Текст книги "Тим"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 1

В это утро, в пятницу, строитель Гарри Маркхэм прибыл на работу со своей бригадой точно в семь. Гарри и его бригадир, Джим Ирвин, сидели в кабине пикапа, а остальные – в открытом кузове, устроившись, кому как удалось. Дом, где они работали, находился на побережье к северу от Сиднея в пригороде Артармон, как раз за опустевшим карьером, в котором прежде добывалась глина для кирпичей. Работа была небольшой, даже для такого мелкого подрядчика, как Гарри. Надо было покрыть штукатуркой бунгало из красного кирпича и сделать пристройку к веранде. Гарри любил такого рода небольшие работы, которые заполняли промежутки между более крупными контрактами.

Если судить по этому пятничному утру, конец недели обещал быть жарким. Рабочие вывалились из пикапа и бросились в тенистую боковую аллею и, нимало не смущаясь, сбрасывали с себя одежду, чтобы переодеться для работы. Они как раз сгрудились у заднего угла дома, когда старушенция в выцветшем розовом халате прошаркала по двору, осторожно неся в обеих руках расписанный цветами фарфоровый ночной горшок. Голова ее представляла собой сплошную массу металлических бигуди тоже, как и халат, ветхозаветного образца. Никаких новомодных штучек миссис Эмили Паркер не признавала – благодарю покорно.

Двор полого спускался к глубокому глиняному каньону, который когда-то снабжал Сидней кирпичами, а сейчас служил для старушенции местом, куда она каждое утро опорожняла свой горшок. Эмили Паркер твердо держалась привычек своих деревенских предков и считала должным по ночам пользоваться только «ночной вазой». Когда ее содержимое янтарной аркой пролилось на дно ямы, она повернулась и недовольно посмотрела на полуголых мужчин.

– Добрый день, миссис Паркер? – крикнул Гарри. – Надо бы сегодня кончить работу, я полагаю.

– Самое время, вы, сборище ленивцев, – рявкнула старушенция и без всякого смущения зашаркала вверх по двору. – И чего только мне не приходится терпеть из-за вас. Мисс Хортон вчера вечером жаловалась, что ее герань, которая получила приз на выставке цветов, оказалась вся покрыта цементной пылью, а какой-то недотепа швырнул кирпич ей через забор, раздавил ее адиантум – венерин волос, и тот вчера завял.

– Если мисс Хортон – это та старая дева с постным лицом, которая живет рядом, то бьюсь об заклад, ее венерин волос завял не вчера, а давным-давно, – пробормотал Мик Девин Биллу Несмиту. – Без употребления, – прибавил он.

Все еще громко жалуясь, старушенция исчезла со своим горшком в доме. Несколько секунд спустя строители услышали, как она моет его в туалете, спускает воду и вешает на день на крюк над вполне современным унитазом.

– Боже мой, клянусь, вся трава в этой яме позеленела, – сказал Гарри ухмыляющимся рабочим.

– Странно, черт побери, что она там еще не устроила наводнения, – хихикнул Билл.

– Ну, если вы меня спросите, то я скажу, что у нее не все дома, – сказал Мик. – В наше время, когда в доме два настоящих гальюна, ей нужна эта штука…

– Какая штука? – отозвался Тим Мелвил.

– А та, куда попадаешь ногой, если вскакиваешь ночью второпях, – объяснил Гарри. Он посмотрел на часы. – Машина с бетоном сейчас подъедет. Тим, иди-ка на улицу и подожди ее. Сними с пикапа тачку и начинай подвозить бетон, как только этот гад покажется, о'кей?

Тим Мелвил улыбнулся, кивнул и потрусил к воротам.

Мик Девин, следя за ним и все еще размышляя о странностях старушенции, рассмеялся:

– Эй, я кое-что придумал! Послушайте, ребята, на перекуре поддержите меня, и кое-чему научим Тима.

Глава 2

Мэри Хортон закрутила свои длинные волосы в обычный пучок на затылке, воткнула в него еще две шпильки и взглянула на свое отражение в зеркале. Она смотрела без радости, без печали и без особого интереса. Если бы она рассматривала себя повнимательнее, то увидела бы маленькую, довольно плотную женщину средних лет с белыми, бесцветными волосами, стянутыми назад и открывавшими квадратное, но с правильными чертами лицо. Она не пользовалась косметикой, считая это пустой тратой времени и денег. Глаза у нее были темно-карие, взгляд быстрый, внимательный, настороженный, что соответствовало жестким чертам лица. Одежду Мэри Хортон ее коллеги давно воспринимали как что-то вроде армейской формы или монашеского облачения: белая, жесткая, застегнутая на все пуговицы кофточка, строгого покроя серый легкий костюм, юбка всегда ниже колен и достаточно широкая, чтобы не задиралась, когда Мэри садилась. На ногах достаточно плотные, туго сидящие чулки и черные на шнурках туфли с толстыми каблуками.

Туфли были начищены до блеска, на белой кофточке ни пятнышка, ни морщинки на полотняном костюме. Безупречная одежда и собранность – это было у Мэри Хортон чем-то вроде идеи фикс. Ее молоденькая помощница утверждала, что Мэри перед тем, как войти в туалет, снимает, чтобы не помять, свой костюм и вешает на плечики.

Мэри Хортон, убедившись при взгляде в зеркало, что все соответствует ее неизменным стандартам, сдвинула черную соломенную шляпку к верхнему краю пучка волос и одним движением проткнула ее длинной шляпной булавкой, затем натянула черные перчатки и пододвинула к краю стола свою огромную сумку. Она открыла ее и методично проверила содержимое: ключи, деньги, носовой платок, пачечка бумажных салфеток, перо и блокнот, записная книжка, удостоверение личности и кредитные карточки, водительские права, право на пользование стоянкой, французские булавки, просто булавки, коробочка с иголками и нитками, ножницы, пилка для ногтей, запасные пуговицы, отвертка, плоскогубцы, кусачки, электрический фонарик, стальной сантиметр с отметками и для дюймов, коробка с патронами 38-го калибра и полицейский револьвер.

Она была первоклассным стрелком. Брать деньги из банка входило в ее обязанности как сотрудника компании «Констэбл Стил энд Майнинг» с тех пор, как ее пуля пробила руку вора, когда он убегал, пытаясь унести всю зарплату компании. Во всем Сиднее не было ни одного преступника, который бы решился иметь дело с мисс Хортон. В тот раз она отдала чемоданчик с деньгами так спокойно и без всякого протеста, что вор почел себя в полной безопасности. Но когда он повернулся, чтобы убежать, она открыла сумку, вытащила пистолет, подняла его, прицелилась и выстрелила. Сержант Гопкинс, ответственный за полигон полиции города, утверждал, что ее реакция быстрее, чем у самого Сэмми Дэвиса младшего.

Оставшись совсем одна на белом свете, когда ей было четырнадцать лет, она поселилась в комнате общежития Христианской Ассоциации с пятью другими девушками и работала клерком у Дэвида Джонса, пока не закончила вечерние секретарские курсы. В пятнадцать лет она начала работать машинисткой в компании и была такой бедной, что имела только одну юбку и кофточку, которые непрерывно стирала, а ее простые чулки, казалось, состояли из одной штопки. Через пять лет ее квалификация, спокойное достойное поведение и замечательный ум позволили ей занять пост личного секретаря Арчибальда Джонсона, управляющего компанией. Однако в течение первых десяти лет работы в фирме она продолжала жить в общежитии, штопала чулки и откладывала гораздо больше, чем тратила.

Когда ей исполнилось двадцать пять, она обратилась к Арчи Джонсону за советом, как ей лучше вложить свои сбережения, и к тридцати годам ее капитал во много, много раз превышал первоначальные сбережения. И вот в возрасте сорока трех лет она владела домом в Артармоне, тихом пригороде, где жили люди среднего класса, водила весьма консервативный, но очень дорогой «бритиш бентли», где салон был обтянут настоящей кожей и отделан настоящим ореховым деревом, владела участком побережья в двадцать акров, коттеджем к северу от Сиднея и заказывала свои костюмы у того же портного, который шил для жены генерал-губернатора Австралии.

Она была вполне довольна собой и своей жизнью, могла иногда позволить себе ту или иную роскошь. Но и дома, и на работе Мэри старалась быть всегда одна, и друзьями ее были пять тысяч томов книг, которые обрамляли стены ее кабинета, да еще несколько сотен дорогих пластинок с записями музыки Баха, Брамса, Бетховена и Генделя. Она любила возиться в саду, убирать в доме, не смотрела телевизор и не ходила в кино. У нее никогда не было мужчин, и она не стремилась к этому.

Когда Мэри Хортон вышла на переднее крыльцо, она постояла там некоторое время, прищурив глаза от яркого солнца и оглядывая садик перед домом. Траву давно пора было стричь. И где этот чертов мужик, которому она платила за то, чтобы он стриг траву раз в две недели по четвергам? Его не было уже месяц, и гладкая поверхность зеленого ковра начала выглядеть неопрятно. «Вот досада», – подумала она.

В воздухе стояло странное гудение, что-то среднее между звуком и ощущением. Слабое «буум, буум, бум», казалось, проникало до костей, и жителю Сиднея было ясно, что сегодня будет очень жаркий день. Два цветущих эвкалипта по обе стороны ворот поникли своими синими серповидными листьями, как бы протестуя против пульсирующего зноя, а японские жуки щелкали и суетились среди массы желтых цветов на кустах кассии. Двойной ряд великолепных красных олеандров обрамлял выложенную камнем дорожку, ведущую от двери к гаражу. Мэри Хортон, поджав губы, направилась по ней.

Ей предстояла схватка, борьба, которую она вела каждое утро и каждый вечер в течение всего лета. Когда она подошла к первому красивому, усыпанному цветами кусту, он начал вопить и визжать так громко, что у нее зазвенело в ушах и закружилась голова. Бросив сумку и сняв перчатки, Мэри Хортон шагнула к лежащему аккуратными зелеными кольцами шлангу, включила кран на полную мощность и направила струю на олеандры. Постепенно, по мере того, как пропитывались водой кусты, шум стихал, пока не остался единственный басовитый звук «бриик», исходящий из куста, ближайшего к дому. Мэри погрозила ему кулаком.

– Я до тебя доберусь, старый поганец! – сказала она сквозь зубы.

– Бри-и-и-и-ик, – насмешливо ответила цикада-хормейстер.

Опять натянуты перчатки, поднята сумка, и в тишине и спокойствии Мэри направляется к гаражу.

С подъездной дорожки отлично был виден развал, который творился вокруг прелестного домика из красного кирпича ее соседки миссис Эмили Паркер, Когда Мэри поднимала дверцу гаража, она бросила неодобрительный взгляд на этот хаос, потом посмотрела на тротуар.

А тротуары на Волтон Стрит были сделаны великолепно. Они представляли собой узкую цементную дорожку, вдоль которой до самой обочины тянулась широкая полоса идеально подстриженного газона. На расстоянии тридцати футов друг от друга с каждой стороны улицы росли огромные олеандры. Одно дерево цвело белыми цветами, за ним шло розовое, потом красное, потом опять розовое и затем последовательность цветов повторялась. Улица была гордостью ее жителей и обычно получала приз на ежегодном смотре, проводимом газетой «Геральд».

Большущая машина-бетономешалка стояла рядом с олеандром напротив участка Эмили Паркер. Барабан медленно вращался, и из желоба выливался липкий серый цемент. Им были залиты ветки дерева, тяжелые капли падали с окаменевшей листвы. Струйки раствора текли по цементной дорожке, покрывая траву и собираясь лужицами в углублениях. Возмущение охватило Мэри, она поджала губы так, что ее рот превратился в одну белую линию. «Какое помрачение напало на Эмили Паркер, что она захотела покрыть кирпичные стены этой отвратительной кашей?! Вкусы людские необъяснимы, вернее, отсутствие их», – думала Мэри.

На солнце с непокрытой головой стоял молодой человек, равнодушно взирая на осквернение Волтон Стрит. А на расстоянии двадцати шагов, совершенно остолбеневшая, стояла и смотрела на него Мэри Хортон.

Живи он две с половиной тысячи лет назад, величайшие греческие скульпторы лепили бы с него изваяния бога Апполона. Он, изваянный в гладком белоснежном мраморе, обрел бы бессмертие, и его каменные глаза смотрели бы безучастно поверх восторженных лиц поколений и поколений людей.

Но он стоял здесь, среди бетонной грязи, на Волтон Стрит. Он, очевидно, был из бригады строителей, так как на нем были надеты форменные шорты цвета хаки, спущенные до самых бедер и подвернутые снизу настолько, что была видна нижняя часть ягодиц. Кроме шортов и пары толстых шерстяных носок, завернутых на тяжелые рабочие ботинки, на нем не было ничего – ни рубашки, ни куртки, ни кепки.

Он стоял к ней вполоборота, и блестел на солнце, словно отлитый из золота. А ноги у него были такой красивой формы, что она подумала, что он бегун на длинные дистанции. И весь он был удлиненным, тонким и изящным. Когда он резко повернулся к ней, она увидела сначала широкие плечи, а затем узкие изящные бедра.

А лицо! Лицо было безупречно. Нос короткий и прямой, высокие слегка выдающиеся скулы, нежно очерченный рот. В уголке рта с левой стороны была тонкая морщинка и она придавала его лицу печальное выражение, выражение потерянного, невинного ребенка. Волосы, брови и ресницы были цвета спелой ржи под ярким солнцем, а глаза ярко синие, как васильки.

Когда он заметил, что она следит за ним, он радостно ей улыбнулся, и эта улыбка заставила ее задохнуться. Мэри Хортон с трудом ловила воздух. Никогда за всю ее жизнь с ней такого не случалось, она была очарована такой невероятной красотой. Мэри пришла в ужас и, чтобы спастись, бросилась к машине и укрылась там.

Всю дорогу в коммерческий центр северного Сиднея, где находилось сорокаэтажное здание офиса компании «Констэбл Стил энд Майнинг», его образ стоял у нее перед глазами. Как Мэри ни старалась сосредоточить внимание на транспорте и заботах предстоящего рабочего дня, она не могла изгнать его из своей памяти. Если бы в нем было что-то женственное, если бы лицо его было просто хорошенькое или наоборот в нем проступало бы что-то грубое, она забыла бы его легко: самодисциплина помогала ей забывать все, что она приказывала себе забыть. Но он был безупречно красив! Затем она вспомнила: Эмили Паркер обещала, что строители сегодня закончат работу. Она продолжала упорно вести машину, но все вокруг, наполненное зноем дня, казалось, померкло.

Глава 3

Когда Мэри Хортон ушла, а садовый шланг перестал испускать из себя воду, цикада-хормейстер на своем олеандровом кусте издал глубокий, пронзительный звук: «брииик!». И немедленно с куста чуть подальше ему ответила примадонна-сопрано. Один за другим в хор вступили теноры, контральто, баритоны, другие сопрано, пока обжигающее солнце не наполнило их сверкающие зеленые тельца такой энергией, что пытаться разговаривать на расстоянии нескольких шагов от кустов было невозможно. Оглушающий хор расширялся, поднимаясь над верхушками кассий, и звук его долетал до цветущих эвкалиптов, через забор к олеандрам, стоящим вдоль тротуаров Волтон Стрит и до рядов Камфорных лавров позади домов Мэри Хортон и Эмили Паркер.

Строители работали и замечали хор цикад только, когда им приходилось что-то крикнуть друг другу, подходя к большой куче цемента. Его то и дело подвозил Тим Мелвил, а они, захватив полный мастерок, бросали цемент – хлоп! – о кирпичные стены бунгало старушенции. Пристройка уже была закончена, осталась наружная штукатурка. Голые спины в замедленном ритме наклонялись и выпрямлялись, строители методично двигались вдоль дома и вокруг него, солнечные лучи прожаривали до костей, пот высыхал, не успевал собраться в капли на их шелковистой коричневой коже. Билл Несмит бросал сырой бетон на кирпичи, Мик Девин разглаживал комки, превращая их в полосу крупно-зернистой зеленоватой штукатурки, а за ним Джим Ирвин скользил вдоль лесов и легкими полукруглыми движениями мастерка создавал рисунок на ее поверхности. Гарри Маркхэм взглянул на часы и закричал Тиму:

– Эй, парень, зайди в дом и спроси старушенцию, не поставит ли она чайник, а?

Тим поставил тачку в боковом проходе, взял пятилитровый жестяной чайник и коробку с припасами в охапку и стукнул в заднюю дверь, вызывая хозяйку.

Миссис Паркер появилась минуту спустя. За сеткой от мух, на темном фоне она казалась тенью.

– А, это ты, милок, – сказала она, открывая дверь. – Заходи, заходи! Ты, наверное, хочешь, чтобы я вскипятила чайник для этих оглоедов? – продолжала она, закуривая и с удовольствием рассматривая его, а он стоял, моргая и ничего не видя в сумраке после солнца.

– Да, пожалуйста, миссис Паркер – улыбаясь, сказал вежливо Тим.

– Ладно, полагаю выбора-то у меня нет, если хочу чтобы до выходных закончили работу. Посиди, милок, пока закипит чайник.

Двигалась по кухне она небрежно, темные с сильной проседью волосы были уложены старомодными волнами, ситцевое домашнее платье с яркими малиновыми и желтыми цветами обтягивало фигуру без корсета.

– Хочешь печеньица, милок? – спросила она, протягивая ему коробку. – Есть обливное, шоколадное, возьми.

– Да, спасибо, миссис Паркер, – улыбнулся Тим, засунул руку в коробку и, пошарив там, вытащил липкое шоколадное печенье.

Он молча сидел на стуле, пока старушенция, взяв у него коробку с припасами, всыпала заварку в чайник. Когда закипел котел, она влила в огромный чайник кипяток, наполовину заполнив его, и опять поставила котел на огонь. Тим расставил на кухонном столе эмалированные кружки, бутылку молока и большую сахарницу.

– На, дружок, вытри-ка руки полотенцем, будь добр, – попросила старушенция, когда увидела, что Тим оставил шоколадное пятно на краешке стола.

Она подошла к двери на задний двор, высунула голову и завопила: «Перекур!». Тим налил себе в кружку черного, как уголь, чая без молока и затем стал сыпать в нее сахар, пока жидкость не полилась через край. Старушенция опять заквохтала: – Боже, куда тебе столько? – Она улыбнулась ему снисходительно. – От этих хапуг я бы не потерпела такого. Ну, а от тебя уж ладно. Ты ведь иначе не можешь, да, милок?

Тим ласково улыбнулся ей, взял кружку и понес ее на улицу, а остальные мужчины стали заходить на кухню.

Они ели позади дома, как раз там, где начинался только что возведенный флигель. Это было тенистое место, в стороне от мусорных бачков, и мух там было немного. Каждый соорудил себе из кирпичей местечко, чтобы присесть и поесть. Лавры, которые разделяли задние дворы мисс Хортон и миссис Паркер, окружали их густой тенью, и здесь было приятно отдохнуть после работы на палящем солнце. Каждый сидел с кружкой чая в одной руке и пакетом с едой в другой, протянув ноги и отмахиваясь от мух.

Поскольку они начинали работу в семь и заканчивали в три часа, этот утренний перерыв бывал в девять, за ним в одиннадцать тридцать следовал ланч. Традиционно этот девяти часовой перерыв назывался «перекур» и продолжался около получаса. Они занимались тяжелой физической работой и аппетит у них был прекрасный, однако это никак не сказывалось на их довольно худых, мускулистых телах. День каждого мужчины начинался где-то в половине шестого с завтрака, состоящего из овсяной каши, отбивных или сосисок с яичницей из двух-трех яиц, нескольких чашек чая и ломтиков тоста. Во время «перекура» они поглощали приготовленные дома бутерброды и куски кекса, а на ланч было то же самое, только в двойном размере. Днем перерывов не было. В три часа они уходили, спрятав рабочие шорты в коричневые сумки, напоминающие медицинский саквояж. Направляясь в паб, они вновь были одеты в рубашки с открытым воротом и тонкие хлопчатобумажные брюки.

