Текст книги "Вешатель(СИ)"

Автор книги: Кляпашок Старух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Старух Кляпашок
Вешатель

Вешатель

Над площадью стоял шум – не привычное многоголосье, а глухой, похожий на шипение волн, с которым они облизывают прибрежный песок. Звучали подавленные возгласы – молчать, терпеть, если жизнь дорога; шоркали по брусчатке деревянные башмаки, поскрипывали кожаные сапоги. Но с башен проревели трубы, и на собравшихся упала тишина. Люди словно окаменели, боялись даже вздохнуть – так и стояли, истекая потом, под яростными лучами полдневного солнца – испуганные и обречённые. На кого падёт выбор Вешателя? Кто сегодня покинет этот мир? Что ожидает человека после того, как на голову накинут чёрный мешок? Какая мука страшнее – смертная или посмертная? Минуты тянулись медленно и тяжко. Какая-то молоденькая женщина не выдержала, зашлась в громком плаче. По толпе пробежало едва заметное движение, будто уж скользнул в невысокой траве – стражник направился к нарушительнице. Она вздрогнула, запрокинула голову. Лицо побелело, изо рта хлынул фонтанчик крови, обрызгал лицо и суконный колпак мясника, стоявшего впереди. Молодка замолчала и осела меж чужих локтей и спин. Мясник достал платок, вытер затылок, а потом бросил заалевшую ткань на мостовую.

– Чья это? – спросил Гусь, который выглядывал из слухового окна недостроенного дома.

Детям и подросткам сегодня полагалось сидеть дома за закрытыми ставнями и читать молитвы. Дело не в душеспасительной силе слов, а в том, что молодь считали неспособной на поступок, который бы указал – жить или умереть. И ребятня пряталась, бубнила маловразумительные фразы, училась жить в боязни и всё терпеть в ожидании судьбы. Но только не Гусь и его приятель Кроль, которые были вездесущи и неистребимы, как мухи над торговыми рядами. Гуся, безродного побродяжку, оставили в городе лицедеи-странники, а Кроль – криворылый и косоглазый – народился от давно помершей первой жены начальника стражи и был чужим в отеческом доме.

– Пекарская сноха, – втянув изуродованной губой слюни, ответил Кроль. – Теперь ему штраф платить. А бабёнке гнить в земле допрежде сроку.

– Смотри, – перебил его Гусь, – Вешателя вывели. Ну и образина... Урод бельмастый.

Кроль затрясся и вопреки словам Гуся опустил глаза, как и все в толпе на площади. Нельзя, ни в коем случае нельзя встретить взор мутных, с красными прожилками, склер Вешателя. Он не любит непокорных, смотрящих прямо, подающих голос. Вешатель станет долго, случалось, что и дотемна, шелестеть рясой по мостовой, тяжело волочить грузное тело, ворочать по сторонам шишковатой, в шрамах и нарывах головой, а потом вытянет единственный палец с кривым коричневым когтем и укажет на того, кто избран. Кому нынче выпадет честь? Кровельщику, который спас троих ребятишек общецехового старейшины от разъярённого быка? Или молодому лекарю, не допустившему в город чумную заразу? А может, самой завидной невесте – кружевнице Чесле, чьи изделия, отправленные в подарок дюку, избавили город от новых подлостей коварного и охочего до золота и крови сюзерена? Гусь переживал только за кондитершу Пелону. Её крендели таяли во рту и часто спасали от заворота кишок бездомных бедолаг, которые с голодухи могли нажраться отбросов. Гусю не забыть, как Пелона отпаивала его тёплым молоком, когда он свалился, трясясь от лихорадки, около заднего крыльца кондитерской. Кролю было всё равно: отцу, начальнику стражи, и его окружению не стать достойнейшими. Что может получить город от их повешения? Озерцо дерьма, не больше. Впрочем, и от смертей избранных никто не видел благодати. О ней только говорили.

Гусь и Кроль своём укрытии отсидели задницы. В толпе многих сморило от неподвижности и напряжения. Их поддерживала только теснота – народу понабилось точно огурцов в кадушке. Кое-кто начал подвывать, но, помня об участи заколотой молодухи, которая посмела нарушить тишину, давил страх в глотке, зажимал губы руками. Солнце зашло и оставило после себя тягучую духоту. Наконец Вешатель резко выбросил вперёд руку с тёмным когтем. И тут произошло небывалое.

