Текст книги "Матагот"

Автор книги: Клод Сеньоль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Клод Сеньоль
Матагот

I

Подходил к концу жаркий осенний день, бросавший на землю рыжие тени, когда я остановился на постоялом дворе «Зеленый дуб» в маленьком городке С***, что в Солони.

Вот уже несколько дней я искал сдающееся внаем здание – хижину, усадьбу или ферму. Мне было все равно, где жить, – главное, чтобы вокруг царила тишина. Дабы вновь приманить к себе музу письма, внезапно покинувшую меня, тишина была мне важнее любого уюта.

Ханжеского вида торговец, знаток местности, с доверительным, а вернее, с убедительным взглядом и голосом сообщил, что искомая мною ферма Ардьер находится всего лишь в двадцати километрах отсюда.

Проходимец был либо поэтом, либо получал комиссионные, поскольку описание фермы звучало в его устах соблазнительно, искренне или намеренно добродушно – сладкая конфетка в серебряном фантике. Строения почти новые, крепкие и полезные для здоровья, теплые зимой, прохладные и веселые летом; благодатная земля; чудесный лес полный разнообразной дичи; и двадцать гектаров деревенского мира, окруженные десятью тысячами гектаров мирной тиши.

Именно то, что я искал.

Торговец знал владельца, некоего Кордасье. И тут же написал горячее рекомендательное письмо, в котором гарантировал мои честь и достоинство, хотя видел меня впервые в жизни.

Все было проделано так ловко, что я, хотя и осведомился у хозяина постоялого двора, был все же соблазнен и околдован и не обратил внимания на его предупреждение: в округе давно было известно, что арендаторы оставались на ферме не более двух-трех месяцев и покидали ее, какие бы расходы ни понесли и сколько бы пота ни пролили, обрабатывая землю, пожиравшую все их усилия с обескураживающим аппетитом.

Загадка так и осталась загадкой, ибо ни один из бывших арендаторов не обмолвился о причине бегства. Что же касается беззаботности и спокойствия – тут посредник только усмехнулся.

* * *

На следующее утро я уже был в деревне П***.

Мне с большим трудом удалось найти человека, согласившегося указать дом Кордасье. Похоже, Кордасье здесь недолюбливали, а моя настырность вызывала лишь косые взгляды.

Но во мне еще было много всепобеждающей уверенности жителя столицы, бесстрашно забывшего о скрытом могуществе деревни.

Короче говоря, вначале я сошел за сомнительного рода чудака, что, быть может, немного расположило ко мне Кордасье.

Его жилище, сложенное из тесаного камня, спряталось в отдельном лесочке в стороне от деревни и выглядело богато и красиво. Куда лучше самого владельца – отвратительного грязного старикашки с постоянно блестящим потным лицом в прыщах. Мне сразу подумалось, что телом он должен походить на огромную жабу, словно в этом человеке началось и не закончилось превращение от сглаза, которое наложил злой колдун, амбициозный, но не очень умелый.

Я еще не знал, что Кордасье сам считался колдуном.

Он окинул меня пронзительным взглядом с головы до ног. Глаза его, едва видневшиеся из-под век, мгновенно оценили меня. Кордасье долго тер подбородок и наконец произнес приговор, столь же двусмысленный, сколь и сопровождавшая его слова улыбка. Он, мол, согласен показать мне ферму. Я, похоже, понравился ему, правда, на его манер.

Но только после трагедии, в которой я принял невольное участие, стало понятно, насколько подходящим для выполнения его замыслов человеком я ему показался в тот день.

До дикого пустынного местечка и обратно нам пришлось протопать шесть километров, но мне представлялось, что по крайней мере втрое больше, ибо компания этого странного субъекта, идущего быстрым шагом, но не поддерживающего разговора, стала для меня тяжкой нагрузкой. Два безмолвных человека, идущих бок о бок, раздражают друг друга сильнее, чем если бы они беспрерывно болтали; тем более Кордасье играл в безразличие, хотя исподтишка косился на меня.

