Текст книги "Никогда-никогда (др. перевод) (ЛП)"

Автор книги: Колин Гувер

Соавторы: Таррин Фишер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Подожди!

Он медленно поворачивает ручку, несмотря на настойчивость в моем голосе.

– Что если внутри кто-нибудь есть?

Он ухмыляется, а может это гримаса.

– Может они спросят у нас, какого черта происходит...

И вот мы внутри. Мы стоим неподвижно в течение минуты, осматриваясь вокруг. Я съеживаюсь позади Сайласа, как размазня. В доме не холодно, но я дрожу. Все внутри тяжелое и впечатляющее – мебель, воздух, моя сумка, которая свисает с плеча мертвым грузом.

Сайлас идет вперед. Я хватаю его за заднюю часть рубашки, когда мы проходим через фойе в гостиную. Мы двигаемся из комнаты в комнату, останавливаясь, чтобы изучить фотографии на стенах. Двое улыбающихся, загорелых родителей обнимают двух улыбающихся, темноволосых мальчиков, на заднем плане океан.

– У тебя есть младший брат, – говорю я. – Ты знал, что у тебя есть младший брат?

Он качает головой. Улыбки на фотографиях становятся более редкими, тогда как Сайлас и его младший брат становятся старше. На фотографиях множество прыщей и брекетов, есть фотографии, на которых родители изо всех сил стараются быть веселыми, прижимая к себе мальчиков.

Мы идем в спальни..., в ванные комнаты. Мы поднимаем книги, читаем этикетки на коричневых бутылочках от лекарств, которые находим в аптечках. Его мама по всему дому держит засохшие цветы: прижатые книгой на ночном столике, в ящике для косметики и выложенные на полках в их спальне. Я трогаю каждый цветок, про себя проговаривая названия. Я помню названия всех цветков. Почему-то я хихикаю из-за этого. Сайлас резко останавливается, когда входит в спальню родителей и видит, что я склонилась от смеха.

– Извини, – говорю я. – Был один момент.

– Какой момент?

– Момент, когда я поняла, что забыла все о себе, но знаю, что такое гиацинт.

Он кивает.

– Да.

Он смотрит на свои руки и морщит лоб.

– Думаешь мы должны кому-нибудь рассказать? Может поехать в больницу?

– Думаешь они нам поверят? – спрашиваю я.

Мы смотрим друг на друга. Я снова сдерживаюсь, чтобы не спросить, разводят ли меня. Это не развод. Все слишком реально.

Затем мы идем в кабинет отца, роемся в бумагах и заглядываем в ящики. Нет ничего, что сказало бы нам, почему мы такие, ничего необычного.

Я продолжаю краем глаза следить за ним. Если это развод, то он очень хороший актер. Может это эксперимент, думаю я.

Я – часть какого-то психологического эксперимента правительства и проснусь в лаборатории.

Сайлас тоже за мной наблюдает. Я вижу, как его взгляд скользит по мне, интересующийся..., оценивающий. Мы не разговариваем много. Только:

– Посмотри на это.

Или:

– Как думаешь, это что-то важное?

Мы незнакомцы и между нами только несколько слов.

Комната Сайласа последняя. Он сжимает мою руку, когда мы заходим и я ему позволяю, потому что снова начинаю чувствовать себя не в себе.

Первое, что я вижу – наша фотография на его столе. На мне костюм – слишком короткая балетная пачка с принтом леопарда и черные крылья ангела, которые элегантно расправлены позади меня. Мои глаза густо накрашены сверкающими тенями. Сайлас одет во все белое с белыми крыльями ангела. Он выглядит красивым.

Добро против зла, я думаю. Это какая-то игра? Он смотрит на меня и приподнимает брови.

– Плохой выбор костюма, – пожимаю я плечами.

Он выдавливает улыбку и мы расходимся по разным сторонам комнаты.

Я смотрю на стены, на которых висят фотографии людей: бездомный мужчина, сгорбившийся у стены и держащий вокруг себя одеяло; сидящая на скамейке женщина, плачущая в руки. Цыганка, ее руки сжали ее собственное горло и она смотрит в объектив камеры пустыми глазами.

Фотографии мрачны. Мне хочется отвернуться, чувствуя стыд. Я не понимаю, как кому-то хочется фотографировать такие мрачные грустные вещи, не говоря уже о том, чтобы повесить их на стену и смотреть каждый день.