Трое стражников в масках направились к кондитерше Пелоне. Из-под её чепца обильно сочился пот, собирался в ручейки под опухшими сомкнутыми веками. Но Чесла, племянница Пелоны, вдруг вопреки правилам раскрыла глаза, увидела Вешателя и стражу, охнула и встала перед тёткой, заслоняя её от смертельного когтя. Снова проревели трубы. Чеслу схватили, набросили чёрный колпак и потащили за Вешателем. Толпу охватила дрожь, но только после третьего завывания труб люди стали осматриваться, искать родных и знакомых, а потом и голосить от радости. Никто не обратил внимания на то, что Пелона огляделась, не увидела Чеслу, рухнула на колени, зашлась в плаче и причитаниях. А народ возликовал. Свершилось! Жертва во спасение всем избрана! Быть сегодня великой праздничной ночи, пьяной и безудержной! Толпа заспешила по домам, и вскоре на площади остались три трупа: один окровавленный, два с синюшными лицами да полумёртвая от горя Пелона.

– Ну что ж ты, вставай... Вставай, Пелона! – прошипел сквозь зубы Гусь. – Поднимайся, квашня старая!

Но кондитерша легла ничком, видимо, не собиралась жить после утраты племянницы. Гусь грязно выругался, а Кроль с удивлением на него посмотрел и сказал:

– Чего время терять, пойдём к трактиру, сейчас всем наливать будут. Слышь, Гусь!

Но Гусь шустро застучал подмётками по незакреплённым половицам – нужно увести эту дурищу Пелону с площади. Ишь чего удумала – чтобы стража её вместе с мертвяками сволокла. Кроль припустил за приятелем, хотя и не понял его намерений.

– Тётка Пелона, поднимайся! – Гусь схватил кондитершу за плечи и потянул. – Обопрись на меня... Ну же, скорей!

Подоспевший Кроль помог приятелю, намотав на кулаки завязки фартука.

Пелона повернула голову и глянула на ребят заплывшими от слёз глазами:

– Чеслушка... кровиночка... рученьки золотые... а сердечка такого доброго больше не найдёшь... И ради негодяев да воров-разбойников погибнуть...

Гусь нагнулся к самому уху Пелоны и прошептал:

– Вовсе не ради негодяев, тётка Пелона, а чтобы ты жила. Я всё видел. Пойдём домой, расскажу.

Пелона посмотрела на своего выкормыша так, будто впервые увидела, но попыталась подняться с кряхтеньем и стонами. Гусь и Кроль подхватили её под мышки и почти волоком потащили в сторону дома. Кроль жалобно скривил уродливые губы, когда они миновали закипавший лютым весельем трактир, но приятель успокоил его жестом: не боись, всё наверстаем.

Добротное, пропахшее выпечкой жилище Пелоны было пустым: окна темны, дверь заперта. Все подмастерья и даже старая преданная служанка отправились пировать. Кондитерша повалилась на скамью возле крыльца и прошептала:

– Ну, рассказывай... не тяни...

Гусь, не подумав, ляпнул правду и очень удивился, что Пелона не стала благодарить Чеслу-спасительницу, а побледнела до синевы и, стуча себя в грудь кулаком, проговорила: "Дурочка... ах, какая дурочка!"

– Чего ругаешься, тётка Пелона? – возмутился Гусь. – Она ведь тебя от смерти избавила.

– От неё бы такие детки пошли, – простонала Пелона. – Искусники, добросердечники... Чесла была бы лучшей из матерей. Может, в этом вонючем городе дышать стало бы легче.

– А почему Вешатель указал на тебя? – вдруг спросил Кроль, хотя ему не терпелось бежать в трактир. В прошлом году, ещё без Гуся, он так упился кисловатым вином, что не хватило сил на другие праздничные развлечения.

Пелона подняла к небу заплывшее лицо. Гусю показалось, что она хочет плюнуть в звёзды – туда, по поверьям, неумолимый Вешатель относит свои жертвы.

– Подкармливаю бродяжек, не даю умереть с голоду неимущим, – начала кондитерша тихо, но с какой-то страстью, непонятной Гусю. – А от них в городе только беспорядок. Вместо меня мог быть Манжар, лекарь, которому нет равных. В селеньях народу расплодилось – войны давно не было. Манжар вылечил селян от привезённой с заморскими товарами хвори, Чеслушка моя спасла нас от гнева дюка – опять людей избыток. Для градоправителя лишние хлопоты.