Кроме того, его манера наклоняться вперед, его жирное дыхание, рука, месившая пустоту перед ним и совершавшая не меньше движений, чем ноги, как и его усилия идти прямо, а не зигзагом, до тошноты раздражали меня.

* * *

Ферма Ардьер показалась мне более чем убогой. Она нуждалась в уходе. Земли и облезлые здания были буквально изъедены стойким запустением. Окружавшие ее пустоши, растянутые словно линялые ткани на ярмарке, заросли сорняком и пестрели бельмами болотец; кое-где высились рощицы сосняка, подходы к которым охраняли непреодолимые заросли кустарника.

Но окрестности выглядели и божественными, и отмеченными адской печатью одновременно. Моя склонная к странному душа была немедленно покорена.

Главное здание еще крепко держалось на своем фундаменте. Цельная дверь успешно охраняла большую кухню от ночного нашествия – я ощущал, что ночи здесь будут агрессивнее, чем где-либо.

Кордасье осторожно открыл дверь и жестом пригласил меня войти первым. И хитро приспустил веки на свои острые глаза наблюдателя.

Я без страха вошел. Но, сделав шаг вперед, с отвращением отшатнулся. С потолка до пола и от стены до стены висели полотна паутины и паутинки – каждая имела своего хозяина, и все они колыхались, вспугнутые шумом нашего внезапного вторжения.

Повинуясь естественному рефлексу, я быстро сделал шаг назад и повернулся к Кордасье.

Он стоял, заслонив собой проем двери, словно мешая мне выйти, и квохтал от удовольствия – его изъеденные морщинами щеки противно сотрясались.

Кордасье показался мне похожим на отвратительную гигантскую лягушку, хотя насладиться удивлением и отвращением горожанина, столкнувшегося с реалиями деревни, было для него просто игрой. В моих глазах он выглядел хуже паука.

Я поспешно опустил глаза в поисках камня или палки, чтобы оттолкнуть его, как сделал бы при встрече с ядовитым гадом, дабы не подцепить от него заразы.

Угадав мои намерения, Кордасье быстро отпрянул назад и выпустил меня.

Затем шагнул внутрь дома и принялся жестикулировать перед своими безмолвными жильцами. Мне показалось, что он произносит, а вернее, распевает какие-то пронзительные свистящие слова, смысл которых ускользнул от меня. Однако пауки покинули свои паутины и исчезли в исполосованных трещинами стенах.

Несмотря на быструю смену эмоций, бывших как бы предупреждением, я оказался слишком потрясенным, чтобы обратить в свою пользу свидетельство столь явного могущества.

И когда Кордасье вышел и с яростью и ироническим вызовом посмотрел на меня, я понял: он ожидал, что я изменю свое мнение и откажусь жить в Ардьер. Кордасье был уверен, что преподал мне урок и развлекся на мой счет.

Но он ошибался.

Его комедия показалась мне настолько смешной, как, впрочем, и собственная реакция на совершенно нормальное зрелище в необитаемом доме, что я тут же, даже не моргнув, спросил о стоимости аренды на год начиная с этого дня.

Глаза Кордасье едва сумели скрыть удивление и тут же загорелись жадными огоньками, которые, как я полагал, доведут цену до кипения. Я ожидал услышать цифру непомерную для меня.

Но нет, Кордасье, вдруг обратившись в добрячка, хотел всего несколько сотен франков («Из принципа», – уточнил он). Но категорически потребовал: я не должен заводить собаки, ни доброй, ни злой, ни на привязи, ни на свободе.

– К тому же, – добавил он, – ни одна собака и не останется в Ардьер. Убежит или сдохнет.

Цена была смехотворной, а требование Кордасье выглядело придиркой – мне следовало насторожиться.

Мы ударили по рукам, и он не смог удержаться от щедрых обещаний, неизбежно прорывающихся, когда человек опьянен удачной сделкой. Иными словами, Кордасье обещал выполнить за свой счет кое-какой ремонт.

Разве я мог предвидеть, что он сдавал мне в аренду нечто другое и что я стану орудием ужасной мести, столь же скрытной, сколь и утонченной!

