Текст книги "Горькая радость"

Автор книги: Колин Маккалоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Когда Эдда на следующий день навестила Грейс, ее реакция была такой же. Эдду прикомандировали к операционной, которая была не слишком загружена, и, созвонившись с Грейс, она решила ее проведать. Недавно родившая сестра жаждала общения. И что за судьба у нее такая – беременеть всякий раз, когда Бер снимает штаны?

Та часть Эдды, которая любила Грейс, была счастлива убедиться, что скоропалительный брак Грейс оказался вполне удачным: они с Бером были прекрасной парой, преданно любили друг друга, тосковали в разлуке и обожали своих сыновей, Брайана и Джона. Брайан родился 2 апреля 1928 года, а Джон на год и два месяца позже – 1 мая 1929 года. Хотя они не были близнецами, разница в возрасте была незначительной, что давало надежду на их близость в будущем. И действительно, Брайан, светловолосый малыш, который рано начал ходить и говорить, был очень привязан к своему брату, двухмесячному крохе, такому же белобрысому и скороспелому. Правда, кое-кто пророчествовал, что погодки будут всю жизнь недолюбливать друг друга, но таковы уж люди.

Патронажную сестру Полину Дункан сменил настоящий дракон в юбке – сестра Моника Хард, которая патронировала местных инвалидов и молодых матерей. Приехавшая из Сиднея медсестра усердно разъезжала по всей округе и была тем пугалом, в котором так нуждалась Грейс. Сестра Хард наводила на нее такой ужас, что она моментально убирала за малышом Джоном, не доводя ситуацию с пеленками до критического уровня, как частенько случалось во времена младенчества Брайана. Усилия медсестры увенчались блистательным успехом: в девять месяцев ребенок уже ходил на горшок. Грейс с лихорадочным рвением добивалась этой победы, насмерть перепуганная визитами безжалостной мегеры с ее ядовитым языком, по силе воздействия сравнимым с кнутом, вымоченным в кислоте.

– Беру опять повышают зарплату, – сообщила Грейс, когда они с Эддой пили чай, намазывая на булочки джем и взбитые сливки. – Честно говоря, мне здорово повезло! Мальчишки у меня сто очков дадут любому ребенку, я живу в прекрасном доме, у меня отличный непьющий муж – а ведь это такая редкость! Вот только деньги на хозяйство утекают, как пивная моча.

Эдда рассеянно кивнула – она уже привыкла к этим вульгарным выражениям. Но вот перед племянниками она просто таяла, тайно надеясь, что хоть один из них унаследует ее здравый смысл и сможет разбавить весь этот сироп. Пока все в порядке, Грейс с Бером парят в небесах, но что они будут делать, случись какая-нибудь катастрофа? Эдда признавала, что та часть ее натуры, которая недолюбливала Грейс, была бы не прочь, если бы у них с Бером случилась какая-нибудь временная неприятность. Нет, «недолюбливала» не то слово. Она любила Грейс, но с некоторыми оговорками, которые усугублялись всякий раз, когда она в очередной раз убеждалась, как не приспособлена к жизни и глупа ее сестра. И как этот дурак Бер балует ее.

Взять хотя бы рождение детей! Бер как-то разоткровенничался, сказав, что у них с Грейс получается ребенок всякий раз, когда они занимаются этим.

– Поэтому я решил завязать, пока мы не сможем позволить себе еще одного и, главное, пока Грейс как следует не отдохнет. Значит, нам придется воздерживаться, пока малыш Джон не подрастет. Когда ему стукнет два, мы снова займемся этим.

– А ты обсуждал этот вопрос с Грейс?

– Она одобряет. Грейс меня любит, и это ей тоже нравится, но несколько минут удовольствия кончаются двумя годами мороки, а Грейс не очень-то уважает беспорядок.

– Беспорядок по большей мере создает она сама! Но вы вольны поступать как вам угодно.

Эдда больше не возвращалась к этому предмету, но если эта парочка и вправду завязала, хаоса в их жизни не стало меньше.

– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – спросила Эдда Брайана, сидевшего у нее на коленях.

