Текст книги "Метаметафора"

Автор книги: Константин Кедров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Здесь человечество впервые соприкоснулось в литерату¬ре с неведомой ранее космологической реальностью – относительностью внутреннего и внешнего.

Сказать «внутреннее есть внешнее» или создать матема¬тическую модель вывернутого малого пространства так, что¬бы оно вместило весь мир, конечно, большое достижение разума, но пережить такое выворачивание, дать его зри¬мый, чувственный образ удалось впервые Андрею Бе¬лому.

Я вижу в этом прорыве только первый толчок, только Предвестие нового искусства, которое все еще так и не освоилось в новом мироздании Эйнштейна, не обжило его.

То, что произошло с Андреем Белым на вершине пирами¬ды Хеопса, я назвал космическим выворачиванием или космической антропной инверсией.

* * * * * * * * * *

Антропная инверсия или альтернативный космос

Для математики не составляет труда вывернуть наизнан¬ку сферу вселенной до некоей «точки сингулярности» (бес¬конечной кривизны), за которой физике делать нечего. Этим занимается сегодняшняя космология, исследующая загадоч¬ные области черных дыр. У Андрея Белого выворачивание осуществляется здесь, на земле. Имеет ли это какое-либо отношение к новым космологическим моделям? Да, ответил бы богослов и математик Павел Флоренский. Его книга «Мнимости в геометрии» вышла в начале 20-х годов. В ней Флоренский ставит мысленный эксперимент, основанный на законах тео¬рии относительности. Что будет с телом, мчащимся во все¬ленной со скоростью, близкой к световой? Физически оно превратится в свет, геометрически оно как бы вывернется через себя во вселенную. Автор заканчивает книгу вопро¬сом: обязательно ли мчаться с такой головокружительной (и практически недостижимой ) скоростью или выворачива¬ние возможно в обычных физических условиях, в привыч¬ном нашему глазу трехмерном пространстве?

Опыт Андрея Белого свидетельствует о том, что такое выворачивание возможно, по крайней мере, на творческом и психологическом уровне. Но что такое творчество? Ведь, по мысли Вернадского, это и есть выявленный «космос, проходящий через сознание живого существа».

Возвращаясь к метафорическим впечатлениям Андрея Белого, задумаемся, что произошло с писателем, создавшим мимолетно образ живого и мыслящего существа, для которо¬го нет внутреннего и внешнего. Это существо бесконечно распространено в космос и как бы объемлет себя мирозданием. Разумеется, существуют математические модели тако¬го пространства в современной топологии, есть и физические эквиваленты такой структуры – это вселенная-микрочасти¬ца, получившая сразу три наименования: планкион, максимон, фридмон.

Герой Андрея Белого и почувствовал себя такой части¬цей-вселенной. Он внутри и вовне, в ограниченном и бесконечном объеме мироздания одновременно. Вспомним снова описание сферы Паскаля, данное Борхесом.

«Джордано Бруно заявил, что мир есть бесконечное след¬ствие бесконечной причины и что божество находится близ¬ко, „ибо оно внутри нас еще в большей степени, чем мы сами внутри нас“. Он искал слова, чтобы изобразить людям Коперниково пространство, и на одной знаменитой странице напечатал: „Мы можем с уверенностью утверждать, что Вселенная – вся центр или что центр Вселенной находится везде, а окружность нигде“.

...Идея абсолютного пространства, которое для Бруно было освобождением, стала для Паскаля лабиринтом и безд¬ной. Этот страшился Вселенной и хотел поклоняться Богу, но Бог для него был менее реален, чем устрашающая все¬ленная. Он сетовал, что небосвод не может говорить, сравни¬вал нашу жизнь с жизнью потерпевших кораблекрушение на пустынном острове. Он чувствовал непрестанный гнет физического мира, чувствовал головокружение, страх, оди¬ночество и выразил их другими словами: «Природа – это бесконечная сфера, центр которой везде, а окружность ни¬где». ...И колебания рукописи показывают, что Паскаль начал писать: «Устрашающая сфера, центр которой везде, а окружность нигде».

