковал жизнью, рождало в сердце настоящую ревность. По своей склонности обобщать, я сразу сделал окончательный вывод. Мне дали понять, что никакие усилия, заслуги и таланты не перевесят знатности или родственников в военном министерстве, что на продвижение по службе не следует рассчитывать, а наиболее вероятная судьба, ожидающая меня под знаменем Бурбонов, – как у несчастного Ришара: капитанский чин к старости и пуля в живот в каком-нибудь европейском захолустье. Если над вами лилии – скорее всего, вы тонете в болоте. При всем старании вести себя корректно с юным де Треземаном, справиться с чувствами не удавалось, и в считаные дни мы с ним дошли до дуэли.

В поединке я сразу оказался бит, быстро и беспощадно. Тут пистолет из-за пазухи не вытянешь, а почти все уроки фехтования в моей жизни были получены, еще когда мы в детстве с деревянными мечами изображали римских легионеров. Ни возраст, ни сила, ни природная ловкость не смогли противостоять настоящему дворянскому воспитанию: моих умений хватило лишь на то, чтобы извернуться в решающий момент схватки таким ужом, что клинок, нацеленный в грудь, скользнул по ребрам, причинив рану обширную и страшную на вид, но не смертельную. Полковой цирюльник зашил разрез крепким шелком, пока я, как бобр, грыз ивовую ветвь – ее используют военные хирурги, чтобы пациент не переломал зубы, скрипя ими от боли во время операции. Несмотря на большую потерю крови, молодость и здоровье взяли свое. Уже через неделю я почувствовал себя в силах повыдергивать проклятые нитки и начал бы вставать, но стыдно было показаться людям. Только верному денщику Шарлю позволялось входить в мою каморку; всем прочим он говорил, что лейтенант слишком слаб для визитов. Скорбь по погибшей репутации лихого рубаки усугублялась неопределенностью относительно будущей судьбы: хотя дуэль – преступление, на которое чаще всего закрывают глаза, в моем случае она была преступлением вдвойне, будучи совершена в военной обстановке, и втройне, поскольку поединок с непосредственным начальником означал злостное неповиновение с оттенком бунта. Ни мой счастливый соперник, ни командир полка не были заинтересованы в огласке, однако при слишком многих посвященных история не могла долго сохраняться в тайне. В любом случае службу мою по многим причинам следовало считать законченной. Вот почему я ни секунды не раздумывал, когда однажды ночью Шарль прибежал с известием, что к полковнику прибыл и сейчас беседует с ним жандарм, имеющий предписание о моем аресте. Слуги всегда узнают подобные известия первыми, от таких же, как они, денщиков.

Плох офицер, который не может собраться в пять минут. Шарль раздобыл сбрую и оседлал беспечно пасшегося среди палаток коня, одного из взятых мною полгода назад в богатом имении под Тюбингеном. Хотелось наградить верного слугу деньгами на прощанье, но он даже с оттенком обиды ответил, что не из корысти помогает, а ради уважения, которое все солдаты питают ко мне. Осталось только обнять его, стараясь не расплакаться.

В октябре ночи долгие и темные, а если еще дождь моросит – разглядеть всадника и за сотню шагов трудно. Мои полугеройские-полуразбойничьи приключения тоже не прошли даром: удалось благополучно миновать все посты. Только забинтованный бок болел все больше, слабоват я еще был для путешествий. На рассвете, выбрав подходящее место недалеко от леса, позволил час или два отдохнуть коню и себе, потом продолжил путь, не желая без нужды задерживаться на землях, жестоко разоренных нашей армией во время весеннего похода. За последние полгода я научился с грехом пополам объясняться по-немецки, но акцент сразу выдавал. Стоило крестьянам узнать во мне француза – не поздоровилось бы. Недалеко от Штутгарта, столицы герцогства Вюртембергского, силы наши, мои и коня, окончательно иссякли и, хуже того, рана начала кровоточить. Пришлось повернуть к людям. В город подозрительному иностранцу лезть явно не следовало, придорожный трактир показался мне более надежным пристанищем. Его хозяин наверняка привык к пестрой толпе маркитантов, дезертиров и мародеров, окружающей обыкновенно армии на марше, как кровососущие мухи – стадо коров. За ужином, заговорив с трактирщиком, я рассказал ему о себе: итальянец, наемный солдат, служил у французов, вышел по ранению и теперь пробираюсь на север, чтобы поступить к голландцам, которые, по слухам, лучше платят. Такая история объясняла все, включая французское седло и изобилие оружия. Ложь бывает тем убедительней, чем больше в ней правды. Самая виртуозная ложь должна состоять из правды на сто процентов.