А затем я поворачиваюсь и вижу на столе дорогой фотоаппарат. Он лежит на почетном месте, на стопке блестящих фотоальбомов. Я смотрю туда, где Сайлас тоже изучает фотографии. Творческая личность. Это его работа? Он пытается узнать это? Нет смысла спрашивать.

Я двигаюсь дальше, смотрю на его одежду, заглядываю на полки у его дорогого стола из красного дерева.

Я так устала. Я двигаюсь, чтобы сесть на стул у стола, но Сайлас внезапно оживает и подзывает меня кивком головы.

– Посмотри на это, – показывает он.

Я медленно встаю и подхожу к нему сбоку. Он смотрит на незаправленную кровать. Его глаза блестят и он, должна сказать, в состоянии шока? Я, как и он, смотрю на простыни. А затем моя кровь застывает.

– О, мой Бог.

Глава 4

Сайлас

Я откидываю прочь стеганое одеяло, чтобы получше посмотреть на беспорядок в изножье кровати. Пятна грязи впитались в простынь. Засохли. Ее куски ломаются и откатываются, когда я натягиваю простынь.

– Это... – Чарли перестает говорить, забирает из моей руки уголок верхней простыни и отбрасывает ее, чтобы получше рассмотреть простынь на резинке под ней. – Это кровь?

Я следую за ее взглядом вверх по простыне, прямо к изголовью кровати. Рядом с подушкой – смазанный легкий след отпечатка руки. Я сразу смотрю на свои руки.

Ничего. Никаких следов крови или грязи.

Я встаю на колени у кровати и кладу руку прямо на отпечаток, оставленный на матрасе. Идеальное совпадение. Или неидеальное, в зависимости от того, как посмотреть.

Я бросаю взгляд на Чарли и она отворачивается, будто не хочет знать, принадлежит этот отпечаток мне или нет. Тот факт, что он мой, только добавляет вопросов. На данный момент накопилось целая куча вопросов, что кажется, будто эта куча скоро обвалится и похоронит нас, не дав ответы.

– Возможно, это моя кровь, – говорю я ей. Или, может, говорю сам себе. Я пытаюсь отпустить мысли, которые, как я знаю, разворачиваются у меня в голове. – Я мог упасть вне дома прошлой ночью.

Мне кажется, что я оправдываюсь перед кем-то, кто не я. Мне кажется, что я оправдываюсь перед своим другом. Перед этим парнем, Сайласом. Тем, кто точно не я.

– Где ты был прошлой ночью?

Это не насущный вопрос, это просто то, о чем мы оба думаем. Я тяну верхнюю простыню и одеяло и расправляю их на кровати, чтобы скрыть беспорядок.

Доказательство. Ключ к разгадке. Что бы это ни было, мне просто хочется прикрыть его.

– Что это значит? – спрашивает она, поворачиваясь ко мне лицом.

Она держит в руках лист бумаги. Я иду к ней и забираю его. Кажется, будто его столько раз сминали, что в самом центре образовывается небольшая, потертая дыра.

На листе написано:

«Никогда не останавливайся. Никогда не забывай».

Я бросаю листок на стол, не хочу, чтобы он находился в моих руках. Листок тоже кажется доказательством. Мне не хочется прикасаться к нему.

– Я не знаю, что это значит.

Мне нужна вода, я помню только ее вкус. Может потому, что у воды нет вкуса.

– Ты написал это? – спрашивает она.

– Да откуда мне знать?

Мне не нравится тон моего голоса, раздраженный. Мне не хочется, чтобы она думала, что я раздражен из-за нее.

Она поворачивается и быстро идет к своему рюкзаку. Роется внутри, достает ручку, затем идет ко мне и всовывает мне ее в руку.

– Скопируй.

Она любит командовать.

Я смотрю на ручку, перекатывая ее между пальцами. Провожу большим пальцем по рельефным словам, написанным сбоку:

ФИНАНСОВАЯ ГРУППА ВИНВУД-НЭШ .

– Посмотрим, твой ли почерк, – уточняет она.

Она переворачивает листок чистой стороной вверх и подталкивает ко мне. Я смотрю в ее глаза, немного проваливаюсь в них.

Но тут же злюсь.

Ненавижу, что она подумала об этом первая.

Я беру ручку в правую руку и не чувствую себя комфортно. Перекладываю ручку в левую руку. Так лучше. Я левша.