Интуиция подсказала Белому не фантасти¬ческий, а вполне реальный прообраз человека космического? Существо, наделенное внутренне-внешним восприятием про¬странства, никогда не могло бы указать на границы своего тела: ведь любая веха означала бы, что здесь пролегает межа между человеком и космосом. Для героя Андрея Бе¬лого такой грани нет. Он объемлет космос изнутри и снару¬жи, как косточка обнимается с мякотью персика. В метафоре Белого «мякоть» – это весь зодиак, но что мешает включить сюда весь «внешний» космос?

Есть две реальности вселенной, где возможна антропная инверсия (выворачивание), о которой рассказывает Анд¬рей Белый. Это черные дыры и тела, мчащиеся со скоростя¬ми, близкими к световой. Если чисто условно поместить туда наблюдателя-человека, он увидел бы ту картину, кото¬рая открылась Лизаше в романе «Москва». Теперь продол¬жим мысленный эксперимент и буквально поэтапно проследим, что открылось бы нашему наблюдателю.

Сначала перед космическим путешественником, летящим с релятивистской скоростью, возникает так называемый «горизонт мировых событий», который он успешно пересе¬чет за ограниченный отрезок времени, например за полчаса, если черная дыра величиной с наше солнце. Однако для наблюдателя, который со стороны следит за путешествен¬ником, его подлет к черной дыре будет длиться вечно...

Здесь сразу два необычных феномена. Во-первых, для того, чтобы увидеть, нужны двое – «путешественник» и «наблюдатель». Во-вторых, одно и то же явление для одного вечно, для другого временно. Если мы перекодируем эти явления на знакомый нам язык душевных переживаний, хо¬рошо отраженный в литературе, то столкнемся с двумя вполне знакомыми литературоведу реальностями: двойничеством героя и относительность времени.

Далее: момент пересечения «горизонта мировых собы¬тий» (сферы Шварцшильда), к сожалению, навеки разлучит двойников – наблюдателя и путешественника. Сколько бы ни посылал сигналов из черной дыры путешественник, наблюдатель их не увидит. Однако о существовании друг друга они должны знать, иначе невозможен отсчет полета. Образно говоря, путешественник для наблюдателя – некий теневой двойник, которого он не видит, мнимая величина, v-1.

Итак, «путешественник» благополучно пересек горизонт мировых событий, и здесь пошло разделение с его двойни¬ком – наблюдателем, оставшимся в нашем мире. С ним про¬изойдет еще одно чудо, именуемое физиками «опространствливание времени».

Что такое, спросите вы, и я с удовольствием замечу, что никаких аналогий в художественном мире не нахожу, а, стало быть, речь идет о некоей еще не освоенной писателями и художниками реальности.

Наконец время начинает дробиться, становится дискрет¬ным. Опять незнакомое явление. Впрочем, здесь аналогиивозможны. В критические моменты жизни, перед лицом смертельной опасности перед человеком нередко проносится вся его жизнь, уместившаяся как бы в одно мгновение; и вся жизнь в виде множества мгновений, и все они в одной точке переживаемого мига – вполне знакомое ощущение. В литературе это даже стало штампом – воспоминание всей жизни в единый миг.

Однако самое интересное начинается после пересечения горизонта событий, когда путешественник, оторвавшись от наблюдателя, минуя миг-вечность, опространствленное и дискретное время, устремится к центру черной дыры, к зна¬менитой точке сингулярности. Здесь он в буквальном смысле вывернется наизнанку и вылетит в другую вселен¬ную, причем выворачивание – перемена внутреннего на внешнее – перевернет соответственно пространственное время: «Наблюдатель за короткое время (по его часам) уви¬дит, находясь внутри сферы Шварцшильда, все будущее вселенной! Что будет потом? В момент остановки внутри шварцшильдовой сферы наблюдатель перестанет видеть ту вселенную (в ее далеком будущем), из которой он „выско¬чил“. После этого... наблюдатель начнет двигаться наружу и через некоторое время (по его часам) опять пересечет шварцшильдовскую сферу. И тогда он увидит совершенно другую вселенную».