С простодушным видом я поинтересовался у содержателя трактира, у кого бы снять недорогую комнату с кормежкой и где можно продать коня. Если до этого у него и были мысли, не дадут ли за меня вознаграждение как за французского шпиона, теперь иная выгода перевесила. Он точно знал толк в скупке трофеев. Не болела бы рана – поторговались бы, а так сошлись на смешной цене: семь талеров и комната на две недели с полным пансионом. Конь стоил впятеро дороже, зато теперь трактирщик уверился, что сия скотина украдена, и держал язык за зубами: по немецким законам скупка краденого карается наравне с воровством.

Через полмесяца в Майнце сказку об итальянце-наемнике услышали сплавщики, которые проводят плоты из могучих бревен по Рейну в Голландию. Устрашающий свежий шрам на ребрах, стоило его показать, как-то сразу вызвал доверие. Одеваясь как простолюдин и работая на плотах вместе с немцами, я легко миновал по реке все многочисленные заставы и кордоны, которые сушей не надеялся проскочить, и прибыл в Амстердам. Жизнь сделала крутой поворот, можно было подводить итоги: затянувшаяся попытка сделаться французом не удалась. Надо искать другое отечество.

Глава 5
В погоне за удачей

На пути в Голландию у меня был избыток времени, чтобы продумать все подробности будущих действий. Сняв небольшую комнату в пригородной деревне (Амстердам с его гостиницами оказался мне не по карману), я первым делом купил бутылочку скипидара и отмыл камни на эфесе шпаги от смолы, прятавшей их во время путешествия. Без этой предосторожности дальше дна Рейна уплыть не вышло бы. Теперь можно было идти к голландским ювелирам, занимавшим целую улицу в лучшей части города. О, здесь тоже знали толк в торговле с обедневшими вояками, но рана моя зажила и торопиться было незачем. Как только мне предлагали цену за бриллианты в три-четыре раза ниже настоящей, я молча вставал и переходил в следующую лавку, не слушая стенаний за спиной. Услышав более разумное предложение, обещал подумать и шел вперед, в разговоре с другими ювелирами ссылаясь на эту цифру, но говоря, что хочу вдвое больше. На втором круге почтенные сефарды, кажется, начали меня уважать, на третьем дали хорошую цену. «Бродячий аукцион», устроенный для скупщиков, чтобы заставить их соперничать, полностью себя оправдал: лишняя сотня флоринов стоит потраченного дня. Теперь, имея достаточно средств для оружейных опытов, можно было приступать к исполнению задуманного.

Взяв в аренду пустующую кузницу, я купил маленький токарный станок с ножным приводом, приобрел недостающие инструменты и принялся за дело. Тирольская винтовка, приехавшая со мной из Баварии, была приговорена погибнуть, чтобы стать матерью-прародительницей новоманерных ружей. Отрезав тыльную часть ствола, расточил его канал и сделал зацепляющие выступы для соединения со сменными зарядными каморами. Но тут уверенный и властный стук в дверь оторвал от дела. Отодвинув меня могучим пузом, хорошо одетый бюргер протиснулся в помещение и на грубом нижненемецком диалекте объявил, что заниматься оружейным ремеслом, не будучи членом цеха, строго воспрещается. Если он, цеховой староста, еще раз поймает меня за работой – или огромный штраф, или тюрьма. Оправдания, что это не на продажу, а для себя, успеха не имели.

Ладно, решил, черт с вами: закажу нужные детали у цеховых мастеров. Не тут-то было! Все они были полностью заняты работой на армию, и цех не позволял брать заказы со стороны. Какого ж, спрашивается, дьявола мешать безвредному чужеземцу?! И почему эта страна претендует на титул свободной? Для некоторых персон в ней, возможно, и есть свобода – но мне не досталось и крошек от их пиршества. Не знаю, как бы я вышел из положения, если б не обнаружил вдруг, что за мной внимательно наблюдают чужие глаза.

После продажи бриллиантов у меня впервые в жизни оказалось в руках такое количество денег, которое заставило задуматься об их сохранении. Часть я оставил на неотложные расходы, другую положил под проценты в Амстердамский обменный банк, третью отнес в контору Ост-Индской компании, чтобы в любом случае не потерять все сразу. Придя в банк, чтобы пополнить наличные средства, я с удивлением и некоторым беспокойством услышал предложение служителя помочь в затруднении с заказом оружейных частей.

