Текст книги "Герои и трофеи Великой народной войны. Выпуск 2-й"

Автор книги: Константин Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Герои и трофеи Великой народной войны. Выпуск 2-й

5 марта 1911 г. при Военно-походной канцелярии Его Императорского Величества была образована Комиссия по описанию боевых трофеев русского воинства и старых знамен, неофициально именовавшаяся Трофейной комиссией. До середины 1914 г. Трофейная комиссия успела провести большую работу по выявлению и описанию трофеев, хранящихся в различных музеях, военных соборах, архивах и библиотеках Российской империи.

С началом Первой мировой войны эта комиссия значительно расширила свою деятельность, и одной из ее задач стал сбор сведений о подвигах героев войны: офицерах, награжденных орденом Святого Георгия 4-й степени или Георгиевским оружием, а также нижних чинов, заслуживших Георгиевские кресты всех четырех степеней, а равно представленных к 1 – й степени или же совершивших особо выдающиеся подвиги. Для выявления и описания подвигов русских солдат и офицеров члены комиссии регулярно выезжали на фронт, и вместе с ними нередко в эти экспедиции отправлялись многие известные ученые, писатели, художники и фотографы, привлеченные комиссией к сотрудничеству. Многие из них за работу на передовых позициях под неприятельским обстрелом удостоились награждения Георгиевскими медалями.

В результате проведенной работы было подготовлено к печати 1561 жизнеописание героев с рассказами об их боевых действиях, и кроме того был собран материал для составления еще около 500 подобных биографий, в том числе фотографии, рисунки эпизодов войны и портреты воинов. Рассказы о 17 героях с художественными и фотографическими иллюстрациями Трофейной комиссии удалось опубликовать в 1916 г. в четырех выпусках брошюр «Герои и трофеи Великой народной войны» в количестве около 5000 экз., но дальнейшего продолжения эта инициатива, к сожалению, не получила. Биографии героев войны, вошедшие в эти выпуски, воспроизводятся здесь с минимально необходимым стилистическим, орфографическим и пунктуационным редактированием.

Константин ФИЛАТОВ

84-го пехотного Ширванского Его Величества полка вольноопределяющийся, а затем 3-го Хоперского казачьего полка подхорунжий Николай Сергеевич Ирманов

Подхорунжий (из вольноопределяющихся) 3-го Хоперского казачьего полка подхорунжий Николай Сергеевич Ирманов, уроженец гор. Петрограда, дворянин, родился 18 января 1888 года; православный; окончил реальное училище д-ра Видемана, прослушал полностью курс Горного Института Императрицы Екатерины II и 2 года пробыл в Императорском Санкт-Петербургском (ныне Петроградском) Университете на факультете восточных языков по разряду санскритской словесности; в 1909 году должен был призываться на военную службу, но по образованию пользовался отсрочкой до 1915 года; в 1914 году пошел охотником. Окончил 5 ускоренный курс Николаевского кавалерийского училища 1 февраля 1916 г.

Вот как рассказывает Ирманов обо всех тех трудностях, которые он перенес для того, чтобы поступить в ряды действующей армии.

«Во время мобилизации в июле 1914 года я был во Владикавказе; желая принести реально пользу Царю и Отечеству, я хотел отправиться на позиции. Во Владикавказе в это время стоял Кизляро-Гребенский казачий полк, который должен был со дня на день выступить в поход. Чтобы скорее попасть на позиции, я решил примкнуть к этому полку вольноопределяющимся, но оказалось, что раньше надлежало приписаться к казачьему войску. Получил согласие полка и атамана Терского казачьего войска генерал-лейтенанта Флейшера приписаться к казачьему войску, но оказалось, что кроме приписки, по уставу, полагалось иметь все свое: лошадь, оружие и вообще все военное снаряжение. Денег у меня не было. Я обратился к родственникам, но без успеха. Обратился к приятелям и знакомым, – тоже не дали. Так я в казаки и не попал. Тогда я, не теряя времени, направился в Петроград, где подал прошение в воинское присутствие о зачислении меня к отбыванию воинской повинности вольноопределяющимся в один их кавалерийских полков. Прошение мое было уважено, и меня назначили в гвардейский запасной кавалерийский полк, в маршевый эскадрон лейб-гвардии Конно-гренадерского полка. Подавая прошение, я рассчитывал, что в ближайшем будущем попаду на фронт. Но, по зачислении меня в эскадрон, оказалось, что выступление его было отложено на неопределенное время. Тогда я подал прошение о принятии меня в Тверское кавалерийское училище на 2-й ускоренный курс, куда и поступил. Пробыв там два с половиной месяца, я отчислился обратно в полк, так как прошел слух, что маршевый эскадрон Гвардейской кавалерии вскоре выступает. По прибытии же в полк, я убедился в неосновательности слухов, а потому немедленно подал прошение о переводе в пехоту, чтобы, наконец, иметь возможность выполнить свою заветную мечту. Исходом просьбы было назначение меня вольноопределяющимся в 84 пехотный Ширванский Его Величества полк, где я и пробыл до конца июня 1915 года».