Вернувшись в деревню, но не войдя в нее, Кордасье внезапно расстался со мной, хитро подмигнув, как бы скрепляя наше сообщничество, о котором я даже не подозревал. Он двинулся напрямик через пустошь, два-три раза обернулся и сердечно помахал мне рукой.

Из-за резких рывков в разные стороны Кордасье еще больше походил на переодетую человеком лягушку.

Позже я припомнил народную присказку, которая мудро предостерегает наивного и излишне доверчивого человека от слишком поспешной сделки, тем более подозрительной, чем ниже цена, – зловредность проявляется быстрее, если она отдается почти задаром. Разве не говорится, что услуга из рук дьявола действеннее всего, когда оплачивается лишь одним грошом! Увы, не всегда известно, что от нее можно отказаться за полцены, а значит – никогда.

II

Как бы то ни было, на следующее утро после живительной осенней прогулки, когда окружающая природа ласкает глаз, шевелюра деревьев опалена летним пламенем, а в носу щекочет от острых беглых запахов, я, вооружившись мужеством, прибыл в Ардьер со своим багажом.

Прежде всего надо было войти в кухню и очистить ее от паразитов!

Оставив за спиной солнце, отблески которого застряли на пороге, я на мгновение ощутил скованность, как первобытный человек, вынужденный проникнуть во враждебную пещеру и сразиться с ее обитателями, вне зависимости от их характера и силы, и либо умереть побежденным, либо овладеть ею как победитель.

Вооружившись веником из гибких и покрытых листвой прутьев, я направился к гигантской сети-савану для ловли и убийства мух, развернутой с таким бросающимся в глаза нахальством, что ни одна муха и не рискнула бы подлететь ближе… Я это заметил сразу, но тогда не задался вопросом, где же источник процветания сих прожорливых ткачей.

Сцепив пальцы, сжав зубы, я исходил такой же дрожью, как и те широкие полотна, которые сбивал с потолка на пол, изгоняя жирных насекомых, злых и воинственных, пытавшихся взбежать по мне. Я безжалостно давил их.

К счастью, большая часть их стала жертвой собственных махинаций – они были пленены и раздавлены собственными сетями; колосья адских злаков, отвратительные комки, которые я вымел наружу, мгновенно вспыхнули и растаяли в небытии, стоило мне чиркнуть спичкой.

Поступая так, я четко ощущал, что осмелился на вызывающий поступок. Вряд ли кто-либо решился бы на подобное в принадлежащей Кордасье Ардьер.

Избавившись от пауков, помещение задышало. Стены хранили следы моей храброй битвы, но на следующий день я замазал известью эти свидетельства жизни и смерти злодеев.

* * *

Однако после нескольких мгновений принесшей мне облегчение гекатомбы один-единственный взгляд на чердак через щель от едва приподнятого люка заставил меня с поспешностью захлопнуть его при виде несчетных колоний других пауков самых разных размеров, царивших там в таком количестве, что потолок, хотя и укрепленный солидными балками, показался мне весьма проницаемым препятствием, пожелай они организовать карательную экспедицию.

Едва исполнив сей подвиг сельского Геркулеса на слабых городских ножках и удовлетворившись наведением порядка в местных авгиевых конюшнях, я решил очиститься, вдохнув свежего и здорового воздуха леса.

Вернувшийся в свое первобытное состояние садик сразу привлек мое внимание.

Я мог отправиться в другое место – на полуплодородное поле, с которого содрали овсяный скальп. Но нет, мне захотелось ступить именно на эту землю.

Войти в садик было нелегко из-за намертво закрепленной плетеной дверцы курятника, а потому я без раздумий и в полном спокойствии духа перемахнул через высокую заросшую травой земляную насыпь.

Огромному скоплению рыжих гадюк, на которых я едва не наступил, моя персона, наверное, показалась сном, ибо я тут же отпрыгнул в сторону, промелькнув перед ними как метеор.