Многие амстердамские жители промышляют разными видами коммерческого посредничества, но за словами банковского сидельца скрывалось иное, в чем мне довелось убедиться в тот же вечер, явившись по указанному им адресу. Совершенно седой, но по-юношески подвижный и очень любезный человек заявил, что мне незачем выдавать себя за итальянца среди друзей, где нет папистских агентов. В Амстердаме я говорил с образованными людьми на латыни, с простыми – на ломаном немецком, однако эмигранты-гугеноты распознали во мне француза и, более того, решили, что перед ними тайный эмиссар повстанцев из Севеннских гор в Южной Франции, где второй год пылал огонь восстания. Военная выправка, солдатский загар на лице, скромная манера одеваться, история с бриллиантами, попытки заказать оружие – все сошлось в пользу сей ложной версии. Пока предполагаемый посланник камизаров (как называли севеннских повстанцев) невразумительно мычал и пытался выбраться из щекотливой ситуации, собеседник предложил воспользоваться обширными связями единоверцев в Англии, где заказать оружие не представляет труда. После этого мне расхотелось его переубеждать, тем более что никакого обмана с моей стороны не было: люди сами ввели себя в заблуждение. Не разочаровывая своего благодетеля мнением, что с философской точки зрения паписты и гугеноты одинаково пресмыкаются во мраке невежества, я взял у него рекомендательные письма к английским друзьям, искренне поблагодарил и выразил надежду, что Господь не оставит его своею милостью за столь богоугодное дело. Мы провели очень содержательную беседу за ужином, обсуждая полководческие способности Виллара, только что переведенного (после окончательной ссоры с Максимилианом) из Баварии в Севенны на подавление гугенотского мятежа. На другой же день, пока новые друзья не обнаружили своей ошибки и не обернулись врагами, мнимый камизар покинул голландские берега.

Лондон – прекрасный город и обычно производит впечатление на новоприбывших, но я ничего не замечал по сторонам, подобно древнеримскому колесничему на состязаниях, которого кони вынесли на последнюю прямую перед конечной метой. Еще немного, и у меня в руках будет образец оружия, по меткости и скорострельности далеко превосходящий всё ныне существующее. Последнее усилие – и я смогу выбирать, какого монарха осчастливить своими инвенциями. Французский король, по понятным причинам, не годился. Если б он даже простил меня – я бы его не простил. Союзники Людовика никаких чувств, кроме презрения, не вызывали. Его враги… Нет, переходить под чужие знамена во время войны и сражаться против вчерашних товарищей казалось бесчестным, какие бы обиды ни омрачали душу. Страны, сохраняющие нейтралитет, тоже не подходили – они меньше воюющих нуждались в оружии и не оценили бы его должным образом. Оставались государства, не оспаривающие испанское наследство и ведущие свою отдельную войну на востоке Европы, только ни одно из трех не нравилось мне.

Московия, страна русских… Конечно, я помнил о своих корнях – но когда тетушка Джулиана кричала: «Русский ублюдок!», это были два ругательства, а не одно. Русское происхождение следовало скрывать, как незаконнорожденность или бесчестный поступок. Я привык видеть в нем недостаток, и немногочисленные известия, долетающие из Москвы, кажется, только подтверждали господствующее мнение о русских. Парижские газеты иногда печатали рассказы очевидцев о междоусобицах, бунтах, пытках и казнях, о неуравновешенном царе, то развлекающемся плотницкой работой, то собственноручно рубящем головы (одним и тем же топором?), и самое главное – о печальном отсутствии в этой стране простейших основ права, чести и благородства. Если даже не верить газетам, в офицерской среде передавались призывы людей, безусловно заслуживающих доверия, не вступать в русскую службу, затем что в Московии телесные наказания применяются вплоть до генеральских чинов и некоторые опрометчивые европейские кондотьеры не далее как год назад испытали это на собственных задницах. Я готов служить, но не на положении раба – там же всех, природных подданных или наемных иноземцев, трактуют как рабов государя.