Про свои боевые подвиги в рядах этого полка Ирманов рассказывает так:

«6-го февраля 1915 года 3-й Кавказский корпус, в состав которого входил 84-й пехотный Ширванский Его Величества полк 21 – й дивизии, перешел из Конского уезда Радомской губернии на прусский фронт, где и оставался до двадцатых чисел марта.

Из 81-го Апшеронского и 84-го Ширванского полков была образована отдельная бригада под общим начальством командира Апшеронского полка генерал-майора Веселовского и назначена для обороны крепости N. Апшеронский полк занимал форты крепости, а Ширванский полк занял позиции впереди болота, находившегося севернее ее, и здесь частью окопался, а частью разместился в готовых окопах; полком командовал полковник Пурцеладзе.

7-го и 8-го февраля немцы производили яростные атаки, двигаясь колоннами. 7-го числа отличилась рота убитого при отступлении от с. Карная прапорщика Липского, которая была окружена немцами и отбилась, заставив неприятеля отступить. Сам Липский творил чудеса, воодушевляя солдат и кидаясь прямо на немецкие штыки. 8-го числа немцы открыли ураганный огонь из тяжелых орудий, осыпая снарядами пространство впереди болота, и под прикрытием этого огня шли в атаку, стараясь нас оттеснить в болото. Мы подпускали их шагов на 50 и поражали ружейным и пулеметным огнем.

8-го числа мне пришлось испытать первый раз ураганный огонь германской артиллерии. Я находился в передовой цепи, на которую наступали немцы. У всех солдат на лицах было выражение серьезное с отпечатком какой-то роковой неизбежности: некоторые крестились, молодые, не обстрелянные, вздрагивали при всяком орудийном выстреле, старые солдаты их покровительственно ободряли. Интересно, что снаряд уже разорвался, а звук еще летит над нашими головами, и все невольно пригибаются. Но раздалось отдаленное б-бах! и все облегченно вздыхают. Вдруг опять выстрел, опять летит, и вновь все пригибаются. И так продолжалось часа четыре, то недолет, то перелет, то правее нас, то левее. Уже начало являться чувство, что наш окоп заколдован, и все как-то повеселели, как вдруг раздался отдаленный выстрел, а затем сразу стало темно, что-то посыпалось, все шарахнулись в стороны, толкая друг друга. Затем я почувствовал теплоту и головную боль, и у меня началась рвота. Потом я посмотрел вокруг себя и увидел, что окоп на половину засыпало землей, а рядом со мной лежит мертвый солдат, который только что весело разговаривал. Оказывается снаряд попал в окоп. У всех настроение сделалось угрюмое и сердитое. Вдруг снова выстрел, – опять что-то посыпалось, а затем смотрю: какой-то солдатик схватил левой рукой исковерканную праву, превращенную в какую-то кочерыгу и глупо хнычет, а другой его ругает: «чего, дурак, хнычешь? Пошел к фершалу, а то разнюнился, будто полегчает!»

Тут же лежит офицер, тяжело контуженный в голову, и все произносит, как в бреду: «б-б-бах, б-бах!»