– Машинистом, – серьезно ответил малыш, жуя булочку с джемом. – На большом паровозе.

Эдда расхохоталась:

– Меня это не слишком удивляет.

– Когда Бер бывает дома, мы берем их с собой в депо. А как у вас дела с Джеком? – поинтересовалась Грейс, отводя взгляд.

– У нас?

Эдда сделала вид, что не понимает, о чем идет речь.

– Но вы же встречаетесь уже несколько лет. А ты, похоже, не делаешь никаких шагов.

– Я не собираюсь, как ты выражаешься, «делать шаги». Я не хочу замуж и детей тоже не хочу.

– Но ты должна! – сердито сказала Грейс. – Разве ты не понимаешь, что осложняешь мне жизнь?

Глаза Эдды, всегда чуть странноватые, иногда таили в себе угрозу, как, например, сейчас, когда она впилась взглядом в сестру.

– Каким же образом я осложняю тебе жизнь, дорогая? – сладким голосом проворковала она.

Грейс вздрогнула, но решила не отступать и пустила по сестре пулеметную очередь.

– Обо мне и Джеке Терлоу ходят всяческие сплетни, и мне это совсем не нравится, – решительно начала она. – Между нами ничего нет, потому что он твой дружок, а не мой. А теперь люди говорят, что ваш роман – это всего лишь моя выдумка, чтобы скрыть наши с ним шашни.

Поцеловав Брайана в щечку, Эдда спустила его на пол и поднялась со стула.

– Черта с два, Грейс! Если ты думаешь, что я выйду замуж за Джека Терлоу, чтобы доставить тебе удовольствие, ты жестоко ошибаешься! Не будь такой рохлей, тогда и Джек тебе не понадобится.

Выйдя на Трелони-уэй, разъяренная Эдда выскочила на дорогу, чуть не угодив под колеса автомобиля.

– Господи, Эдда, я тебя чуть не сбил! – ахнул побелевший Джек Терлоу. – Прыгай в машину, женщина!

– Едешь проведать Грейс? – спросила странно спокойная Эдда.

– Вообще-то я собирался, но предпочел бы пообщаться с тобой. Ты как, занята?

– Я должна быть рядом с телефоном, как насчет того, чтобы поехать к нам в больницу? Подумать только, три года назад, когда мы начинали практику, старшая сестра следила за нами, как цербер. Никаких мужчин и все такое. А теперь, когда мы стали медсестрами, она молчит, как зарезанная, – засмеялась Эдда.

Они были любовниками уже год, и Эдда наслаждалась этими отношениями, поскольку, прежде чем ступить на путь греха, она основательно подготовилась. На основе полинезийских, индийских, китайских и ряда других источников она вычислила безопасный период для сексуальных контактов и твердо придерживалась его. К счастью, ее менструальный цикл был точным, как часы, и безопасный период получался достаточно большим. Все это время система безотказно работала, и Эдда поклялась себе, что никакие неземные удовольствия не заставят ее ей изменить. Она также запаслась эрготамином на случай, если придется избавляться от плода – и это было все, чем она могла себя обезопасить.

– Я немного нервничаю, – сказала Эдда, ставя на плиту чайник.

Джек подарил ей свою неотразимую улыбку.

– В чем причина?

– Думаешь, почему мы пьем такой крепкий чай?

– Привычка. Это наркотик, разрешенный законом.

– Точнее не скажешь!

– Так почему ты нервничаешь, Эдда?

– Мы так искусно маскируемся, что весь город убежден, что ты спишь с Грейс.

– Вот черт! – с досадой произнес Джек, выпрямляясь на стуле. – Мог бы и сам догадаться! Грейс? Да я просто выполняю свой долг! Как женщина она меня совершенно не волнует.

Закончив возиться с чаем, Эдда села за стол.

– Какой долг? Она ведь тебе не родственница.

– Такой здравомыслящей особе, как ты, это трудно объяснить.

Джек был явно растерян.

