Текст книги "Непристойная страсть"
Автор книги: Колин Маккалоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 8
Сестра Лэнгтри вышла из кабинета и направилась по коридору к палате, не чувствуя, что равновесие в отделении «Икс», уже слегка нарушенное, продолжает сдвигаться все дальше.
Из-за ширм, отгораживающих кровать Майкла, доносились негромкие голоса. Она проскользнула между двумя ширмами и очутилась возле стола. На скамейке около ее кресла сидел Нейл, рядом с ним Мэтт. Бенедикт и Наггет примостились на скамейке напротив. Она тихонько заняла свое обычное место во главе стола и окинула взглядом всех четверых.
– А где Майкл? – спросила она, и почувствовала, как в груди зашевелился страх – Господи, как глупо, неужели она уже не в состоянии правильно оценивать положение вещей? Как она могла подумать, что ему не угрожает опасность душевной болезни! Война пока еще не закончилась, и отделение «Икс» по-прежнему здравствует. Обычно сестра Лэнгтри никогда не оставляла новичков так долго предоставленными самим себе в их первые часы пребывания в отделении. Что за несчастье преследует Майкла? Сначала она, заговорившись, оставила на столе его документы, а теперь – пожалуйста – даже не сумела уберечь его самого…
Она должно быть сильно побледнела, да и голос, судя по всему, тоже выдал ее беспокойство, потому что все четверо с любопытством посмотрели на нее. Если бы это было не так, слепой Мэтт ничего бы не заметил.
– Майкл в столовой готовит чай, – сказал Нейл, доставая портсигар и предлагая всем четверым закурить. Она знала, что он не допустит неосторожности и не предложит ей сигарету вне пределов ее кабинета.
– Похоже, наш новичок стремится приносить пользу, – продолжал он, поднося зажигалку всем по очереди. – Вот собрал грязную посуду после обеда и помог дневальному помыть ее. Л теперь готовит чай.
У нее пересохло во рту, но она побоялась усилить впечатление странности всей сцены и не рискнула облизнуть губы.
– Куда делся Льюс? – проговорила она. Мэтт беззвучно рассмеялся:
– Мартовский кот отправился по своим кошачьим делам.
– Надеюсь, он до утра не вернется, – высказался Бенедикт, скривив губы.
– Надеюсь, что вернется, иначе ему не миновать неприятностей, – отозвалась сестра Лэнгтри и осмелилась наконец сглотнуть комок, стоявший в горле. Появился Майкл с большим старым чайником, знававшим лучшие времена – он был весь во вмятинах и ржавых пятнах в тех местах, где облупилась эмаль. Он поставил чайник на стол перед сестрой Лэнгтри и снова ушел. Вернулся он, держа в руках доску, заменявшую им поднос. На доске стояли шесть облупленных эмалированных кружек, единственная погнутая чайная ложка, старая консервная банка из-под сухого молока, в которой они держали сахар и другая, такого же вида – со сгущенным молоком. Еще на доске была красивая чашка с блюдцем эйнслейского фарфора, позолоченная, с ручной росписью, и витая серебряная ложечка.
Ее позабавило, что Майкл занял место рядом с ней, напротив Нейла, как будто ему и в голову не могло прийти, что, возможно, место оставлено для Льюса. Вот и отлично! Поделом Льюсу, пусть не думает, что ему попалась легкая добыча. Хотя с какой стати Майклу бояться Льюса? Чем Льюс может устрашить его? С ним все в порядке, у него нет беспочвенных страхов, и он не страдает искаженным восприятием действительности, как это свойственно большинству больных, поступающих в отделение «Икс». Так что Льюс покажется ему смешным, а вовсе не опасным. «Что само по себе означает, – думала она, – что, если считать Майкла за образец нормального человека, как я склонна это делать, то в таком случае и я тоже слегка со сдвигом, потому что Льюс не дает мне покою. И так было с самого начала, как только я пришла в себя после того потрясения. Он оказался в своем роде моральным уродом, психопат. Я боюсь его, потому что ему удалось провести меня, ведь я чуть было не влюбилась. Мне тогда показалось, что он нормален, и я с радостью поверила в это. А теперь мне кажется, что Майкл нормален, и я точно так же готова этому верить. Неужели мое первое впечатление опять неверно?»