Польша являла собою полную противоположность Москве: каждый шляхтич по закону имел право сопротивляться королю и бунтовать против него, устраивая конфедерации. Польским королям служили многие французы, включая известного Боплана, книгу которого я с интересом прочитал в студенчестве и, кстати, тогда еще подумал, что мой отец с большей вероятностью мог быть выходцем из польской Руси, нежели московской, ибо украинские жители больше сталкиваются с турками и татарами и чаще попадают в плен. Нынешний король, теснимый шведами, нуждался в хорошем оружии и мог бы предложить выгодные кондиции, если б удалось его заинтересовать. Вот только сия возможность казалась более чем сомнительной ввиду явного малодушия Августа на войне и предпочтения, оказываемого балам и маскарадам перед сражениями. Скорее всего, мне даже не добиться высочайшей аудиенции. Беседовать с лейтенантом – не королевское дело.

Карл Двенадцатый… Вот это настоящий воин! Сей монарх не давал повода сомневаться, что он любит оружие, способен по достоинству оценить мои замыслы и может извлечь из них гораздо большую пользу для себя, нежели любой другой государь. Но почему-то не хотелось помогать ему сделаться еще сильнее. Да и титул у шведа – хоть святых выноси. Я уже не воображаю себя, как в детстве, последним римлянином, по недоразумению попавшим в чужую эпоху, но служить королю готов и вандалов… Благодарю покорно! Интересно, титул короля убийц и мародеров все еще вакантен?

Отложив решение вопроса о будущем суверене, занялся делами. В Англии было меньше глупых цеховых ограничений, мешало лишь незнание языка. Впрочем, перед обоюдным интересом, подкрепленным деньгами, препятствие сие неизменно отступает. Что я еще собирался сделать, помимо неотложных дел, – встретиться с автором моих любимых «Математических начал натуральной философии». Изыскания о сопротивлении воздуха полету артиллерийских снарядов всецело основывались на открытых им принципах движения и методах математических расчетов, поэтому идея представить свой (пусть неоконченный) ученый трактат на суд самого Ньютона была чрезвычайно волнующей. Я надеялся, что управление королевским монетным двором оставляет великому естествоиспытателю время для встреч и бесед с молодыми коллегами. Однако нелепый случай так перевернул обстоятельства, что стало не до науки.

Как-то вечером у меня была встреча в матросском трактире с мастером, исполнявшим заказы как на оружейные детали, так и на сверла, резцы и прочие инструменты для изготовления таких же деталей в большом количестве. Мы отмечали окончательный расчет и имели все основания быть довольными друг другом: один получил недостающее для успеха в своем деле, другой – весьма достойную оплату. Для этого пришлось продать не только оставшиеся на старинной шпаге камни, но и ее саму, заменив прекрасный клинок дешевой железкой. Впрочем, сюда, в припортовый квартал, я ходил вовсе без шпаги и одетый ремесленником, чтобы не привлекать лишних взглядов. Вопреки моему равнодушию к крепким напиткам, желание снять напряжение последних недель заставило выпить больше обычного. Поэтому момент, когда проход между столами заполнили вооруженные люди, совершенно ускользнул от моего внимания. Когда меня подняли и повели, ухватив с двух сторон под локти, растерянности не было предела. Кто это? Французские власти не могут хватать беглецов во вражеской стране! Может, гугеноты разоблачили обманщика? Или, наоборот, их враги посчитали меня настоящим агентом повстанцев? Нет, вряд ли иезуиты способны здесь действовать так открыто…

Свежий ночной воздух наконец выдул излишки спирта из моих мозгов. Какие, к чертям, иезуиты?! Огляделся вокруг – не меня одного вытащили из трактира. Еще с полдюжины людей, все молодые и большей частью похожие на моряков, стояли в окружении… не иезуитов, понятно! Это же матросы с военного корабля нас сцапали: идет обыкновенная вербовка. «Экспедиция за мясом» – называлось такое у нас в дижонском полку. Я сам не раз в подобном участвовал, а теперь сработал закон талиона, и капральская палка оказалась о двух концах. Меня охватил внезапный приступ смеха – к счастью, кратковременный. Товарищи по несчастью покосились как на сумасшедшего. Во имя вольности этот народ одного короля обезглавил, другого изгнал. Нет англичанина, от лорда до поденщика, который не кичился бы перед континентальными жителями своей свободой: у кого еще есть Magna Carta, Habeas Corpus Act и Bill of Rights? Ну и чем законы могут помочь этим бедолагам, и мне вместе с ними? Насколько помню, они защищают от несправедливого обвинения и произвольного ареста – а нас никто ни в чем не обвиняет (вот свинство!) и не арестовывает, напротив: нам хотят предоставить величайшую честь – служить во флоте Ее Величества!