– Грейс такая беспомощная…

– Я это уже слышала, – раздраженно перебила его Эдда. – Но когда мы жили с родителями, Грейс была весьма сообразительной. Она всегда знала, чего хочет, и умела этого добиваться. Отец это прекрасно видел, а вот Мод не раз попадалась на ее удочку. Под личиной бестолковости скрывается весьма целеустремленная натура. Она притворяется беспомощной, чтобы получить желаемое, и умеет скрывать свою расчетливость. Как глубоко? Не знаю. Но она в ней есть, уж поверь мне. – Эдда пожала плечами. – Грейс сумела запудрить тебе мозги, убедив, что у тебя есть какие-то обязательства. На самом деле ты ей ничего не должен. Ты на нее работаешь, не получая платы. Иными словами, занимаешься благотворительностью. Ну что ж, флаг тебе в руки, друг мой.

– Да, ты права, это своего рода благотворительность. Но я не могу допустить, чтобы в Корунде трепали ее имя.

– У меня есть рецепт.

– Не сомневаюсь. Выкладывай!

– Прежде всего мы не должны скрывать наши отношения. Если Корунда будет знать, что ты спишь со мной, она пересмотрит свой взгляд на вас с Грейс. Да, я понимаю, что мы нарушаем приличия, но не вижу никаких оснований для скандала. Мы оба свободны и можем любить друг друга.

– Да, у нас прямо-таки невинные отношения, – насмешливо щурясь, согласился Джек. – Но если их выставить на всеобщее обозрение, люди непременно закидают нас грязью.

– Вероятно, в школе ты был отличником, Джек. Я оставлю твой номер телефона на больничном коммутаторе, – сказала Эдда, заливаясь смехом. – И тогда сразу поползут слухи!

Джек будет идеальным любовником, решила семнадцатилетняя Эдда, но убедиться в этом ей удалось лишь в конце 1928 года, причем полагаться приходилось только на собственные ощущения, поскольку сравнивать было не с кем. Но Джек знал, как доставить ей удовольствие.

Это случилось неожиданно, на берегу реки, при ярком свете дня, когда их могли увидеть! Но никто не появился, и новый этап их отношений начался без помех.

Привязав лошадей к дереву, они сидели рядом на траве, когда Джек вдруг поцеловал ее в качестве эксперимента, который она с неожиданным жаром поддержала. Поцелуй затянулся, и Эдду пронзило острое желание, которое побудило ее стащить рубашку с Джека, в то время как он делал то же самое с ее блузкой. Никаких протестов, прелюдий или колебаний. Ощущать прикосновения обнаженного мужского тела было невыразимо приятно, совсем не то, что блуждание рук неопытных юнцов. Она почему-то вспомнила, как ее хлестала та змея. Из своего медицинского опыта она знала, что в психиатрии весьма популярно сравнение мужчины со змием. Это, однако, не испортило ей удовольствия, которое накрыло ее всепобеждающей волной.

Эдде повезло: их порыв пришелся на безопасный период, и она не забеременела. После нескольких исступленных соитий, которые происходили практически без перерыва, Джек в изнеможении откинулся на траву, в то время как Эдда, ничуть не утомленная, стала объяснять ему свою систему контроля над рождаемостью, тщательно разработанную, но до сегодняшнего дня не находившую применения. Джека несколько ошеломил ее напор и способность к логическим рассуждениям в такой неподходящий момент, но он внимательно все выслушал, после чего согласился ограничить их сексуальную активность безопасными периодами партнерши. Ему тоже ни к чему были дети. По правде говоря, он был удивлен, что Эдда оказалась девственницей – ей ведь было уже двадцать три, и она весьма правдоподобно изображала из себя опытную женщину. Маленькая обманщица! Правда, она тщательно подготовилась к этому событию, что совсем не характерно для девственниц.

Теперь, когда Джек узнал Эдду до конца, вполне логично было бы пойти у нее на поводу. Если для Грейс важно, чтобы их роман стал достоянием гласности, пусть будет так. Репутация Эдды, конечно, пострадает, но она знала, на что шла. Его же репутации это только пойдет на пользу. В общем, Джек охотно согласился довести до сведения Корунды, с кем из сестер Латимер он предается библейскому греху.