– Я так понимаю, кружки для нас, а чашка и блюдце ваши, сестра, – сказал Майкл, вопросительно посмотрев на нее.
Она улыбнулась.
– Да, они в самом деле принадлежат мне, – подтвердила она. – Мне подарили их на день рождения.
– А когда у вас день рождения? – тут же спросил он.
– В ноябре.
– Так вы следующий будете уже праздновать дома. А сколько вам исполнится?
Нейл угрожающе напрягся. Мэтт тоже, Наггет в страхе затрепетал, а Бенедикт интереса не выказывал. Сестра Лэнгтри настолько не ожидала такого вопроса, что даже не успела возмутиться, но прежде чем она ответила, в разговор вмешался Нейл.
– Не твое дело, сколько ей лет! – отрезал он. Майкл заморгал.
– По-моему, это ей решать, приятель. Она ведь не настолько старая, чтобы делать из своего возраста государственную тайну.
– «Она» – это кошки на мамаша, – перебил Мэтт, – а для тебя это сестра Лэнгтри.
Голос его дрожал от возмущения.
– Сколько лет вам исполнится в ноябре, сестра Лэнгтри? – спросил Майкл, хотя и без вызова, но с явным намерением не обращать внимания на их чрезмерную обидчивость.
– Мне будет тридцать один, – легко ответила она.
– И вы не замужем? И не вдова?
– Нет. Я старая дева.
Он рассмеялся, отрицательно качая головой.
– Нет, этого не может быть. Вы не похожи на старую деву.
Напряженность возрастала, их бесило его нахальство и то, что она так спокойно это ему позволяет.
– У меня в кабинете спрятаны вкусняшки, – неторопливо сообщила она. – Никто не хочет принести их сюда?
Майкл с готовностью вызвался сходить.
– Скажите, где они лежат, и я с удовольствием сбегаю.
– Посмотрите на полке за книгами. Там стоит банка из-под глюкозы, на крышке написано «печенье». Вам с молоком?
– Нет, спасибо, просто два кусочка сахара. После его ухода за столом воцарилась гробовая тишина. Сестра Лэнгтри с безмятежным видом разливала чай, остальные с такой яростью дымили сигаретами, как будто это был лучший способ выпустить пары.
Вернулся Майкл с печеньем и, не садясь на место, принялся обходить стол, протягивая банку каждому из присутствующих. Выяснилось, что все берут по четыре, так что, когда дошла очередь до Мэтта, Майкл сам вынул из банки четыре штуки и подложил их под ладони неподвижно сложенных на столе рук, а потом пододвинул поближе кружку с чаем, чтобы слепой мог ощутить ее тепло. Проделав все это, он присел на скамейку, опять-таки рядом с сестрой Лэнгтри, улыбаясь ей с нескрываемым удовольствием и уверенностью, которые она нашла очень трогательными и совсем не такими, как у Льюса.
Остальные четверо по-прежнему молчали с отрешенным видом, но при этом зорко наблюдали за происходящим, хотя в первый момент она не заметила этого – она улыбалась Майклу, поглощенная мыслями о том, какой он симпатичный и как приятно, что в нем совершенно нет всех этих страхов и сомнений, которыми они без конца сами себя мучают. Невозможно было представить, чтобы он как-нибудь использовал ее в своих собственных глубоко скрытых целях – так, как это делали другие.
Наггет вдруг издал громкий стон и схватился за живот, с отвращением отталкивая кружку с чаем.