Матросы встрепенулись при появлении офицера. Похоже, дисциплину им вбили крепко, во французской пехоте так не тянутся. Я попытался привлечь внимание командира:

– Господин офицер! Это ошибка! Прикажите отпустить меня, я иностранец и дже…

Дыхание перехватило от резкого удара «в душу». Седой, но крепкий, как дубовая свая, боцман беззлобно посмотрел на мои усилия вдохнуть, кивнул удовлетворенно и снова утратил всякий интерес к пленникам. Теперь уже товарищи усмехались, глядя на меня. Потом нас куда-то повели, присоединили к толпе таких же невольников, загнали в тупик между высоких стен и посадили на корточки. Начались разговоры шепотом: чуть громче – сразу окрик или удар дубинкой по спине. Нельзя, чтобы новобранцы сговаривались между собой, иначе с ними не справиться. Английские торговые моряки, как правило, могли объясняться на немецко-голландском жаргоне, отчасти понятном и мне. Я попытался выяснить у соседей нашу будущую судьбу.

– Ну вы, голландцы, и впрямь тупые! С сэром Клодсли Шовеллом – к испанским берегам, на помощь адмиралу Руку.

Другой, совсем молодой парень, гордый своей осведомленностью, прошептал:

– «Ноттингем» четвертого класса, новенький, шестидесятипушечный. Капитан Сэм Уайтакер. У этого секут без пощады, зато кормежка хорошая.

Похоже, планы адмиралтейства и порядки на каждом судне были известны трактирным завсегдатаям до мелочей. В общих чертах положение не составляло загадки, поскольку я следил за ходом войны. Поздней осенью предыдущего года над Англией пронесся небывалый «Великий шторм», утопивший только линейных кораблей не менее десятка и повредивший гораздо больше. Чуть не весь королевский флот в одночасье остался без мачт. Исправление кораблей заняло всю зиму, и теперь эскадра в двадцать с лишним вымпелов готовилась отплыть в Медитерранию. Команды были давно набраны, но из-за дезертирства и смертности то и дело возникал некомплект, и капитаны пользовались последней возможностью очистить портовые кабаки.

Из меня окончательно выветрились остатки хмеля. Холодный дождь больше напоминал декабрь, чем апрель, я промок насквозь и дрожал как в лихорадке. Однако отправиться с сэром Клодсли в теплые края желания не прибавилось: у меня были свои планы, отличные от тех, что могло предложить адмиралтейство. Оставалось убедить моряков королевского флота, что мне с ними не по пути. На борту корабля шансов на это будет гораздо меньше, чем на берегу, и вряд ли удастся без того, чтобы открыть свое положение беглого офицера вражеской армии. Это будет изгнание черта при помощи дьявола: как бы не пожалеть об участи простого матроса. Лучше попрощаться с флотом, не ступая на палубу.

Нож и заряженный пистолет, которые я носил для защиты от грабителей, стали трофеями Royal Navy еще в трактире, вместе с моим кошельком. Пробиваться голыми руками через два ряда матросов с дубинками было бы не самым мудрым решением. Единственная надежда – на побег из шлюпки. Жители северного побережья Европы, возможно, не уступят южанам в обращении с парусом и веслами, но плавают и ныряют гораздо хуже, потому что у них море холодное.

Нашим захватчикам было известно, что погрузка – последний шанс для завербованных, и они расставили людей так, чтобы исключить любые попытки бегства. Пригнувшись, подгоняемые пинками и подзатыльниками с обеих сторон, новобранцы по одному тяжелой рысцой пробегали сквозь строй по причалу и попадали в руки двух самых крепких матросов, тумаками провожавших их в баркас, к еще одной такой же паре. Когда пришел мой черед, я сделал вид, что споткнулся, пропустил над головой предназначенную мне затрещину и боком юркнул с высокого причала в ледяную, глубокую, пахнущую гнилью и нечистотами воду. На беду, один из ждущих на шлюпке голиафов оказался не только силен, но и быстр: в прыжке как бульдог вцепился в одежду пленника и не отпустил, хотя инерция движения увлекла его в реку. Мы барахтались в узкой щели между сваями причала и бортом. На земле или на палубе он живо скрутил бы меня, но здесь я сумел, отталкиваясь ногами от бревен, затащить его под днище, где преимущество оказалось не на стороне англичанина. Когда мальчишками мы состязались, кто дольше просидит под водой, или ныряли на дальность, я неизменно всех обыгрывал. После того как он разжал руки и забился в панике, пытаясь вдохнуть, у меня еще хватило сил проплыть две-три сажени и вынырнуть с другого борта, не там, где ожидали с баграми и веслами. Едва исчезли красные круги перед глазами и сердце чуть-чуть утихло, сделал глубокий вдох и поплыл под водой, стараясь держать направление на привязанную поблизости лодку. На последнем дыхании добрался, спрятался за ней, отдышался – и так от судна к судну отдалился от преследователей саженей на сто, прежде чем рискнул выползти на берег и задворками, прячась от каждого шороха, добрался под утро до своей гостиницы. Хозяину сообщил, что на меня напали в порту, ограбили, избили и пытались утопить – кто посмеет сказать, что это неправда?!