Эдда сразу же поделилась новостью с Грейс, причем с самой обезоруживающей откровенностью.

Она ожидала, что та с восторгом встретит это сообщение и заодно порадуется за сестру, нашедшую свое женское счастье.

Но Грейс вдруг напряглась, и на ее маленьком личике появилось выражение неистовой ярости. Почему она вдруг так осунулась? Словно съежилась ее душа… И отчего так зло сверкают ее глаза?

– Ах ты, змея подколодная!

Эдда в замешательстве отшатнулась.

– Прости, не поняла?

– Сука! Предательница! Эгоистичная телка! – вне себя вопила Грейс. – Почему ты заграбастала именно Джека? Что, других тебе мало?

С трудом сдерживая возмущение, Эдда попыталась что-то объяснить:

– Когда мы в последний раз виделись, ты жаловалась, что в Корунде все считают Джека Терлоу твоим любовником, и просила меня пресечь эти слухи. Я выполнила твою просьбу. Теперь все будут знать, с кем на самом деле развлекается Джек.

– Сука! Ты украла его у меня!

– Ничего подобного, дурища тупая! – рявкнула Эдда, окончательно выходя из себя. – Джек всегда был моим, а не твоим! Это я познакомила вас, надеюсь, ты помнишь? Как я могла украсть то, что тебе никогда не принадлежало? У тебя есть муж, очень приличный человек, зачем тебе еще мой любовник?

– Дрянь! Воровка! Джек мой друг! Мой друг! Муж ничего не имеет против, а раз так, то кому какое дело? Оставь Джека в покое, змея!

Малыш Брайан стоял, обняв братишку, и в полной растерянности смотрел на мать и тетку. Его голубые глазенки были полны слез. Но Грейс с Эддой ничего не замечали.

– Мне все ясно, – бросила Эдда, натягивая красные замшевые перчатки. В алом платье, сшитом по последней моде – с длинной юбкой и подчеркнутой талией, – она выглядела необычайно привлекательно. Черные завитые волосы, не прикрытые шляпой, были уложены в самую современную прическу. Этот наряд вызвал у Грейс острую зависть: она почувствовала себя серой убогой домохозяйкой, безнадежно погрязшей в быту.

Зажав в руке черную лакированную сумочку, украшенную красным лайковым бантом, Эдда повернулась к двери:

– Давай прекратим этот идиотский разговор, Грейс. Твоя беда в том, что тебя слишком избаловали двое мужчин, на одного из которых ты не имеешь никаких прав. Им надо поменьше с тобой миндальничать, это только пойдет тебе на пользу.

Грейс от неожиданности открыла рот и тут же ударилась в слезы. К ней немедленно присоединился Брайан, ничуть не уступавший матери в громкости рыданий.

Открывая дверь, Эдда бросила:

– И вот еще что. Выбирай, перед кем выламываться. Все твои сопли вызывают у меня только одно желание – врезать тебе как следует!

И с этими словами она удалилась.

У ворот Эдду начало трясти. Но вспомнив о соседях, наверняка подглядывающих из-за занавесок, она быстро взяла себя в руки. Высоко вскинув голову, она с видом победительницы зашагала по улице, только сейчас вспомнив, что так и не сообщила Грейс о докторе Бердаме, который, как утверждала молва, в скором будущем возглавит их больницу.

Тафтс с легкостью пережила тревожные недели между смертью Фрэнсиса Кэмпбелла и назначением нового главврача, ибо парила в переливчатых облаках неожиданно свалившегося на нее счастья. На первый взгляд ее новая должность сестры-инструктора не предполагала чрезмерной загруженности – под крылом у нее будет всего лишь восемь практиканток. Однако оставшиеся сиделки из Вест-Энда тоже требовали ее внимания, и она решила посвятить часть времени им – из кого-то наверняка выйдет толк. Старшая медсестра предоставила ей полную свободу действий, что было здорово само по себе и давало возможность навести порядок не только в обучении. Проведя три года в стенах больницы, Тафтс не могла не почувствовать, насколько равнодушно относится подсобный персонал к нуждам пациентов. Это тоже следовало изменить: объяснить санитаркам и уборщицам, что такое микробы и где они гнездятся, убедить поваров и всю кухонную прислугу, что пища для больных должна быть не только съедобной, но и вкусной, вызывая благодарность к тем, кто ее готовит. Уборка и кухня находились в ведении заместительницы старшей сестры Энн Хардинг, достигшей весьма преклонных лет и относящейся к тем пережиткам прошлого, которые до сих пор таятся в пыльных углах любого общественного института. В общем, все это надо менять. Больше никакого питания на шесть пенсов в день. Только вот как втащить эту публику в двадцатый век?