Каждый день, неизбежно, все они шли в паб. В этом гудящем, похожем на отхожее место помещении они могли расслабиться, закинув ногу на ограждение в баре, держа в руке большущую, наполненную до краев кружку пива, болтая с товарищами по работе и приятелями и слегка флиртуя с грубоватыми барменшами. Возвращение домой переносило их совсем в другой мир, где мелочные семейные заботы окружали их плотным кольцом.

В это утро, когда они уселись на перекур, в их настроении чувствовалось какое-то напряженное ожидание. Мик Девин и его дружок Билл Несмит сидели рядом, прислонившись спинами к забору. Кружки стояли у их ног, а на коленях лежала еда. Гарри Маркхэм и Джим Ирвин расположились напротив, а Тим Мелвил занял место ближе всего к кухонной двери дома старушенции, чтобы, если попросят сбегать и принести или унести, что кому понадобится. Как младший в бригаде он был у всех на посылках.

В документах его должность называлась «строительный чернорабочий», и в этой должности он проработал у Гарри десять из своих двадцати пяти лет, так и не получив повышения.

– Эй, Тим, с чем это у тебя сэндвичи сегодня? – спросил Мик, подмигивая остальным.

– Как всегда, Мик, с джемом, – ответил Тим, протягивая ему неровно отрезанный ломоть с толстым слоем янтарного джема, стекающего по краям.

– И какой это джем? – настаивал Мик, осматривая свой сэндвич неодобрительно.

– Да абрикосовый, я думаю.

– Хочешь махнемся? У меня сосиски.

Лицо Тима вспыхнуло от удовольствия:

– Сосиски? О, я люблю сэндвичи с сосисками. Я согласен!

Обмен был произведен. Мик запустил зубы в сэндвич с абрикосовым джемом, а Тим, не замечая ухмыляющихся вокруг лиц, в несколько укусов расправился с сэндвичем с сосиской. Он приготовился доесть последний кусок, когда Мик, трясясь от сдавленного смеха, схватил его за запястье.

Голубые глаза вопросительно и беспомощно по-детски взглянули на Мика, в них показался страх.

– В чем дело, Мик? – спросил он.

– Этой чертовой сосиски и не видно было, приятель. Или ты так быстро проглотил, что и не заметил?

Крохотная морщинка с левой стороны опять появилась, когда Тим закрыл рот и посмотрел на Мика, предчувствуя неладное.

– Все в порядке, Мик, – сказал он медленно. – Вкус был немного странный, но все в порядке.

Мик покатился со смеху и за ним все остальные начали корчиться от смеха, слезы текли по щекам, руки хлопали по бедрам, рты хватали воздух.

– Ой, Тим, ну ты даешь! Гарри думает, что ты стоишь шестьдесят центов на доллар. А я говорил – не больше, чем десять и вижу, что был прав. Больше десяти центов на доллар за тебя не дать.

– В чем дело, – спросил Тим, ничего не понимая. – Что я сделал? Я знаю, что на целый доллар я не потяну, честно, Мик!

– Если в твоем сэндвиче была не сосиска, Тим, так что же там было? – со смехом спросил Мик.

– Ну, не знаю. – Тим сдвинул от напряжения свои золотистые брови. – Не знаю. Вкус какой-то другой.

– Ну так рассмотри хорошенько остатний кусочек!

Красивые руки Тима начали неловко возиться с кусочком сэндвича.

– Понюхай! – приказал Мик, оглядываясь и вытирая слезы тыльной стороной ладони.

Тим поднес кусочек к носу, ноздри его вздрагивали, затем опять положил хлеб и сидел в полном недоумении.

– Я не знаю, что это, – сказал он трогательно.

– Это экскремент, дурная ты голова! – ответил Мик с отвращением. – Ну ты и дурак! До сих пор не знаешь что это, хоть и понюхал?