Замечу, что от внимания астрофизики не ускользает, что произошло бы с человеком в таком пространстве, если бы он действительно оказался внутри черной дыры и вывернул¬ся в другую вселенную. «Наблюдатель начнет наблюдать вселенную со все растущим фиолетовым смещением. Расче¬ты показывают, что при этом количество падающей... лучис¬той энергии будет конечно. Это означает, что никакой ката¬строфы ни с наблюдателем, ни с его космическим кораблем не произойдет». Иначе обстоит дело при самом подлете к чер¬ной дыре. Здесь путешественник будет «растянут», «ра¬зорван», «расплющен». Вспомним растерзанного Диониса или Озириса. Вспомним их воскресение. Один двойник умер, другой в это же время воскрес.

Обратим внимание на то, что выворачивание (смена внутреннего на внешнее) буквально пронизывает живую ма¬терию. Прежде всего это связано с процессом рождения. Младенец, пребывающий внутри материнской утробы, не подозревает о безграничном пространстве внешнего мира. За два месяца до рождения он открывает глаза и смотрит во тьму, не подозревая о свете. Его выход во внешний, беско¬нечно широкий мир связан с прохождением сквозь внутреннее узкое пространство. Как это ни покажется странным, но здесь много общего с графиками вылета путешественника из черной дыры: сужение пространства, тьма, переходящая в свет, и, разумеется, смена внутреннего на внешнее. После рождения младенец оказывается в мире, который до этого был для него внешним. Кстати, сходные ощущения пере¬живает Иван Ильич Л. Толстого в момент своей смерти: «Вдруг какая-то сила толкнула его в грудь, в бок, еще силь¬нее сдавила ему дыхание, он провалился в дыру, и там, В конце дыры, засветилось что-то. С ним сделалось то, что бывало с ним в вагоне железной дороги, когда думаешь, что едешь вперед, а едешь назад.

Черная дыра» Ивана Ильича не только по названию схожа с космическими объектами такого рода. Ощущения Человека в момент рождения и смерти, специфика восприя¬тия пространства и времени, как ни странно, действительно совпадают с тем, что чувствовал бы и видел человек, проходя сквозь черные дыры или летя с релятивистскими ско¬ростями.

Происходит выворачивание – рокировка внутреннего и внешнего.

Изменение внутреннего на внешнее было бы грандиозным переворотом. Представим себе, что солнце, звезды и небо мы воспринимаем, как раньше воспринимали свое нутро – легкие, сердце. В свою очередь тело мы бы увидели, как сейчас видим небо.

Как ни головокружителен такой эксперимент, но я пред¬лагаю читателю продолжить его.

Итак, ничего не изменяя физически, мы меняем лишь направления внутреннего и внешнего. Рушится сразу же множество очевидностей. Очевидно, что мы сейчас внутри космоса, что космос больше нашего тела и так далее. Однако, мысленно сменив направления внутреннего на внешнее, мы сразу разрушим эти незыблемые основы. Во-первых, мы как бы обнимем изнутри весь космос со всех сторон и ока¬жемся «изнутри-над мирозданием», а, во-вторых, при такой инверсии тело окажется бесконечно большим и обнимет собой всю бесконечность окружающего его ранее простран¬ства. Космос окажется объятым нами изнутри и снаружи одновременно.

Сейчас мы видим мир только изнутри. Надо научиться видеть его «изнутри-со-стороны».

Ситуация эта очень похожа на то» что происходит в замечательной книге Эббота «Флатландия». Обитатели плоского мира Флатландии живут на плоскости, не подозре¬вая о существовании нашего трехмерного мира.