Сердце Тафтс согревало еще одно обстоятельство: она возобновила отношения с Лиамом Финаканом, который после шестнадцати месяцев бракоразводного процесса благополучно избавился от неверной жены и был освобожден от каких-либо алиментов. Однако он счел необходимым выплачивать Эрис небольшое содержание, причем двигало им сострадание, а не слабость натуры. Доктор просто не мог допустить, что его жена, с которой он прожил пятнадцать лет, будет брошена на произвол судьбы и окажется в полной зависимости от очередного сожителя.

– Я рада, что вы решили ее поддерживать, – сказала Тафтс, хлопотавшая в кабинете патолога. – Ой, Лиам, в какую же свалку превратился ваш кабинет! Раньше вы были аккуратнее.

– Но я же лишился своей главной помощницы, пусть даже неофициальной. Временами я был готов убить Герти Ньюдигейт, – ответил доктор, не спуская глаз с Тафтс.

Та захихикала.

– Герти! Это имя ей совсем не подходит!

– Согласен. Вероятно, это и сделало ее драконом.

– А что в лаборатории?

– Там полный порядок. После вашего ухода я хорошенько вымуштровал Билли. Теперь у меня есть еще один лаборант, Аллен, и он гораздо лучше подготовлен.

– Значит, мне остается только ваш кабинет.

Серые глаза доктора заблестели.

– Да, он в вашем распоряжении.

– Очень мило с вашей стороны. Ну, тогда приступим, и побыстрее! Разложим все эти папки в алфавитном порядке, проверим этикетки и расставим, как надо.

– Вы стали настоящим командиром, Хизер.

– Тафтс, а не Хизер. Само собой, ведь теперь я на должности. Нам с вами надо набросать программу обучения, а как это сделать, если у вас в кабинете полный кавардак?

Он ни чуточки не изменился, заключила Тафтс, когда хаос сдался под напором безжалостной систематизации, о которой доктор мог только мечтать. Теперь можно запросто найти любую бумажку. Больничный плотник, не слишком обремененный работой, вдруг получил небывало большой заказ: Тафтс поручила ему изготовить стеллажи для необъятных архивов Лиама. Плотнику, который симпатизировал доктору, эта идея понравилась, и он в полной мере проявил свой талант краснодеревщика, увешав все стены кабинета впечатляющими стеллажами, расписанными под красное дерево.

– Когда я все закончу, ваш кабинет будет шикарнее, чем у главного врача, – с энтузиазмом заявила Тафтс. – Вам только придется раскошелиться на персидский ковер и несколько приличных гравюр. Книги я отдам хорошему переплетчику – пусть сделает кожаные корешки с золотыми буквами.

При каждом новом распоряжении доктор лишь молча качал головой и беспрекословно подчинялся. Сестра-инструктор явно имела на него влияние.

Сама она не скрывала своей симпатии к Лиаму Финакану, проявляя ее довольно забавным способом. Лиам с Тафтс так долго были коллегами и добрыми друзьями, что никому в больнице и в голову не приходило, что между ними могут возникнуть какие-то сомнительные отношения. Примером тому был пресловутый «эксперимент». Тафтс нашла еще двоих мужчин, у которых волосы падали на глаза, и купила каждому по щетке от «Мэсона Пирсона». Каждое утро она атаковала непокорные пряди, так безжалостно массируя черепа, что спустя несколько месяцев волосы сдались и стали расти в противоположном направлении. Каждое первое число они измерялись кронциркулем, и результаты вместе с фотографиями вносились в тетрадь. К зиме 1929 года эксперимент увенчался успехом – волосы перестали падать мужчинам на глаза. Двоих подопытных кроликов сестра-инструктор отпустила с миром, однако Лиам продолжал подвергаться врачеванию. Тафтс наслаждалась этой процедурой, попутно обсуждая самые животрепещущие проблемы. Все вокруг воспринимали этот обряд как неотъемлемую часть их особых, чисто платонических отношений.