– О Господи, меня опять скрючило! – заныл он. – Ой-ой-ой, сестренка, мой дивертикул разыгрался! Кишечная непроходимость обеспечена!
– Нам больше останется, – неприязненно бросил Нейл и, забрав у Наггет а чай, вылил его себе в кружку, а затем выхватил у него печенье и проворно, как будто сдавая карты, разложил перед остальными.
– Но, сестренка, меня на самом деле скрючивает! – жалостно захныкал Наггет.
– Если бы ты не валялся целыми днями на кровати, уткнувшись в свои справочники, так давно бы уже выздоровел, – осуждающе заметил Бенедикт. – Это вредно.
Он обвел глазами стол и поморщился, словно увидел кого-то, крайне ему неприятного, чье присутствие невыносимо для него.
– Здесь и воздух вреден для здоровья, – добавил он, поднялся и побрел на веранду.
Наггет опять принялся стонать, на этот раз вдвое громче прежнего.
– Бедняга Наггет! – принялась утешать его сестра Лэнгтри. – Послушайте-ка, а почему бы вам не отправиться ко мне в кабинет и не подождать меня там немножко? Я постараюсь прийти как можно скорее. А вы, если хотите, можете пока посчитать пульс и дыхание, хорошо?
Он с готовностью встал, держась за живот с таким видом, как будто из него вот-вот вывалятся внутренности, и, победно сияя, посмотрел на остальных.
– Поняли? Сестренка знает! Она понимает, что я не прикидываюсь. Это мой язвенный колит опять разыгрался, точно вам говорю, – закончил он и поспешил к двери.
– Я надеюсь, это не очень серьезно, – с беспокойством сказал Майкл. – У него больной вид.
– Ха! – хмыкнул Нейл.
– С ним все в порядке, – совершенно невозмутимо ответила сестра Лэнгтри.
– Это душа у него больная, – неожиданно вмешался Мэтт. – Скучает, глупыш, по своей мамочке. Он здесь потому, что нигде в другом месте с ним не считаются, а мы считаемся только ради нашей сестренки. Если бы у них была хоть капля ума, они еще два года назад отправили бы его домой. Вместо этого он тут, и у него болит то спина, то голова, то кишки, то сердце. Просто гниет, как и все мы здесь.
– Гнить хорошо, – угрюмо заявил Нейл.
«Буря надвигается, – думала сестра Лэнгтри, переводя взгляд с одного лица на другое, – и они, как ветры и тучи на одной высоте. На мгновение вдруг все затихло, но через секунду все кипит в вихрях и водоворотах. В чем же дело на этот раз? Замечание по поводу того, что они гниют здесь, виновато?»
– Что ж, зато у нас есть сестра Лэнгтри, а значит, все совсем неплохо, – бодрым тоном высказался Майкл.
У Нейла вырвался смешок; может быть, буря все-таки пройдет мимо.
– Браво! – воскликнул он. – В нашем кругу появился галантный кавалер. Ваш ход, сестренка. Отразите-ка комплимент.
– Зачем же? Не так уж много я получаю комплиментов.
Это был неожиданный выпад, но Нейл откинулся назад с видом полнейшей расслабленности и успокоения.
– Какая ужасная ложь! – нежно сказал он. – Мы ежедневно и еженощно засыпаем вас комплиментами, и вы это знаете. А в наказание за вранье вы нам скажете, почему вы-то соглашаетесь гнить в отделении «Икс» вместе с нами. Натворили что-нибудь, а?
– Вообще-то говоря, вы правы. Я совершила страшный грех, привыкнув к отделению «Икс» и даже полюбив его. Если бы не это, можете мне поверить, ничто не заставило бы меня остаться.
Мэтт резко поднялся на ноги, как будто пребывание за столом сделалось для него совершенно невыносимым, и уверенно, словно зрячий шагнул к ее креслу. Остановившись рядом с ней, он легонько положил руку ей на плечо.