Кроль ничего не понял и затеребил приятеля за рукав – пойдём же скорее!

Но Гусь уставился на Пелону. Его уши, обсыпанные веснушками, шевельнулись. Это был знак предельного внимания.

– Ты хочешь сказать, что помощь бездомным и неимущим, с одной стороны, благородство, а с другой – нарушение порядка?

Кроль от досады сплюнул длинной струёй. Он терпеть не мог, когда Гусь вместо дела начинал трещать о чём-то непонятном.

Пелона не ответила. Она перевела взгляд на Кроля, и её глаза под отёкшими красными веками сверкнули.

– У меня в печи сушатся пастилки. Вкуснее не бывает. Угости, Кроль, своего отца и его друзей. Да сам не вздумай попробовать. Я сосчитаю лакомство – не обманешь. Да ещё скажи, что пастилки мужскую силу делают подобной жеребячьей.

Кондитерша звякнула ключами в кармане фартука и направилась к двери. Гусь и Кроль не были бы самими собой, если бы не заглянули в окно кухни. Пелона щедро посыпала пастилки сахаром. Даже через стекло приятели почувствовали необыкновенный аромат. "Морская лилия!" – ахнул Гусь. Кроль сглотнул избыток голодной слюны и потёр заурчавший живот. Кондитерша переложила лакомство в кожаный мешочек и вынесла его приятелям.

– Самим – не сметь дотрагиваться, – приказала она. Зная, что городской молодняк предпочитает не слушать взрослых, поступать наоборот, попробовала припугнуть и добавила: – Умрёте в страшных мучениях.

Тут даже до Кроля что-то дошло, и он призадумался. Ненавистный отец, который приучил свою свору шпынять старшего сына, а младших детей – издеваться над ненужным в семье и унижать его... Да может ли Кроль назвать начальника стражи отцом? Пускай отведает пастилок!

Приятели скрылись в темноте узкой улицы, а Пелона поплелась в дом. Гусь вдруг дёрнул приятеля за куртку – стоять!

– Чего ещё? – недовольно спросил Кроль. Он был непривычно серьёзен и угрюм.

Гусь без слов повернул назад.

В доме кондитерши были настежь распахнуты окна, открыта дверь, а запах стряпни перебивал резкий, но упоительный аромат. Пелона сидела у стола, уронив голову на скатерть. Её пухлая рука безжизненно свисала, а на полу валялся разбитый стакан.

– Она бы не смогла жить такой же, как все, – пробормотал Гусь.

Всеобщее празднование уже выплеснулось за стены трактира. В палисаднике, в ярком свете из окна, ритмично дёргалась чья-то волосатая задница, в такт мужскому уханью раздавалось женское повизгивание. Распахнулась дверь, и на крыльцо на четвереньках, совсем голая, выползла самая молодая служанка. Её спутанные волосы закрывали лицо, крохотные острые груди были украшены синяками и укусами. Тощие бёдра в крови. Двое пьяных весельчаков, без штанов, в одних рубашках, вывалились следом, ухватили служанку за ноги и потащили назад, в самое пекло пира.

Кроль заинтересованно оттопырил губу, но Гусь сказал:

– Сначала угощение для твоего отца.

– А может, и этим? – Неожиданно Кроль кивнул на дверь трактира.

Но Гусь покачал головой.

Искать начальника стражи Исмуса нужно было в доме градоправителя. Конечно, не в самом богато украшенном здании, которое возвышалось над всеми строениями, а под полотняными навесами в саду. Приятели заторопились: нужно успеть, пока блюстители городского порядка не перепьются до недвижности башен и стен. И чуть не опоздали. Городская стража предавалась свальному греху среди опрокинутых столов и лавок. Кроль отыскал глазами своего отца, который возил на себе толстуху-молочницу и шипел ругательства сквозь сжатые зубы. Начальник стражи приподнялся на локтях и вдруг отвесил молочнице оплеуху, отчего она повалилась набок, вскинув ноги в полуспущенных чулках. Гусь подскочил к разъярённому неудачей мужчине и шепнул: "Вот пастилки от Пелоны. Для мужской стати". Исмус сгрёб угощение и затолкал в рот. Не успел прожевать, как затрясся, глянул на живот и радостно взревел. Молочница вновь оседлала его, несколько раз подняла и опустила поясницу, а потом закинула голову и издала звериный вопль, который перекрыл общий шум. Несколько красных лиц с безумными глазами повернулись к ней. Гусь проорал: "Пастилки для мужской мощи! От Пелоны!" Поднял валявшуюся чашу, высыпал отраву и сделал знак Кролю: "Бежим!" Приятели бросились прочь, не оглядываясь.