И не скрою ужасного ощущения, когда тут же моя лишившаяся обуви нога поскользнулась на громадной, застывшей в неподвижности жабе – с виду кошелек с золотом, чуть торчащий над песком, а на самом деле – мешок, наполненный гнойной слизью.

Однако столь негостеприимная встреча, вернее, мое первое проявление мужества дало свои плоды.

Позже, из третьих симпатизирующих мне уст, я узнал, что в то утро, когда я уничтожал маленьких мохнатых чудовищ в их собственных сетях, Кордасье рухнул на постель – тело его, по выражению матушки Кордасье, саднило, «словно плоть внезапно покрылась синяками от батогов…». Стоит ли верить болтливой женщине, рискнувшей поделиться секретом с кумушками, хотя муж ее и не одобрял подобных откровений?! Но, внезапно ослабевший и не встававший с постели два дня, Кордасье не смог на этот раз заткнуть жене рот, пришив ей язык к губам иглой угроз, как ему случалось ранее в подобном состоянии. Недомогание быстро проходило и не оставляло ни малейших следов на теле, кроме видимой вспышки тайного наслаждения на лице, что, впрочем, вовсе не улучшало характера Кордасье.

III

Теперь расскажу о Жанне Леу, которая явилась в Ардьер по собственной инициативе и вместе со мной оказалась замешанной в одни и те же события.

Встреча произошла у булочника, где Жанна с блеском комментировала небесные причины столь щедрой на солнце осени. Она мне подходила и по виду, и по речам, а потому я, дождавшись ее появления, без колебаний подошел к ней и попросил пожертвовать парой часов ради отшельника – парой часов каждые два дня, чтобы помочь в хозяйственных заботах. Но, кроме чисто практических услуг, я видел в Жанне и компаньона, в котором угадывал много интересного. Вскоре я заметил, что не ошибся в оценке. Боже! Как ей было любопытно все знать!

Женщина могла бы отказаться, работы ей хватало, да и свободу она любила; кроме того, до Ардьер надо было добираться несколько километров по плохой дороге с предательскими колеями, а потом идти обратно. Короче говоря, потеря времени и лишняя усталость, не считая опасности вывихнуть лодыжку.

Но слова «два часа каждые два дня» сыграли волшебную и решающую роль – Жанна безоговорочно согласилась, не заботясь о том, сколько я буду платить, хотя наверняка десятки раз пересчитывала заработанные деньги.

В тот же день она явилась ко мне. Ее бодрому шагу не мешало длинное черное платье, хотя плечи гнулись под грузом шали столь же мрачного цвета. Однако Жанна выглядела свежей, будто девушка, разряженная в легкие муслины.

А она ведь не была молодой. Ее возраст? Попробуйте угадать возраст под вечным нарядом хронического траура! Впрочем, подлый старческий ревматизм, вызывающий скрип каждого сустава, выдавал ее годы. Было пыткой заставить Жанну говорить о себе, ведь она рассказывала только о других, ибо сия добрая женщина знала все обо всех и еще больше – об остальном.

По правде говоря, она была ведунья. Бывшей пастушке тех времен, когда стада насчитывали десятки голов, приходилось разгадывать тайны между блеянием и молчанием, и она научилась понимать самые беглые и скрытые мысли, которые могли потревожить спокойствие человека.

Жанна знала то и это, басни, легенды, присловья, сказки, слухи и еще много всякой всячины! Это наделяло бывшую пастушку силой, пришедшей неведомо откуда и не волновавшей ее, – она вдруг начинала говорить на забытом наречии, которого никогда не учила, или подробно описывала внутренность сказочного замка, в котором никогда не бывала.

Жанна Леу умела силой окунуть вас в кипящие или ледяные воды самых суровых приключений, постоянно случавшихся с кем-то. Она всегда утверждала, а вам надлежало против воли барахтаться в ее речах с недоумением или наслаждением.

* * *

Когда Жанна начала убираться и с ее языка посыпались откровения, я в первые же минуты узнал главное из жизни этого странного Кордасье; все, что касалось внешней стороны его поведения, но ничего толкового о его тайне – в этой области Жанна могла лишь строить догадки.