Пишу слова по памяти и после того, как она внимательно рассмотрела мой почерк, переворачиваю листок.

Почерк другой. Мой – острый, четкий. А тот – неряшливый и небрежный.

Она берет ручку и переписывает слова.

Идеальное совпадение.

Мы оба тихо смотрим на лист и не уверены, значит ли это что-то. Это могло ничего не значить. Это могло значить все.

Грязь на моих простынях могла значить все. Кровавый отпечаток мог значить все.

Тот факт в том, что мы можем вспомнить элементарные вещи, но не людей, мог значить все.

Одежда, которую я ношу, цвет ее лака для ногтей, фотоаппарат на моем столе, фотографии на стене, часы над дверью, полупустой стакан с водой на столе.

Я поворачиваюсь, внимательно осматриваясь.

Все могло что-то значить.

Или все абсолютно не могло что-то значить.

Я не знаю, что зарегистрировать в своей голове, а что проигнорировать. Может, если я просто засну, то проснусь завтра и все снова будет совершенно нормальным.

– Я хочу есть, – сообщает она.

Она наблюдает за мной.

Я не могу полностью разглядеть ее лицо сквозь свисающие пряди волос. Она красивая, но по-своему. Так что я не уверен, могу ли это оценить. Все в ней пленяет, как последствия после шторма. Люди не должны получать удовольствие от разрушений, на которые способна матушка природа, но мы все равно смотрим.

Чарли – разруха, оставшаяся после волны торнадо.

Откуда я знаю это?

Прямо сейчас она выглядит расчетливой, когда смотрит на меня так. Мне хочется схватить фотоаппарат и сделать снимок. Что-то кружит в моем животе, как ленточки и я не уверен, нервы это или голод, или моя реакция на девушку, стоящую рядом.

– Пойдем вниз, – решаю я, протягиваю руку к ее рюкзаку и отдаю его ей, а сам беру фотоаппарат с комода.

– Поедим, пока будем искать наши вещи.

Она идет передо мной, останавливаясь у каждой фотографии между моей комнатой и нижней ступенькой лестницы. На каждой фотографии, мимо которых мы проходим, она проводит пальцем по моему лицу и только по моему лицу. Я наблюдаю за ней, пока она пытается тихо разобраться во мне через вереницу фотографий. Мне хочется сказать ей, что она зря тратит время. Кто бы не был на этих фотографиях, это не я.

Как только мы спускаемся, наши уши атакует короткий вскрик. Чарли внезапно останавливается и я врезаюсь в ее спину. Вскрик принадлежит женщине, которая стоит в дверном проеме кухни.

Ее глаза расширились и мечутся между мной и Чарли.

Она прижимает руку к сердцу и вздыхает от облегчения.

Ее нет на фотографиях. Она полная и в возрасте, может около семидесяти лет. На ней одет передник, на котором написано «Я добавляю что-либо необычное в закуски».

Ее волосы убраны, но она сдувает высвободившиеся седые пряди, когда выдыхает, успокоившись.

– Господи, Сайлас! Ты напугал меня до смерти!

Она поворачивается и направляется на кухню.

– Вам двоим лучше вернуться в школу, пока твой отец не узнал. Я лгать из-за тебя не буду.

Чарли все еще застыла передо мной, поэтому я кладу руку на нижнюю часть ее спины и подталкиваю ее вперед. Она смотрит на меня через плечо.

– Ты знаешь...

Я качаю головой, прерывая ее вопрос. Она собирается спросить меня, знаю ли я женщину на кухне. Ответ – нет.

Я не знаю ее, я не знаю Чарли, я не знаю семью на фотографиях.

Все, что я знаю, это фотоаппарат в моих руках. Я смотрю на него, задаваясь вопросом, откуда я могу помнить все, что нужно, насчет эксплуатации фотоаппарата, но не могу помнить, как я этому научился.

Я знаю, как выставить светочувствительность. Я знаю, как настроить выдержку затвора, чтобы водопад выглядел как спокойный поток, или чтобы каждая капля воды была независима от остальных. У этого фотоаппарата есть возможность фокусироваться на самых маленьких деталях, таких как изгиб руки Чарли или ресницы, обрамляющие глаза, а все остальное размывается. Я понимаю, что каким-то образом знаю специфику этой камеры лучше, чем то, как должен звучать голос моего младшего брата.

Я вешаю ремешок на шею и позволяю фотоаппарату качаться на груди, пока следую за Чарли на кухню.