У Гуся было убежище за городскими стенами. Полуразваленный дом, в котором давным-давно жил палач, обходили стороной. Даже когда появился Вешатель и нужда в человеке, исполнявшем наказания, отпала, его бывшее жилище считалось проклятым. Гусь обитал в каменном подвале, куда не проникали зной, дождь или снег. Кроль оказался там впервые и с уважением оглядел лежанку, сколоченные из разномастных досок стол, два стула и сундук. Потом спросил:

– А что это за морская лилия, от которой все дохнут?

Гусь молча достал из сундука тряпицу с засохшими рогаликами, подачкой от Пелоны, налил из кувшина воды в единственную кружку, а потом спросил:

– Ты же с рожденья живёшь здесь, неужто не слышал о смерти колдуньи Лилии?

Кроль пожал плечами. Кто бы ему рассказал-то? Мать родами померла, а увечный крикливый малец стал ненужным. Но выжил всем назло. Слушать кого-то был непривычен, а вот напакостить – это да...

Гусь спросил:

– Зачем тебе старые байки? Может, в трактир – ещё успеешь.

Но Кроль несогласно оттопырил губу и взял кусочек засохшей выпечки.

Гусь сказал:

– Тогда слушай. Лилия считалась колдуньей, лечила, предсказывала, умела грозу с градом отвести, порчу водой отлить. Позвали её однажды в дом градоначальника – его дочь оцепенела, лежала в постели без движения и слов. Не ела и не пила. Колдунье не разрешили осмотреть девушку, потребовали вылечить шепотками. Лилия сказала, что больная непременно умрёт, так у неё расшиблен затылок. На все вопросы, как она это узнала, отвечала: "Я вижу". Градоначальник спросил: "Может, ты видишь даже того, кто это сделал с моей доченькой?" Лилия, не глядя на него, ответила: "Да". Её вытолкали за двери, а утром соседка, которая принесла колдунье молоко, нашла Лилию ослеплённой. Более того, у женщины был отрезан язык. Но отчего-то все люди, которые знали Лилию, стали грезить наяву и видели одну и ту же картину: градоначальник кричит на дочь, а потом толкает её изо всей силы. Девушка падает на угол мраморного стола. Градоначальник похоронил дочь, а колдунью приказал вывезти в море на день пути и бросить связанную в волны. Но скоро объеденный рыбами труп оказался на мелководье. Его не смогли зацепить баграми, не достали ныряльщики – тело тотчас распалось на мельчайшие части. Зато пловцы подняли много причудливых мелких ракушек, которые прелестно пахли и были тотчас названы морскими лилиями. Их отдали лекарю, он изготовил эссенцию. Кто её употреблял, погибал быстро и без мучений. Первой жертвой стал сам лекарь, затем его любопытные друзья. Говорят, что по приказу градоначальника эссенцию уничтожили. Но, видимо, не всю.

Кроль успел дожевать угощение и предположил:

– Вдруг в Пелонином доме ещё есть отрава?

Гусь пожал плечами, а потом поинтересовался:

– А зачем тебе?

Зрачок косого глаза Кроля неожиданно глянул прямо.

– А чтобы никому в этом городе легко не было, – сказал Кроль, поморщился и развёл руками – красноречием он не обладал.

– Вон оно что... – протянул Гусь. – Хочешь стать противником Вешателя. Он забирает лучших, а ты будешь морить худших. Например, свою мачеху, сводных братьев и сестёр. Кожевенника, который тебя выгнал за то, что ты перепутал краски, да ещё отцу нажаловался. Девицам, которые над тобой смеются. Так?