Любая фигура – круг, квадрат, треугольник – видится им как отрезок большей или меньшей длины, ведь они не могут подняться над плоскостью, окинув взглядом фигуру в целом. Для существ этого мира есть только два направле¬ния – юг и север, они не подозревают о существовании высоты. Когда квадрат, побывавший в нашем объемном ми¬ре, объясняет им, что существует трехмерный мир, они тре¬буют, чтобы он указал им, куда простирается эта таинствен¬ная «высота»; естественно, что на плоскости квадрат не в состоянии этого сделать.

Зато вестник из трехмерного мира с легкостью доказы¬вает квадрату свое объемное происхождение. Ведь он может дотронуться до любой плоской фигуры «изнутри». Перед ним плоскость, как лист бумаги, он ясно видит «внутреннее» пространство всех треугольников, многоугольников, окруж¬ностей и квадратов.

Стало быть, уподобиться трехмерной, объемной фигуре плоскому существу можно. Надо «вывернуться наизнанку» и увидеть себя изнутри-снаружи. От совмещения этих двух перспектив и должно появиться перспективное трехмерное зрение.

Вселенную, в которой мы живем, пронизывают 10, а может быть, N измерений на уровне микромира.

Утверждение физиков и космологов о невозможности увидеть кривизну нашего трехмерного мира представляется весьма спорным. Это дань одностороннему негуманитарному подходу к научной истине. Но есть подход гуманитарный. Внутренне-внешняя перспектива – один из таких путей. Антропная космическая инверсия (выворачивание) может оказаться кратчайшим путем к вселенной XXI века, где человек и мироздание – одно целое.

Еще Кант говорил, что невозможно правую перчатку сделать левой.

При инверсии правое и левое должны меняться местами. Так легко поменять плоские перчатки, правую на левую, подняв их над плоскостью. Это невозможно проделать с обычной трехмерной перчаткой. Ведь мы не располагаем пространством четырех измерений, чтобы переместить их аналогично перчаткам плоским. Однако есть другой, более простой путь. Выверните перчатки наизнанку, и чудо свер¬шилось: правое стало левым. Не является ли выворачивание универсальной областью перехода любых измерений прост¬ранства в любые другие измерения?

Вывернуть наизнанку живое тело было бы негуманным, но представим себе, что перчатка не только одушевлена, но и обладает разумом, тогда ей достаточно было бы мысленно поменять направления: внутреннее на внешнее и внешнее на внутреннее. Теперь представим себе, что перчатка, кроме разума, обладает высокоразвитой эмоциональной сферой и может почувствовать мысленное выворачивание так, словно оно осуществлено в реальности. Мир такой «перчатки» раздвинется безгранично. Ее ощущения времени и простран¬ства окажутся намного сложнее и тоньше, чем до выворачивания.

В статье «О правизне и левизне» В. И. Вернадский пишет, что в однородном евклидовом пространстве «не мо¬жет быть раздельности правизны и левизны». Однако в нашем мире «все белки животных и растений „естествен¬ные“ – левые»2. Пастер считал, что «это явление связано со свойствами космического пространства».

«...Указание Пастера не может быть отброшено без вни¬мания,– пишет Вернадский.– Дело в том, что в космичес¬ких просторах наблюдаем правизну-левизну... Это проявле¬ние спиральности небесных туманностей, неизбежно право-левых материальных движений...»

Куда же они закручены, в правую или левую сторону? Ответить на этот вопрос пока сложно, ибо правыми или левыми галактики могут быть лишь в проекции на искрив¬ленную плоскость типа воображаемой плоскости небосвода, однако в реальности мы такой плоскостью не располагаем. Таков ход мысли ученого.

Однако в истории человеческой культуры мы располага¬ем другой, более совершенной право-левой внутренне-внеш¬ней спиралью. Таков, в частности, узор знаменитого Бахчи¬сарайского фонтана, символизирующего вечность.

Известна и другая право-левая спираль, весьма распро¬страненная в древнем орнаменте.

Весьма интересен внутренне-внешний спиральный узор на известной иконе «О тебе радуется».