– Я устал, сестренка, так что спокойной ночи. Вот смешно, сегодня у меня как раз такое ощущение, как будто я проснусь завтра и снова смогу видеть.
Майкл попытался подняться, чтобы помочь Мэтту пройти между ширмами, но Нейл протянул руку через стол, чтобы удержать его.
– Он знает дорогу, парень. Не надо.
– Еще чаю, Майкл? – спросила сестра Лэнгтри.
Он кивнул и уже собирался что-то сказать, когда ширмы снова клацкнули: на скамейку рядом с Нейлом скользнул Льюс, как раз на то место, где секунду назад сидел Мэтт.
– Блеск! Я как раз поспел к чаю.
– Вот черт принес, – вздохнул Нейл.
– Самолично, – согласился Льюс. Он закинул руки за голову и, немного отклонившись назад, оглядел всех троих сквозь полуопущенные веки.
– Ну и теплая же компания подобралась! Я вижу, мелочь отвалилась сама собой, осталась только тяжелая артиллерия. Десяти еще нет, сестренка, так что нечего смотреть на часы. Вам жаль, что я не опоздал?
– Нисколько, – спокойно ответила сестра Лэнгтри. – Я знала, что вы будете вовремя, и по правде говоря, я не помню, чтобы вы когда-нибудь задерживались хоть на минуту без разрешения или допускали какие-либо другие нарушения правил.
– Ну хоть, по крайней мере, не говорите об этом таким печальным тоном. А не то я подумаю, что для вас самым большим удовольствием будет доложить обо мне полковнику Чинстрэпу.
– Никакого удовольствия мне это не доставит, Льюс, и в этом ваша беда, мой друг. Вы черт знает сколько усилий прилагаете, чтобы заставить людей думать о вас самое худшее, так что попросту принуждаете их к этому, только лишь для того, чтобы вы остались довольны и оставили всех в покое.
Льюс вздохнул и, положив локти на стол, подпер руками подбородок. Золотисто-рыжие волосы, густые, вьющиеся и чуть-чуть слишком длинные, чтобы соответствовать установленной стрижке «короткий-затылок-и-короткие-виски», падали прямо па лоб. «До чего же красив, – думала сестра Лэнгтри, передергиваясь от отвращения при этой мысли, – до совершенства красив. Пожалуй, он даже чересчур совершенен, иначе краска бросалась бы в глаза». Она подозревала, что он подчеркивает брови и красит ресницы, или же выщипывает брови, и пользуется специальной тушью, удлиняющей полоски у ресниц. И делает он это не из-за противоестественных половых наклонностей, а просто потому что до крайности тщеславен. Глаза его блестели золотым блеском, очень большие, они были широко расставлены под слишком темными, чтобы это было естественно, дугами бровей. Тонкий прямой нос напоминал лезвие ножа, ноздри горделиво раздувались. Скулы были похожи на высокие строительные опоры, под которыми прогибались вовнутрь щеки. Губы слишком крепко сжаты, чтобы их можно было назвать крупными, но не тонкие, с исключительно красивым изгибом, какой можно увидеть лишь на статуях.
«Ничего удивительного, что я чуть в обморок не упала, когда первый раз увидела его… Теперь-то ни его лицо, ни прекрасный рост, ни великолепное тело не впечатляют меня. Другое дело Нейл, или, в конце концов, Майкл. А в Льюсе есть что-то нехорошее, где-то внутри, не слабость и не порок. Все в нем, сама его сущность изначально и потому неисправимо ложна».