Она идет целенаправленно. На сегодняшний момент я сделал вывод, что все что она делает, имеет цель. Она ничего не растрачивает напрасно. Каждый шаг, который она делает, по-видимому, запланирован до того, как она делает его. Каждое слово, которое она произносит, необходимо. На что бы она не смотрела, она фокусируется на этом всеми чувствами, словно только ее глаза могут выявить, как что-то пахнет, звучит, ощущается и чувствуется на вкус. И она смотрит на предметы, только когда есть для этого причина. Забудьте о полах, о занавесках, о фотографиях в коридоре, на которых нет меня.

Она не тратит время на предметы, которые не имеют для нее пользы.

Поэтому я следую за ней, когда она входит на кухню. В данный момент я не уверен, какая у нее цель – либо выяснить больше информации у экономки, либо она охотится на еду.

Чарли присаживается у огромного бара, достает стул рядом с ней и похлопывает по нему, не смотря на меня. Я сажусь и ставлю перед собой фотоаппарат. Она кидает свой рюкзак на стойку и начинает его расстегивать.

– Эзра, я голодна. Есть что-нибудь поесть?

Все мое тело поворачивается на стуле к Чарли, но кажется, что мой желудок находится где-то на полу подо мной.

Откуда она знает ее имя?!

Чарли смотрит на меня и быстро кивает головой.

– Успокойся, – шипит она. – Оно написано прямо там.

Она показывает на записку, список покупок, лежащую перед нами. Это розовый канцелярский блокнот, именной, с котятами на нижней части страницы. В верхней части блокнота написано:

«Вещи, которые понадобятся Эзре прямо мяу».*

* слово now – «сейчас» заменено на meow – «мяу».

Женщина закрывает шкафчик и смотрит на Чарли.

– Выработали аппетит, пока находились наверху? Потому что на случай, если вы не знали, в школе подают ланч, на котором вы должны быть прямо сейчас.

– Ты имеешь в виду прямо «мяу», – изрекаю я, не подумав.

Чарли прыскает со смеха и я тоже смеюсь.

Кажется, что наконец кто-то позволил воздуху пробраться в комнату. Эзра, менее веселая, закатывает глаза и мне становится интересно, был ли я веселым. Я также улыбаюсь, потому что тот факт, что она не сбита с толку, когда Чарли обращается к ней, как к Эзре, означает, что Чарли была права.

Я тянусь рукой и пробегаю ей по задней части шеи Чарли. Она вздрагивает, когда я прикасаюсь к ней, но почти сразу расслабляется, когда понимает, что это часть нашего представления.

Мы влюблены, Чарли. Помнишь?

– Чарли плохо себя чувствовала. Я привез ее сюда, чтобы она вздремнула, но она сегодня еще не ела.

Я переношу внимание на Эзру и улыбаюсь.

– У тебя есть что-нибудь, чтобы моя девочка почувствовала себя лучше? Какой-нибудь суп или может хлебцы?

Выражение лица Эзры смягчается, когда она видит, мою привязанность к Чарли. Она хватает полотенце для рук и закидывает на свое плечо.

– Вот что я тебе скажу, Чар. Как насчет того, что я приготовлю тебе свое фирменное блюдо, сыр-гриль, твой любимый, когда ты имела обыкновение заезжать.

Моя рука напрягается на шее Чарли?

Когда ты имела обыкновение заезжать?

Мы оба смотрим друг на друга, в наших глазах еще больше вопросов. Чарли кивает.

– Спасибо, Эзра, – отзывается она.

Эзра бедром закрывает холодильник и начинает складывать продукты на стойку. Масло. Майонез. Хлеб. Сыр. Еще сыр. Пармезан. Она ставит сковородку на конфорку и зажигает ее.

– Тебе я тоже приготовлю, Сайлас, – заявляет Эзра. – Должно быть, ты поймал какой-то вирус, как у Чарли, потому что не разговаривал со мной так много с пубертатного периода.

Она хмыкает после комментария.

– Почему я не разговариваю с тобой?

Чарли слегка подталкивает мою ногу и прищуривается. Я не должен был спрашивать это.

Эзра погружает нож в масло, отрезает большой кусок и размазывает его по хлебу.

– Ох, ты же знаешь, – произносит она, пожимая плечами. – Маленькие мальчики вырастают. Они становятся мужчинами. Экономки перестают быть тетушкой Эзрой и просто возвращаются к прежней жизни экономки.