Затем канонада стихает и над окопом свистят пули: немцы наступают, мы хватаемся за винтовки и со злорадством и нетерпением ждем, когда будет приказано произвести залп; вот, наконец, команда, а затем затрещали пулеметы и мы дали залп. У немцев началась паника, они бросились назад. Я смотрю около себя и вижу трех убитых товарищей, но я чувствую себя удовлетворенным и горю желанием дать еще раз немцам такой же отпор. В это время мы получаем приказание отойти немного назад и окопаться.

После 8-го числа немцы повели ежедневно ураганный огонь по крепости и нашим окопам, начиная около 9 часов утра и кончая в сумерки, а ночью стреляли редко шрапнелью, и вели частичные атаки, которые легко отбивались. Но зато площадь впереди болота они, можно сказать, вспахали снарядами, так, что попадали то в тот, то в другой окоп, откуда вылезали засыпанные землей солдаты, и вытаскивали стонавших раненных товарищей; вот у одного оторвало ногу, а он обращается к ней с прощальными словами: «прощай, моя ноженька, прощай, моя милая!»

В окопах сидеть было так скверно, что все стремились идти на разведки.

Во время одной из таких разведок, один солдат еврей Епифанского полка, все роты которого действовали вместе с нами, бежал к немцам и вместе с ними собирался нам сделать засаду, но попал в плен. Его предали военно-полевому суду и поместили в караульное помещение крепости, где он был убит попавшим снарядом.

Однажды, когда немцы осыпали снарядами крепость, болото, площадь впереди и особенно единственную дорогу, соединявшую наши окопы с крепостью, они порвали телефонную проволоку, причем восстановить телефонное сообщение не было возможности, а между тем появились германские колонны. Я был для связи при командире полка. Командир вызвал желающего пробраться в крепость и отнести сообщение командиру батареи. Я вызвался, взял пакет и пошел. Только что вышел из окопа, как в пяти шагах от меня разорвался снаряд; от напора воздуха я упал, но потом ощупал себя, все ли на месте, и пошел в крепость. Кругом царил ад: немцы обстреливали дорогу из тяжелых орудий и шрапнельным огнем, так что слышно было то «б-бах», то нечто вреде лая собачонки, при чем несколько раз что-то пролетало, казалось, над самой головой; я бросался на землю, а затем вставал и шел дальше до нового сюрприза. Когда я дошел до ближайшего форта, расположенного верстах в шести от окопов, разорвался снаряд и меня ударило камнями, – я побежал, пока не достиг до места назначения, причем передал пакет и вернулся обратно. За это я был награжден Георгиевским крестом четвертой степени.

27-го мая у реки Сан в Галиции, близ Синявы, Ширванский полк был окружен немцами, так что с трудом пробился, отступая под ураганным орудийным огнем к горе Славы. Мы делали до 60 верст в сутки, изредка задерживаясь, причем тогда выпадала большая работа на долю команды разведчиков, в которой я состоял.

Раз мы сняли австрийское сторожевое охранение, забрав всех в плен. Дело было на рассвете. Мы перебрались через реку, по пояс в воде, подползли к австрийцам и бросились на «ура». На лицах у австрийцев был написан такой ужас, какого я еще не видел никогда раньше; они бросали винтовки и повторяли только «пан, не стреляй!»

19-го июня Ширванский полк был окружен близ местечка Таржимехи и насилу пробился, отступив при содействии казаков 3-го Хоперского полка.