В центре – изображение Бого¬родицы с младенцем во чреве. Мла¬денец изнутри обнимает «семь кругов неба», так называемую мандорлу, При этом начальные круги внутри чрева, остальные, расши¬ряясь, охватывают тело Богороди¬цы снаружи.

Словесное выражение этого об¬раза дало название иконе «О тебе радуется».

О тебе радуется всякая тварь,

ангельский собор и человеческий род.

Ложесна 6о твоя престол сотвори

и чрево твое пространнее небес содея.

В переводе на русский язык это может прозвучать при¬мерно так:

Тобой обрадовано все живое:

сонм ангелов – на небе, люди здесь.

Из чресл твоих возникло небо голубое,

а чрево сделалось пространнее небес.

Старая истина о том, что человек есть частица кос¬моса, ныне нуждается в пересмотре. Есть механическая часть целого, скажем, деталь машины или обрывок фото¬графии, а есть часть, зеркально вмещающая все целое, например, осколок голограммы.

«Вообразим себе, что какой-то участок земли в Англии идеально выровняли и картограф начертал на нем карту Англии. Его создание совершенно – нет такой детали на ан¬глийской земле, даже самой мелкой, которая не отражена в карте, здесь повторено все. В этом случае подобная карта должна включать в себя карту карты, и так до бес¬конечности» (Борхес).

Если разорвать фотоснимок, все обрывки будут лишь фрагментами изображения. Если разбить голографический портрет, в каждом осколке останется все изображение, только несколько потускневшей.

Человек именно такая голографическая часть космоса. Хотя и в потускневшем виде, но мироздание отражено в нас все целиком. Космологическое выворачивание восста¬навливает яркость изображения. Нас не должно смущать, что глаз не видит человека и космос в перспективе внут¬ренне-внешней. Глаз не видит и многое другое, например, пространство-время и кривизну вселенной. Эйнштейн даже сравнивал человека с клопом, ползущим по шару и не подозревающим о шарообразности своего мира:

«Представьте себе совершенно сплющенного клопа, жи¬вущего на поверхности шара. Этот клоп может быть наделен аналитическим умом, может изучать физику и даже писать книги. Его мир будет двухмерным. Мысленно или мате¬матически он даже сможет понять, что такое третье изме¬рение, но представить себе это измерение наглядно он не сможет. Человек находится точно в таком же положении, как и этот несчастный клоп, с той лишь разницей, что че¬ловек трехмерен. Математически человек может вообразить себе четвертое измерение, но представить его человек не может. Для него четвертое измерение существует лишь мате¬матически. Разум его не может постичь четырехмерия».

Я позволю себе поспорить с этим утверждением великого ученого. Человек все же способен «видеть четырехмерие», но для этого нужно творческое усилие. Более того» человек может воспринять все п измерений.

Есть общее свойство зрения и восприятия: при пере¬ходе от одного измерения к любому другому осуществляется выворачивание.

Так, одномерной точке для восприятия плоскости нужно вывернуться наизнанку во все стороны.

Таким же образом воображаемое плоское двухмерное существо могло бы воспринять объем, вывернувшись сквозь себя наружу.

Вывернуть наружу трехмерный объем мы уже зрительно не можем – не видим, куда выворачивать, где оно, чет¬вертое измерение.

Вот здесь нам и помогла бы ретроспекция выворачивания. В момент выворачивания и точка, и плоскость охватывают не только объем, но и все внешние простран¬ства.

Вспомним, что современная космология знает такую мо¬дель частицы-вселенной, вывернутой вовне и внутрь. Она носит названия: планкион, максимон, фридмон.

Во внешней перспективе это первоатом – частица, вы¬вернутая во внешнее пространство, это наша расширяющая¬ся вселенная от момента взрыва 19 миллиардов лет назад и до сего времени.

Во внутренней перспективе это наша вселенная, сжатая до частицы, из которой она возникла.

Так наша вселенная может во внутренней перспективе быть элементарной частицей другой вселенной, а элемен¬тарные частицы нашей вселенной могут быть внешними про¬екциями других миров.