Сейчас ее голос очень грустный.

Я кривлюсь, потому что мне не нравится узнать о такой моей стороне. Я не хочу, чтобы Чарли узнала о такой моей стороне.

Мой взгляд опускается на фотоаппарат напротив меня. Я включаю его. Чарли начинает рыться в рюкзаке, исследуя предметы один за одним.

– Ого, – говорит она.

Она держит телефон. Я заглядываю через ее плечо и смотрю на экран вместе с ней, пока она включает на нем звук. Семь пропущенных звонков и еще больше сообщений, все от «Мамы».

Она открывает последнее сообщение, присланное три минуты назад.

«У тебя есть три минуты, чтобы перезвонить».

Думаю, что не подумал насчет последствий нашего побега со школы. Последствий от родителей, которых мы даже не помним.

– Мы должны идти, – говорю я ей.

Мы оба встаем одновременно. Она закидывает свой рюкзак на плечо и я беру фотоаппарат.

– Подождите, – останавливает нас Эзра. – Первый сэндвич практически готов.

Она идет к холодильнику и берет две банки спрайта.

– Это поможет ее желудку.

Она передает мне обе банки, а затем заворачивает сыр-гриль в бумажное полотенце. Чарли уже ждет у входной двери. Как только я собираюсь уйти от Эзры, она сжимает мое запястье.

– Хорошо, что она сюда вернулась, – говорит тихо Эзра. – Я беспокоилась о том, как все, что происходит между вашими отцами, могло повлиять на вас. Ты влюбился в эту девочку до того, как научился ходить.

Я смотрю на нее и я не знаю, как обработать всю информацию, которую только что получил.

– До того, как научился ходить, да?

Она улыбается так, будто знает один из моих секретов. Я хочу его знать.

– Сайлас, – зовет Чарли.

Я быстро улыбаюсь Эзре и иду к Чарли. Как только я подхожу к входной двери, она пугается пронзительного звонка и роняет телефон прямо на пол. Она встает на колени, чтобы поднять его.

– Это она, – говорит она, вставая. – Что мне делать?

Я открываю дверь и вывожу ее наружу за локоть. Как только дверь закрывается, я снова смотрю на нее. Телефон звонит в третий раз.

– Ты должна ответить.

Она смотрит на телефон, который крепко сжимает пальцами. Она не отвечает, поэтому я тянусь и провожу пальцем вправо по экрану, чтобы ответить. Она морщит нос и смотрит на меня, поднося телефон к уху.

– Алло?

Мы идем к машине, но я тихо слушаю обрывки фраз, доносящиеся с телефона: «Ты прекрасно понимаешь», «Пропустить школу», «Как ты могла?» Слова продолжают литься из телефона, пока мы оба садимся в машину и захлопываем двери. Я завожу машину и голос женщины на несколько секунд затихает. Внезапно голос доносится через колонки моего автомобиля.

Блютус. Я помню, что такое блютус.

Я ставлю на центральную консоль напитки и сэндвич, начинаю выезжать с подъездной дорожки. У Чарли все еще не было шанса ответить маме, но она закатывает глаза, когда я смотрю на нее.

– Мам, – отрезает Чарли решительно в попытке прервать ее. – Мам, я в пути домой. Сайлас подвезет меня до моей машины.

После слов Чарли наступает долгая тишина. Каким-то образом, ее мама пугает еще больше, когда слова не выкрикиваются из телефона. Когда она снова начинает говорить, ее слова выходят медленно и ясно.

– Пожалуйста, скажи мне, что ты не позволила этой семье купить тебе машину.

Наши взгляды встречаются и Чарли произносит губами слово «дерьмо».

– Я... нет. Нет, я имела в виду, что Сайлас завезет меня домой. Буду через несколько минут.

Чарли возится с телефоном в руках, пытаясь вернуться к главному экрану, который позволит ей завершить звонок. Я нажимаю на руле кнопку отключения и заканчиваю разговор за нее.

Она медленно вдыхает, поворачиваясь лицом к окну. Когда она выдыхает, на стекле, рядом с ее ртом, появляется небольшой кружок тумана.

– Сайлас? – Она поворачивается ко мне лицом и выгибает бровь. – Думаю, что моя мама, возможно, сучка.

Я смеюсь, но не подбадриваю. Я согласен с ней.