20-го числа мы окопались и должны были дать отпор немцам, которые повели на нас яростную атаку при поддержке ураганного огня. Полк окопался на холмистой местности и выдерживал упорный натиск немцев, осыпавших нас снарядами, от которых кругом горели все деревни и дождем падали пули. Санитары не успевали уносить раненных. Пуля вывела из строя тяжело раненым доблестно распоряжавшегося командира 1-го батальона подполковника Соколова, вслед за которым и младших офицеров выносили одного за другим. Когда был убит прапорщик Побиванцев, командир полка приказал мне принять командование его ротой и послал меня в распоряжение капитана Джанаева, заменившего подполковника Соколова. Тогда из всего полка были образованы три сводные роты, из которых одной командовал офицер, другой – подпрапорщик, а третьей – я. Капитан Джанаев взял с меня слово, что я не отступлю. Я приказал немедленно занять прежнее расположение и следить за немцами, а сам наблюдал в бинокль, причем вокруг меня как мухи жужжали и щелкали разрывные пули. Немцы несколько раз пытались наступать, но всякий раз мы их отбивали залпами, причем они бросали своих раненных, из которых мы несколько менее тяжело раненных отправили в штаб полка, причем доставлять их приходилось под обстрелом немцев. Несмотря на тяжелое наше положение, солдаты заботливо перевязывали раненных врагов, что меня тогда, я помню, как-то поразило; тут сказалась русская незлобивость: солдаты забывали, что пленные – враги, а видели только страдающих людей, которых дружески ободряли, увещевая потерпеть. Мы продержались до вечера, причем когда у меня оставалось очень мало людей, мне дали два пулемета, при помощи которых мы и прогнали немцев в лес. Ночью велено было продолжать отступать, что мы и сделали, отходя незаметно и неожиданно для неприятеля. За бой 20-го июня я получил Георгиевский крест 3-й степени».

Удостоившись получить два Георгиевских креста, Ирманов поехал в отпуск, и тут ему посчастливилось получить от своих родственников денежную помощь для перехода в кавалерию, то есть исполнить свою первоначальную мечту. Он возобновил ходатайство и был 21 июня 1915 года переведен в 3-й Хоперский казачий полк Кубанского войска.

«16-го августа, – продолжает Ирманов, – я был послан с разъездом в 15 человек на правый фланг 3-го Кавказского корпуса. Мне было приказано следить за неприятелем и доносить о его действиях в штаб корпуса. Рязанский полк был расположен влево от деревни Стрыгово до господского двора Тевли, а Белевский полк окопался западнее и южнее дер. Стрыгово до дер. Дубово.

Неприятель, при поддержке усиленного артиллеристского огня, двигался из дер. Залесье на Тевли. Я оставил большую часть разъезда в дер. Стрыгово, а сам с урядником Маловым и казаком Колесниковым отправился пешком за линию расположения Рязанского полка, где выбрал удобное место для наблюдения за противником. Местность была ровная, но на ней близко одна от другой были расположены на половину уничтоженные артиллеристским огнем деревушки, где скрывались, дрожа от страха, старики, не захотевшие следовать за молодежью при ее выселении. Неприятель стремительным натиском занял господский двор Тевли, осыпая снарядами окопы Рязанского полка. Рязанцам пришлось отступить, причем одна рота была окружена немцами и пробивалась. Нам было видно, как противник двигается на дер. Новоселки и господский двор Туличи, заходя в тыл Белевскому полку. Я догадался, что связи между рязанцами и белевцами нет, а потому побежал в дер. Стрыгово, вскочил на коня и помчался на виду у противника в ближайший батальон Белевского полка. Немцы меня увидели и осыпали шрапнелью и дождем пуль, но я ничего не сознавал, а летел стрелой. Благодаря своевременному извещению, белевцы отступили к дер. Юзефин и здесь окопались. Мы продолжали наблюдать у деревни Стрыгово, и вдруг увидели колоннами двигавшийся полк от дер. Береза, южнее дер. Малыши и за дер. Стрыгово. Это был, как потом оказалось, Лорийский полк, шедший на поддержку нам. Полк двигался, ничего не зная об отступлении 18-й дивизии, а потому немцы угрожали его флангу. Я послал казака навстречу полку, чтобы доложить обстановку. Полк окопался у дер. Малыши, причем оказалось, что если бы не своевременное извещение, он был бы охвачен неприятелем. За разведку 16-го августа я получил крест 2-й степени; кресты получили также Малов и Колесников.

8-го сентября я находился с разъездом между двумя нашими дивизиями. Наша пехота отходила от реки Щара по главному шоссе. Для прикрытия ее отступления оставались наш разъезд и разведчики Апшеронского и Дагестанского полков. Прождав несколько часов, разведчики отошли вслед за своими частями, мы же оставались в лесу по обе стороны шоссе. Решив, что противник до ночи не покажется, мы стали жарить барашка, причем один казак оставался на посту. Вдруг он кричит: «немцы, кавалерия!»

