Текст книги "Дни поздней осени"

Автор книги: Константин Сергиенко

2 июля. Понедельник

Странное письмо получила сегодня. Вот содержание.

«Я видел вас только один раз, но вы навсегда запечатлелись в моей душе. Буду вам еще писать. Неизвестный».

Похоже на розыгрыш, но штемпель московский. Показала записку Ане, та развеселилась:

– Запечатлелась, и, главное, навсегда. Поздравляю!

Обсудили, кто бы это мог быть.

– Врет, что один раз, – заключила Аня. – Может, Шухарев?

Женя Шухарев единственный человек, который посылал мне записки. Но это было еще в восьмом классе. Всех перебрали, остановились на том, что все же розыгрыш. Тем не менее приятно. Падкая я на такие вещи!

Между прочим, сегодня Бориса встретила. Одного из «семерых». Шли по лесу с Аней, а он сидел на пеньке и что-то резал ножом.

– Что же не пришла жечь костры? – спросил он.

Вырезал фигурку сидящего старца. Довольно искусно, надо сказать.

– Это Нил Столбенский.

Оказывается, Борис и вся компания из архитектурного! И выглядел сегодня другим человеком. Говорил иначе, смотрел. Ане он, между прочим, понравился. Я-то приняла их за бог знает кого. Век живи, век учись. Они уже завтра перебираются на другое место.

22.45. Еще не сплю. Все думаю. Скорей бы хоть в школу. Школа у нас хорошая, и класс замечательный, знаменитый 9-й «Б». Нет, теперь уже десятый. Все школьные «звезды» в нашем классе. Станкевич, например. У него первый разряд по теннису. Атаров известен как собиратель музыки, у него есть любые записи. Отец Днепрова работает корреспондентом в Лондоне, часто вижу его по телевизору. У Лизы Потехиной мать балерина, а у Вадима Рыкова отец известный конструктор. Это, конечно, все потому, что наша школа специализированная. Сюда все «сынки» и «дочки» стремятся. Вот Стасик Потапов из скромной семьи, мать у него чуть ли не уборщица. Это, между прочим, не мешает Стасику быть лучшим по языку. Наталья Ивановна говорит, что у него способности полиглота. Стасик похож на птичку. Сейчас вот вспомнила его и подумала, что надо с ним подружиться. Он, кажется, умный.

Школа-то школой, а все остальное? Мне не хватает свободы. Ни часа не могу провести незамеченной, во всем надо отчитаться. Так уж заведено в нашей семье. Вышла на улицу, вернулась, и тут же вопрос: «Где была, что видела?» Я давно научилась обманывать. С легкостью могу сказать, что помогала старушке сделать покупки, в то время как просто болтала с Атаровым или Станкевичем. Однажды забрела на площадь Моссовета и полчаса просидела у фонтана. Смотрела, как рассыпаются в воздухе струи. Я очень люблю фонтаны. Но разве можно сказать домашним, что просто глазела на воду? Несолидно. Пришлось зайти в «Дружбу», купить книгу и предъявить. Тут уж никаких вопросов – книжку дозволено выбирать хоть час.

За окном ветер шуршит, шушукается с деревьями, новости сообщает. Спокойной ночи, деревья и ветер!

3 июля. Вторник

Худо мне, худо. Ничего не хочу. Брожу вялая, неприкаянная. Можжевеловый куст мой тоже взгрустнул. Сегодня после дождя стоял весь в слезах. Отчего бы кусту плакать, с кем его разлучают? Может, он полюбил птицу, а та улетела. Или ветер принес нехорошую весть, что больше можжевеловых кустов не осталось на свете. Лирика...

Что такое любовь? Я много об этом думала. Мне кажется, любовь – вдохновение чувств. Приходит момент, возгораются чувства, и ты уже любишь. Но вдохновение пройдет, и тот, кого ты любила, покажется серым и скучным.

Я вспомнила, вот как он говорил: «Ты разлюбила меня, разлюбила». Ужасно...