Любопытно, что имя Тафтс Скоуби никогда не становилось объектом сплетен, несмотря на ее бесспорную красоту. Ее внешность богини Дианы неизменно производила впечатление, но строгая неприступность не давала повода распускать языки.

Лучше всех ее понимал Лиам Финакан, любивший Хизер всеми фибрами своей души, не осмеливаясь называть ее Тафтс. Возможно, мудрость, приходящая с годами, мешала ему признаться в любви. А может быть, все объяснялось излишней деликатностью его натуры. Как бы там ни было, он любил безмолвно и старался не выдавать своего чувства ни случайным взглядом, ни слишком откровенным жестом. Лиам и Хизер были только друзьями.

Зимой 1929 года городская больница Корунды переживала нелегкие времена. Попечительский совет бомбардировал телеграммами Манчестер и лично доктора Бердама. Но новый главный врач все не показывался на горизонте.

Младшие медсестры, включая Тафтс, которой уже предложили работу, находились в подвешенном состоянии, ожидая благословения нового главврача.

Они постоянно гадали – будет ли новое начальство вторым Фрэнком Кэмпбеллом или, наоборот, его полной противоположностью? Порой Эдде казалось, что в мире все перевернулось. Это ощущение усугубляла ссора с Грейс, которая повела себя самым неожиданным образом – она наотрез отказалась встречаться с Эддой. Подумать только, родная сестра поносит ее как последнюю проститутку! Немыслимо! Ругается, как торговка, и готова сжечь ее на костре, как средневековую ведьму!

Главный врач Фрэнсис Кэмпбелл, закоснелый консерватор и ретроград, согласился обучать практиканток Латимер только потому, что на него надавили. И был очень недоволен, когда у них появились последовательницы. Это грозило существенным увеличением расходов – ведь сестрам с дипломом придется больше платить. Да, практикантки получают мизерную стипендию, но ведь им надо предоставить жилье, кормить, обучать и опекать. А получив диплом и регистрацию, они будут обходиться больнице гораздо дороже, чем привычные сиделки без всяких там фокусов. Незадолго до смерти он сокрушался, что все новые практикантки родом из Вест-Энда, – значит, конец дешевой рабочей силе. И как они только смеют, эти бабы! Вот сучки! Он мог бы и дальше возмущаться, но смерть оборвала его на полуслове.

Доктора Кэмпбелла назначили главврачом задолго до Первой мировой войны, и многие достижения медицины благополучно прошли мимо него. Принимал он их только из-под палки, под яростным напором своих продвинутых хирургов, терапевтов, анестезиолога и этого зануды-акушера Неда Мэсона. Однако такие излишества, как современное рентгеновское оборудование, профессиональный рентгенолог и психиатр для бедных умалишенных, были им решительно отвергнуты. По мнению Фрэнка Кэмпбелла, главным назначением больницы было экономить средства и не допускать никаких лишних расходов, даже если того требовал медицинский прогресс. Вот еще! Ведь больница – это место, куда люди приходят умирать. А если не умирают, значит, им повезло. Лечение только немного отдаляет конец.

С подачи новых дипломированных сестричек старшая медсестра и две ее заместительницы провели остаток зимы, готовя аргументы для предъявления новому главврачу. Пусть увидит, что обученный сестринский персонал способен сэкономить ему массу времени и энергии. Управляющий делами Уолтер Поулет заперся в бухгалтерии, где рвал на себе волосы, разбираясь в бессистемном бумаготворчестве Фрэнка Кэмпбелла. В итоге все было сведено к четким цифрам, и происки главврача, пытавшегося кормить больных на шесть пенсов в день, предстали во всей своей отталкивающей наготе.