Я побежал посмотреть. Действительно, показался всадник, а за ним еще и еще. За всадниками можно было разглядеть пехоту. Я отправил казака с донесением в ближайшую пехотную часть, двух казаков послал следить за дальней дорогой, параллельной шоссе, чтобы немцы нас не обошли, двум приказал увести лошадей подальше в лес, двух казаков поставил по другую сторону шоссе, а сам остался с двумя, приказав не стрелять, пока не дам знак. Немецкая кавалерия состояла из двадцати человек, которые ехали человека по два – по три на порядочном расстоянии один от других. Пропустив 15 человек мимо себя, мы дали два залпа, которыми сбили пять всадников и трех лошадей, раненные поползли, лошади взвились на дыбы, поднялась паника; дав еще залп, мы сбили еще трех немцев и двух лошадей, а остальные ускакали к своей пехоте, которая остановилась и начала нас обстреливать сильным ружейным огнем. Но, несмотря на огонь пехоты, мы отобрали у убитых и раненных немецких кавалеристов седла, карабины, пики и сняли погоны, и унесли все это в лес. Помню, как я хотел допросить одного немца, раненного мною в живот. Он, вместо ответа, стонал, извиваясь змеей, хватал меня за ноги и вращал глазами. А другой делал невероятные усилия ползти, но вместо того барахтался на одном месте. Но и тут один из казаков перевязал раненого. Затем мы стали отстреливаться от неприятельской пехоты, пока не подошли наши пехотные подкрепления, которые и отбросили залпами немцев, а затем мы продолжали отступать. За это дело я получил Георгиевский крест 1-й степени.

Медаль 4-й степени я получил за то, что подполз на 30 шагов к неприятельским окопам близ станции Коссово в середине сентября, где две сотни нашего полка производили разведку с целью выяснить количество неприятеля.

После получения полного банта (Георгиевские кресты 4-й степени № 128155, 3-й степени № 57397, 2-й степени № 8573 и 1-й степени № 3717), я был представлен за боевые отличия к производству в прапорщики, но от этого производства отказался, прося прикомандировать меня к Николаевскому кавалерийскому училищу для сдачи экзамена на офицера. Просьба моя была исполнена, и я отправился в Петроград. Явившись в училище 15 октября 1915 г., я узнал от начальника его, что время экзаменов уже прошло. Тогда я подал прошение и был принят в училище юнкером на 5-ый ускоренный курс».

Теперь Ирманов окончил Николаевское кавалерийское училище и Высочайшим приказом от 1-го февраля 1916 г. произведен в прапорщики с назначением в части пограничной стражи западного фронта. Дай Бог ему успеха и силы!

71-го пехотного Белевского полка штабс-капитан Митрофан Михайлович Очеретько

Штабс-капитан 71 – го пехотного Белевского полка Очеретько Митрофан Михайлович, потомок запорожских казаков, уроженец Полтавской губернии, Лубенского уезда, Засульской волости, села Матяшовка. Родился 4-го июля 1884 г., православный, женат, имеет двух детей. Окончил Лубенское шестиклассное сельскохозяйственное училище, затем Одесское юнкерское училище младшим портупей-юнкером по первому разряду, а также главную гимнастическо-фехтовальную школу в Петрограде по первому разряду. По окончании курса выпущен подпоручиком в 71 пехотный Белевский полк. За боевые отличия получил орден Святого Георгия 4-й степени, а также чин штабс-капитана.

«Мой рассказ, – говорит Очеретько, – относится к бою при деревне Венглин, Люблинской губернии, на линии Люблин – Холм, где в боях участвовал наш полк.

10-го августа 1914 г. нашей дивизии было приказано атаковать Здеховицкие позиции, представляющие собой холмистую местность, изрытую оврагами, ручейками и пересеченную рощей и перелесками. Три батальона нашего полка были в боевой линии, а четвертый в резерве.