4 июля. Среда

Сегодня мне лучше. Проснулась легко, радостно. На улице благодать. Птицы щебечут, зелень, солнце и синева. Мама пошла с нами купаться. Тут я заметила, как она сдала за последний год. Пополнела, вокруг глаз морщинки. Жалко стало ее. Они с папой почти никуда не ходят. Днем на работе, вечером дома. Папа за книгами, мама на кухне или у телевизора, а ведь им нет еще сорока. Даже здесь, на даче, мама все больше дома. Неужели так и со мной случится? Не хочу становиться домохозяйкой, не хочу!

Дима поправился. Сегодня пришел с отцом на пляж, но не купался. Мы с ним уселись в тени под соснами.

– Помнишь, как у Толстого Левин и Китти отгадывают фразы по буквам? – спросил он.

Нет, я не помнила.

– Допустим, я что-то хочу тебе сказать. Но пишу только первые буквы, а ты пытаешься отгадать.

И он написал на песке Д. О. Т. Я уставилась на буквы, но не могла сообразить.

– Я о тебе думал, – разъяснил Дима. – То есть не так. Думал о тебе.

– Видишь, и сам запутался. Напиши еще.

– Нет уж. Если простое не угадала...

– А ты угадаешь?

– Попробую.

И я написала Т. М. П. – «ты мне приснился». Конечно, не угадал. Какие из нас Левин и Китти! Тут не смекалка нужна – родство душ.

Между прочим, мама и Костычев-старший как-то странно переглядывались. Они ведь давно знакомы, вместе учились на филфаке. Но сегодня меж ними напряжение. Когда собирались уходить, мама сказала:

– Давайте еще посидим.

Но Костычев возразил мрачно:

– Так можно всю жизнь просидеть.

И мама вдруг сникла, засуетилась. Может, он имеет на нее влияние? Раньше не замечала. Да и вообще я мало присматривалась к маминой жизни.

18.10. Вечер чудесный! Брызнул маленький дождь, словно кто-то решил освежить землю из пульверизатора. И освежил. Промылось небо, пыль улеглась, воспрянул запах природы. Хорошо все-таки жить! Грудь моя бурно вздымается, я отчего-то волнуюсь, хочется бежать, кричать радостно. Поглядела на себя в зеркало, ничего этого нет на лице. Вид спокойный, только щеки слегка порозовели. Я сдержанный человек.

Интересно все же, кто послал ту записку и получу ли еще. Судя по стилю, человек не слишком интеллигентный. Таких всегда тянет на выспренность.

21.30. Читала на сон. Я странно читаю. Проглочу полстраницы и думаю о своем. Мысли вплетаются между строк. Записать все это вместе – такая была бы каша!

В университет хочу. Жизнь там совсем другая. Буду заниматься прилежно, изучать науки. В конце концов, во мне немало хорошего, только это нужно направить. Хочется в жизни добиться успехов. Сделать открытие или написать книгу. Чтоб обо мне говорили. Вот тут бы в меня и влюбился кто-то.

Неужели смысл жизни в любви?

5 июля. Четверг

Живем! Я сегодня примерная, зарядку сделала, позанималась с утра. Мама посоветовала мне сделать новую прическу, псевдораспущенные волосы. Что ж, могу и прическу. Я тоже посоветовала ей распустить волосы и колдовала над ними, пробуя то так, то эдак. Очень хорошие волосы, не всегда же их гладко зачесывать.

– И платье нужно купить, – сказала я. – Твои все вышли из моды.

Аня была на моей стороне. Она даже потребовала, чтобы мама носила джинсы. Та расхохоталась.

– Все носят джинсы! – настаивала Аня. – Смотри, Костычев-старший только в джинсах и ходит. А Хемингуэй? Он до старости джинсы носил!

В общем, повеселились. И было приятно. У нас с мамой давно без нежностей, а тут я касалась ее, обнимала за плечи, и она, встречая мои руки, слегка их пожимала. От этого веяло забытым теплом, воспоминанием детства. Даже плакать хочется. Почему так сурово у нас в семье? Я не помню, когда обнимал меня папа. Конечно, и сама хороша. Всегда сторонилась «телячьих нежностей». Но иногда так хочется!