Кроль взял ещё один кусок рогалика и заработал челюстями. Кожа на его узком лбу наморщилась. Странный этот Гусь. Горазд задавать вопросы и болтать. Лицедей, одним словом. Интересно, а почему здесь его бросили одного? Вдруг он сам захотел остаться?

Гусь продолжил рассуждать:

– Я долго думал, зачем вашему городу Вешатель. Потом уяснил, что он поддерживает порядок: дюк должен гнобить вас налогами, поборами. Народ обязан вовремя помирать, потому что поля средь камней скудны и всех прокормить не могут. Главное – чтобы дюку и его двору хватило. Горожанам следует работать, защищать свой карман и стараться дотянуться до чужого. Помочь кому-то, спасти от голода и болезни – ненужные для порядка действия.

– Давай отравим Вешателя, – внезапно предложил Кроль.

Гусь так же внезапно согласился: "Давай".

***

Солнце уже высветило все уголки в осиротевшем доме Пелоны. Над её телом жужжали мухи. Приятели даже не содрогнулись, потому что улицы города с дрыхнувшими после праздничной ночи людьми были более неприглядны, чем самоубийца. Кроль хлопал ящиками шкафов, а Гусь размышлял. Где могла храниться эссенция, которой Пелона сдобрила сахар для пастилок? Под одеждой? Вряд ли, хотя обшарить покойницу Гусю ничего бы не стоило. Там, куда могут дотянуться руки подмастерьев, не стоило искать вовсе. Стало быть, это не подвал, не кладовые. Прибирает дом служанка, значит, в комнатах тоже делать нечего. Гусь поднял отколовшееся донышко стакана и понюхал. Запаха нет. Едва ощутимое благоухание шло от чёрных, искривлённых смертной судорогой губ. Ох ты... Проглотила крохотную склянку и запила водой.

– Кроль, иди сюда! – позвал Гусь.

Где-то в комнатах загрохотала мебель, и через миг объявился Кроль, с надеждой глянул на приятеля.

– Пелона, кажется, проглотила эссенцию вместе со склянкой. Теперь яд в её желудке и крови. Тащи сюда горшок с крышкой и большой нож. Только я, знаешь, не смогу... – сказал Гусь.

– Почему? – удивился Кроль. – Ты же недавно работал у мясника? Ладно, сам попробую. Только скажи, как.

Когда бурая жижа хлынула в горшок из лежавшего на боку тела, аромат морской лилии перебил нутряную вонь распотрошённого тела.

За окном послышались голоса, и Гусь с Кролём кинулись прочь.

Кроль, прижимая к пузу горшок, завёрнутый в прихваченное полотенце, вдруг остановился и спросил:

– А куда сейчас? Где искать этого Вешателя? Никто не знает, откуда его выводят.

– Знает тот, кто не боится смотреть, – туманно ответил Гусь. – Идём к ратуше.

– Она же на площади! – воскликнул Кроль. – Кругом лавки, цеха...

– А что под ними? – задал ещё более невнятный вопрос Гусь и повелительно добавил: – Идём. Хотя лучше дождаться вечера. А пока скоротаем время у меня.

Но скоротать время в ожидании вечера не получилось.

Раздались крики, топот бегущих и визгливый вопль молочницы:

– Вон они! Выродки проклятые!

Подростки повернули было назад, но оказались окружены изрыгавшей ругательства толпой. Среди неё было несколько стражников в чёрных масках. Народ просыпался и подтягивался на звуки скандала.

– Это они, они! – исходила в визге молочница. – Принесли пастилки! Все, кто съел, мертвы! Исмус... Наш начальник стражи!

– Пустите! Пустите меня! – Женщина с охрипшим от перепоя голосом растолкала собравшихся.

Перед Кролем и Гусём стояла взлохмаченная тётка в переднике, с которого были оборваны завязки, с корсажем, который держался на одной пуговице. Её громадная желтоватая грудь с синими венами колыхалась в такт неровному дыханию.

– Гадёныш... Говорила Исмусу, что тебя нужно гнать из города... На галеры к купцам... Чтоб ты сгинул да пропал... – еле выговорила она.

Мачеха Кроля сжала кулаки и бросилась на пасынка, молочница поспешила ей на помощь.

Приятели мгновенно переглянулись и прибегли к старому и верному приёму: втянули головы в плечи и ринулись тараном на толпу, не забывая несколько раз резко повернуться, чтобы было трудно схватить их. Правда, они лишились клочков волос и целостности одежды, но вырвались. Чтобы остановиться перед копьями, нацеленными им в грудь.