Вскоре выяснилось, что перед нами силы противника, значительно превосходящие нас численностью. Вследствие этого резервный батальон был влит в боевую часть. 1-й, 2-й и 4-й батальоны расположились в лесу, откуда и должны были вести наступление на неприятельские позиции, представляющие собой несколько укрепленных возвышенностей. 3-й батальон, в котором находился я, был отделен от вышеуказанных батальонов своего полка рвом, покрытым лесом и кустарником. Продолжением рва была дорога на Красник, принятая нами во внимание на случай отступления.

На наш 3-й батальон была возложена самостоятельная задача: атаковать находящуюся вблизи деревушку Венглинек и выбить засевшего в ней неприятеля. Будучи до известной степени отрезанными от своего полка, мы не имели возможности наблюдать за происходившими там действиями. Как выяснилось впоследствии, наши, при выходе из леса, подверглись жестокому ружейному и артиллеристскому обстрелу неприятеля, были им потеснены, после чего враг перешел в контрнаступление, имея намерение, обойдя полк, отрезать ему дорогу на Красник.

Таким образом, трем означенным батальонам приходилось отступать, не имея возможности поставить нас в известность о предпринятом решении.

Между тем, наша часть, развертываясь под неприятельским артиллеристским огнем, несла незначительные потери и вскоре перешла в наступление на открытом месте, находясь приблизительно в 1500 шагах от австрийской позиции. Продолжая наступление и приблизившись к неприятелю на расстояние 600 шагов, мы попали в сферу ружейного и пулеметного огня, понеся большие потери в составе офицеров: батальонный командир был ранен, один ротный командир – убит, второй смертельно ранен, третий и четвертый – ранены тяжело. Из офицеров остался в живых один я, вследствие чего и приял командование батальоном. В это время части противника находились от нас шагах в 400, охватывая и тесня наши фланги. Видя безвыходность положения, я решил пожертвовать двумя пулеметами, чтобы дать возможность отойти батальону.

Продвинув пулеметы вперед шагов на 15–20 и установив их на небольшой возвышенности, покрытой высоким клевером, я отдал приказ батальону отступать при первых наших пулеметных выстрелах.

В это время противник получил подкрепления частью из леса, частью из окопов и густыми массами начал надвигаться на нас. Я открыл пулеметный огонь и тем дал сигнал своему батальону начать отступать.

Передовые части противника подошли незаметно лощиной на 150–200 шагов к нашей позиции, с целью броситься на нас в атаку без выстрела. Выждав момент и подпустив неприятеля шагов на 100, я развил ему в упор усиленный пулеметный огонь: все наступающие были уничтожены.

Видя, что наш батальон успел уже отступить и нас на пригорке осталось 8 человек при двух пулеметах, мною было принято решение также отойти, но при первой попытке подняться с места двое из нас были ранены огнем противника, расположенного слева и незамеченного нами до сего времени. Сосредоточив внимание на этой стороне, мы снова увидели значительное количество австрийцев, проходящих мимо нас с фланга. Повернули пулеметы и открыли огонь, которым уничтожили и эту часть.

Уйти с позиции, не будучи замеченным с какой-либо новой стороны, не представлялось возможным, почему нами было принято решение ждать вечера.

С наступлением сумерок мы отправились по следам отступившего батальона, но в это время нами была замечена австрийская батарея на расстоянии 700–800 шагов, менявшая позицию.

Соблазн был велик, и желание новой победы охватило нас. Опьяненные успехами минувшего дня, мы осыпали неприятеля последними оставшимися у нас пулеметными патронами, в результате чего вся батарея была разбита.

Ночью поднялся ливень, шум которого помог нам благополучно пробраться через лес и отправиться на поиски своего полка.

За вышеописанные боевые действия, нанесение большого урона противнику, не оставив ему никаких трофеев, и за спасение всего 3-го батальона я был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени.

Впоследствии я участвовал еще в сорока семи боях, был контужен два раза, но оставался в строю. В последнем бою 13-го декабря 1914 г., при деревне Бржустов, я получил серьезную рану в область поясницы. Пули до сих пор находятся между 4-м и 5-м отростками поясничных позвонков, вследствие чего произошел паралич левой ноги, и я был отправлен на излечение в один из Петроградских госпиталей. Теперь чувствую себя сравнительно хорошо и снова собираюсь на позиции».

Так скромно рассказывает герой о своих выдающихся подвигах.