Текст книги "Закхей"

Автор книги: Кнут Гамсун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Кнут Гамсун
Закхей

Новелла

I

Глубокий мир царит над прерией.

На много миль кругом не видно ни дома ни дерева, – одна только пшеница да зелёная трава, насколько хватает глаз. Далеко-далеко, так что они кажутся точно мухи, виднеются лошади и люди за работой, – это косцы, которые сидят на своих машинах и ряд за рядом косят траву. Единственный звук, какой слышен кругом – это стрекотание стрекоз; когда же меняется ветер, ухо время от времени улавливает ещё другой звук – хлопающий шум косилок там внизу, на горизонте. Иногда этот звук раздаётся удивительно близко.

Это ферма Биллибори. Она стоит совсем одиноко на Дальнем Западе, без соседей, без всякого сообщения с остальным миром, и до ближайшего городка прерий от неё несколько дней ходьбы.

Издали дома фермы похожи на крохотные скалы, возвышающиеся над необозримым морем пшеницы.

Зимой ферма необитаема, но с весны до последних чисел октября около семидесяти человек заняты там пшеницей. Три человека работают на кухне: повар и два его помощника, а на конюшне, не считая множества лошадей, стоит двадцать ослов. Но ни одной женщины, ни одной единственной женщины нет на ферме Биллибори.

Солнце жжёт с силой в 102° по Фаренгейту. Небо и земля трепещут от страшной жары, и ни малейшее дыхание ветерка не освежает воздуха. Солнце – точно раскалённая печь.

Вокруг домов тоже тихо. Только из большого, крытого дранкой сарая, который служит и кухней и столовой, слышны голоса и шаги повара и его двух помощников, которые очень заняты делом: они поддерживают огонь в большой плите, подбрасывая сухую траву, и вырывающийся из труб дым смешан с искрами и пламенем.

Когда пища готова, её в больших цинковых котлах выносят на двор и грузят на телеги. Потом запрягают ослов, и эти три человека везут обед в прерию. Повар – толстый ирландец, седой, похожий на военного; он наполовину гол, рубашка широко раскрыта, и его грудь похожа на жернов. Все называют его Полли, потому что он лицом похож на попугая.

Повар был раньше солдатом в одном из портов на юге; он питает склонность к литературе и умеет читать. Поэтому он взял сюда с собой на ферму песенник и старый номер газеты. До этих сокровищ он не позволяет никому дотрагиваться; они лежат у него на полке в кухне, чтобы он в свободную минуту имел их у себя под рукой. И повар с величайшим усердием пользуется ими.

Но вот Закхей, жалкий земляк его, который был почти слеп и носил очки, однажды завладел газетой, чтобы почитать. Предложить Закхею обыкновенную книгу было бы безполезно: маленькие буквы, как туман, сливались перед его подслеповатыми глазами, но тем большим наслаждением было для него держать газету повара и разбирать крупный шрифт объявлений.

Но повар тотчас же хватился своего сокровища, отыскал Закхея в его кровати и вырвал у него из рук газету. И между этими двумя людьми завязалась злобная, смешная ссора.

Повар назвал Закхея чёрномазым разбойником и собакой. Он щёлкнул пальцами перед его носом и спросил, видел ли он когда-нибудь в жизни солдата и знает ли он, как устраивается форт? – Нет, не знает! Тогда пусть будет поосторожнее! Да, да, пусть будет поосторожнее! И пусть держит язык за зубами! Что он зарабатывает в месяц? Может быть, у него собственные дома в Вашингтоне? Или у него отелилась корова?

Закхей ничего не ответил на всё это, он только обвинил повара в том, что тот подаёт сырой обед и хлебный пудинг печёт с мухами.

– Убирайся к чёрту вместе со своей газетой!

Он, Закхей, человек честный, он прочёл бы газету и положил бы её на место.

– Не стой ты здесь и не плюй на пол, грязная собака!

Подслеповатые глаза Закхея, точно шарики из стали, засверкали на его разъярённом лице.

С этого дня между обоими земляками разгорается навеки вражда.

Телеги с кушаньем направляются по прерии в разные стороны, на каждой из них пища для двадцати пяти человек. Люди сбегаются со всех концов, каждый хватает чего-нибудь поесть, бросается под телегу или даже под осла, чтобы во время обеда найти хоть немного тени.

Через десять минут уже всё съедено. Надсмотрщик уже снова в седле и зовёт людей на работу, а провиантские телеги возвращаются обратно на ферму.

И вот, пока помощники повара моют и чистят после обеда миски и чашки, Полли сидит за домом в тени и в тысячный раз читает солдатские песни из драгоценной книги, которую он привёз с собой из форта на юге. И в эту минуту Полли опять чувствует себя солдатом.

II

К вечеру, когда уже начинает смеркаться, из прерии медленно возвращаются домой семь телег с сеном, нагружённые рабочими. Большинство из них моют во дворе руки, прежде чем пойти ужинать; некоторые также причёсывают себе волосы.

Здесь представлены все нации и несколько рас, здесь и молодёжь и старые, переселенцы из Европы и уроженцы Америки, все в большей или меньшей степени бродяги и неудачники. Более состоятельные из этой банды носят в заднем кармане своего платья револьвер.

Обыкновенно ужин съедается весьма поспешно, при чём никто не произносит ни слова. Всё это множество людей боится надсмотрщика, который принимает участие в ужине и следит за порядком. И как только ужин кончается, все обыкновенно тотчас же уходят спать.

Но сегодня Закхей решил выстирать свою рубашку. От пота рубашка стала очень твёрдой и шуршит на нём днём, когда солнце жжёт его спину.

Вечер был тёмный. Все уже улеглись, и из большого сарая, где рабочие спали, раздавалось только заглушённое бормотанье.

Закхей пошёл к кухонной стене, где стояло несколько кадок с водой. Эта вода принадлежала повару, он тщательно собирал её в дождливые дни, – вода в Биллибори была слишком жёстка и слишком насыщена известью для того, чтобы в ней можно было стирать. – Закхей завладел одной из кадок, снял с себя рубашку и начал стирать. Вечер был тихий и холодный, он порядочно озяб, но рубашку необходимо было выстирать, и он даже начал слегка посвистывать про себя, чтобы немножко подбодриться.

Вдруг повар раскрыл кухонную дверь. Он держал лампу в руке, и широкий луч света упал на Закхея.

– Ага, – сказал повар и вышел из кухни.

Он поставил лампу на лестнице, подошёл прямо к Закхею и спросил:

– Кто тебе дал воду?

– Я сам взял, – ответил Закхей.

– Это моя вода! – крикнул Полли. – Грязный раб, как ты смел взять её! Лгунишка, вор, собака!

Закхей ничего не возразил на это и только снова стал повторять свои обвинения по поводу мух, запечённых в пудинге.

Поднятый ими шум привлёк рабочих из спального сарая. Они расположились вокруг группами, зябли и с величайшим интересом прислушивались к этому обмену ругательствами.

Полли кричал им:

– Как вам понравится такое свинство? Взял мою собственную воду!

– Возьми себе свою воду! – сказал Закхей и опрокинул кадку. – Мне она больше не нужна.

Повар поднёс к его глазам кулак и спросил:

– А это видишь?

– Да, – ответил Закхей.

– Сейчас угощу!

– А ну, посмей!

И вдруг прозвучало несколько быстрых ударов – и тотчас же несколько новых в ответ им. Зрители разразились воем, – это выражало их одобрение и восторг.

Но Закхей не мог долго выстоять.

Подслеповатый, маленький ирландец был разъярён, как тигр, но его короткие руки ничего не могли поделать с поваром. В конце концов, он покачнулся в сторону и, сделав несколько шагов, упал.

Повар обратился к толпе:

– Ну вот, лежит! И пускай себе! Его положил солдат.

– Он, кажется, умер! – раздался чей-то голос. Повар пожал плечами.

– Ну, и пусть умер! – заносчиво возразил он.

И он чувствовал себя перед этой толпой великим, неодолимым победителем. Он закинул голову и, чтобы придать себе ещё больше важности, стал подыскивать литературные выражения.

– Предоставляю его дьяволу! Пусть себе лежит! Что он, американец Даниил Вебстер? Приходит сюда и учит меня, как готовить пудинг, – меня, который готовил на генералов! Да что он, начальник прерии, что ли?

И все любовались речью Полли.

Тут Закхей опять подымается на ноги и говорит так же злобно и упрямо, как раньше:

– А ну-ка выходи, ты, заячья нога!

Толпа ревёт от восторга, но повар с сострадательной улыбкой говорит только:

– Нелепость! Это всё равно, что я стал бы драться с этой лампой.

И он берёт лампу и медленно, с достоинством уходит в кухню.

На месте происшествия стало темно, – и люди разошлись в свой спальный сарай.

Закхей взял свою рубашку, старательно выжал её и надел. Затем и он поплёлся вслед за другими, чтобы отыскать своё место на нарах и лечь спать.

III

На следующий день, в прерии, Закхей стоял на коленях и смазывал маслом свою машину. Солнце сегодня пекло так же сильно, и стёкла его очков покрылись каплями пота.

Вдруг лошадь дёргает на несколько шагов вперёд, как будто испугавшись чего-то или укушенная насекомым. Закхей испускает крик и вскакивает на ноги.

А минуту спустя он машет левой рукой в воздухе и быстрыми шагами ходит взад и вперёд.

Человек, который невдалеке проезжал со своей косилкой, останавливает свою лошадь и спрашивает:

– Что случилось?

Закхей отвечает:

– Иди сюда на минуту, помоги мне.

Тот подходит. Закхей показывает ему окровавленную руку и говорит:

– Мне вот отрезало палец только что. Отыщи мне палец, – я плохо вижу.

Человек стал искать палец и нашёл в траве. Это были два сустава; они уже отмирали и были похожи на маленький труп.

Закхей берёт палец, узнаёт его и говорит:

– Да, это он. Подожди ещё, подожди немного.

Закхей вытаскивает свою рубашку, отрывает от неё две полоски и одной завязывает свою руку, а в другую заворачивает палец и прячёт его в карман. Потом благодарит товарища за помощь и снова садится за машину.

Он выдержал почти до вечера. Когда надсмотрщик узнал о несчастии с ним, он обругал его и отослал на ферму.

Первым делом Закхея, когда он вернулся домой, было позаботиться об отрезанном пальце. Спирту у него не было, так что он налил в склянку машинного масла, положил туда палец и крепко закупорил горлышко. Склянку он положил под соломенный тюфяк у себя на нарах.

Целую неделю он оставался у себя на нарах; у него были сильные боли в руке, и приходилось её день и ночь держать неподвижно; боль отдавала в голову, его лихорадило, и он лежал, страдая, и без конца плакался на свою судьбу. Такой бездеятельности ему никогда ещё не приходилось испытывать, – даже тогда, несколько лет назад, когда взорвалась мина и повредила ему глаз.

Чтобы сделать его несчастное положение ещё нестерпимее, повар Полли сам приносил ему пищу и пользовался этим случаем, чтобы издеваться над раненым. Оба врага за эти дни нередко вступали в словесный бой, и не раз случалось, что Закхей поворачивался к стене и молча стискивал зубы, чувствуя своё бессилие перед этим великаном.

Мучительные дни приходили и уходили с невыносимой медленностью. Как только это стало возможным, Закхей стал приподыматься на койке, а днём, во время жары, открывал дверь в прерию, к синему небу.

И часто он сидел так с раскрытым ртом, прислушиваясь к шуму машин далеко-далеко в прерии, и громко заговаривал со своими лошадьми, как будто бы они стояли перед ним.

Но злобный, коварный Полли и теперь не оставлял его в покое. Он подходил и перед самым его носом захлопывал дверь, под тем предлогом, что из неё дует, страшно дует, а ему очень вреден сквозняк. И Закхей, вне себя от ярости, пошатываясь, подымался с нар и бросал ему вслед сапог или скамеечку, и его самым страстным желанием было сделать его навеки калекой. Но Закхею не везло: он слишком плохо видел для того, чтобы прицелиться как следует, и никогда не мог попасть в цель.

На седьмой день он заявил, что будет обедать в кухне. Повар ответил, что он ему этого ни в каком случае не позволит. Так и было, Закхею и в этот день пришлось обедать у себя на койке. И он сидел там в полном одиночестве и изнывал от скуки.

Сейчас на кухне, он знал это, нет никого; повар и его помощники отправились с обедом в прерию, – он слышал, как они выезжали с пением и шумом, издеваясь над бедным затворником.

И Закхей слезает с нар и, пошатываясь, направляется в кухню. Он оглядывается: книга и газета лежат на их обычном месте, он схватывает газету и, ковыляя, возвращается к себе. Потом он протирает очки и принимается за интересные, крупные буквы объявлений.

Проходит час, проходит другой, – часы бегут теперь так быстро! Наконец Закхей слышит шум возвращающихся телег, слышит голос повара, который, как обыкновенно, приказывает помощникам перемыть посуду.

Закхей знает, что сейчас хватятся газеты, что теперь как раз то время, когда повар направляется к своей библиотеке.

Подумав с минуту, Закхей быстро прячет газету в свой соломенный тюфяк. Никогда в жизни, ни за что не отдаст он этой газеты!

Проходит минута.

К нарам приближаются тяжёлые шаги, но Закхей продолжает лежать и упорно смотрит в потолок.

Полли входит.

– Что это значит? У тебя моя газета? – спрашивает он и останавливается посреди комнаты.

– Нет, – отвечает Закхей.

– Нет, она у тебя! – шипит повар и подходит ближе. Закхей приподымается.

– Нет у меня твоей газеты! Убирайся к чёрту! – говорит он, приходя в ярость.

Тогда повар сбрасывает больного на пол и принимается обыскивать нары. Он переворачивает соломенный тюфяк, потом жалкое одеяло, но не находит того, что ищет.

– Она должна быть у тебя! – стоит он на своём.

И потом, когда ему понадобилось уйти, он, будучи уже за дверью, ещё раз обернулся и повторил:

– Ты взял её! Но погоди у меня, голубчик!

Закхей злобно и от всей души рассмеялся в ответ и сказал:

– Ну да, я взял её. И я нашёл для неё употребление, грязная ты свинья!

Тут похожее на попугая лицо повара побагровело, и в его плутовских чертах появилось зловещее выражение.

Он оглянулся на Закхея и пробормотал:

– Ну, хорошо же! Погоди!

IV

На следующий день была гроза, дождь лил с неба целыми потоками, точно градом хлестал дома и уже с утра наполнил водой все кадки повара.

Все рабочие остались дома. Некоторые починяли мешки для зерна, другие исправляли рабочие инструменты или точили ножи и косы.

Когда позвали обедать, Закхей поднялся с нар, где он сидел, и хотел вместе с другими пойти в столовую. Но во дворе его остановил Полли, который нёс ему обед. Закхей стал возражать, что он решил с сегодняшнего дня обедать вместе со всеми, так как его руке лучше и у него нет больше лихорадки.

На это повар ответил, что если он не хочет есть то, что он ему принёс, то он совсем ничего не получит. И он сунул жестяную миску на нары к Закхею и сказал:

– Может быть, и это недостаточно хорошо для тебя?

Закхей вернулся к нарам и покорился своей судьбе. Разумнее всего было взять всё-таки тот обед, какой ему давали.

– Что за дрянь ты опять настряпал сегодня? – проворчал он только и принялся за свою тарелку.

– Это цыплята, – ответил повар.

И какой-то особенный блеск мелькнул в его глазах, когда он повернулся и ушёл.

– Цыплята? – пробормотал Закхей про себя и стал разглядывать кушанье своими подслеповатыми глазами. – Ну да, чёрта с два – цыплята? Врёшь ты всё!

Но это было мясо и соус. И он стал есть мясо.

Вдруг ему попался в рот такой кусок, что он не мог разобрать, что это. Его нельзя было разрезать, этот кусок с костью, покрытой жёстким мясом, и когда он обгрыз его с одной стороны, то вынул его изо рта и стал рассматривать.

– Пусть сам ест такие кости, собака! – бормочет он и идёт к двери, где посветлее, чтобы лучше рассмотреть кусок.

Он вертит его, поворачивает в разные стороны, и вдруг быстро возвращается к нарам и принимается искать свою склянку с отрезанным пальцем, – склянка исчезла.

Тогда Закхей идёт опять в столовую. Мертвенно-бледный, с искажённым лицом, он останавливается в дверях и говорит повару, так, что всё слышать:

– Скажи-ка, Полли: это не мой палец?

И он высоко поднимает что-то в воздухе. Повар не отвечает и только посмеивается за своим столом.

Закхей ещё что-то поднимает кверху и говорит:

– А это, Полли, не мой ноготь, с моего пальца? Думаешь, я не узнал?

Тут все рабочие за столом стали прислушиваться к странным вопросам Закхея и с удивлением смотрели на него.

– Что с тобой? – спросил один из них.

– Я нашёл мой палец, мой отрезанный палец, у себя в кушанье, – объяснил Закхей. – Он его сварил и принёс мне в тарелке. А вот и ноготь.

За всеми столами вдруг раздался неистовый смех, и все закричали, перебивая друг друга:

– Как? Он сварил твой собственный палец и принёс тебе его в кушанье? Ты уже успел даже откусить, как я вижу, ты обглодал его с одной стороны!

– Я ведь плохо вижу, – возразил Закхей: – я не знал… Я не думал…

Потом он вдруг повернулся и вышел. Надсмотрщику пришлось восстановить порядок в столовой. Он встал и, обращаясь к повару, спросил:

– Ты варил этот палец вместе с остальным мясом, Полли?

– Нет, – возразил Полли. – Боже мой, разве я мог бы так поступить! За кого вы меня принимаете? Я сварил его отдельно, в отдельной посудине.

История со сваренным пальцем весь вечер служила неисчерпаемым источником веселья. Над ней все хохотали и спорили как сумасшедшие, и повар праздновал такой триумф, какого не знал ещё никогда в жизни.

А Закхей исчез.

Закхей ушёл в прерию. Непогода всё ещё продолжалась, и нигде не было защиты от неё. Но Закхей всё дальше и дальше углублялся в прерию. Его больная рука была на перевязи, и он старался, насколько возможно, уберечь её от дождя; сам же он промок весь до нитки.

Он продолжал идти всё дальше и дальше.

Когда наступили сумерки, он, наконец, останавливается, при свете молнии смотрит на часы и возвращается домой той же дорогой, какой пришёл. Тяжёлым, раздумчивым шагом идёт он по пшеничному полю, с таким видом, как будто он точно рассчитал время и путь. Часов около восьми он подходит снова к ферме.

Уже совсем темно! Он слышит, что все рабочие в столовой, собрались к ужину, и когда он заглядывает в окно, ему, кажется, что он видит повара, который, видимо, в отличном настроении.

Потом он отходит от дома к конюшням, становится там в защищённое место и пристально вглядывается в темноту. Стрекозы молчат, кругом всё тихо, только дождь всё ещё идёт, и время от времени серного цвета молния прорезывает небо и ударяет где-то далеко в прерии.

Наконец он слышит, что рабочие кончили ужинать и бегут в спальные сараи: они бегут, чтобы не промокнуть, и ругают непогоду. Закхей терпеливо и упрямо пережидает ещё час, потом направляется в кухню.

В кухне ещё светло, он видит у очага кого-то и спокойно входит.

– Добрый вечер, – говорит он.

Повар с изумлением взглядывает на него и, наконец, произносит:

– Сегодня ты уже не получишь ужина.

Закхей возражает:

– Хорошо! Но в таком случае дай мне кусочек мыла, Полли. Вчера вечером я плохо выстирал рубашку, мне нужно ещё раз выстирать её.

– Но не в моей воде, – говорит повар.

– Нет, в твоей. Она вот здесь, в углу.

– Лучше не делай этого!

– Дашь ты мне мыло? – спрашивает Закхей.

– Я тебе дам мыло! – кричит повар. – Вон отсюда!

И Закхей уходит.

Он берёт одну из кадок с водой, ставит её в угол, как раз перед окном кухни, и начинает громко плескаться в воде. Это достигает ушей повара, и он выходит во двор.

Он сегодня горд и важен, как никогда ещё, и, расставив руки, решительно и злобно идёт прямо на Закхея.

– Что ты тут делаешь? – спрашивает он.

Закхей отвечает:

– Ничего. Рубашку стираю.

– В моей воде?

– Ну да!

Повар подходит ближе и наклоняется над кадкой, чтобы удостовериться, действительно ли это его вода, и ищет в воде рубашку.

Тогда Закхей из повязки на своей раненой руке вынимает револьвер, приставляет его к уху повара и спускает курок.

Слабый треск раздаётся в тишине серой ночи.

V

Когда Закхей поздней ночью вошёл в спальный сарай, чтобы лечь спать, некоторые из товарищей проснулись и спросили его, что он делал так долго на дворе.

Закхей ответил:

– Ничего не делал. Я застрелил Полли.

Товарищи приподнялись на локти в своих койках, чтобы лучше слышать.

– Ты застрелил его?

– Да.

– Чёрт возьми, вот так штука! Куда же ты попал?

– В голову. Я стрелял ему в ухо, пуля прошла кверху!

– Ах, чёрт! Где же ты его похоронил?

– На западе, в прерии. И положил ему газету в руки.

– Ты это сделал?

И товарищи снова улеглись спать. Прошла минута, и один из них спросил ещё:

– А он сразу умер?

– Да, – ответил Закхей, – почти сразу. Пуля прошла через череп.

– Это ведь самый лучший выстрел, – говорит товарищ, – раз пуля через мозг пройдёт, – смерть наступает сразу.

И тут в сарае наступает тишина, и все засыпают… Надсмотрщик назначил нового повара, одного из помощников, которые подучивались ещё с весны; теперь он стал главным поваром и от всего сердца радовался убийству.

И всё пошло своим спокойным порядком до самого времени жатвы. О Полли и его исчезновении уже не вспоминали, бедняга умер и был зарыт где-то в пшеничном поле, где вырваны колосья, – с этим уже ничего нельзя было поделать.

Когда наступил октябрь, рабочие отправились из Биллибори в ближайший городок, чтобы там устроить прощальную попойку и затем расстаться. В эту минуту все они были лучшими друзьями, чем когда-либо; они обнимались и благодарили друг друга и были при этом вполне искренни.

– Ты куда пойдёшь, Закхей?

– Я немного дальше на запад, – ответил Закхей. – Может быть, в Вайоминг пойду. А зимой опять в лес, дрова рубить.

– Так там, значит, встретимся. До свидания, Закхей! Счастливого пути!

И товарищи расходятся по всем направлениям обширной страны янки. Закхей едет в Вайоминг.

А прерия расстилается по-прежнему, словно беcконечное море, и над ней сияет октябрьское солнце с его лучами – блестящими иглами.