– К градоначальнику! – взревел из-под маски стражник.

– Кроль, горшок привяжи, – тихо сказал Гусь, шмыгая носом, жалостно глянул на стражника и утёрся от якобы подступивших слёз. Потом взвыл, закатил глаза, плюхнулся на землю и изобразил припадок.

Раззявив уродливый рот, Кроль перекинул через плечо полотенце и завязал узлом концы. Он внимательно следил за тем, как Гусь закатывает глаза и раздирает лицо ногтями. Стражник нагнулся к Гусю и хотел приподнять его голову за лохмы. Но Гусь вдруг схватился за копьё, отвёл в сторону. Стражник рванул оружие вверх. Гусь, крепко уцепившись за древко, оказался на ногах. Кроль, который был посильнее иного взрослого мужчины, попытался повторить трюк с копьём. Но на затылки подростков обрушились удары железных рукавиц.

– Гусь... Гусь... – донёсся прерывистый шёпот. – Гусь, ты помер?

– Конечно. Лежу вот себе в богатом склепе. Рядом усопший дюк, – таким слабым голосом, что язвительность слов была незаметна, ответил Гусь.

– Умом повредился... – пришёл к выводу Кроль и залился жалобными, почти младенческими слезами.

Гусь вдруг сел так быстро, что взорвался болью зашибленный затылок.

– Горшок цел? – спросил он, преодолевая тошноту.

– Разбился, – ответил Кроль и всхлипнул.

– Эх... – только и смог произнести Гусь, а потом осмотрелся и поинтересовался: – Ты-то как? Здорово нас приложили – до беспамятства.

– Всякое бывало, – молвил Кроль и осторожно почесал шишкастую, многократно битую голову.

– В башне мы, что ли? – Гусь оглядел каменные стены и поднял глаза к решётке на потолке, сквозь которую лила призрачный свет полная луна.

В этот момент раздался конский топот, стук колёс и с потолка посыпались песок и мелкие камешки.

– В подвале, а над решёткой – мостовая, – решил Гусь. – Слышь, Кроль, а ведь если я встану тебе на плечи, то дотянусь до прутьев.

– Зачем? – спросил Кроль. – Их всё равно не выломать. Это тебе не сток для нечистот. Однажды слышал от... отца – Кроль с трудом произнёс это слово – про каменные мешки. В них Вешатель занимается своим делом.

– Ты что? – удивился Гусь. – Вешатель возносит людей в небо. И они сияют нам оттуда – звёздами сияют...

– Нет, – возразил Кроль, – Исмус по пьяни своему старшему ублюдку рассказал. Значит, это правда.

За стеной послышались шаги, звуки волочения и голос:

– Смердит-то как... тяжёлая, зараза...

А через некоторое время – шаги обратно, бряцанье оружия и тихие ругательства:

– Ну и мерзость. Пусть бы Намер сам тащил. Не успел начальником стражи стать, как постарался нам отомстить.

Гусь и Кроль посмотрели друг другу в глаза: похоже, не все пировавшие в саду градоначальника польстились на увеличение мужской силы. А может, Исмус заставил подлого и злопамятного Намера идти в дозор. И вот он уцелел.

В это время синеватые решётчатые блики на полу исчезли.

Подростки подняли головы. Чей-то чёрный силуэт заслонил луну и звёзды.

– Эй, кто там? – крикнул Гусь, а Кроль схватил его за руку, потом и вовсе уселся рядом, обхватив более храброго друга за плечи.

Гусь слышал, как быстро и громко билось сердце товарища.

Незнакомец, склонившийся над решёткой, молчал.

Резкий, невыносимый запах падали разил сверху.

– Кто ты? – уже тихо переспросил Гусь.

На чёрном лице вспыхнули багровые глаза.

– Вешатель... – просипел Кроль. – За нами пришёл.

Мощные руки тряханули решётку. Она устояла.

Угольная тень метнулась, и луна вновь заглянула в темницу.

– Он нас найдёт... Всё равно найдёт... – затрясся Кроль.

– Что ещё рассказывал Исмус о Вешателе? – спросил Гусь, которого тоже била дрожь. – Вспомни, Кроль.

– Он жрёт человечину. Не тех, кого выбирает на площади. Тех, кого тайком приводят к нему. Как меня и тебя... – еле выговорил Кроль. – А иногда сам выбирается на охоту...

У него зуб на зуб не попадал от страха. Гусь вспотел так, что его волосы заблестели в свете луны. Он стал снимать широкий пояс.

– Что... что ты делаешь? – нашёл в себе силы удивиться Кроль.

Гусь извлёк из пояса гибкую металлическую ленту.

– Это наше спасение, – сказал он. – Мы расколупаем раствор между камнями.

– И попадём в другую темницу, – возразил Гусь.

– Тогда сиди и жди, пока чудовище не явится сюда для позднего ужина, – ответил Гусь и ткнул концом ленты в щель между камнями.

Посыпался песок, и Гусь стал двигать своим орудием вперёд-назад.

Кроль уселся в угол, обхватил голову руками и что-то зашептал.

Пока Гусь выпиливал квадрат из четырёх камней, время казалось струйкой воды, которая вытекает из разбитого кувшина. А где-то рядом бродит чудовище...

– Не так-то прочны эти каменные мешки, – заявил Гусь, который совсем пришёл в себя во время работы.

Он саданул кулаком по стене, но камни даже не шевельнулись.

– Попробуй-ка ты, – сказал Гусь товарищу и облизнул закровоточившие костяшки пальцев.

Кроль поднялся, оглядел работу Гуся. Повеселел, отошёл, насколько позволяла темница, в два прыжка разбежался и плечом ударил по камням. Они дрогнули. Гусь хлестался о камни плечами в заалевшей рубахе, и вот наконец они с грохотом провалились в соседнее помещение. Подростки замерли, прижавшись к стене по обе стороны отверстия, из которого лился слабый свет факела. Было тихо, только где-то вдалеке, в другом каменном мешке, кто-то стонал в смертной муке. Первым не выдержал Кроль. Он высунулся в дыру, протиснул разбитые плечи и, шкрябая по стене башмаками, пролез наружу. Но Гусь не сразу последовал за ним. В двойном свете – луны и факела – он осмотрел их бывшее узилище. "Так я и думал", – горько сказал он. Потом ловко выбрался.

Они оказались в длинном извилистом коридоре с нишами. Низкий потолок коптили несколько факелов. Гусь и Кроль тихонько пошли вдоль осклизших стен. В первой же нише они обнаружили труп. Покрытая коркой засохшей крови женщина. Живот вспорот. И... знакомый запах.

– Это... это... – вдруг стал заикаться Кроль.

И тут же донёсся звук выламываемой решётки.

– Пелонушка, спаси меня в очередной раз, – чуть ли не простонал Гусь и прикрикнул на товарища: – Чего стоишь? Потащили её в нашу темницу.

– Я не... не... – изо рта Кроля вырывались уже не слова, а звуки. Но Гусь понял его и страшно рассердился:

– Живот вспороть смог, а тело перенести боишься.

– Не... не тело... – промямлил Кроль, однако подхватил Пелону под мышки и поволок её к отверстию, которое помогло им покинуть темницу.

Грузный, вздутый труп был велик для небольшого проёма, но Кроль остервенело вцепился в боковой камень и вывернул его. Потом ещё один. Головой вниз они сбросили тело в темницу. Не успели отшатнуться, как загремела оторванная решётка и сверху упала чёрная тень. Гусь и Кроль были не в силах оторвать взгляд от того, кто сейчас стоял в их темнице. "И вправду Вешатель", – одними губами, без звука, пробормотал Гусь.

Вешатель взревел, отчего чудовищная башка перекосилась, а из нарывов хлынул гной, и набросился на тело.

Гусь и Кроль стояли как заворожённые, слыша чавканье и звуки раздираемых и лопавшихся внутренностей. Запах морской лилии стал невыносимо плотным, перебивая вонь.

Через мгновение раздался повторный рёв Вешателя, и звуки сменились другими. Гусь просунул голову внутрь и увидел, что чудовище распростёрлось над разорванным телом, одновременно грызёт лицо трупа и сильными толчками поднимает и опускает зад. Гусь не успел отшатнуться, и его вырвало желчью. Вешатель захрипел, рухнул на тело несчастной Пелоны и замер.

– Что там, Гусь?.. – спросил Кроль.

– Сдох, – прошептал его товарищ.

– Можно выбраться, решётку-то Вешатель оторвал, – сказал Кроль.

– Пожалуй, – согласился Гусь. – Но чуть погодя.

Он первым нырнул в проём. Его рука случайно попала на затылок Вешателя, и кожа чудовища стала слезать, как чулок.

– Ох ты... – удивился Гусь, хотя после всех событий, казалось, ничто уже не могло поразить его.

Со словами: "Гусь, что?" – в отверстие пролез Кроль и наступил на спину Вешателя.

Гусь пнул голову чудовища, под маской оказалось окровавленное лицо.

Кроль дёрнул за рясу. Обнажилось холёное тело.

– Кто это? – тихо спросил Гусь.

Осмелевший Кроль вытер рясой голову чудовища, известного как Вешатель, и отшатнулся: "Градоначальник!.."

– Вот, значит, откуда эти идиотские обряды и праздники... – проговорил Гусь. – Извращению нужно было придать облик величия и значимость для жертв.

– Не пойму, о чём ты, – сказал Кроль. – Бежим отсюда.

– А если Чесла ещё жива? – вдруг спросил Гусь.

– Если жива – хорошо, её могут отпустить – Вешатель-то сдох. Нам пора, Гусь, – заявил Кроль.

– Не выпустят Чеслу, она слишком много знает, – печально проговорил его товарищ. – Кроме того, я не верю, что о... вкусах градоначальника не знал сам дюк. Вдруг он такой же? Тогда будет сделано всё, чтобы на смену одному Вешателю пришёл другой.

– Чеслу не выпустят? – вознегодовал Кроль. Более ничего из речей друга до него не дошло. – Пойдём и отыщем её!

Гусь посмотрел на друга долго и пристально, потом тихо молвил: "Пойдём".

Кроль деловито обшарил рясу градоначальника и разжился ключами, стилетом, снял с тела толстую золотую цепь, сдёрнул с руки уродливую перчатку с когтистым пальцем, а с настоящего – громадный перстень. Объяснил Гусю: "Пригодится".

В коридоре гасли факелы, сквозняк разносил чад и вонь гнившей плоти. Друзьям пришлось идти в полной темноте, вытянув руки. Иногда они находили ниши, в которых раздавалось попискивание и было слышно какое-то шевеление. "Дальше", – тихо командовал Гусь. Коридор повернул влево, и подростки прищурились от света нескольких плошек, над которыми дрожали язычки синеватых огоньков. Пахло кровью и железом. От боковой стены прозвучал хрип. Подростки повернули головы и чуть не заорали. Гусь закусил губы, а Кроль зажал рот руками. На железной балке было подвешено женское тело. Крюки пронзали рёбра, их острия выходили из посиневших вздутых грудей. У тела не было рук и ног, культи были затянуты проволокой. И всё равно под ними натекли черные густые лужицы. Голова закинута назад. По волнистым русым волосам можно было догадаться: это всё, что осталось от кружевницы Чеслы.

– Градоправителю и его гостям на празднике подают особое рагу. Кто его раз попробовал, не сможет забыть никогда, – спокойно сказал Кроль. – Не сможет забыть... не сможет забыть... не сможет забыть...

Гусь отвесил приятелю пощёчину. Кроль посмотрел на него пустыми, тусклыми глазами – без блеска слёз и всякого чувства.

– Дай стилет, – приказал Гусь. – Она не должна больше страдать.

– Она не страдает, – тихо возразил Кроль. – Это у меня отрублены руки и ноги. Меня разрывают крючья. Это я повешен. Не мешай мне.

– Умом помешался... – прошептал Гусь. – А может, наоборот, – обрёл его.

Кроль снял с крюков тело Чеслы и не почувствовал её дыхания, когда голова девушки упала ему на плечо. Медленно, как-то торжественно двинулся обратно. Гусь пошёл за ним. Видимо, Кроль решил вынести труп тем путём, каким он попал сюда.

– Что ты собираешься делать, Кроль? – спросил Гусь.

– Покажу людям ту, чью смерть они праздновали, – ответил Кроль. – Достань у меня из кармана ключи.

Но они не подошли к замку двери, которой заканчивался коридор.

Кроль бережно положил Чеслу возле стены и присел сам.