Вечер. Поздний вечер. Фантазия разыгралась.

И вот в мою комнату входят лейтенант Томас Глан, майор Джей Гетсби и маленький живой господин в цилиндре с тростью в руках. Он крутит все время трость и обнажает белоснежные зубы.

Не замечают меня. Лейтенант Томас Глан из леса. На нем зеленая куртка, высокие сапоги, за спиной двустволка. Джей Гетсби, как всегда, изысканно одет, в кармашке фрака белая роза.

Расположились и завели разговор. Томас Глан рассказывал о своей охоте и собаке Эзопе, о коротком северном лете, о сторожке под сенью огромных сосен.

– Приезжайте ко мне в Уэст-Эгг, старина, – приглашает Джей Гетсби с мягкой улыбкой, – покатаемся на гидроплане.

– Эзопа я пристрелил, – хмуро сказал Томас Глан. – Когда расставались, она мне сказала: «Оставьте на память Эзопа». И я обещал. Я застрелил Эзопа и отослал ей в корзине.

Джей Гетсби присвистнул:

– Должно быть, сильно вам досадила эта особа.

– Я любил ее так, что поседел за лето. Потом никого уж не мог полюбить.

– И вы не добились ответной любви?

– Возможно, и она любила меня. Но в натуре ее было мучить себя и других. Мы расстались.

– Должно быть, у вас не хватило терпения, старина, – мягко сказал Джей Гетсби. – Я вот пять лет выжидал и дождался...

А маленький господин в цилиндре гуляет по комнате, посвистывает, все разглядывает. Остановился перед портретом Пушкина, поудивлялся.

– Друзья, – сказал он, – вы все о любви. Но любить можно только одну.

– Я и любил одну, – сказал лейтенант Глан.

– Присоединяюсь к вам, старина, – сказал Джей Гетсби.

– А! Я бы назвал вам имя Единственной, которая не изменяет. Но вы не сразу меня поймете. Заметьте, не говорю Наталья, хотя любил ее беспримерно и на дуэли стрелялся. Нет, не Наталья. Имя совсем другое.

– Имеет ли имя значение? – возразили они.

– Да вы спросите у моего приятеля, – смеясь, говорил господин в цилиндре. – Он на соседней даче тоскует. Угодно его навестить?

Они идут на Черную дачу. А я тихонько, тихонько за ними. Интересные разговоры ведут эти люди! На Черной даче в кресле спит Алексей. На плечи наброшен гусарский ментик, свеча оплывает рядом.

– Тсс! – говорит господин в цилиндре. – Разыграем его!

Но Алексей проснулся:

– Пушкин! Это ведь ты!

– Как видишь. Позволь представить тебе лейтенанта Глана и майора Гетсби.

Они знакомятся.

– Послушай, – Пушкин озирается, – морошка у тебя есть? Ужасно хочу морошки. А нет, так ответь на вопрос. С вопросом к тебе пришли. Назови нам имя Единственной, которая не изменяет. Припомни, припомни, дружок, она ведь и к тебе касание имеет. Ну, думай...

Алексей закрывает глаза и думает. Сколько минует времени, когда он ответит? Трое перед ним, трое погибших из-за любви. Лейтенант Томас Глан подставил себя под пулю, когда понял, что жизнь без Эдварды невыносима. Майор Джей Гетсби всю жизнь стремился к любимой Дези, но нашел только смерть. Поэт Александр Пушкин защищал честь жены на дуэли...

Так что ты ответишь им, Алексей?

6 июля. Пятница

Вчера писала о нем, фантазировала, а сегодня видела наяву.

Пошла на лавочку за можжевеловый куст и там читала. Вдруг сзади шорох. Я сразу напряглась, почувствовала – он. Но было тихо. Не выдержала, оглянулась, а он стоял за оградой и улыбался. Сделал мне жест рукой, приглашая, и я как в тумане отодвинула планку в заборе.