После столь неожиданного приключения захотелось поскорее унести ноги из Англии. С большой вероятностью следовало предположить, что боровшийся со мной детина утонул: вытащить его безлунной ночью из холодной Темзы шансов было не много. Сам виноват, но поди докажи это английскому судье! Идет война, матрос был на королевской службе, а обвиняемый – бывший французский офицер! Что выведывал подозрительный иностранец в портовом трактире? Допросив посетителей, можно было за один день меня найти и арестовать как шпиона. Твердо решив избежать подобной участи, я не стал рисковать свободой ради науки, и мечта о встрече с Ньютоном так и осталась мечтой. Через три дня беглеца снова встретила Голландия, показавшаяся на сей раз почти родною. Эта страна и правда схожа с Венецией обилием каналов и обращенностью к морю; только климат хуже, да ветряные мельницы машут крыльями на каждой плотине. Меня охватила лихорадка нетерпения. И вот детали подогнаны, оружие испытано малым, обычным и усиленным зарядом, все части еще раз тщательно притерты. Все подозрительно благополучно. Под предлогом охоты на птиц нанял лодочника отвезти меня на безлюдный остров: иного места для стрельбы по мишеням в густонаселенной Голландии не нашлось. Снова все прошло превосходно, а результаты оправдали самые смелые мои надежды. Неужели судьба устала меня преследовать? Или она готовит новую, доселе небывалую пакость? Привычка ко всевозможным разочарованиям, неудачам, несчастным случайностям настолько въелась в душу, что ничем не омрачаемый успех вызывал скорее беспокойство, нежели радость. Но время шло, а ничего дурного не случалось. Пора было переходить к следующей части плана.

Теоретически дальнейшие действия представлялись совершенно очевидными. В Гааге, всего лишь в дюжине лье от Амстердама, пребывали дипломаты нужных мне государств. Следовало просто поехать и переговорить с ними, спросить каждого о возможности получения аудиенции у его государя и взять рекомендательные письма – но меня охватила непонятная робость перед высокопоставленными персонами. То ли я слишком много обращался среди простолюдинов, то ли слишком много бегал от французских жандармов и английских моряков: какая-то холопская боязнь прокралась в душу. Прежде, когда нам с наставником случалось заниматься устройством фейерверков, ни самые родовитые аристократы, ни даже особы королевской крови не внушали мне трепета; теперь же высокомерное пренебрежение представлялось единственным возможным ответом со стороны послов. Я ощущал себя бесконечно чуждым этим важным господам и казался сам себе ряженым в напудренном парике и приличном камзоле, сшитом для представительности.

Повод отложить решающие визиты долго искать не пришлось: трактат о баллистике следовало напечатать хотя бы в неоконченном виде. Одно дело – когда желание встретиться с коронованной особой изъявляет беглый пехотный лейтенант, преследуемый французскими жандармами, совсем другое – когда автор высокоученого труда о стрельбе из пушек присылает его в дар монарху, в сопроводительном письме выражая надежду быть полезным и предлагая продемонстрировать свои новейшие военные изобретения. По меньшей мере на беседу с генерал-фельдцейхмейстером и его последующий доклад государю можно рассчитывать.

Цифры в банковских книгах против моего имени обратились в нули. В карманах, правда, еще позвякивало. Свободное время я использовал для сбора дополнительных сведений о войне на севере и о странах, в ней участвующих. Особенно живописные анекдоты довелось выслушать о русском царе от жителей пригородного селения Заандам. Вырисовывалась странная, но скорее симпатичная фигура. Его жадное любопытство к ремеслам и наукам плохо вязалось с рисуемым недоброжелателями образом жестокого полубезумного варвара. В дополнение к рассказам о Московии один из корабельных мастеров сообщил, что царский посол как раз привез в Амстердам новых учеников и гостит у бургомистра Витзена.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю