Текст книги "Жемчужина у моря"

Автор книги: Константин Чубич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Глава 9. Покупка трусов для Сени

Совместное веселье, однако, было нарушено среднего возраста супружеской парой, которая не выказала претензий ни к чему, кроме мужских трусов. Впрочем, невысокого роста, лысый, с жизнеутверждающим животиком пессимист, подавленный супружеством и супругою, в частности, не проявлял интереса и к ним. На лице его прочитывалась открытая форма инфантильности.

Супругу звали Мирослава. Она была огромная, как большой энциклопедический словарь, с внушительной круглой, как астраханский арбуз, головой, утвердившейся на исходящей от плеч, как у племенного бугая, шее. Она была суровая и властная, как боярыня Морозова, и не имела ничего общего со своим именем.

Узурпировав власть в доме, она считала стирать своё бельё ниже собственного

достоинства, поэтому сие вменялось в обязанности мужу – Семёну, у которого любая из форм достоинства отсутствовала.

Сеню иногда посещала шальная мысль. Он краешком сознания понимал, что в заключении, при безупречном поведении, у него был бы шанс на условно-досрочное освобождение, чего не скажешь о пожизненном семейном рабстве…

– …Хэ бэ? – ткнув пальцем в стопку мужского нижнего белья, лаконично вопрошала шкафоподобная спутница, устремив взор на лоточницу.

– Стопроцентный хлопок, – перевела на бытовой язык Виолетта.

– Какие будем брать? – прикладывая к поясу мужа «семейные» трусы, поочередно: то в горошек, то в цветочек, то красные, то голубые, то оранжевые, интересовалась супруга.

Благоверный безразлично пожал плечами, кинув края губ к правому уху. Откровенно говоря, ему на это было глубоко наплевать, к тому же – из многолетнего опыта семейной жизни он знал, что мнение супруги будет диаметрально противоположным.

– Шо ты молчишь, как рыба об лёд?! – беззлобно пожурила мужа шкафоподобная, продолжая примерку.

– Ну, вот эти, – лысый равнодушными поросячьими глазками посмотрел на супругу, робко ткнув пухлым коротким пальцем в стопку трусов в горошек.

Та приложила к поясу суженого зелёные в коричневый горошек трусы:

– Сеня, не делай мине весело. Ты в них, как клоун Андрюша… с московского цирка. Шо ты кидаешь брови на лоб?! – предупредила несмелую попытку мужа обидеться благоверная, грозно нахмурив густые всклокоченные, не знавшие «прополки» брови.

Виолетта хихикнула от столь оригинального сравнения.

– Ну, тогда эти, – лысый указал на стопку трусов в цветочек.

– Эти?! Сеня, для зачем у тебя глаза спереду, а не сзаду? – покупательница, на всякий случай, приложила к поясу супружника трусы в цветочек, крутя головой. – Эти, как клумба. Так на клумбе ж должно шо-то расти!

Виолетта прыснула, прикрывая ротик ладошкой.

Сеня покраснел, но мужественно промолчал, к тому же разные весовые категории не давали ему ни малейшего шанса на возражение. Жульдя-Бандя улыбался, упиваясь уникальным одесским наречием.

Аборигенка приложила к поясу мужа голубые трусы, потом красные, снова голубые. Покрутила головой, дескать, голубые идут вразрез с его ориентацией, хотя, возможно, у неё были более приземлённые мотивы.

В очередной раз, приложив зелёные в коричневый горошек, супруга вынесла окончательный приговор, который обжалованию не подлежал, как, впрочем, и предыдущие:

– Вот эти тебе к лицу.

– Подлецу всё к лицу, – равнодушно согласился толстячок, ничуть не отягощённый приговором.

– Сеня, замолчи свой рот! – благоверная, как всякая вполне состоявшаяся эгоистка и мужененавистница, сурово посмотрела на суженого, который позволил себе разевать пасть без спроса. – Не тошни мне на нервы, а то останешься как есть.

Человека с повышенным воображением капли выступившей на Сениной лысине испарины убедили бы в том, что голова от обиды и безысходности плачет.