Он был совсем новый, в джинсах и голубой рубашке с погончиками. Он улыбался.

– Что же вы меня позабыли, Маша?

Я опешила.

– И к омуту не пришли.

Я возразила: это он не пришел. Но Алексей удивился:

– Я дожидался вас целый час.

И кажется, не обманывал. Вот загадка! Должно быть, у кого-то из нас остановились часы. Скорее всего у него, мне-то с домашним распорядком трудно перепутать время.

На дачу пошли. Тут у него разложены книги, бумаги.

– Пишу потихоньку. Жалко, машинки нет. Я ведь привык на машинке. Мне пришло в голову писать от лица героини. Вы когда-нибудь вели дневник?

Я смешалась, пробормотала что-то неразборчивое.

– А она вела. Я имею в виду героиню. Представьте себе юную особу. Ее жизнь беззаботна, она делает записи в большую тетрадь, и записи эти полны радости жизни, детского счастья. Но вот однажды происходит нечто серьезное, характер дневника меняется, в нем появляются драматические ноты.

– Такая будет книга? – спросила я.

– Это очень трудно сделать. Надо перевоплотиться. Я вот смотрю на вас, Маша, вы могли бы вести такой дневник.

– Нет, нет, – сказала я испуганно, – я не умею.

Он засмеялся:

– Хотите чаю?

Мы пили чай.

– Вы сказали, что книга про расставание. Так с кем же расстанется ваша девушка?

– С кем? – Он задумался. – Этого я еще не знаю, – и добавил неожиданно: – Вероятно, со мной.

– С вами?

– Понимаете, Маша, есть сочинители, которые могут писать только о себе, потому что других не знают. Я, вероятно, принадлежу к таким. Уж если выведу героя, так обязательно самого себя, только в другом обличье. Вот и выходит, что героине придется расстаться со мной.

– Ну а героиня? – сказала я. – Если вы умеете писать только о себе, значит, она не получится?

– Почему? Героиня тоже в некоторой степени может быть мной.

– Значит, вы расстанетесь с самим собой! – заключила я.

Он засмеялся:

– Вероятно, вы правы. Ах, Маша, когда вижу вас, делается как-то легче.

И тут я осмелилась спросить:

– Вам тяжело?

Он не сразу ответил. Подошел к окну и смотрел некоторое время.

– Тяжело мне, Маша.

Так вот мы поговорили. Интересно с этим человеком! Он необычный, иногда с ним что-то странное происходит, он принимает меня за другую. О дневнике говорил. Совпадение? Сегодня он выглядел гораздо моложе, ему идет рубашка с открытым воротом. Шея крепкая, голова красиво посажена и плечи широкие.

На прощание просила что-нибудь почитать. Принялся копаться в книгах.

– Мне бы хотелось что-нибудь ваше, – сказала я.

– Но что же вам дать? – Он выглядел растерянным. Взял в руки папку, положил на место. – У меня ничего нет.

Так уж и ничего! Вон папка какая пухлая. Улучила момент, вытащила оттуда несколько сложённых поперек листочков и унесла домой. Оказалось, это стихи. Так он и стихи сочиняет!

22.30. Читала стихи. Мне нравится! Здесь целый цикл «Календарь», надо бы переписать в тетрадку, ведь листочки надо положить на место.

7 июля. Суббота

Сегодня насыщенный день. Дедушка привез голландца, господина Брунинка. К моему удивлению, голландец не был коренаст и не обладал большим красным носом. Он даже сравнительно молод, где-то между тридцатью пятью и сорока, сухощав, отменно воспитан. Мне, например, поцеловал руку. Я с честью выдержала испытание и руку подала, кажется, правильно.

Господин Брунинк хорошо говорит на английском и по-русски немного, так что разговор велся на двух языках. Я не подкачала! Почти все понимала и даже сумела вставить несколько фраз. Дедушка не отпускал меня ни на шаг и сообщил Брунинку, что я интересуюсь историей Нидерландов.