Нечто подобное видел своим поэтическим зрением Beлимир Хлебников:

«Привыкший везде на земле искать небо, я и во вздохе заметил солнце, месяц и землю. В ней малые вдохи как земля кружились кругом большого»

–

ВСЕЛЕННАЯ ВЕЛИМИРА ХЛЕБНИКОВА

Еще в XIX веке возник спор: в какой вселенной мы живем? Видим ли мы своими глазами мир реальный или очи обманывают и мир отнюдь не очевиден. Первый камень в хрустально ясный образ бросил Лобачевский. Его «вообра¬жаемая геометрия» вызвала гнев и возмущение ученого мира. Лобачевского высмеяли, об открытии позабыли. Когда сын Н. Г. Чернышевского заинтересовался геомет¬рией Лобачевского, Николай Гаврилович из ссылки прислал письмо, где всячески отговаривал его от вздорной затеи. Даже Чернышевский считал геометрию Лобачевского без¬умной.

Бунт против неевклидовой геометрии слышен в пла¬менном монологе Ивана Карамазова, под которым и сегодня могли бы многие подписаться:

«Но вот, однако, что надо отметить: если Бог есть и если он действительно создал землю, то, как нам совершенно известно, создал он ее по евклидовой геометрии, а ум че¬ловеческий с понятием лишь о трех измерениях простран¬ства. Между тем находились и находятся даже теперь геометры и философы, которые сомневаются в том, чтобы вся вселенная или, еще обширнее,– все бытие было создано лишь по евклидовой геометрии, осмеливаются даже мечтать, что две параллельные линии, которые, по Евклиду, ни за что не могут сойтись на земле, может быть, и сошлись бы где-нибудь в бесконечности. Я, голубчик, решил так, что если даже этого не могу понять, то где же мне про Бога понять. Я смиренно сознаюсь, что у меня нет никаких способностей разрешать такие вопросы, у меня ум евклидовский, земной, а потому где нам решать о том, что не от мира сего... Пусть даже параллельные линии сойдутся и я это сам увижу; увижу, что сошлись, и все-таки не приму».

Позиция В. Хлебникова совершенно иная, антикарамазовская. Вслед за Достоевским он пристально всматривался в ту отдаленную, а может быть, и очень близкую точку вселенной, где параллельные прямые, образно говоря, «пересекаются в бесконечности».

Девятнадцатилетним студентом В. Хлебников прослу¬шал в Казанском университете курс геометрии Лобачев¬ского, и уже тогда он начертал свое «Завещание»: «Пусть на могильной плите прочтут: ...он связал время с простран¬ством, он создал геометрию чисел». Не пугайтесь, чита¬тели: «числа» Хлебникова это совсем не та скучная цифирь, которой потчевали в школе. У поэта они поют, как птицы, и разговаривают человеческими голосами. Они имеют свой вкус, цвет и запах, а время и пространство не похожи на некую безликую массу – они сливаются в человеке. Хлеб¬ников был уверен, что человеческие чувства не ограничиваются пятью известными (осязание, зрение, вкус, слух, обоняние), а простираются в бесконечность.

«Он был,– пишет поэт,– настолько ребенок, что по¬лагал, что после пяти стоит шесть, а после шести семь. Он осмеливался даже думать, что вообще там, где мы имеем одно и еще одно, там имеем и три, и пять, и семь, и бес¬конечность...»

Но это опять же иная бесконечность. У Хлебникова она вся заполнена нашими чувствами. Только открывается это человеку лишь в кульминационный, предсмертный миг.

«Может быть, в предсмертный миг, когда все торопится, все в паническом страхе спасается бегством... может быть, в этот предсмертный миг в голове всякого со страшной быстротой происходит такое заполнение разрывов и рвов, нарушение форм и установленных границ».

«Разрывы» и «рвы» не позволяют нам в обычных усло¬виях видеть все бесконечное энмерное пространство-время вселенной.