– Шо за трусы?! – обратилась она к лоточнице, вынимая из сумки кошелёк. – Пять рублей?! Ви хорошо хотите, – она протянула трусы обратно, другою рукой суя червонец. – Эти берите взад, а дайте две пары..красных. Глубокое вам мерси.

Жульдя-Бандя, насильственно удерживающий себя от комментария, всё же не смог не проникнуть в диалог супругов:

– Вы в них как герой Перекопа!

Аборигенка хихикнула от столь тонкого и удачного сравнения:

– Осталось купить будёновку и шашку.

Толстячок, улыбнувшись, удовлетворительно кивнул, подразумевая, что для защиты от такой стервы шашка не помешала бы.

– Десять пар! – грозно, как «десять лет!» от окружного судьи, объявила шкафоподобная.

– А на шо мне десять пар?! – попытался оспорить приговор Сеня, зная наверняка, что пересмотра не будет.

Покупательница воинственно определила руки на своих жирных бёдрах:

– А ты шо – помирать собрался?! – она, ужалив ядовитым взглядом своего житейского спутника, угрожающе сморщила лоб, давая понять, что у того нету права и на это.

– А шо я тебе, как тореадор, всё время буду в красных трусах? – на всякий случай, пропищал супруг.

– Сеня, не бери меня за здесь! – сурово предупредила покупательница, что означало завершение прения сторон и то, что «свобода слова» – один из основополагающих столпов демократии – может проявляться, как и во всей России, только утробно…

Сеня пригорюнился, взирая на то, как жена укладывает в сумку партию красных пролетарских трусов, в одних из которых, без сомнения, его и похоронят.

– Ну, шо ты стоишь, как сирота казанская?! – шкафоподобная сгребла инфантильного мужа под руку, растворившись с ним в бурлящей людской каше…

Не имея больше достаточных оснований отвлекать девушку от работы, бродячий философ-абстракционист со словами:

– Жди меня, и я вернусь, – сделал несмелую попытку покинуть место приземления, но был пленён лоточницей.

Она придержала его за руку и, изобразив трагическое, как по усопшему коту, лицо, спросила:

– Хоть каплю жалости храня – вы не оставите меня! (А. Пушкин)

Потом, на клочке бумаги оставив запись карандашом – «Суворова 13/29», протянула манускрипт так и не состоявшемуся покупателю со словами:

– Я живу одна. Будет желание – заходи.

– На ето я пойтить не могу! – темпераментный воздыхатель артистично отобразил сие руками, копируя Папанова в роли Сени из легендарной «Бриллиантовой руки». – Я должен предупредить Михал… Иваныча.

– До встречи… кто ты там у нас… – застуженный артист?

– Этот листик был с Востока в сад мой скромный занесён! (И. Гёте) – принимая огрызок бумаги, прокомментировал невинное на первый взгляд событие бродячий шарлатан.

Напоследок, как галантный кавалер, не без удовольствия облобызав ручку лоточницы, заверил:

– Если только жив я буду, чудный остров навещу (А. Пушкин).

– А ты шо, помирать собрался? – играя кошачьими глазками, словами шкафоподобной вопрошала Виолетта.

– А где гарантия, что пролетающий мимо метеорит не заинтересуется моей кроткой гениальной личностью?

С этим кроткая «генитальная личность» (как ранее подметила промтоварная королева) уверенным шагом двинулась в направлении побережья.

Запах моря и чарующая неизвестность увлекали в свои объятия.

– Чудеса в решете, – думал странствующий женолюб, – красивая и умная. В одном лице два взаимоисключающих начала. Придётся, наверное, ей всё-таки отдаться.

Глава 10. На пляже «Аркадия»

Тёплый ветерок делающей свои предсмертные вздохи весны настолько отчётливо доносил шум прибоя, что казалось, будто море было уже под ногами. Вода манила ветреного повесу, вероятно оттого, что по гороскопу он был не человеком вовсе, а рыбой.

– Отдыхающие, – думал он, – гораздо легче расстаются с деньгами, нежели мирное население. Да за этим, собственно, они сюда и приезжают.

Вскоре бескрайняя синь Чёрного моря представилась его взору. Редкие, с просинью, тучки на небе, как нарисованные, будто изображали зверушек. Зверушки медленно и безвозвратно уплывали куда-то в Турцию. Исключить, однако, того, что тучки направлялись на Балканы, в Болгарию, к Золотым Пескам Варны, было бы большим невежеством.

Море, нежной ленивой волной утюжа бархатный песок, оставляло после каждой встречи с берегом длинную белую извилистую полосу пены, взбитую из воды и соли, не предоставляя потенциальным утопленникам повода для беспокойства.

Шурша, как мыши в лабазе, несмелые волны прибоя ложились на песчаный берег. Светло-рыжие песчинки плясали, потревоженные робкой волной, глупо и бесполезно перекатываясь друг через дружку.

Безбрежная синяя гладь простиралась, казалось, в никуда. Неуклюжие теплоходы, мерно покачиваясь, уносили куда-то вдаль: жаждущих, страждущих, молодых и старых, любящих и ненавидящих, словом, всех, связавших, вольно или невольно, свою судьбу с морем.

Ближе к берегу, как в луже воробьи, барахтались моторные лодки, насмерть пугая отчаянных ранних пловцов.

Вода ещё не прогрелась под щадящими лучами солнца, поэтому желающих купаться было немного. Однако ж предынфарктное состояние умирающей весны ощущалось на каждом шагу. Лето отчаянно порывалось царствовать на планете Земля и в Одессе, в частности.

Основную массу отдыхающих составляли сердечники и неврастеники, находящиеся на излечении в курортной поликлинике. Они загорали тут и там, обнажив свои нежные, отбелённые за зиму животики, нахально используя в своих личных целях тепло, присылаемое на Землю далёкой сердобольной крохотной звездой.

Жульдя-Бандя, коему не чужды были чаяния народа, решил позагорать немного, чтобы

потом, с новыми силами, приступить к поиску хлеба насущного. Раздевшись до пояса, он распластался на лежаке, предоставив своё, вовсе не безобразное тело вольному ветру, ясному солнцу и, конечно же, Вседержителю.

Рядом, на лодочной станции, хриплый голос с явным грузинским акцентом через рупор зазывал отдыхающих в морское путешествие:

– Гражданэ отдихающие! Для тэх, кто хочет совэршить морской круиз, прэдоставляется бистроходный глиссэр «Чэрноморэц». Лубитэлэй экстрэмального отдиха ожидают катэра с опитными пилотами и водные лижи. Лубитэлям спокойного отдыха ми можем прэдложить катамараны и снаряжение для подводной охоты.

– И тут не обошлось без фамильярности, – отметил бродячий интеллектуал. – Не могли назвать этот чёртов глиссер как-нибудь более приземлённо, например «Юпитер» или… «Титаник», – он улыбнулся, понимая, что «Титаник», без сомнения, ожидало бы коммерческое банкротство.

– Совэршив полуторачасовой круиз на глиссэре «Чэрноморэц», ви получитэ полное удовлэтворэние! – торжественно пообещал таинственный голос с грузинским акцентом.

К пирсу, с правой стороны которого был пришвартован изрядно потрёпанный «Черноморец», потянулся отходящий от зимней спячки народ. Основную массу составляли почему-то женщины, причём, бальзаковского возраста.

По берегу, ведомый на поводке шустрой макакой, бродил одинокий фотограф, в безнадёжной попытке кого-нибудь увековечить и, соответственно, улучшить своё финансовое состояние. Фотограф был с явно выраженными признаками восточного происхождения.

– Калмыцкая рожа, – беззлобно, без признаков шовинизма, разве что с лёгким оттенком национализма, признал в фотографе представителя национального меньшинства отдыхающий, хотя тот был таким же калмыком, как он камчадалом.

Фотограф был корейцем и с калмыком мог иметь сходство лишь по религиозному признаку.

– Не желаете запечатлеть свою фигуру на фоне моря, с обезьянкой? – на идеальном русском предложил фотограф, впрочем, ни на что не рассчитывая.

– Ты которую имеешь в виду? – отдыхающий обвёл смешливым взглядом, сначала обезьянку, потом то, что из этого сделала природа.

Фотограф хихикнул, легкомысленно приняв остряка за одессита. Оставаться в долгу, однако, он не имел ни малейшего желания, решив сделать бартер: обменять моральные

увечья на физические.

– Фердинанд, фас! – скомандовал он и отпустил поводок, указывая рукой в сторону обидчика.

Макака подбежала к лежаку с противником, повернулась задом, нагнулась, и зашлёпала руками по красным блинам, выказывая высшую степень презрения. Потом, выглядывая между ног, застучала зубами, запищала, загигикала и принялась, выгребая из-под себя песок, забрасывать противника.

Жульдя-Бандя поднял руки, принимая любые условия капитуляции.

– Фердинанд, фу! – скомандовал фотограф, после чего макака в три прыжка очутилась у него на плече…

Понежившись, какое-то время, на пляжном лежаке, искатель приключений, не находя более в этом пустом занятии удовлетворения собственных амбиций, отправился на продолжение экскурсии по легендарному городу.

Глава 11. Наш герой устраивает инсценированный спектакль в кафе, на пляже «Аркадия»

Метрах в пятистах, неподалёку от троллейбусной остановки, его внимание привлекло небольшое уютное летнее кафе. Судя по ассортименту продуктов, в коем одних вин – полтора-два десятка, не считая осетрины, говяжьего языка и, естественно, домашней украинской колбаски, кафе не отказывало в приюте даже простому директору городской муниципальной бани.

Впрочем, в основном кафе «питалось» за счёт набегов отдыхающих здравниц, уставших от систематических процедур и диетического послушания. Не отказало оно в приюте и нашему герою.

Однако доктрина всеобщего коммунистического рая пока оставалась только на страницах пожелтевших рукописей Маркса, Энгельса и Ленина, к чьим трудам, возможно, ещё вернётся глупое человечество. Приют был платным. Внезапно серое вещество «взбунтовалось» в голове бродячего интеллектуала, а сердце забилось с удвоенной силой.

«Уставший от пресной действительности и от повседневных забот народ нуждается в тебе! – ревел внутренний голос. – Ему нужны твой темперамент, азарт, оптимизм…» – внутренний голос захлёбывался от нахлынувших чувств, не в состоянии подобрать достойных и нужных слов.

«Ты великий артист! Ты не сможешь безучастно взирать, как люди, твои соотечественники, как это неорганизованное стадо обжирается, забывая о том, что существует пища духовная, коею «я» смогу накормить сколько угодно народу, и что великие артисты, как, впрочем, и посредственные, тоже хотят есть! – жонглировал местоимениями внутренний голос. – Духовная пища, – кричал он, – гораздо важнее этих проклятых калорий, превращающих человека в свинью!»

В углу кафе, за сдвинутыми столиками, веселилась подвыпившая компания молодых людей. Основную массу посетителей, как, собственно, и всё человечество, составляли болящие.

«В концертном зале свободных мест нет, – окинув взглядом площадку, отметил Жульдя-Бандя и с энтузиазмом патологоанатома, за которого никто не сделает его грязную работу, добавил вслух, подбадривая самого себя. – Ну-с, приступим!»

Подойдя к невысокой изгороди, молодой человек легко перемахнул через неё, очутившись внутри, тем самым уже привлекая внимание общественности к своей незаурядной персоне.

«Войти в дверь и дурак сумеет, – вполне логично заключил он, – но великие артисты себе такой роскоши позволить не могут».

Странствующий скоморох подошёл к столику посередине кафе, за которым преогромный толстяк, по всей вероятности, из «сердечников», наполнял брюхо бутербродами из ветчины, с сыром и шпротами, упокоившимися на мягкой перине из коровьего масла.

Хитрые англосаксы, водрузив сверху ещё один кусок хлеба, обозвали сие сэндвичем. А простодыра Иван кличет – «сэмдвич», придав блюду политической окраски.

Для улучшения пищеварения «гиппопотам», коим толстяк стал с лёгкой руки странного посетителя, дебютировавшего в питейном заведении, периодически разбавлял пищу коньяком, имея на это полное конституционное и моральное право.