Мы молчим несколько миль. Я снова и снова повторяю про себя короткий разговор с Эзрой. Я не могу выкинуть эту сцену из головы, а она даже не мой родитель. Я не могу представить, что сейчас чувствует Чарли после разговора со своей настоящей мамой.

Я думаю, что у нас обоих в недрах разума есть заверение, что раз мы вошли в контакт с кем-то таким близким, как наши родители, то это даст пуск нашей памяти. По реакции Чарли могу сказать, что она не узнала ничего о женщине, с которой говорила по телефону.

– У меня нет машины, – отмечает она тихо.

Я смотрю на нее, она рисует пальцем крест на затуманенном стекле.

– Мне семнадцать. Интересно, почему у меня нет машины.

Как только она упоминает машину, я вспоминаю, что все еще еду в сторону школы, а не туда, куда мне нужно ее отвезти.

– Ты случайно не знаешь, где живешь, Чарли?

Ее взгляд поворачивается ко мне и на долю секунды я вижу, как смущение на ее лице сменилось ясностью. Потрясающе, как сейчас легко я могу читать выражение ее лица по сравнению с тем, как было утром. Ее глаза, как две открытые книги и мне внезапно хочется поглотить каждую страницу.

Она достает из рюкзака кошелек и читает адрес на правах.

– Если остановишь машину, можем вбить его в навигатор, – говорит она.

Я нажимаю на кнопку навигатора.

– Эти машины сделаны в Лондоне. Тебе не надо останавливаться, чтобы запрограммировать адрес в навигатор.

Я начинаю вводить номер ее улицы и чувствую, что она наблюдает за мной. Мне даже не приходится видеть ее глаза, чтобы понять, что они заполнены подозрением.

Я качаю головой, прежде чем она попытается задать вопрос.

– Нет, я не знаю, откуда я знаю это.

Как только адрес введен, я поворачиваю машину и начинаю двигаться в сторону ее дома. Мы за семь миль до него.

Она открывает содовую, делит пополам сэндвич и протягивает мне мою половину.

Мы едем шесть миль молча. Мне хочется протянуть руку и взять ее за руку, чтобы успокоить. Мне хочется сказать что-нибудь, чтобы подбодрить ее. Если бы это случилось вчера, то я уверен, что сделал бы это даже не думая дважды. Но сейчас – не вчера. Сейчас – сегодня, и сегодня мы с Чарли – полные незнакомцы.

На седьмой последней миле она заговаривает, но говорит только:

– Сыр-гриль был очень вкусным. Не забудь передать Эзре мои слова.

Я замедляюсь. Я еду менее разрешенной скорости, пока мы не доезжаем до ее улицы, а затем останавливаюсь, как только поворачиваю на дорогу.

Она смотрит в окно, изучая каждый дом. Они маленькие. Одноэтажные дома, каждый с гаражом на одну машину. Любой из этих домов может поместиться внутри моей кухни и у нас еще останется место, чтобы готовить еду.

– Хочешь, чтобы я пошел с тобой?

Она качает головой.

– Кажется, ты не должен. Мне показалось, что ты не очень нравишься моей маме.

Она права.

Как бы мне хотелось знать, что имела в виду ее мама, сказав «эта семья». Как бы мне хотелось знать, что имела в виду Эзра, когда упомянула наших отцов.

– Я думаю, что этот, – показывает она на один из нескольких домов подальше.

Я отпускаю тормоз и качусь к нему. Этот дом, вне всяких сомнений, самый милый на улице, но только потому, что двор был недавно подстрижен, а краска не облезает кусками с оконных рам.

Моя машина замедляется и наконец-то останавливается напротив дома. Мы оба смотрим на него, тихо понимая огромное различие между нашими жизнями. Как бы то ни было, это ничто в сравнении с тем, что мы собираемся расстаться на ночь. Она была хорошим буфером между мной и реальностью.

– Сделай мне одолжение, – говорю я ей, устанавливая машину на паркинг. – Поищи мое имя в справочнике. Мне хочется знать, есть ли там мой телефон.

Она кивает и начинает пролистывать контакты. Она проводит пальцем по экрану и подносит телефон к уху, закусив нижнюю губу, чтобы скрыть вроде как улыбку.

Как только я открываю рот, чтобы спросить, что заставило ее улыбаться, с моей консоли доносится приглушенный звонок. Я открываю ее и роюсь, пока не нахожу телефон. Когда я смотрю на экран, читаю контакт.