– О! – сказал учтивый голландец.

Как видно, домашние всерьез решили сделать из меня специалиста по Голландии. Я подозреваю, что и Брунинка дедушка зазвал на дачу из-за меня. Они ужасно серьезные, эти иностранцы, и всему верят. Брунинк тотчас обещал прислать мне книги, проспекты. Спрашивал, какой период истории я предпочитаю. Средние века, ответила я твердо. Дедушка одобрительно покивал.

– Пластинки достал с помощью господина Брунинка, – сказал он со значением.

Я выразила благодарность.

За обедом они говорили о делах. Кажется, этот Брунинк собирается переводить дедушкину монографию. Вот было бы здорово! У меня честолюбие разгорелось. Уже видела себя гуляющей по Лейдену или Амстердаму с букетом бархатных черных тюльпанов, полученных от поклонника. Красота!

Целый день возилась с голландцем. Устала ужасно. Все время напрягаешь внимание, слух, стараешься предупредить каждое желание. А голландец все оглядел и обнюхал. По поводу можжевелового куста сообщил, что в Брабанте пьют чудесную можжевеловую водку. Даже дырку в заборе заметил и разглядел Черную дачу. Очень дотошный, но симпатичный. Глаза таращит по-детски, все ему нужно, обо всем спрашивает. Даже рецепт пирога с малиной у мамы выудил.

8 июля. Воскресенье

Снова беспорядочный день. К тете Тусе нагрянули приятельницы. Дождик лил, поэтому сидели дома, сбежать не было никакой возможности. Сейчас уже вечер. Домашние смотрят внизу телевизор, а я читаю «Календарь». Он начинается «Октябрем» и «Октябрем» кончается, много зачеркнутых строф, так что нужно еще разобраться. Что ж, начну переписывать потихоньку.

ОКТЯБРЬ

 
Окончилось все так, как начиналось,
и на губах осталось только малость.
 
 
Горят жаровней красные дубы,
и листьями в замшелый ком избы
бросает сад из своего жилья.
Октябрь стреляет в небо из ружья,
и яблоко забытое, сухое
на землю падает, дыхание тая.
 
 
Опять, опять пора моя уходит,
когда добычей обагренных птиц
охотник меднополый верховодит,
он бродит по земле, не различая лиц.
 
 
Найдем слезу скупую на щеке
и вновь заметим силуэт знакомый,
дурманящий аллею вдалеке
по слабой линии пути от дома.
 
 
Прощай, прощай!
Смятенье началось.
С ума сошли от золота ограды.
По-царски вышел на поляну лось,
не отводя задумчивого взгляда.
 
 
И на скрещенье влажных глаз
дрожит разрез холодного пространства,
оставленный дожившим до угла
напоминаньем медленного танца.
 
 
Так шаг ее стремился от беды,
так шарф ее скрывал озябший голос.
Горят жаровней красные дубы,
роняя уголь раскаленный в горло!
 
 
Сады легко лишаются листвы,
но легче сад лишается любимых.
Октябрь стреляет.
Мимо, мимо!
А кровь течет из головы.
 

9 июля. Понедельник

Довелось сегодня подслушать. Вовсе и не хотела. Направлялась на Черную дачу, а лавочка за кустом у меня вроде пересадочной станции. Тут я сижу некоторое время, смотрю, все ли в порядке.

Ветер сегодня неистовый. Метался туда-сюда, то вправо сдует листву, то влево. Я и не слышала, как подошли Костычев-старший и мама. Ветер «забросил» ко мне разговор. Что ж было делать? Встать и пройти мимо? Не желаю, мол, слушать ваши личные беседы. Я так и осталась на лавке с неуютным чувством, что могут раздвинуть ветки и увидеть меня.

Костычев: Вот и сказал тебе, Нина...

Мама: Спасибо.

Костычев: Сколько я ждал от тебя! Ты вспомни, Нина. Стихи переводила, и как! Но самое главное...

(Ветер относит слова.)

Мама что-то бормочет.

Костычев: Мне кажется, дочери и не представляют, на что ты способна.

Мама: Была...

Костычев: Нужно как-то иначе, иначе, Нина! У вас такой обеспеченный дом.

Мама: Что ты хочешь сказать?

Костычев: Никак не могу совместить эти мраморные изваяния, французские речи, весь ваш бомонд... (Порыв ветра.)

Мама отвечает.

Костычев (раздраженно): Да я не знаю! Но тут что-то не так! Есть ценности, Нина! Кто ты сейчас для своих дочерей? Безропотная домашняя служка? Пройдет несколько лет, совсем превратишься в наседку.

Так и сказал: «в наседку». Мама стала возражать взволнованно, но ветер совсем растрепал ее речь, только отдельные слова доносились. И разговор их дошел до перепалки.

Мама: Чего ты хочешь от меня, чего?

Костычев: Нельзя, так нельзя, Нина!

Я расстроилась, даже на Черную дачу не пошла. Что ему нужно? Зачем вмешиваться в чужую жизнь? Со стороны легко рассуждать. Сколько раз я слышала: обеспеченный дом, мраморные изваяния. Между прочим, мраморные изваяния только мешают, повернуться негде. И еще хочет, чтоб дедушка устроил его на работу!

НОЯБРЬ

 
Мы отдохнем, конечно, отдохнем,
поскольку осень в трубочку свернула
пергамент неба и свечу задула,
огонь любви уже не виден днем.
 
 
Еще слезы прозрачное зерно
не набухает в колоске ресницы,
наивным крышам белый мальчик снится,
и онеметь готовится окно.
 
 
Надень коньки, любовь моя слепая,
и прокатись по вензелю пруда,
пускай в тебе, вздымаясь и вскипая,
возникнет нежных слов белиберда.
 
 
Их не услышит девочка в платочке,
бредя по лесу с шариком любви.
Глаза застыли, в небе гаснут точки,
хоть птицами, хоть прахом их зови.
 
 
Ах, осень, что же будет с нами,
когда зима в свой колокол пробьет
и небеса продрогшими дымами,
как серую мантилью, подобьет.
 
 
Вот здесь опала куча мокрых листьев.
Сюда, ко мне, прижмемся и вдохнем
весь этот мир, свернувшийся по-лисьи,
и отдохнем, конечно, отдохнем.
 

10 июля. Вторник

Завтра все расскажу. Спать, спать!

11 июля. Среда

Вот как было вчера.

После обеда отключили свет, пришлось чайник греть на керогазе. Небо заволокло, и к десяти стало темней, чем обычно. Пришлось зажигать свечки. Все разбрелись по своим комнатам. Днем не смогла побывать у Алексея, потому что ездила с папой за продуктами. А к ночи решилась на безумный шаг. Погасила свечку, сделала вид, что сплю, а сама потихоньку выбралась из дома. Лестница ужасно скрипит. Приготовилась сказать, что иду по своим делам. Аня уже почивала, сопела вовсю.

Я чуть не упала на корнях, мокрые ветки хватали за платье, но страшно не было, ужасный восторг разгорался в душе. Три дня его не видала, читала его стихи!

И вот я влетала на Черную дачу, как на свою. Дверь распахнулась, а он сидел в кресле лицом к двери, и глаза лихорадочно блестели. Я увидела, что с ним опять произошло это. Я и раньше понимала, что странные его обращения ко мне не просто следствие температуры. Он принимал меня за другую или хотел принимать, он жаждал говорить с той, которую потерял.

Он встретил меня в нетерпении, но не поднялся с кресла. Слегка охрипшим голосом произнес:

– Я тебя ждал. Ты промокла?

Я видела, c ним случилось это, и я подчинилась невольно, не в силах разрушить мираж, подогретый мерцанием свечи.

Он смотрел на часы и был очень нервный.