Преследуемый любопытными взглядами, молодой человек прислонил к ножке стула дипломат, конфисковал у представителя африканской фауны недопитую рюмку, бесцеремонно вылил содержимое в рот, чем несколько удивил окружающих и обескуражил владельца крепкого виноградного напитка.

Оторопевший толстяк открыл было рот, чтобы выразить негодование и, возможно, даже личное презрение дерзкому нахалу, но тот не стал дожидаться в свою сторону нелестных эпитетов.

Он весело, громко, азартно, выделяя каждое слово, как заправский столичный аукционист, приглашённый на ВДНХ для продажи отечественных свиноматок папуа-новогвинейским фермерам, начал:

– Леди энд джентльмены!.Господа аборигены, эмигранты и гости нашей великолепной Одессы-мамы!..

Дамочка справа, через столик, вероятно, склонная к эмиграции на Святую землю, хихикнула.

– Дорогие граждане и старушки!.– кричал, нарушая девственную тишину, первозданность и размеренное течение ни в чём не повинного кафе на пляже «Аркадия» свалившийся, как снег на голову, странный тип.

Возмутитель спокойствия, как отъявленный конферансье, сделал паузу, оценивая реакцию посетителей. Реакция была неоднозначной. Молодые женщины, возраст которых был далёк от точки невозврата, премило улыбались, теряясь в догадках по поводу развития дальнейших событий, выказывая полное согласие с программой. Одна из них узнала в молодом человеке артиста областной филармонии.

Пожилые же, с истёкшим или истекающим сроком годности, не собираясь пока и в ближайшем будущем записывать себя в разряд старушек, сидели, набычась, готовые, казалось, расплакаться от захлестнувшей ностальгии по безвременно ушедшей и безвозвратно утраченной молодости. Они исподлобья поглядывали на нарушителя спокойствия.

Мужчинам, независимо от возраста, даже тем, кто по причине неоправданной скромности не успел подтвердить это звание, вступление понравилось. Возможно, потому, что быть в плеяде эмигрантов или джентльменов куда престижнее, нежели состоять в неперспективном сообществе «граждан и старушек».

Подвыпившая компания молодых людей за сдвинутыми столиками, из представителей обоих полов, что-то бурно обсуждала. Они устремили взоры в сторону артиста, к коему, по их мнению, должны будут «пришвартоваться» остальные.

Кто-то из них высказал предположение, что это самая что ни есть настоящая предвыборная агитация и что молодая поросль новоявленных демократов, посредством артистов, будет безжалостно топтать коммунистов, наяривая на балалайке, спрятанной в дипломате, злободневные политические частушки.

Жульдя-Бандя одарил присутствующих щедрой улыбкой.

Глава 12. Скоморох открывает «детский утренник» для тех, кому за 20

– Просю внимания, господа! – потребовал он. – Просю детский утренник для тех, кому за двадцать, считать открытым! Проголосуем, граждане! – предложил артист. – Кто за… кто против… кто воздержался?!

Возмутитель спокойствия обвёл присутствующих умилительным взглядом и, подойдя к юной дамочке, не пожелавшей участвовать в этой пустой бессмысленной комедии, публично указал на отказницу жестом:

– Воздержалась бабушка…

– Она уже вторую неделю воздерживается! – открыл секрет сидящий с ней за одним столиком паренёк, по-видимому, владеющий относительно этого исчерпывающей информацией, за что получил крепкую заслуженную оплеуху.

И снова публика встретилась с блистательной улыбкой ведущего. Он отметил, что «старушки» приободрились, виновато-простодушными взглядами пытаясь реабилитироваться за столь поспешное недоверие к представителю оригинального жанра.

«Утренник на начальном этапе, кажется, пришёлся детишкам по вкусу!» – решил он.

Изъял с ближайшего столика початую бутылку «Сангрии». Наполнив конфискованную здесь же рюмку, «родил» тост, в котором удачное «соитие» юмора и классики подтверждало его полномочия:

– За здоровье тех, кому оно не повредит! За ваше здоровье, дамы и господа!..

