Текст книги "Золотое время"

Автор книги: Кондратий Урманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

ТРОШКА

Это был мой последний выход – за осенней пролетной птицей. Мне казалось, что несмотря на холода, сковавшие озера, где-то еще могут встретиться запоздавшие, одинокие утки.

Посетив одно, другое озеро, я убедился, что встречу с водоплавающими придется отложить до весны, – и на озерах, и в полях было пусто.

Хотя до вечера времени было еще много, я круто повернул назад и медленно зашагал к станции.

Над притихшими полями низко ползли белесые тучи, походило на то, что они вот-вот опустятся на землю обильным снегом. Холодный ветерок иголками покалывал щеки, но идти было легко, и я по привычке заглядывал в каждое озерко, встречавшееся на пути. Везде одно и то же – шумят под ветром низкорослые почерневшие кустарники да камыши с осокой, и хоть до ночи стой – не услышишь птичьего голоса.

Но вот в одном кочкарном болотце, мне показалось, кто-то шмыгнул между кочками. Я бросился туда и, к своему удивлению, увидел – чирка-трескунка. Мне не стоило большого труда поймать однокрылую птицу; это был самец со всеми признаками его весеннего наряда, правое крыло у него было перебито и болталось на тончайших сухожильях. Ранение произошло давно и, может быть, не на этом озере, и мой пленник настолько отощал, что был легок, как пушинка.

Я не замедлил окрестить его Трошкой: весенней порой его трескучий голос слышно на каждом озерке, где задерживаются утки.

– Ну что, Трофим Иванович, пойдем жить ко мне? Тут и холодно и страшно одному, не правда ли?..

Трошка дрожал всем своим маленьким телом и прятал голову. Я посадил его за пазуху и ускорил шаг.

Ни в пути, ни дома Трошка не протестовал против пленения. Может быть, потому, что был болен и отощал? Первый кусочек хлеба я насильно вложил в его узенький носик, но воду он стал пить сразу.

Утром я исследовал рану. Ни о каком сращивании перебитой кости нечего было и думать. Застаревшая ранка поджила, и болтавшееся крыло только причиняло боль и мешало. Я ножницами отрезал оставшиеся жилки, и оно отпало. Мне показалось, что Трошка веселее зашагал в свой уголок.

Так началась наша совместная жизнь.

Вскоре Трошка привык не только к своему уголку, к посуде с хлебом и водой, но и к своему имени. Работая за столом, я старался не смотреть в его сторону и, выждав, когда он положит голову на спинку и заснет, тихо произносил:

– Трошка, иди кушать…

В первые дни это не оказывало никакого действия, он смотрел на меня и не поднимался с места. Тогда я вставал, подходил к нему и на руке предлагал скушать рыбьи кишочки. Это любимое блюдо угасило в конце концов в нем страх и выработало рефлекс. Теперь стоит только сказать: «Трошка, иди кушать», – как он вскакивает и почти бежит к моим рукам. Тут уж обязательно нужно его угостить любимыми кишочками или мелко нарезанными кусочками свежего рыбьего мяса.

Получив порцию, он сейчас же уходит на свое место и оттуда следит за всеми моими движениями,

Иногда я усаживал его на колени и рассказывал о долгой-долгой зиме, которую нам предстояло пережить, а мама слушала и говорила:

– Ну что ты болтаешь как маленький! Не дано птице понимать человеческую речь.

– Как же не дано, – возражал я, – а кушать-то он идет, когда позову…

– И собака идет, когда ей кричат: на!..

– Так собака давно приучена человеком, а это птица да еще дикая. Разве этого мало?..

Мама смеялась и называла меня ребенком, хотя я давно вышел из этого возраста.

– Учи, учи, может, потом в цирке показывать будешь…

Эта тихая жизнь и для Трошки и для меня скоро кончилась. Мама принесла пестрого маленького котенка. Он еще ходил как-то боком, неумело подпрыгивал и часто падал.