– Ты опоздала на час. Опаздываешь больше и больше. И наконец наступит момент, когда не придешь совсем.

Он встал и начал ходить по комнате.

– Ты знаешь, что для меня этот час? Сплошное мучение. Сначала проходит десять минут, пятнадцать, я думаю, что ты просто вышла попозже. Но вот полчаса, и я стараюсь убедить себя, что плохо ходит автобус. Но через час понимаю, ты просто не очень спешишь. Быть может, совсем не придешь и все будет кончено. Да, так и случится, я знаю.

Он ходит и ходит по комнате.

– Что же ты молчишь? Молчать ты умеешь. Но есть молчание, а есть немота, и ты немотствуешь. Ответь же прямо, ты разлюбила?

– Нет, – бормочу я.

– Похвально! Раньше выпытывать не приходилось. Ты сама повторяла: «Люблю, люблю тебя, люблю!» И ты говорила: «Единственный мой, ненаглядный, желанный!» Писала, в конце концов!

Он кинулся к столу, схватил бумагу и бросил мне:

– Читай же! Разве не ты писала?

Я посмотрела на листы, они были чистые.

– Так много слов, и все лживы, – пробормотал он. – Впредь научись говорить поменьше. Зачем ты пришла, скажи мне, зачем? Что нужно тебе от меня? Ты похожа на изваянье.

Он ходил вокруг меня, бросал отрывистые фразы, а я сидела не в силах подняться. Такое напряжение шло от него, что я почувствовала слабость.

– Явилась из чувства сострадания? Ну, отвечай! Отвечай же, задумала бросить меня?

– Нет, – еле слышно сказала я.

– Гуманное создание! Ты малодушна, у тебя никогда не хватало сил сказать правду. Ты обманываешь меня и его обманешь, я уверен, но, прижатая к стенке, ты и там будешь лепетать свое «нет». Но сегодня так просто тебя не отпущу, ты скажешь правду. Ты любишь его? Отвечай!

Я молчала. Он бросился ко мне с искаженным лицом и схватил за руку.

– Любишь его? Говори!

Я заплакала. Он больно сжал мою руку, он испугал меня.

– Ты плачешь? – пробормотал он. – Что такое? Ты плачешь?

Сразу обмяк, опустился передо мной на колени:

– Я виноват. Прости же меня, прости.

Уткнулся головой в мои ноги, притих.

– Хорошо бы как раньше, – сказал он. – Но прошлое не вернешь. У меня голова идет кругом. Я лягу.

И упал на диван.

– Я знаю, когда проснусь, тебя уже не будет. Но что же делать, что делать, любимая...

Он закрыл глаза. Я смотрела на его измученное лицо, потом притушила свечку и ушла к себе. Долго не могла уснуть. Вот и сейчас не сплю. День прошел как в тумане. Куда-то ходила, что-то ела, читала, разговаривала. А он неотступно стоит перед глазами.

Боже мой, что делать! Кажется, я влюблена. Влюблена, а он любит другую. Что же мне делать, что?

ДЕКАБРЬ

 
Уже зима,
и в уличных санях
катается автобус на коленях.
Но вот повеет к ночи, и в меня
едва пахнет молчанием весенним.
И запахом полночной темноты,
и чернотой промокшего бульвара,
простором улиц вместо пустоты,
и вместо неба царственным провалом,
в котором звезды, немы и чисты,
своей не понимают высоты.
 
 
Царят легко, таинственным мерцаньем
напоминая серебристых мух
и поражая обнаженный слух
отсутствием нездешнего звучанья.
 
 
И маленький, под звездами один,
я мир сомнений чувствую в груди.
О ты, весна, вернувшаяся в зиму,
о рана, неукрытая моя,
зачем ты бередишь свои края,
когда молчанье звезд неотразимо?
 
 
Когда владеет запах темноты,
а тишина имеет звук лишенья,
когда мне плакать хочется, а ты
уходишь, не оставив утешенья.
 

Образные стихи. Мне кажется, их мог написать человек, который много страдал.