– Экскремент? – повторил Тим, уставившись на Мика. – Что значит «экскремент», Мик?

Все повалились от нового приступа смеха, а Тим сидел и держал в пальцах остатки сэндвича, терпеливо ожидая, когда кончат смеяться и ответят ему.

– Экскремент, Тим мой мальчик, это большой жирный кусок говна! – провыл Мик.

Тим задрожал, глотнул, в ужасе отбросил хлеб и сжавшись сидел, ломая руки. Все быстро отодвинулись в сторону, думая, что его вырвет, но его не вырвало. Он просто сидел и смотрел на них, пораженный горем.

Это случилось опять. Он опять насмешил всех, сделав что-то глупое, но он не знал, что это и почему это смешно. Его отец говорил ему, что он должен быть всегда начеку. Он не был начеку, он просто с удовольствием ел сосиску, которая была вовсе не сосиской. Они говорят «кусок говна», но откуда ему знать, какого вкуса говно, если он никогда не ел его раньше? И что тут смешного? Он не понимал. Он так хотел понять, смеяться со всеми и понимать.

Его большие синие глаза наполнились слезами, лицо исказилось от горя и он начал громко, как ребенок, рыдать, ломая руки и стараясь отодвинуться от них подальше.

– Черт бы вас побрал, грязные скоты! – заорала старушенция, выскакивая из двери, как гарпия, желтые и малиновые цветы платья мелькали вокруг нее. Она подошла к Тиму, взяла его за руки, потянула, чтобы он встал, и с яростью посмотрела на присмиревших мужчин.

– Пойдем, милок, пойдем со мной, я дам тебе что-то вкусное, чтобы отбить эту мерзость, – успокаивала она его, похлопывая по рукам и поглаживая по голове.

– А что касается вас всех, – прошипела она с такой злостью, что Мик отпрянул, – я надеюсь, что вы провалитесь в яму, задницей вперед на толстую железную пику! Вас всех стоит выпороть кнутом за это. А ты, Гарри Маркхэм, присмотри, чтобы работа была закончена сегодня же! И чтоб я больше вас никогда не видела!

Квохча, она повела Тима в дом.

Мик пожал плечами:

– Чертовы бабы! Ни одной никогда не встречал с чувством юмора. Ну пошли, надо сегодня заканчивать, надоело до смерти.

Миссис Паркер провела Тима в кухню и усадила там.

– Бедный ты глупыш, – сказала она, подходя к холодильнику. – Не знаю, чего эти чертовы мужики находят забавного в том, чтобы дразнить дурачков и собак. Послушай-ка, гогочут, как лошади, смешно им! Я бы испекла им шоколадный торт и посыпала говном, раз это им так смешно. Ты, бедняжка, тебя даже не вырвало, а эти блевали бы целый час, велики герои!

Она обернулась к нему и смягчилась, так как он все еще плакал, крупные слезы текли по щекам, он икал и шмыгал носом.

– Ой, перестань, пожалуйста! – сказала она, вытаскивая бумажную салфетку из коробки. – Ну-ка, высморкайся, дурачок!

Он послушался, а затем терпеливо сносил, пока она вытирала ему лицо.

– Боже, какая жалость! – пробормотала она, глядя на его лицо.

Затем она бросила салфетку в мусорный бачок и пожала плечами:

– Да, так вот устроена жизнь, я полагаю.

Нельзя иметь все, даже самым богатым и лучшим из нас, да, милок? – Своей жилистой старой рукой она потрепала его по щеке. – Ну, милый, что ты больше любишь: мороженое с шоколадным сиропом или большой кусок джемового кекса с банановым кремом?

Он перестал всхлипывать и засиял улыбкой:

– О, джемовый кекс, миссис Паркер! Я люблю джемовый кекс, а больше всего банановый крем!

Пока он засовывал в рот кекс большой ложкой, она сидела против него и ворчала, что он ест слишком быстро, и говорила, чтоб он помнил о хороших манерах.

– Жуй с закрытым ртом, милок. Противно смотреть, когда кто ест с открытым ртом. Посмотри, как вымазался. И убери локти со стола, будь хорошим мальчиком.