Старик долгое время был управляющим большого имения в окрестностях. Поговаривали, что, обведя вокруг пальца хозяина, он смог сделать свою должность весьма прибыльной, снимая положенную и неположенную мзду как с охотников, так и с бесправных браконьеров. Любой подстреленный кролик немедленно превращался в клочок земли; дикая коза – в полосу леса; кабан – в лужок.

Ферма Ардьер представляла собой результат терпеливого пожинания плодов этой гекатомбы, жертвой которой становилась любая дичь, пойманная в силки или иссеченная дробью.

Но Кордасье, по слухам, был богат еще и «духом». Каким? Никто не знал. Однако стоило заговорить об этом, как люди замолкали и боязливо оглядывались по сторонам – им было не по себе, поскольку этот затронутый намеком «дух» мог опасной невидимкой оказаться рядом и подслушать вас.

Жанна Леу прикладывала свой костлявый указательный палец к поджатым губам, а глаза ее бегали по комнате в поисках посторонней тени.

Тсс!.. Об этом следовало говорить поменьше, особенно здесь, в любимом владении Кордасье, в его каменном ухе, позволяющем хозяину в ту же минуту узнать, о чем тут шепчутся или даже думают.

Жанна, при всей своей смелости, считала, что сказала достаточно; она знала: стоит ей пойти дальше, как спокойная жизнь даст трещину, а разум на время собьется с пути благодаря заботам вызнавшего все и обратившегося против нее Кордасье.

Зато вызывающим тоном Жанна наговорила кучу гадостей, описывая некоего Брюлемая, заклятого врага Кордасье. Хотела ли она расположить к себе бывшего управляющего? Сегодня, раздумывая над событиями, я не могу с уверенностью отрицать такую возможность.

Брюлемай был вдвое моложе Кордасье и работал в лесу. Это был знатный лесоруб! Но, несмотря на силу и ловкость при валке деревьев, ему всегда не хватало денег. А некоторые колдовские познания, полученные им в качестве наследства от дядюшки-знахаря, лежавшего на смертном одре, не позволяли Брюлемаю добыть столько, сколько он желал, а именно много и еще больше.

Обладая маленькими тайнами былого могущества, он никак не мог превзойти Кордасье, который мешал осуществлению всех его затей, имевших целью раздобыть золото и способствовавших наложению лапы на жизнь жителей деревни.

От разочарования самолюбивому Брюлемаю приходилось носить две маски. Одну – радушия, теплоты и сострадания ко всем и каждому, готовности распить бутылочку с любым… Иными словами, в этой маске он напоминал депутата, желающего понравиться избирателям и обставить своего противника, чтобы отыграться на всех после выигранной баталии. Вторая маска была маской безжалостной злобы по отношению к Кордасье, которому, не будь у него на службе «духа», вряд ли бы удалось надолго задержаться в мире живых.

Но с помощью дьявола «дух» надежно охранял бывшего управляющего и наделял его достатком, что раздражало лесоруба, вооруженного только топором и не способного ничего поделать с соперником, несокрушимым, как гранитная скала. По словам Жанны, так было лучше, ибо Брюлемай, этот двуличный мешок из потертого бархата, набитый пока безопасными шишками, ей не нравился.

И едва слышным шепотом Жанна утверждала, что для них обоих все это добром не кончится.

* * *

Завершив уборку, Жанна Леу собралась и отошла уже достаточно далеко от дома, как вдруг поспешно вернулась, озабоченно остановившись в проеме двери. Жанна вернулась посоветовать мне завести собаку, как для компании, так и для защиты… Если я захочу, то она знает…

Я не скрыл от нее категорического требования Кордасье при заключении сделки. Я любил собак, но не собирался вступать в конфликт с Кордасье – по его тону было понятно, что он не шутит.

Женщина, пожевав губами, готовилась произнести слова, которые я уже прочел в ее глазах, но промолчала и удалилась восвояси.