Тем не менее городская больница Корунды с ее врачами, сестрами и обслуживающим персоналом продолжала работать по раз заведенным правилам, так что пациенты жили (или умирали) в полном неведении о драмах, происходящих на административном уровне. О том, что в больнице имеются управленцы, большинство из них даже не подозревало.

* * *

Получив трехдневный отпуск, Китти Латимер быстренько упаковала чемодан, помахала на прощание сестрам и укатила в Сидней. Там она поселилась в женском загородном клубе и предалась восхитительным занятиям – прочесывала магазины, ходила в кино и посетила все театры и выставки Сиднея. В Австралии появились первые звуковые фильмы, но Китти не была от них в восторге – теперь, когда актеры говорили, а не жестикулировали, изображая чувства, их игра казалась слишком аффектированной, лишенной естественности, а порой даже смешной. А этот женский грим на мужчинах-актерах? Зачем он? Если звуковые картины все же вытеснят немое кино, надо полностью менять режиссуру.

Три дня пролетело незаметно, и Китти пустилась в обратный путь, сев на дневной мельбурнский экспресс. В Корунде останавливались практически все поезда – там от них отцепляли второй паровоз. Ей предстояло трехчасовое путешествие в первом классе, которое всегда доставляло ей удовольствие, тем более что в шестиместном купе она почти всегда оказывалась одна.

Но на этот раз ей не повезло. Войдя в купе, она прежде всего опустила шторку на двери, сигнализируя, что мест нет, и, устроившись у окна, скинула новые розовые туфли – они чуть жали пятку – и раскрыла роман, который читала, чтобы отвлечься от суровой действительности, которой в жизни медсестер и так имелось предостаточно. Однако герой ее романа, которого она надеялась встретить в реальной жизни, будет из тех, кто прочно стоит на земле.

Дверь в коридор заскользила в сторону, и в проеме показался мужчина.

– Отлично, – сказал он, усаживаясь у окна.

Китти подняла голову.

– Это купе для некурящих, – ледяным тоном предупредила она.

– Я умею читать, – ответил мужчина, бесцеремонно разглядывая ее. – Да вы просто вылитая Марион Дэвис!

– Да пошел ты!.. Нечего тут хамить! – рявкнула Китти. – Раз уж вломился сюда, не смей садиться напротив меня! Сядь у двери и держи свои замечания при себе. А будешь приставать, позову кондуктора.

Пожав плечами, он положил свой чемоданчик на сетку и сел у двери по-прежнему напротив нее. Не имея возможности смотреть в окно, он стал разглядывать салфетки на спинках бархатных диванов.

Китти возобновила чтение. Внутри у нее все кипело. Да как он смеет? Резвый коротышка в темно-синей тройке в тонкую полоску, золотые часы с цепочкой, кольцо с огромным рубином на левой руке, рубиновые запонки и такая же булавка на галстуке выпускника Оксфорда. Ботинки ручной работы с очень высокими каблуками – значит, он стыдится своего маленького роста, злорадно подумала Китти. Наверное, ходит с важным видом, как бентамский петух. Все это Китти успела заметить, искоса поглядывая на незнакомца. У нее было сильно развито боковое зрение – результат трехлетней работы сиделкой, которая не должна ничего упускать. Парень явно мнит себя Наполеоном и пыжится изо всех сил.

Густые жесткие волосы незнакомца были цвета червонного золота, и такими же были брови и ресницы. Вот только цвет глаз Китти не успела заметить. Но его загорелое, чисто выбритое лицо она сочла необычайно интересным. Оно все время менялось, становясь то красивым, то отталкивающим. В своем первом облике он был похож на киноартиста – из тех, кто обычно бывает на вторых ролях, оттеняя, а порой и затмевая главного героя. Будь он повыше, в этом облике он вполне мог претендовать на роль короля, президента или лидера религиозного движения. Но его второе лицо начисто лишало его такой возможности. Это было лицо горгульи или оскопленного сатира: уродливое и искаженное, оно превращало черты кинозвезды в зловещую безжалостную маску.