Сестра Лэнгтри слегка повернула голову и посмотрела на Нейла. По сравнению с другими, за исключением Льюса, он красив. Черты лица у него такие же правильные, хотя в красочности оно, конечно, уступает. Пожалуй, глубокие морщины портят его больше, чем большинство других красивых мужчин, но появись такие же у Льюса, он из красавца превратился бы просто в животное. На его лице морщины, должно быть, выявят пороки: развращенность вместо жизненного опыта, злобность вместо страдания. К тому же Льюс с возрастом растолстеет, чего никогда не случится с Нейлом. Особенно ей нравились его глаза – ярко-синие, с довольно густыми ресницами. И такие красивые брови… Их приятно гладить кончиками пальца, еще и еще… просто ради удовольствия…
А вот Майкл совсем другой. Он напоминает древнего римлянина в своем лучшем варианте. Не столько красивый, сколько своеобразный, в нем есть сила и нет склонности к потаканию своим слабостям. Он напоминает римских императоров. И еще в нем есть какая-то скрытая неповторимость, в которой явственно читается мысль: да, я давно уже беспокоюсь о других так же, как о себе; я прошел сквозь чистилище и остался цел, я по-прежнему хозяин самому себе. «Да, – решила она, – Майкл ужасно мне нравится».
Льюс наблюдал за ней, и она это почувствовала и посмотрела на него: выражение ее лица изменилось, теперь оно было очень спокойным и отчужденным. Она нанесла ему поражение и знала об этом… А Льюс никогда не узнает, почему его чары не подействовали на нее, и она не собиралась просвещать его на этот счет. И не узнает о том впечатлении, которое он на нее произвел, равно как и о причинах, его разрушивших.
Сегодня он не такой настороженный, вероятно, по каким-то своим причинам хочет казаться ранимым, чего в нем никогда не было.
– Я сегодня познакомился с одной девчонкой. Она оказалась из моего города, – объявил Льюс, не отрывая подбородка от ладоней. – Ничего себе расстояньице – от Вуп-Вупа до Базы! И она меня помнит. Ну да какая разница. Я-то ее совсем не помню. Сильно изменилась. – Руки его упали вниз, он заговорил высоким задыхающимся девичьим голоском. Впечатление было настолько сильным, что сестра Лэнгтри как будто увидела себя физически присутствующей при разговоре.
– Говорит, моя мать стирала на ее мать, а я, говорит, должен был носить корзины с бельем. Ее отец, говорит, был управляющим банка, – Льюс снова переменил интонацию и заговорил своим собственным голосом, но крайне высокомерно, не скрывая изощренного издевательства. – А я ответил: вот уж кто приобрел кучу друзей во времена Депрессии. Со всех сторон, поди, собрал заложенное имущество, это я ей говорю. Ну, у моей-то матери отбирать было нечего, так что мне без разницы, говорю. А она мне в ответ: какой ты жестокий, и смотрит так, как будто вот-вот заплачет. Нисколько, отвечаю, я всего лишь сказал правду. А она говорит: на меня-то не держи зла. И черные глазищи уставила на меня, все в слезах. А я и не держу, отвечаю я, как я могу: такая хорошенькая девушка и все такое.
Он усмехнулся зло и быстро, как будто полоснул бритвой.
– Вообще-то у меня есть кое-что для нее, должен признаться.
Сестра Лэнгтри приняла такое же положение: поставила локти на стол и подперла ладонями подбородок, с интересом наблюдая, как он кривляется и меняет позы.
– Как много горечи, Льюс, – мягко сказала она. – Должно быть, это очень обидно, когда приходится носить корзины с бельем банковского управляющего.
Льюс пожал плечами, безуспешно пытаясь сделать вид, будто ему, как всегда, на все наплевать.
– А-а! Все на свете обидно, разве нет?
Глаза его широко раскрылись и яростно сверкнули.
– А вообще-то носить белье банковскому управляющему или врачу, учителю, попу, зубному – все это ерунда по сравнению с тем, каково тебе, когда нет ботинок, чтобы пойти в школу. Она ходила в ту же школу, что и я – когда она сказала, кто она такая, я ее вспомнил. И еще я вспомнил ее туфельки, черные лакированные, с ремешками и черными шелковыми бантиками. Мои сестры куда красивее, чем все девчонки, красивее, чем она, но у них совсем не было туфель.