Он бесстрашно, одним глотком, опустошил сосуд, ловя на себе любопытные взгляды присутствующих, съедаемых догадками о дальнейшем сценарии.

Лёгкий алкогольный напиток проник в кровь, что сняло последние нити скованности перед публикой, которую необходимо было заставить полюбить себя раз и навсегда, причём с первого взгляда.

«Я загоню вас под столы и стулья! Смеяться запрещено. Разрешено только ржать, хохотать и рыдать! И вы будете делать это. Я заставлю вас!» – утробно ревела окрылённая вниманием, по большей части, нежной половины, душа конферансье.

Плоть, однако, вела себя несколько сдержаннее.

«Живым не уйдёт никто! Отсюда будут выползать с разорванными в клочья животами. Возможно, будут случаи со смертельным исходом, но уголовный кодекс покамест не предусмотрел за это ответственности».

На лице возмутителя спокойствия отпечаталась добродушная улыбка, являющая собой доброжелательное отношение к тем, кому в ближайшее же время предстояло переместиться под столы и стулья. Он решил немного разбавить детское мероприятие бульварным жанром.

– А сейчас, господа присяжные заседатели, – анекдот! – воскликнул артист, объяв «заседателей» открытой честной улыбкой законопослушного гражданина. – Закончилась официальная часть встречи на высшем уровне в Рейкьявике президентов США и СэСэСэра. Первая политическая оттепель после более чем тридцатилетней холодной войны. Вечером, после многотрудных переговоров, в тёплой дружеской обстановке, под бутылочку «Столичной»…

Толстяк, ставший первой жертвой возмутителя спокойствия, обозначил это, щёлкнув ногтем среднего пальца под основание нижней челюсти. Он уже не помнил нанесённую ему материальную обиду.

– …вожди решили немного поразвлечься. Рейган предложил Горбачеву составить дружеский шарж. Условились, дабы не превращать искусство в пошлятину, давая повод политическим амбициям возобладать над хрупким миром, ниже пояса не рисовать. Конферансье, как строгий папаша, указывающий дочери величину диапазона притязаний со стороны воздыхателей, ребром ладони начертал на поясе линию, ниже которой дипломатические отношения начинают принимать иную форму. Через время заокеанский вождь бледнолицых был изображён на листе бумаги с одним ухом чрезмерно маленьким, а другим – огромным, как у слона. Артист начертал в воздухе круг, обозначающий орган слуха последнего.

«Вы, господин президент, маленьким ухом слушаете народ, а большим – сенат», – пояснил Горбачёв переводчику, обнажив смысл своего рисунка.

«Ес, ес», – улыбаясь, поблагодарил Рейган своего политического оппонента за остроумие и представил свой шарж, на котором социалистический лидер был изображён с одной грудью ма-а-а-ленькой, а с другой – огромной, как у Клавдии Шифер.

Обнаружилось лёгкое оживление, виновниками которого были представители сильной половины.

«Большой грудью, – поясняет Рейган, – вы кормите Москву, а маленькой – московскую область».

«А страну?!» – недоумевает Горбачёв.

«Мы же договорились – ниже пояса не рисовать».

Дружный смех соотечественников заполонил доселе неприметное кафе на пляже «Аркадия». Реакция подопечных придавала сил, возбуждая артистическую страсть.

Тут Жульдя-Бандя обнаружил, что у входа в нерешительности топчется посетитель, полагая, видимо, что кафе арендовано для проведения какого-либо мероприятия.

– Заходи, дорогой, – гостем будешь! – любезно кланяясь, жестом пригласил он посетителя разделить радость бытия.

– Пузырь поставишь – хозяином! – закончил мужской голос за спиной.

– А мы гостей не ждали! – пропищала девица, разделявшая радость бытия с подругой.

Конферансье, довольный высокой гражданской активностью своих питомцев, снизошёл до роли официанта, проводив гостя к столику.

Он вспомнил старый, но незаслуженно забытый анекдот, коим и решил продолжить своё выступление.

«Вовочка, кем ты хочешь стать?» – спрашивает Мария Ивановна пятиклассника Вовочку.