«Чарли любимая».

Думаю, что это ответ на мой вопрос. Должно быть, у нее для меня тоже есть прозвище. Я провожу пальцем, чтобы ответить и подношу телефон к уху.

– Привет, Чарли любимая.

Она смеется и ее смех доносится до меня дважды, через телефон и с сиденья рядом со мной.

– Боюсь, мы, возможно, прелестная слащавая парочка, Сайлас любимый, – усмехается она.

– Кажется это так.

Я провожу подушечкой большого пальца по рулю, ожидая, когда она снова заговорит. Она не говорит. Она все еще смотрит на незнакомый дом.

– Позвони мне сразу, как появится шанс, хорошо?

– Позвоню, – отвечает она.

– Может ты вела дневник. Поищи что-нибудь, что смогло бы нам помочь.

– Поищу, – снова повторяет она.

Мы оба все еще прижимаем телефоны к ушам. Я не уверен, не выходит она потому, что боится того, что найдет снаружи, или потому что не хочет уходить от единственного человека, который понимает ее ситуацию.

– Думаешь, что расскажешь кому-нибудь? – спрашиваю я.

Она отводит телефон от уха, отключаясь.

– Не хочу, чтобы все думали, что я схожу с ума.

– Ты не сходишь с ума, – уверяю я. – Если только это не происходит с нами обоими.

Ее губы сжимаются в плотную, тонкую линию. Она очень слабо кивает, будто ее голова из стекла.

– Точно. Если бы проходила через это одна, было бы легко сказать, что я схожу с ума. Но я не одна. Мы оба испытываем это, а это значит, что это – что-то совершенно другое. И это пугает меня, Сайлас.

Она открывает дверь и выходит. Как только она закрывает за собой дверь, я опускаю окно. Она держится руками за открытое окно и выдавливает улыбку, указывая через плечо на дом позади нее.

– Думаю, теперь уже можно сказать, что у меня не будет экономки, которая готовит мне сыр-гриль.

Я в ответ выдавливаю улыбку.

– Ты знаешь мой номер. Просто позвони, если понадоблюсь придти и спасти тебя.

Ее фальшивая улыбка сменяется настоящим хмурым взглядом.

– Как спящая красавица.

Она закатывает глаза, потом просовывает руку в окно и хватает свой рюкзак.

– Пожелай мне удачи, Сайлас любимый.

Ее выражение нежности полно сарказма и я как будто ненавижу его.

Глава 5

Чарли

– Мам? – мой голос слабый и писклявый.

Я прочищаю горло.

– Мам? – зову я снова.

Она мчится из-за угла и я сразу думаю о машине без тормоза. Я отступаю на два шага, пока моя спина не прижимается к входной двери.

– Что ты делала с этим мальчишкой? – шипит она.

Я могу чувствовать в ее дыхании алкоголь.

– Я... Он подбросил меня домой со школы.

Я морщу нос и дышу через рот. Она целиком в моем личном пространстве. Я протягиваю за спину руку и хватаюсь за дверную ручку, на случай, если понадобится уйти быстро.

Я надеялась что-нибудь почувствовать, когда увижу ее. Она выносила меня, и в последние семнадцать лет устраивала вечеринки в честь дня моего рождения. Я в значительной степени ожидала прилив тепла или воспоминаний, какой-то близости, но сейчас я отступаю от незнакомки, стоящей передо мной.

– Ты пропустила школу. Ты была с тем мальчишкой! Потрудись объяснить.

Она пахнет так, будто на нее стошнило бар.

– Я не чувствую себя... собой и попросила его отвезти меня домой.

Я отступаю на шаг.

– Почему ты пьяна средь бела дня?

Ее глаза расширяются и, на минуту, мне кажется, есть настоящая вероятность того, что она может ударить меня. В последний момент она оступается назад и скользит по стене, пока не оказывается на полу. Слезы заполняют ее глаза и мне приходится отвести взгляд.

Хорошо, этого я не ожидала.

С криком я могу справиться. От слез становлюсь нервной. Особенно, если это совершенно незнакомый человек и я не знаю, что сказать. Я крадусь мимо нее, пока она зарывается лицом в свои руки и начинает сильно рыдать. Я не знаю насколько это нормально для нее. Я мешкаю и нерешительно топчусь там, где заканчивается фойе и начинается гостиная.