«Осветило ли хоть раз ум смертного такое многооб¬разие, сверкнув, как молния соединяет две надувные тучи, соединив два ряда переживаний в воспаленном сознании больного мозга?»

«Два ряда переживаний» – это чувства пространства (зрение) и времени (слух).

Переворот в науке должен увенчаться психологическим переворотом в самом человеке. Вместо разрозненных про¬странства и времени он увидит единое пространство-время. Это приведет к соединению пяти чувств человека: «Пять ликов, их пять, но мало. Отчего не: одно, но велико...»

На смену разрозненным в пространстве и времени пяти чувствам должно прийти единое пространственно-временное видение мира. Поэт сравнивает разрозненные чувства с бес¬порядочными точками в пространстве. Слияние этих точек будет восприятием всего эн-мерного пространства в целом, без дробления его на слуховые и зрительные образы.

«Узор точек, когда ты заполнишь белеющие простран¬ства, когда населишь пустующие пустыри?..

Великое, протяженное, непрерывно изменяющееся мно¬гообразие мира не вмещается в разрозненные силки пяти чувств...

Как треугольник, круг, восьмиугольник суть части еди¬ной плоскости, так и наши слуховые, зрительные, вкусовые, обонятельные ощущения суть части, случайные обмолвки великого, протяженного многообразия».

И «есть независимые переменные, с изменением которых ощущения разных рядов – например: слуховые и зри¬тельные или обонятельные – переходят одно в другое.

Так, есть величины, с изменением которых синий цвет василька (я беру чистое ощущение), непрерывно изменяясь, проходя через неведомые нам, людям, области разрыва» превратится в кукование кукушки или в плач ребенке» станет им».

Хлебников предсказывает, что «единое», протяженное многообразие пространства-времени, ныне воспринимаемое человеком разрозненно, рано или поздно будет восприниматься в целом. Это приведет к слиянию пяти чувств, к новому видению Мира, ради которого должна сегодня работать поэзия.

Эта вера была незыблемой на протяжении всей его жизни. В одном из последних прозаических отрывков не¬задолго до смерти поэт писал:

«Я пишу засохшей веткой вербы, на которой комочки серебряного пуха уселись пушистыми зайчиками, вышед¬шими посмотреть на весну, окружив ее черный сухой прут со всех сторон.

Прошлая статья писалась суровой иглой лесного дико¬браза, уже потерянной...

За это время пронеслась река событий...

Но самое крупное светило на небе событий, взошедшее за это время, это «вера 4-х измерений»...

3.IV.1922».

«Вера 4-х измерений» – это теория относительности Эйнштейна, в которой как бы подтвердилась догадка поэта о существовании единого пространства-времени-

Свое юношеское «Завещание» Хлебников писал в пред¬чувствии великого открытия, которое спустя пять лет было сформулировано на основе теории относительности Аль¬берта Эйнштейна математиком Германом Минковским в 1908 году:

«Взгляды на пространство и время, которые Я хочу изложить перед вами, развивались на основе экспери¬ментальной физики, и в этом их сила. Они радикальны. Отныне пространство само по себе и время само по себе обратились в простые тени, и только какое-то единство их обоих сохранит независимую реальность».

Слова эти ясно перекликаются с «Завещанием» юного студента, еще не известного в литературных кругах. Хлеб¬ников прослушал курс геометрии Лобачевского и, размыш¬ляя о ней, поставил перед собой задачу связать пространство со временем.

Эйнштейн и Минковский пришли к выводу о суще¬ствовании четвертой пространственно-временной коорди¬наты, исходя косвенным образом из тех же идей Лоба¬чевского.

Однако Хлебников шел иными путями, и его понимание пространства и времени было и остается до настоящего времени совершенно феноменальным.