«Сексопатологом», – отвечает Вовочка.

Жульдя-Бандя обвёл присутствующих радужным взглядом.

«А ты знаешь, что это такое?» – удивилась учительница.

«Конечно, знаю. Вот, например, стоят три женщины и кушают мороженое: одна кусает, другая лижет, а третья сосёт. Какая из них замужем?!»

«Наверное, третья», – подумав, отвечает Мария Ивановна.

Рассказчик сделал паузу, не сомневаясь в том, что в аудитории возможны другие мнения. Тема, в лучах зарождающейся на планете сексуальной революции, оказалась более чем востребована. Особенно усердствовала подвыпившая молодёжь за сдвинутыми столиками, громко выкрикивая версии, наверняка основанные на собственном опыте.

Слабая половина, в основной своей массе, склонялась ко второй, сильная – к третьей, и только толстяк, придерживающийся консервативных взглядов, лениво прошамкал: «Которая кусает!»

«Неправильно», – сказал Вовочка.

Конферансье загадочной улыбкой обнял питомцев.

«Замужем та, у которой на правой руке обручальное кольцо».

– А вот с такими, как вы, – он вонзил указательный палец в сторону молодёжи за сдвинутыми столиками, – я и буду работать.

Видя живой интерес общественности к оригинальному жанру, артист решил очередным анекдотом завершить первый акт программы политического надругательства над вдыхающей последние глотки социалистического воздуха коммунистической партией.

– Социолог задаёт вопрос политикам, – продолжил Жульдя-Бандя: «Где бы вы хотели видеть своих избирателей?» – «На избирательных участках». Этот же вопрос он задает избирателям: «Где бы вы хотели видеть своих политиков?» – «В гробу, в белых тапках!»

Реакция подопечных на этот раз была более сдержанной, если исключить толстяка, который цвёл, как майская роза, отчего его круглый рот растянулся так, что, казалось, губы покушаются съесть собственные уши.

«Перекормил», – упрекнул себя в излишнем политиканстве Жульдя-Бандя и, решив, что на утреннике непременно должны быть детские загадки, громогласно объявил:

– А теперь, дорогие детки, поищем отгадки на дядины загадки!

При слове «детки» представительницы прекрасного пола бальзаковского возраста, коих в кафе было так мало, что их впору вписывать в Красную книгу, помолодели, расслабились, залившись тихим минорным лаем, вернее всего, позабыв о своих довольно скверных перспективах на будущее.

Молодые дамы, вкусившие прелести жизни, в разряд детишек попадать категорически не желали, но шутку приняли. Мужчинам было всё равно, поскольку основное внимание они концентрировали на спиртном.

– Итак, ребятишки, – заискивающим голоском музыкального работника детского сада продолжал артист. – Загадка первая. Эта загадка с географическим уклоном. Название какого города состоит из двух частей: первая – то, без чего человек не может жить, вторая – что приносит людям покой?

– Житомир! – радостно, с нескрываемой гордостью, воскликнула дамочка в оранжевом платье, с длинною косой. Она была родом из Гадзинки, близ Житомира, и с трепетным благоговением относилась к отчим краям.

– Правиль…

– Херсон!!! – машинально выкрикнула слегка подзахмелевшая рыжая девица из компании за сдвинутыми столиками, вероятно, из Херсона, и с тем, чтобы увековечить себя в глазах добродушных посетителей кафе, помахала ручкой.

Конферансье, в порывах демократических веяний западных ветров, в качестве третейского судьи выбрал народ. Все, в том числе и житомирянка из Гадзинки, единодушно приняли в качестве лучшего ответа всё же Херсон…

– Будьте внимательны и осторожны! Все загадки из детского еженедельника «Мурзилка», – предупредил Жульдя-Бандя.

Он обратил внимание на то, что персонал кафе, во главе с заведующей, сгрудившись возле прилавка, что-то бурно обсуждал. Вероятнее всего, предметом дискуссии была его скромная гениальная личность.

– Предупреждаю, что самых смышлёных ждет приз! Туда, сюда, обратно – тебе и мне приятно.