Трошка встретил нового жильца недружелюбно. Он зашипел на него и легонько клюнул в бок. Котенок отскочил, долго смотрел на драчуна, потом воинственно поднял хвост трубой и прошел мимо.

Здесь было явное неравенство сил. Трошка был старше и, конечно, сильнее, но котенок – мы его звали Васькой, – несмотря на свою молодость, имел острые, как иголочки, коготки и большое желание поиграть, чего Трошка не понимал.

Рыбьи кишочки и для котенка были лакомым блюдом, и, предвидя возможные в дальнейшем схватки, я стал потихоньку наказывать Ваську, когда он приближался к Трошкину месту. Вскоре Васька стал знать черту, за которую не следовало переступать, отношения наладились и закрепились.

И вот началась холодная, суровая зима. Как мы переживем ее? Вечером, когда за окном шумела пурга, я усаживал Трошку на колени, гладил по спинке и мечтал вслух: о весне, когда вскроются реки и озера, о наших походах с ним, о встречах с его родичами…

– Ребенок, право слово, ребенок… – говорила мама.

А мне не обидно. Я хочу, чтобы Трошка, после мук и страданий, пережил радость весны, как ее переживаем мы…

ОТПИРОВАЛИ

Поздняя осень…

Когда побуревшие камыши склоняются под ветром, из зарослей показывается низенькая охотничья избушка Ахметжана. Стоит она на берегу большого острова – одинокая, полуразвалившаяся. На запад виден поселок Старая Кочемка, а на восток открывается широкий простор Убинского «моря». Среди многочисленных озер Барабы Убинское выделяется своей величиной, и его глубокое «стекло» никогда не зарастает. С юго-западной стороны, на зыбких островах, огромные камышовые заросли, и среди них немало озер, имеющих свои собственные названия. Имеется и своя речка – Черная, в которой всегда замечается течение.

Озеро Убинское лежит на большом пролетном пути к северным безлюдным просторам Западно-Сибирской низменности. Весною многие отряды птиц оседают на нем. Тут хватает места и гусям, и лебедям, и журавлям, и уткам всех пород, и многочисленным куликам; здесь же, в камышах, находит приют масса певчих птиц. Весной – и днем, и ночью – над озером не смолкает птичий гомон, а сейчас не слышно ни одного голоса, только камыши шумят…

Избушка Ахметжана стоит на большом острове между «морем» и прибрежными озерами. Рядом – неширокая канава (копанец), по которой Ахметжан плавает в Старую Кочемку.

На озере рыбачит несколько рыболовецких артелей, и зимой и летом ходят невода. Ахметжан работает один, у него совсем немного ловушек, но он выполняет государственный план и обеспечивает свой небольшой колхоз рыбой.

Много лет рыбачит Ахметжан: состарилась избушка, состарился и сам хозяин. Узенькая бородка, удлиняющая его сморщенное загорелое лицо, поседела, плечи опустились, и руки кажутся не по росту длинными, но в глазах все еще горит огонек влюбленности в родное «море», в шумные камыши, в свой труд – обновленный и нужный всем людям.

Как-то вечером, сидя возле избушки и наблюдая за вечерним небом, он сказал:

– Обидно, Петрович, силы мало остается… – и, вздохнув, добавил: – Рано родился, только напоследок увидел настоящую жизнь. Жалко… Много лет пронеслось, много сил потратил, а для чего? Жил я… – Ахметжан с трудом подыскал слово, – как трава. Буря меня ломала, как вот эти камыши, солнышко только теперь увидел…

– Ничего, – говорю, – всем родиться в одно время, Ахметжан, нельзя. Радостно сознавать, что простой человек, а не кучка богачей да разбойников, стал хозяином жизни.

Ахметжан будто не слышит моего замечания.

– Прошлый раз председатель колхоза говорит мне: «Пора тебе, Ахметжан, кончать с рыбалкой, не, молодой… Ты много потрудился и имеешь право на отдых. Так, говорит, записано в нашем законе…». Знаю, говорю, что там записано о советском человеке, да только сидеть без дела трудно. Тянет…

Я не мог найти необходимые слова, чтобы рассеять его грустное настроение, они сами должны родиться в его душе…

Вчера он осмотрел свои сети, погрузил рыбу в лодку и поплыл домой…

Я уже неделю живу на этом огромном и богатом озере. Я захватил ту позднюю осеннюю пору, когда птица, как говорит охотник, – «валом валит». Последними к югу шли гоголи и серые утки. Они совершенно не разбирали чучел и сотенными табунами падали к моим облезлым, некрасивым болванкам. А сегодня за весь день я не увидел ни одного порядочного табуна. По-видимому, осенний перелет заканчивался. Прекратилась канонада к северу от избушки – значит, охотники «подались к домам»… Пора, пожалуй, и мне собираться в путь…

…К вечеру Ахметжан не вернулся…

Всю ночь бушевал ветер. Под его напором гудели камыши, и казалось, избушка стоит не на острове между озерами, а среди высоких, по-осеннему оголенных берез. Свирепый ветер ломал высохшие камыши и частенько хлестал ими в стекла единственного окошка. В избушке было холодно, и я долго не мог уснуть. Будто за стенами зима уже праздновала свою победу над теплом и светом. Может быть, к утру весь неоглядный простор камышовых зарослей покроется снегом, а озеро льдом, и я окажусь в плену непреодолимых препятствий. Ахметжан не в силах будет пробиться к избушке на лодке, и я не решусь идти по свежему льду, пока он не окрепнет. Ну, что ж, у меня есть дичь, а в озере – много рыбы. Плохо с топливом, дров осталось очень мало, а камыш сгорает как солома и не дает настоящего тепла.

Охваченный тревогой, я вышел. Нет, снега еще не было, но холодный, пронизывающий ветер не сулил ничего хорошего. Сквозь шум ветра иногда прорывался свист незримых крыльев, и я догадывался, что в эту бурную ночь летели к югу последние стаи. Порою слух улавливал звуки, похожие на человеческие голоса, но я знал, что поблизости не было охотников, а старик Ахметжан не решится плыть в такую погоду да еще ночью.

Я продрог и вернулся в избушку. Собрав всю свою одежду, я завернулся и, хотя на короткое время, уснул.

Наступившее утро было такое же бурное и холодное. На озере, словно лебеди, слетевшиеся со всего севера в эту шумную ночь, гуляли волны-беляки. Их белые гребни дробил ветер, и мелкая пыль, как туман, висела над всем необозримым «морем».

От моего скрада на кромке озера не осталось и следа – ветер разметал все по камышинке, и сейчас не было никакой возможности восстановить его, да, собственно, и не нужно было. Озеро опустело.

В полдень ветер затих, появилось солнце, но небо было зеленое. Солнечные лучи слабо грели, ночью можно было ожидать первый заморозок.

Вернувшийся Ахметжан подтвердил мои догадки.

– Однако, ночью морозко стукнет… Никакой охоты больше не будет. Давай уху варить, да и домой…

Ахметжан собрал все свои снасти – вентери развесил по стенам избушки, а сети бросил в нос лодки.

– Зимой починять надо…

На этот раз рыбы оказалось совсем немного.

– Как сивер загуляет, рыба совсем не идет, – сказал он, передавая мне крупных окуней. – Вари всех – не съедим, тебе на дорогу годятся…

После обеда мы поставили в лодку корзину с рыбой, сложили всю мою добычу и присели у кострища покурить.

Попыхивая цигаркой, Ахметжан показал на небо.

– Вон беркуты к теплу кочуют, от зимы улетают…

Высоко в небе плыли к югу четыре беркута. Они не махали крыльями, а плыли, словно катились под гору. Любуясь их полетом, Ахметжан сказал:

– Отпировали!.. Больше им здесь делать нечего… Поплывем и мы, Петрович, пока нас не прихватил мороз…

Старик провожает взглядом улетающих птиц.

– Смотрю я на них и думаю: придет весна, и снова они вернутся на родину… – и не договаривает.

– Ничего, Ахметжан, и мы еще встретим с тобой весну! Мы еще услышим ее звонкое и веселое шествие!.. Наша весна – всегда впереди!..

Ахметжан молча встал и пошел к лодке.

Когда мы отплыли от избушки, в редких камышах нас встретил первый тонкий ледок.

– Прощай до весны, чудесное озеро!..

ГОРЛИНКА

За жарким летом незаметно подошла тихая, спокойная осень. Кудрявые березы накинули на себя золотистые одежды, а шумливые осины зарделись каждым листом, как в пламени горят; побурели кусты, пожелтели травы, только сосны да ели остались в своем постоянном зеленом наряде.

Ах, как все это было интересно молодой Горлинке! Ведь она только этим летом появилась на свет и еще не видела осени. В синем небе – ни облачка, только яркое, ласковое солнце спокойно плывет в безмерном просторе; воздух прозрачный, не томит жара, и тишина-тишина кругом – каждый звук, каждую песенку птичью и даже шорох слышно.

Пока Горлинка была маленькая, из родного гнезда она ничего не видела. Густая зелень куста закрывала все: и большой лес, и озеро, и широкие поля, раскинувшиеся за ним. Даже солнце заглядывало сюда только маленьким игривым лучом, который она старательно ловила своим тонким носиком и никак не могла поймать.

Горлинка росла одна. Ворона-воровка обидела родителей и утащила одно яичко, и теперь вся забота и любовь отдавались ей одной. Там, в родном гнездышке, она выросла, оделась в нарядные перышки и, когда отросли крылья, взмахнула ими и перелетела на соседнюю ветку. Испытав радость полета, она уже не могла остановиться и, с ветки на ветку перепархивая, вылетела из куста.

Много хлопот доставляла Горлинка родителям в первые дни. Она неустанно летала по лесу, носилась над озером или улетала далеко в поле, и родители должны были следить за ней, чтобы она не попала в какую-нибудь беду.

Но Горлинка не могла долго и спокойно сидеть на одном месте. Она хотела многое видеть и многое знать. Она полюбила лес, в котором родилась, полюбила синее спокойное озеро, постоянное щебетанье птиц, полюбила просторы полей, расстилавшиеся за озером.

Каждое утро она облетала любимые места и всем встречным птицам посылала привет.

– Доброе утро! – ласково отвечали они Горлинке.

Только угрюмые коршуны сидели нахохлившись и злобно смотрели ей вслед, завидуя ее быстрым крыльям.

Родители привыкли к ее утренним прогулкам и перестали беспокоиться. Горлинка всегда быстро возвращалась к любимой березе, на которой они ее поджидали.

Однажды Горлинка решила облететь весь лес, ведь она еще мало видела, и, крадучись от родителей, пустилась в путь. Она летела долго, сначала тихо, а потом все быстрее и быстрее, но лес был огромен, и конца его не было видно. Уже солнце поднялось к полудню, хотелось кушать, а она все летела, любуясь осенними красками леса, тихими речками и зеркальными озерами.

Может быть, Горлинка продолжала бы полет до заката солнца и заночевала бы где-нибудь в незнакомом месте, если бы не голод. Только к вечеру она вернулась на свою березу и, к удивлению, не нашла на ней родителей. Она не знала, сколько тревог доставила им своей длительной прогулкой.

Села Горлинка на самую вершину березы и стала ждать.

«Все равно прилетят…» – думала она.

Сзади нее, в лесу, птицы пели вечерние песни, на озере крякали утки, звонили кулички, на все ложился тихий покой приближающейся ночи.

Горлинка очень хотела кушать. На широком поле, за озером, она часто с родителями собирала вкусные зернышки. «Может быть, они там?» – подумала и полетела.

Она спокойно перелетела озеро, и тут неожиданно, будто с неба, упал на нее сокол Чеглок. Усталая Горлинка не смогла увернуться от когтей хищника. Острая боль пронизала все тело, а правое крыло словно отвалилось. Боясь разбиться о высокую ветлу, стоявшую на пути, Чеглок бросил свою жертву и взмыл кверху.

Ударяясь о сучья и теряя перья, Горлинка смятым комочком упала под дерево. Чеглок сделал несколько кругов над ветлой и, не видя Горлинки, улетел в лес. Горлинка так перепугалась, что долго сидела не двигаясь, потом попробовала расправить крылья и не смогла. Волоча по земле надломленное крыло, она перебралась под большой куст тальника, по веткам поднялась к его вершине и там заночевала.

Куст чем-то напоминал тот, в котором она родилась, и в этом кусте Горлинке суждено было провести много-много дней.

Куст стоял на берегу озера – широкий, развалистый, и по его веткам легко было подниматься без помощи крыльев. Днем Горлинка спускалась на землю, собирала по берегу озера зернышки разных трав, мелкие ракушки и ловила насекомых.

Нет, она совсем не была голодна и быстро стала поправляться.

Горлинка очень тосковала о родителях, но ни разу не видела их из своего куста. Может быть, они ищут ее по всему большому лесу, который она не могла облететь? Теперь она часто, укрывшись где-нибудь под густой веткой на вершине куста, долго смотрела на лес, на любимую березу. Стайками и в одиночку летели птицы вдоль озера, на полдень; летели утки, кулики, шумные стаи скворцов, чибисов; по кустам перепархивали зорянки, горихвостки, мухоловки, овсянки, а высоко в небе плыли длинноногие звонкоголосые журавли. Птицы летели и не возвращались. Горлинка не знала, куда они летят, но было мучительно тоскливо смотреть им вслед. Ах, если бы у нее не болело крылышко!..

Летели птицы, летело время, и как-то ночью ударил первый заморозок. Было так холодно, что Горлинка всю ночь не могла уснуть, а утром увидела – и кусты, и камыши, и травы побелели от мороза.

За первыми заморозками начался листопад. Свирепый ветер раздевал деревья и кусты и охапками бросал на землю отживший лист. Лес посветлел и, казалось, совсем опустел. Только ночами Горлинка слышала переклики уток и гусей да одинокие голоса запоздалых куликов.

Стало трудней добывать корм – опавший лист плотно закрывал землю, и нужно было долго копаться, чтобы отыскать какое-нибудь зернышко. К холоду прибавлялся голод, и она не знала, что делать.

Как-то в полдень сидела Горлинка на нижнем суку уже совсем оголившегося куста и горевала. Вдруг слева что-то зашумело, будто посыпались листья. Горлинка оглянулась и увидела крадущегося к ней злого горностая. Она так перепугалась, что, забыв о больном крыле, взмахнула враз обоими – и они без особых усилий перенесли ее на вершину куста, а потом на высокую ветлу.

Только здесь, высоко над землей и вне опасности, Горлинка поняла, что случилось. Крылышко поджило, и она снова будет летать, как прежде.

Она слетала в поле, где когда-то кормилась с родителями, но там никого не нашла. Горлинка перелетела в лес и ночь провела у родного гнезда, где не была так много дней. Устраиваясь на ночь, она долго и зорко осматривалась кругом, – злые хищники были не только в воздухе, но и на земле.

В поисках родителей Горлинка облетела весь большой лес, много дней и холодных ночей провела она в незнакомых местах, но родителей не нашла. Вернулась Горлинка к своей любимой березе, что росла над озером, и видит: стоит береза голая, ни одного листочка на ее тонких гибких ветках. И осины сбросили багряный лист. Только сосны да ели стоят зеленые.

Холодно и тоскливо Горлинке. Днем еще солнышко пригревает, а ночью мерзнут розовые лапки и нежный носик нужно прятать в нагрудных перьях.

Увидела Горлинка Сороку-стрекотуху; сидит она на вершине сухой березы, хвостом вертит во все стороны и: тыр-тыр-тыр… скрыги, скрыги… – песню свою немудрую поет.

«Отчего ей весело?» – удивилась Горлинка, подлетела и спросила:

– А куда девались все птицы, что летом жили в лесу?..

– Они на юг улетели, в теплые страны… – помахивая длинным сизым хвостом, ответила Сорока.

– А где эти теплые страны?

– Не знаю… Я там не была… – взмахнула еще раз нарядным хвостом Сорока и улетела.

Увидела Горлинка на опушке леса Рябчика. Сидит он на высоком кусту рябины и красные ягодки клюет.

– У тебя ножки не мерзнут? – спросила Горлинка.

– Нет, я привык к морозу… – ответил Рябчик. – Вот скоро зима придет, снега много-много навалит, от мороза деревья трещать будут – ух, как!.. – а мне не холодно: я сплю в снегу, зароюсь и сплю – хорошо там, тепле…

– А что кушать будешь? – недоумевает Горлинка.

– Пока снег мелкий, я собираю ягодки, а после – березовые сережки кушаю и молодую хвою…

Страшно Горлинке. Она не переживет того, о чем рассказывает Рябчик, Что будет кушать она? Где укрываться от холода? У Рябчика ножки опушенные, а у нее голенькие и сейчас уже мерзнут…

– А в теплые страны ты не хочешь лететь? Говорят, там так же тепло, как у нас летом…

– Нет, – отвечал Рябчик, – мне и здесь хорошо…

Полетела Горлинка на свою любимую березу. С ее вершины далеко видно, может, еще не все птицы улетели в теплые страны. Теперь у нее крылышко совсем поджило, и она не отстала бы от других. Сидит Горлинка, смотрит по сторонам и горюет, а высоко над лесом Ворона летит, во все горло кричит, словно радуется:

– Ско-р-ро! Ско-р-ро-о!..

А что скоро – не знает Горлинка.

Прилетел на березу старый тетерев Черныш. Ноги у него мохнатые, брови красные, вся шея в изумрудных блестках, черный хвост лирой, а на крыльях белые пятнышки.

– Ка-а-кая хо-ро-шая по-год-ка-а… – говорит он, будто не видя Горлинки.

– Погодка-то хорошая, – отозвалась Горлинка, – но холодно, у меня ножки мерзнут…

– А ты слышала, Ворона кричала: скоро зима будет… Она у нас всезнайка…

– Что же со мной будет? – застонала Горлинка.

– А ты лети в теплые страны, а то зима придет – замерзнешь, – посоветовал Черныш.

– Да куда лететь? Я ведь ни разу еще не была в теплых странах…

– Я тоже не был. Не знаю, где они, но, кажется, не близко… А мне зима не страшна, я здесь живу постоянно, привык. Летом все поля обойду, а зимой больше в лесу живу, сплю в снегу, а кушаю березовые сережки… – Он сорвал одну и проглотил.

Горлинка тоже сорвала сережку, горьковатой показалась, выплюнула.

– Поищи в лесу, – посоветовал Черныш, – может, еще кто полетит в теплые страны, а я не собираюсь…

Долго летела Горлинка по лесу, никого не встретила. Стала искать место потеплее, чтобы переночевать, и видит: сидит на высокой сосне угрюмый большой Глухарь и вниз смотрит на песчаную горку. Села с ним рядом Горлинка и спрашивает:

– Ты о чем задумался, дедушка Глухарь? Может, отстал от своих и теперь не знаешь, как долететь в теплые страны?

– Я никуда не собираюсь лететь, – разглаживая пестрые перышки на крыле и тряся маленькой бородкой, ответил Глухарь. – Гальку вот выбирал в песке и чуть лисе в лапы не попал… Такая хитрая, рыжая плутовка! Подкралась совсем близко, да спасибо Сорока предупредила, я на дерево поднялся…

– А зачем тебе нужна галька?

– Без гальки я жить не могу. Летом зеленую травку можно пощипать, ягодки поклевать, а зимой я только иголки сосновые кушаю, они сочные, но грубые, и галечки помогают мне перетирать их…

– Так зачем тебе зимовать здесь? И холодно и голодно. Полетим со мной в теплые страны. Я одна дороги не знаю, а вдвоем как-нибудь найдем… – говорит Горлинка.

– Нет, я большие перелеты делать не могу… тяжело… – ответил Глухарь и, повернувшись, стал щипать зеленые иголки.

Посидела Горлинка возле Глухаря и снова полетела по лесу искать место для ночевки.

На старой березе увидела она Дятла-работягу. Прицепился лапками к дереву и крепким носом постукивает.

– Что ты делаешь? – спросила Горлинка.

– Червяков ищу. Они сейчас сонные и вкусные…

– А зимой что будешь кушать?

– Семечки из сосновых шишек добывать буду, а под корой, на старых деревьях, всегда можно найти мерзлых червяков и разных букашек…

– А спишь где?

– Я на зиму дупло себе делаю – большое, просторное. Наношу туда мягкой травки, перышками устелю, да и сплю. Холодновато бывает, но я рано встаю и за работой никогда не замерзаю. Конечно, если сидеть, ничего не делать – можно и замерзнуть.

Нет, Дятел-работяга не поможет ее горю. Он привык к холоду и никуда не собирается лететь.

Уже темнело в лесу, когда Горлинка, простившись с Дятлом, спустилась в чащу прибрежных кустов и устроилась на ночь. Здесь, под прикрытием больших деревьев, было тихо и, как казалось Горлинке, тепло. Но эту ночь она провела в большой тревоге и почти не спала.

С вечера лохматые тяжелые тучи затянули небо, и с наступлением темноты стал накрапывать дождь. От падающих капель зашумели деревья, зашумели опавшие листья, и Горлинка все время настороженно прислушивалась: не крадется ли к ней злой хищник? Дождик был неровный, и шум то нарастал, то затихал. А к утру все в лесу побелело – выпал первый снег.

Для Горлинки это было незнакомо, и красиво, и страшно. Спинка и крылышки ее намокли, и как только в лесу стало светло, она встряхнулась и полетела в поле. Здесь также все было неузнаваемо. Жнивье, среди которого легко было отыскивать зернышки, покрылось толстым слоем пушистого снега. Как из-под снега добывать себе корм, Горлинка не знала, и, может быть, улетела бы в лес голодная, если бы ее не научили Серые Куропатки. Увидела она их возле кучи соломы и спрашивает:

– Вы что делаете?

– Зернышки собираем, – ответила старая Куропатка, – теперь приходится снег разгребать, чтобы найти зернышко… Покопайся с нами, если кушать хочешь…

Горлинка прошла по их следам, склевала несколько зернышек и сказала:

– А почему вы не летите в теплые страны? Говорят, там тепло и снега совсем не бывает…

– Мы постоянно здесь живем, – ответила Серая Куропатка, – привыкли и к снегу, и к морозу…

Покормилась возле них Горлинка и в лес полетела. По пути, у болота, она увидела на кустах тальника стайку Белых Куропаток, присела рядом и спросила: не хотят ли они лететь в теплые страны?

– А зачем нам туда лететь? Мы уже оделись в зимний наряд, нам зима не страшна… – ответил Куропат.

Ничего больше не добилась Горлинка от Белых Куропаток и направилась в лес. Кто знает, может быть, еще найдутся ей спутники в дальнюю дорогу…

Видит Горлинка, табунок Чечеток взметнулся с прибрежного куста и рассыпался по большой раскидистой березе.

– Вы куда это собрались лететь? Не в теплые ли страны?

– Что-что-что? – зачёкали Чечетки. – В какие теплые страны? Нам и здесь не плохо живется… – Качаются на тонких ветках и своими крохотными носиками выбирают из березовых сережек мелкие семечки. Болтают между собой, а Горлинку совсем не замечают.

Прилетел нарядный Щегол. Сел рядом с Горлинкой и запел звонко и заливисто.

– Отчего тебе весело? – спрашивает его Горлинка.

– Я не люблю молчать, – живо отозвался Щегол. – Это только хитрые Совы молча летают, чтобы легче было на нас нападать…

– Говорят, скоро зима придет, сегодня вон снег выпал, холодно… Какое тут веселье?..

– А что мне зима, что мне холод и мороз? В морозные дни моя песня еще дальше слышна…

– А в теплые страны ты не думаешь лететь?

– Нет… – коротко ответил Щегол и, услышав песни своих друзей, снялся и исчез в лесу.

На побуревшем кусту тальника увидела Горлинка красногрудого Снегиря. Прыгает по веткам и посвистывает, поворачивая голову во все стороны.

Присела Горлинка с ним рядом и спрашивает:

– Твои друзья, должно быть, в теплые края улетели, полетим догонять их…

Снегирь посмотрел на нее удивленно:

– В какие теплые края?

– Ну, где так же тепло, как у нас было летом…

– Мне и здесь хорошо… – ответил неразговорчивый Снегирь и полетел.

В глубине леса Горлинка встретила неумолчно трещавшую Кедровку. На приглашение лететь вместе в теплые страны Кедровка спросила:

– А там кедровые орешки есть?

– Я не знаю, – ответила Горлинка, – я там еще не была… – и рассказала, какое несчастье пережила она: отстала от родителей и теперь не знает, как лететь в теплые страны.

– Так куда же ты меня зовешь? Сама еще ни разу не бывала, а меня зовешь!.. Может, там и кедровых орешков нет совсем…

На трескучий разговор Кедровки прилетела пестрая, с нарядным хохолком на лбу, Сойка.

– Я слышала про теплые страны, – сказала она, – только это очень далеко…

– Но ведь у тебя лапки голенькие, как и у меня, – сказала Горлинка, – холодно. Говорят, скоро зима придет, замерзнуть можно… Полетим вместе…

Нет, ни Кедровка, ни Сойка лететь не хотели в неизвестные и далекие теплые страны.

Расстроенная Горлинка долго летала еще по лесу, но, кроме Желны, никого больше не встретила. Черный дятел, по прозванию Желна, долго керкал, сочувствовал несчастной Горлинке, но лететь не согласился.

Нет, видно, никто не собирается лететь в теплые страны.

Перелетела Горлинка на свою любимую березу, села на ветку и тоскливо заворковала. Услышала ее грустную песню синичка Зинька, подлетела и спрашивает:

– Тинь-тинь? Ты о чем кручинишься, о чем убиваешься?

 
– Как же мне не тужить,
Как не убиваться?
Как мне зиму прожить
И тепла дождаться?..
 

 
Улетели птицы в теплые края,
Тихо стало в поле, и в лесу – покой.
Солнце ходит низко – замерзаю я, —
Что ж со мною будет лютою зимой?..
 

Все рассказала Горлинка синичке Зиньке о своем несчастье и добавила:

– Я бы одна полетела, да не знаю, куда лететь…

Выслушала синичка Зинька жалобу Горлинки и говорит:

– Конечно, это не близко, но у тебя крылья хорошие, долетишь. Может быть, кого в пути догонишь, вместе лететь веселее. Утром ты лети правее солнышка, а вечером – левее, так и долетишь до теплых стран.

Послушала Горлинка синичку Зиньку, подумала и пустилась в путь. Утром она летела правее солнышка, как советовала синичка, в полдень – прямо на него, а вечером – левее.

Зима гналась-гналась за ней, да так и не догнала.

А ранней весной, в кругу друзей, Горлинка свободно нашла путь к себе на родину, в наши необъятные просторы.