– А вам не приходило в голову, Льюс, что эти, в туфлях, завидовали вашей свободе? – осторожно спросила сестра Лэнгтри, пытаясь как-то помочь ему увидеть свое детство в более ярких тонах, – Я помню, всегда завидовала, когда ходила в местную школу, пока не подросла и меня не отправили в закрытый пансион. У меня были туфельки, немного похожие на те, что носила дочка этого управляющего, но я каждый день встречала замечательно беззаботных мальчишек, шлепающих босиком прямо по репейнику, и хоть бы они глазом моргнули. Ох, как же мне хотелось выбросить туфли куда-нибудь подальше!
– Репейники! – подхватил Льюс, улыбаясь. – Ну как же я забыл про них, даже странно. Там, в Вуп-Вупе растут репейники с колючками длиной в полдюйма. Я мог вытащить их из ноги и ничего даже не почувствовать, – он выпрямился и с ожесточением посмотрел на нее. – Но зимой, моя дорогая высокообразованная, сытая, обутая и одетая сестра Лэнгтри, зимой у меня кожа на ступнях и голенях трескалась! – последнее слово прозвучало, как выстрел. – И ноги кровото-о-очили… – звуки, как капли, сочились из его горла. – …от холода. Холод, сестра Лэнгтри! Вам когда-нибудь было холодно?
– Да, было.
Она чувствовала себя подавленной, но где-то внутри шевелилось возмущение против такой резкой отповеди.
– Да, мне было холодно в пустыне. И я голодала и умирала от жажды. А в джунглях – от жары. И болела – болела так, что мое тело не принимало ни пищу, ни воду. Но я выполняла свой долг. Я не комнатная собачка! И не безразлична к вашим детским страданиям. А если я неправильно выразилась, прошу меня извинить. Но мои слова были сказаны с одним-единственным смыслом!
– Вы жалеете меня, а я не хочу вашей жалости! – с мучительной ненавистью крикнул Льюс.
– Вы ее не получите. При чем здесь жалость? С какой стати мне вас жалеть, скажите мне ради Бога? Неважно, откуда вы вышли, с чего начали. Важно только, куда вы придете.
Но печальное настроение уже покинуло его, а вместе с ним ушла и откровенность, и перед ней снова сидел прежний Льюс, непринужденный, сверкающий холодным блеском.
– Ну, как бы там ни было, к тому моменту, как меня заграбастали в армию, у меня уже были самые лучшие ботинки, какие существуют на свете. Это уже в Сиднее, когда я стал актером. Лоренс Оливье мне и в подметки не годился!
– А какое у вас было имя, Льюс?
– Люшес Шеррингхэм, – он со вкусом произнес имя, делая ударение на каждом слоге. – Но для балаганов длинновато, это я уже потом понял. Тогда я переделал его на Люшес Ингхэм. Люшес – хорошо подходит для сцепы, да и для радио неплохо. Но когда я попаду в Голливуд, я придумаю что-нибудь позадиристее, например, Рэтт или Тони. А если мой образ окажется больше похожим на Колмэна, чем на Флинна, тогда и просто Джон сгодится.
– А почему не Льюс? В нем тоже есть что-то задиристое.
– Не идет с Ингхэмом, – уверенно заявил он. – Если оставаться Льюсом, тогда надо забыть Ингхэма. Но это идея. Льюс? Льюс Диаволо! Девки в обморок попадают.
– А Даггетт не подойдет?
– Даггетт?! Да разве это имя? Дерьмо собачье! – Лицо его судорожно передернулось, как будто какая-то полузабытая боль снова кольнула его. – Ох, сестренка, как же я был хорош тогда! Слишком молод, конечно. Но у меня не хватило времени, чтобы как следует врезаться в память – понадобился Родине и Королю. А когда я вернусь, будет уже поздно. Годы не те… Какая-нибудь льстивая сволочь, у которой, понимаете ли, давление слишком высокое или папа слишком богатый, и он может откупиться от армии, купается в моей – моей! – славе. Разве это справедливо?!