Не дожидаясь ответа, конферансье подошёл к столику, за которым вдовствовала девица: курносенькая, с коротко остриженными, под мальчишку, волосами и светленькой, не познавшей загара мордашкой.

– Давайте попросим девочку разгадать загадку!

Он учтиво наклонился к покрывшейся лёгким стыдливым румянцем половозрелой девчушке, ожидая ответа, но та молчала, конечно же, зная его, при этом лишь двусмысленно улыбалась.

– Малышка знает, но сказать не может, стесняется.

Взрыв хохота, в коем главенствовали представители слабого пола, по причине их сексуального большинства, обрушился на восточную сторону пляжа «Аркадия». Бродячий арлекин возрадовался после позорной дисквалификации за политический анекдот.

– А теперь спросим мальчика! – Жульдя-Бандя наклонился к пареньку с едва пробивающимися чёрными усиками, рядом с которым находилась девица много старше, с причёской, как у Анджелы Дэвис, явно искушённая в интимных делах. Издалека можно было бы подумать, что у неё вместо головы шар.

Чуть помедлив, конферансье выпрямился:

– Неправильно!

После этого он таким таинственным, но понимающим взглядом обвёл посетителей, что смысл сказанного ни у кого не вызывал сомнений. Пробежав глазами площадку, Жульдя-Бандя нашёл, пожалуй, самую зрелую «девчушку», подошёл к ней:

– Пускай девочка разгадает загадку!

«Девчушка» что-то промяукала, после чего артист объявил, разделяя по слогам:

– Со-вер-шен-но правильно. Это качели! Как зовут малышку?! Наташа?! – удивлённо переспросил ведущий, будто та представилась Сальмонеллой. – Вот и прекрасно! Угостим Наташу лимонадом!

Он бесцеремонно изъял с ближайшего стола, за которым отдыхали три курсанта мореходки, бутылку водки с объединяющим названием «На троих». Невзирая на то, что одному из них, судя по удивлённо-вопросительному взгляду, эта часть программы нравилась меньше, наполнил рюмку и передал в ручки седой пеструшки, на удивление охотно принявшей награду.

Та, смакуя водку, как ликёр, под аплодисменты публики принялась уничтожать честно заработанный приз.

– За маму, за папу, за дедушку, за бабушку и за матросов-черноморцев! – реабилитировался перед потерпевшими бродячий скоморох.

Публика весело воспринимала детский народный юмор, по-прежнему теряясь в догадках относительно статуса темпераментного молодого человека.

Вторая загадка: «Висит, качается, на «х» называется», – вызвала переполох в стройных рядах посетителей кафе. Ведущий настойчиво подсказывал «детишкам», что ответ покоится в слове, состоящем из пяти букв, но упрямцы шёпотом твердили слово почему-то только из трёх.

Это дало повод рассказать про каверзный случай, происшедший в глубинке Хакасии с выездной группой модной интеллектуальной телевизионной игры «Поле чудес». Конферансье, перед тем как начать повествование, с тем, чтобы зафиксировать на себе взгляды подопечных, хотя в этом не было необходимости, поднял руки.

– Просю внимания, господа! Не отходя от темы, я хочу вам рассказать о комическом случае, происшедшем в Хакасии с выездной бригадой телевизионной игры «Поле чудес», о которой мне поведал мой друг… – он сделал такую монументальную и загадочную паузу, что сим другом должен был быть, как минимум, директор центрального городского кладбища – Ливензон Лазарь Моисеевич, Ален Делон или, на худой конец – Адриано Челентано.

– Леонид Якубович – ведущий. Леонид, как я уже сказал, Якубович даёт задание очередной тройке игроков – угадать слово из трёх букв, коим является монгольский и бурятский двухструнный смычковый музыкальный инструмент. Один, а следом и другой участники выбыли из игры. Защищать честь колхоза «Сорок лет без урожая», а с этим и всей Хакасии, осталась доярка, интеллектуальный уровень которой был ненамного выше, чем у её бурёнок. К этому моменту была перебрана почти половина алфавита. Участница угадала две буквы из трёх, в сочетании которых получался звук «ху». Нужно было угадать последнюю.