Китти почему-то почувствовала беспокойство и никак не могла сосредоточиться на своем чтении – книжный герой поблек в сравнении с реальным персонажем, будто сошедшим со страниц исторического романа. Похоже, этот человек сыграет в ее судьбе какую-то роль, даже если это будут лишь бесцеремонные домогательства. Судя по рубинам, золоту и дорогому костюму, он богат и имеет отношение к Корунде – ведь только здесь добывают рубины цвета голубиной крови, самые редкие и дорогие в мире. Этот позолоченный тип явно один из Бердамов.

Сердце у Китти екнуло. Она старалась не отрывать глаза от книги и ровно дышать. Скорее всего это и есть тот самый доктор Чарлз Генри Бердам из Манчестерской королевской больницы. Он ехал в Корунду, чтобы возглавить городскую лечебницу. Довольно скромный пост для такого светила! Он ведь мог выбрать любую престижную больницу в Великобритании, так что же заставило его тащиться в такую глухомань? Он родился в Англии, стало быть, помми, а не австралиец, и здесь будет выглядеть совсем неуместно. Маленький бентамский петушок…

Все три часа в дороге они промолчали. За пять минут до остановки кондуктор Сид по обыкновению явился в купе и, подхватив чемодан Китти, понес его по коридору. Остановившись у выхода, он стал болтать с Китти, которую хорошо знал по ее прежним поездкам. Щеголеватый незнакомец сам потащил свой чемодан к выходу и встал позади них. Два больших паровоза, пыхтя и лязгая железом, остановились у станции. Китти встречала Эдда, болтавшая со стариком Бердамом.

– Где ты купила это платье? – немедленно спросила она, не обратив внимания на мужчину, к которому устремился старый Том.

– У «Марка Фоя». Я и для тебя приглядела стильную вещичку, женщина-змея.

Взяв сестру под руку, Китти повела ее прочь.

– Обернись и посмотри на парня, которого встречает старый Том.

– Господи! Ну, прямо маленький лорд Фаунтлерой!

– В самую точку, Эдда. Держу пари, что это доктор Чарлз Бердам, наш новый главврач.

– Но в больнице ничего не известно о его назначении.

– Возможно, он приехал осмотреться, чтобы потом дать деру. Мы ехали в одном купе, и мне пришлось поставить его на место.

– Ого! Он тебе нахамил, Китс?

– Нет. Он назвал меня Марион Дэвис.

– Это еще хуже. Ты, конечно, съязвила в ответ.

– Я просто послала его подальше. И потом мы всю дорогу молчали как убитые.

Обернувшись, Эдда бесцеремонно уставилась на прибывшего.

– Да, типичный Бердам, самоуверенный и тщеславный. Ну и физиономия! Прямо двуликий Янус.

– Бедняга!

– Ты его жалеешь? – изумилась Эдда.

– Очень. Посмотри на его ботинки. Двухдюймовые каблуки. Ходячий комплекс неполноценности. У него есть все, кроме роста, а мужчины страшно из-за этого переживают.

– Теперь понятно. Значит, он осядет в Корунде, если ему приглянется наша больница. Он знает, что ты медсестра?

– Нет, конечно.

– Вот будет умора, когда узнает!

Чарлз Бердам, неприятно поразивший Китти, старого Тома, всю жизнь прождавшего наследника, и вовсе ошарашил. Он пришел на вокзал, ожидая встретить человека, похожего на Джека Терлоу, а увидел барственного коротышку в костюме, сшитом на Сэвил-роу, и рубашке от «Гернбула и Асера». Ну и конечно, галстук с эмблемой Бейллиол-колледжа, что в Оксфорде, не меньше того! Последнее Том выяснил, задав вопрос и ожидая, что парень отшутится. Но тот был явно не склонен к шуткам. Он дышал самодовольством, ходил так, словно у него в заду была кочерга (как выразился Том, рассказывая о нем Джеку Терлоу), и был весьма раздражен тем, что кондуктор не вынес его чемодан.

– В Австралии кондуктора этого не делают, – сообщил Том, стараясь его разочаровать. – Здесь вообще никому не прислуживают.