– Если у вас все получалось и вы талантливы, возраст не имеет значения, – сказала она. – Вы добьетесь своего. Кто-нибудь заметит ваш талант. А почему вы не попытались устроиться в одно из концертных подразделений, когда их формировали?
Он посмотрел на нее с видом глубокого отвращения.
– Я серьезный актер, а не престарелый эстрадный шут! Эти господа, которые набирали людей для концертных подразделений, сами как будто персонажи из водевиля; им нужны были только фокусники и таперы. А молодых людей просим не обращаться.
– Все равно, Льюс, у вас получится. Я знаю. Если человек так сильно чего-то хочет, как хотите вы стать актером, он всего добьется.
До слуха сестры Лэнгтри внезапно донеслись отдаленные стоны, и она заставила себя разорвать колдовскую паутину, сплетающуюся вокруг нее, и преодолела незаметно подкрадывающееся чувство любви.
Наггет затеял жуткую возню, и шум где-то неподалеку от ее кабинета, скорее всего, разбудит Мэтта.
– Сестренка, меня так скрючивает! – подвывал голос.
Она поднялась, глядя на Льюса с искренним сожалением.
– Льюс, мне страшно жаль. Правда. Но если я сейчас не пойду к нему, вам всем сегодня ночью придется за это заплатить.
Она дошла уже почти до дверей, когда Льюс произнес:
– Это неважно. Меня-то ведь не скрючивает!
Лицо его снова передернулось, горечь от несбывшихся в очередной раз надежд заливала его. Капризное чадо заскулило в поисках мамочки, и эти жалкие звуки украли у него чудесные мгновения самоутверждения и признания. А мамочка, как все мамочки на свете, отправилась нянчить того, кто требовал, чтобы его понянчили. Льюс взглянул на чай, уже почти остывший, так что на нем образовалась противная толстая молочная пенка. Он с отвращением поднял кружку и очень медленно, нарочитым жестом перевернул ее вверх дном.
Чай залил весь стол. Нейл вскочил на ноги, стараясь, чтобы льющаяся жидкость не попала ему на брюки. Льюс остался на месте, совершенно безучастный к судьбе своей одежды, и смотрел, как липкая жидкость подтекла к краю стола и полилась на пол.
– А ну вытирай, ты, невоспитанный ублюдок! – процедил Нейл сквозь зубы.
Льюс со смехом поднял глаза.
– Попробуй заставь! – с едкой четкостью произнес Льюс, придавая своим словам оскорбительный оттенок.
Нейл затрясся, но заставил себя выпрямиться и стоял, скривив губы. Лицо его побелело.
– Если бы я не был выше вас по званию, сержант, я бы не стал лишать себя величайшего удовольствия заставить вас носом вытереть все это.
Он повернулся на каблуках и нащупал проход между ширмами, скорее случайно, чем преднамеренно, не спотыкаясь, но как ослепленный.
– Сейчас тебе! – крикнул Льюс вдогонку пронзительным издевательским тоном. – Давай-давай, капитан, беги бегом, спрячься за своими чинами. Кишка тонка!
Мускулы на его руках расслабились, стали вялыми. Он медленно обернулся к столу и увидел, что Майкл возится с тряпкой, вытирая лужу. Льюс уставился на него в немом изумлении.
– Ну ты и глупый кукушонок! – проговорил он. Майкл не ответил. Он взял промокшую тряпку и кружку, положил их поверх всей посуды на самодельный поднос, без труда поднял его и понес в столовую. Льюс остался сидеть за столом один, свет и жар в его глазах угасали, и он изо всех сил молча и упорно сдерживал слезы.