Наши мнения совпадали – с требованием Кордасье следовало считаться.

IV

Вскоре я получил подтверждение, что в Ардьер у собак было мало шансов на жизнь. Во всяком случае, для одной. Не знаю, как для других.

Вытянув первое же ведро из колодца, я понял, что стану регулярно покупать у бакалейщика ящики с минеральной водой. На всей ферме другой воды, как из колодца, не было, а эта выглядела густой и зеленой и воняла так отвратительно, что у меня заложило нос.

Я тут же слил отраву обратно в каменный сосуд, пока ею не провонял весь чистый воздух в округе.

Но если жаждущего едва не вырвало, то поэта влекла к колодцу тайна. Сколько камней я бросал в него, проходя мимо, чтобы замерить время падения и услышать плеск на дне!

Я бросал, слышал звонкое бульканье на глубине, а что давал замер? Вопрос оставался, как и в детстве, когда я считал, что внизу расположена огромная сказочная пещера.

Однако колодец не был бездной; более того, поверхность воды, усыпанная листьями дикого салата, предостерегала от заблуждения, и понимающий все взрослый человек видел, что здесь нет входа в полную тайн пещеру.

И все же одна тайна была.

На четвертый день, наклонившись над гладким истертым бортиком, я различил на воде округлое пятно.

Я отправился за граблями с длинной ручкой, висящими в амбаре, и попытался подцепить то, что увидел.

Несмотря на все усилия, ржавые, но все еще острые зубья никак не могли зацепить совершенно гладкую поверхность массы.

Наконец я все же подхватил предмет и вытащил его, сгорая от любопытства. Если бы не любопытство, я оставил бы жидкому аду эту гадость.

Короче говоря, я извлек раздутую, как бурдюк, падаль, покрытую кое-где огненно-рыжим волосом. Моя находка упала на землю с отвратительным чавканьем, разбрызгав во все стороны свое гниющее содержимое.

Четыре перебитых лапы держались только на коже, как, впрочем, и ужасная голова этого клыкастого страшного зверя, которому перерезали глотку.

Была ли это помесь волка с собакой? Или огромный пес? Или последний волк? Или ночное проклятие, явившееся из тайных ходов сказочного подземелья?

Каковы будут последствия моего поступка?

А быть может, этот дохлый пес был всего лишь свидетельством ненависти и сведения местных счетов? Предупреждение от Брюлемая или совет покинуть это место? Или что-то еще, о чем я не догадывался? Кто знает! Само Проклятие!

Проснувшийся во мне ребенок, проявивший излишнее любопытство к колодцу, задавал бессмысленные вопросы и не слышал немых ответов, которые тот давал с очевидной четкостью.

Я бросил падаль обратно, подкатил тяжелый камень, поднял его и столкнул вниз, чтобы хоть как-то заткнуть пасть проклятой дыры.

Хотя должен был без малейших колебаний вырыть вдали от фермы могилу и похоронить в ней неизвестно откуда взявшегося пса.

Воображению было где разгуляться – пес владел моими мыслями целый день и вскоре стал неудобоваримым для уставшего разума. Однако взгляд мой то и дело возвращался к колодцу, и я с трудом сглатывал противный комок слюны. Надо было бы уехать, покинуть Ардъер в тот же день; догадаться, что последовательность отвратительных происшествий составляла суть грядущей драмы. Но подобное желание ни на миг не посетило меня, ибо я верил не в ряд зловещих событий, а в ряд событий неприятных, какие случаются и при удаче, и при неудаче. Не будучи битым, я был далек от мысли, что вокруг меня постепенно сплеталась ткань трагической истории, которую мне придется прочесть до конца, не угадав ни единой детали даже тогда, когда придет мой черед сыграть в ней короткую, но главную роль.

Я едва смог перекусить и рано завалился спать, не зажигая керосиновой лампы. Ночь тут же заглянула в узкое открытое окно без ставней. Россыпь звезд давала немного света, рассекавшего густую тьму комнаты. Ночная тишь успокоила меня, я прогнал все страхи и уснул.