В конце концов, я оставляю ее плакать и решаю найти свою комнату. Я не могу помочь ей. Я даже не знаю ее.

Мне хочется спрятаться, пока что-нибудь не выясню. Например, кто я, черт побери, такая!

Дом меньше, чем я думала. Кроме того места, где сидит и плачет моя мама, есть кухня и маленькая гостиная Они маленькие, широкие и опрятные, максимально заполненные мебелью, которая не выглядит так, будто принадлежит этому месту. Дорогие вещи в недорогом доме.

Вижу три двери. Первая открыта. Я заглядываю внутрь и вижу покрывало в клетку. Спальня моих родителей? По покрывалу в клетку я понимаю, что не моя. Я люблю цветы. Открываю вторую дверь: ванная комната. Третья комната слева по коридору. Я захожу внутрь. Две кровати. Я стону. У меня есть брат или сестра.

Закрываю за собой дверь и оглядываю совместное помещение. У меня есть сестра. Судя по ее вещам, она младше меня, по крайней мере, на несколько лет.

Я с отвращением смотрю на постеры с музыкантами, которые украшают ее часть комнаты. Моя часть проще: односпальная кровать с темно-фиолетовым одеялом и черно-белый рисунок в рамке, который висит на стене над кроватью. Я сразу понимаю, что это что-то из того, что фотографирует Сайлас. Сломанная калитка, которая висит на петлях; вьющееся растение, пробирающееся сквозь ржавые железные вилы, не такой темный рисунок, как те в его комнате, возможно более подходящий для меня. На ночном столике стопка книг. Я протягиваю руку к одной из книг, когда жужжит мой телефон.

Сайлас: «Ты в порядке?»

Я: «Думаю, что моя мама – алкоголик, и у меня есть сестра».

Его ответ приходит через несколько секунд.

Сайлас: «Не знаю, что сказать. Так неловко».

***

Я смеюсь и откладываю свой телефон. Мне хочется порыться везде, посмотреть, найду ли я что-нибудь подозрительное. В ящиках все аккуратно. Должно быть, у меня обсессивно-компульсивное расстройство. Я бросаю в разные стороны носки и нижнее белье, чтобы посмотреть, разозлюсь ли.

В ящиках ничего нет, и на прикроватной тумбочке тоже. В сумке под кроватью нахожу коробку с презервативами. Я ищу дневник, записки, написанные друзьями.

Ничего.

Я лишенный своеобразия человек. Скучно, если не считать тот рисунок над кроватью. Рисунок, который дал мне Сайлас, а не я сама выбрала.

Моя мама на кухне. Я слышу, как она хлюпает носом и готовит себе еду. Она пьяна, я так думаю. Может мне стоит задать ей несколько вопросов и она не вспомнит, что я их задавала.

– Эй, эээ.... мам, – зову я, подходя к ней.

Она прекращает готовить тост и смотрит на меня осоловелыми глазами.

– Так, я была странной прошлой ночью?

– Прошлой ночью? – повторяет она.

– Да, – говорю я. – Ну знаешь..., когда пришла домой.

Она размазывает ножом по хлебу масло.

– Ты была грязная, – произносит небрежно она. – Я сказала тебе принять душ.

Я думаю о грязи и листьях на кровати Сайласа. Значит, возможно, мы были вместе.

– Во сколько я пришла домой? Мой телефон сел, – вру я.

Она прищуривается.

– Около десяти часов.

– Я говорила что-нибудь... необычное?

Она отворачивается и бредет к раковине, у которой кусает свой тост и смотрит на сток.

– Мам! Сконцентрируйся. Мне нужно, чтобы ты ответила.

Почему это кажется знакомым? Я умоляю, она игнорирует.

– Нет, – отвечает она просто.

Тогда у меня появляется мысль – одежда с прошлой ночи. Снаружи кухни есть маленький чулан, с установленной в нем стиральной машинкой и сушкой. Я открываю крышку стиральной машинки и вижу небольшую кучу одежды, скомканную внизу барабана. Я достаю ее – определенно моего размера. Должно быть, я бросила ее сюда прошлой ночью и попыталась смыть доказательство. Доказательство чего? Я засовываю пальцы в карман джинсов и роюсь внутри, есть комок бумаги, превратившийся в плотную, влажную массу. Откидываю джинсы и несу комок в комнату. Если я попытаюсь развернуть его, он, возможно, развалится. Я решаю положить его на подоконник и подождать, когда обсохнет.