Отрывок «Завещания» дает ясно почувствовать, как преломились в сознании поэта идеи Лобачевского. В от¬личие от Минковского и Эйнштейна он считал, что про¬странство и время соединяются в человеке. Здесь, в сфере живого мыслящего существа, образуется тот узел, где пере¬секаются параллельные прямые. Здесь готовится гигантский скачок не только сквозь бездны космического пространства, но и сквозь бездны времени. Человечество должно «про¬расти» из сферы пространства трех измерений в простран¬ство-время, как листва прорастает из почки, «воюя за объем, веткою ночь проколов».

Как уже говорилось ранее, в трудах академика В. И. Вер¬надского высказана сходная мысль: крупнейший ученый считает, что именно пространство живого вещества обладает неевклидовыми геометрическими свойствами.

Когда-то Ломоносов увидел в гласных звуках образ Пространства. Так, звук «А» указывал направление ввысь:

Открылась безднА звезд полнА;

ЗвездАм числа нет, бездне днА.

Хлебников спустя двести лет продолжал мысли Ломо¬носова о пространственной природе звука, распространив ее не только на гласные, но и на согласные звуки. Воз¬никла «звездная азбука», о которой речь в дальнейшем.

В одной из его записей говорится, что если язык Пуш¬кина можно уподобить «доломерию» Евклида, не следует ли в современном языке искать «доломерие» Лобачевского. «Доломерие» – славянская калька со слева «геометрия»: гео – дол, то есть пространство. Расшифровка этой мысли проста и высоко поэтична. Ев¬клидова геометрия основывается на обычном опыте человечества. «Доломерие» Лобачевского иного рода, оно осно¬вывается на необыденном. Для того чтобы представить его, нужно оторваться от повседневности и очевидности. Таков неожиданный отрыв Хлебникова от привычных зна¬чений звука.

Все поиски в области расширенной поэтической семан¬тики звука шли в одном направлении: придать протяжен¬ному во времени звуку максимальную пространственную изобразительность. Звук у Хлебникова – это и простран¬ственно-зримая модель мироздания, и световая вспышка, и цвет.

Если читать звуковые стихи Хлебникова, пользуясь дан¬ным поэтом ключом к их пониманию, то каждый звук приобретает сияющую цветовую бездонность, перед глазами возникают величественные пространственные структуры, изменяющиеся, превращающиеся друг в друга, творящие из себя зримые очертания неочевидного мира.

Для Хлебникова зримый мир пространства был за¬стывшей музыкой времени. Он чувствовал себя каким-то особо тонким устройством, превращающим в звук очер¬тания пространства и в то же время превращающим не¬зримые звуки в пространственные образы.

Он, действительно, onространствливал время и придавал пространству текучесть времени.

Пусть мглу времен развеют вещие звуки

Мирового языка. Он точно свет. Слушайте

Песни «звездного языка».

Итак, вот видимое звучание «звездной азбуки». Мировое эн-мерное пространство-время, как айсберг, возвышается лишь тремя измерениями пространства над океаном невидимого. Но наступит время, когда рухнет барьер между слухом и зрением, между пространственными и временными чувствами, и весь океан окажется в чело¬веке. В этот миг голубизна василька сольется с кукова¬нием кукушки, а у человека будет не пять, а одно, новое чувство, соответствующее всем бесчисленным измерениям пространства, тогда «узор точек» (чувств) заполнит «пустующие пространства» и в каждом звуке человек увидит и услышит неповторимую модель всей вселен¬ной.

Звук «с» будет точкой, из которой исходит сияние. Звук «з» будет выглядеть как луч, встретивший на пути преграду и преломленный: это «зигзица» – молния, это зеркало, это зрачок, это зрение – все отраженное и пре¬ломленное в какой-то среде. Звук «п» будет разлетающимся объемом – порох, пух, пар; он будет «парить» в простран¬стве, как парашют.

Эти звуковые волны, струясь и переливаясь друг в друга, сделают видимой ту картину мироздания, которая откры¬лась перед незамутненным детским взором человека, впер¬вые дававшего миру звучные имена. Тогда человек был пуст, как звук «ч», как череп, как чаша. В темной чер¬ноте этого звука уже рождается свет «с», уже луч преломля¬ется в зрение, как звук «з».