Текст книги "Пещеры Красной реки. Листы каменной книги (Исторические повести)"

Автор книги: Клод Сенак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Вскоре из очага потянуло сладковатым запахом дыма, потом повалили густые клубы, едкие и горькие. Льок откинул меховой полог входа на верх землянки и присед перед очагом на корточки, привычно пригибая к земле голову. Белесый дым слоем поднимался кверху, плавно колеблясь от струй морозного воздуха, стлавшегося понизу.

Когда камни очага накалились, Льок перестал подкладывать сучья. Остатки дыма вытянуло наружу, дышать стало легче, глаза больше не слезились. Юноша опустил полог, подоткнул его поплотнее и при свете догорающих угольев еще раз оглядел свое новое жилище. С восточной стены, против входа, на него смотрел Друг охотников Роко, но Льок его уже не боялся. Северная стена была в несколько рядов завешана меховыми шкурами. Юноша осторожно приподнял висевшую сверху лосиную шкуру. На обратной ее стороне был нарисован большой, с ветвистыми рогами лось. Под лосиной оказалась оленья шкура, на ней углем и охрой был изображен олень, на волчьей и рысьей – нарисованы волк и рысь. Не было только медвежьего меха. Но тут же, в корзине из черемуховых прутьев, Льок нашел медвежий череп и под ним две пары высушенных когтистых лап.

Перед молодым колдуном раскрылось несложное колдовство его предшественников. Не выходя из землянки, они могли колдовать над изображением тех животных, за которыми собирались охотиться сородичи, и требовать от духов помощи. Отныне Льоку предстояла такая же, как у его предшественников, одинокая жизнь: он должен был держаться в стороне от всех, никогда не заходить в землянки, где живут женщины. Говорят, хозяйки гор, лесов и рек очень ревнивы. Они не простят колдуну, если он подойдет к обыкновенной женщине. Он должен дружить только с ними или другими духами – мужчинами. А какие были эти духи – Льок не мог себе даже представить…

* * *

Этот день для Белой Куропатки был не похож на другие. Вернувшись со священной скалы, она прошла через все стойбище. На самом краю его примостилась маленькая землянка. Летом и зимой она стояла пустая и заброшенная, дым над ней вился только в те дни, когда «мудрые старухи» обучали новую колдунью. Здесь посвящаемая должна была прожить до новолуния. Старухи навещали ее поочередно и учили тому, что держали в тайне от всех сородичей, особенно от охотников, – искусству лечения больных, бесчисленным заговорам и заклинаниям.

Белая Куропатка руками разгребла снег у входа, приоткрыла полог, с порога поглядела, оставила ли ей предшественница достаточно хвороста, цел ли сосуд для воды, есть ли спальный мешок, и вернулась в стойбище. В эту землянку она войдет в новой одежде, сшитой про запас Лисьей Лапой, с горячими углями из костра Главной колдуньи, чтобы разжечь здесь давно не горевший очаг.

– Пришла! – угрюмо встретила ее Лисья Лапа. – Я и огонь не успела еще развести.

– Я подожду, – покорно ответила мать Лыжа.

Бормоча что-то под нос, старая колдунья достала из большого берестяного короба все, что полагалось надеть новой колдунье. Сверху лежали сшитые из выделанной оленьей кожи рубаха и набедренники, к которым привязывались длинные, выше колен, меховые чулки, внизу была уложена верхняя одежда: меховая, шерстью внутрь, безрукавка, разукрашенная множеством нашивок, и такая же малица с разрезом на груди, обшитая по краям лисьим мехом.

– Торопись! – проговорила Лисья Лапа. – Торопись!

Белая Куропатка оглянулась. Входное отверстие не было прикрыто пологом, солнце заглядывало в землянку.

– Как может женщина показать солнцу свое тело? – не поддалась она хитрости старухи. – Если я нарушу обычай, ты же первая прогонишь меня…

– Хочешь быть Главной колдуньей? – Лисья Лапа, уже не скрывая злобы, посмотрела на женщину, ускользнувшую от ее коварной уловки.

– Так сказала Вещая, сестра моей матери, – не опуская глаз, ответила Белая Куропатка. – Это помнят все мудрые старухи.

У Лисьей Лапы в руках задрожали рябиновые прутья, которые она собиралась бросить в очаг, чтобы разжечь священный огонь.

Вещей звали предшественницу Главной колдунья. Перед смертью она предсказала, что Лисью Лапу заменит женщина, носящая имя птицы. Вот о чем напомнила Белая Куропатка. Но Лисья Лапа была не из тех, кто легко уступает другому дорогу.

– Не скоро, не скоро это будет! – крикнула она матери Льока. – Не дождаться тебе моей смерти.

Костер разгорался. Обе женщины присели на корточки. От огня лицу было горячо, а по ногам тянуло морозным воздухом от неприкрытого входа. Пока полыхало пламя, Белая Куропатка и Лисья Лапа молчали. Медленно тянулось время. Наконец хворост вспыхнул в последний раз и рассыпался оранжевыми углями.

Тогда по знаку хозяйки гостья спустила меховую полость. В землянке наступил красноватый полумрак.

Белая Куропатка сняла малицу и взглянула на старуху. Во время обряда переодевания Главная колдунья должна заклинаниями призывать духов к той, что надевает одежду мудрых. Но Лисья Лапа молчала. Быть может, она надеялась, что Белая Куропатка не посмеет прикоснуться к священной одежде без ее заклинаний. Но старуха просчиталась: женщина знала священные заклятья!

Громко выговаривая одно слово за другим, Белая Куропатка сняла старую одежду. Не дождавшись приказания Лисьей Лапы, она упала на вытянутые руки и изогнулась дугой над еле тлеющим очагом.

Новая колдунья заклинала огонь, чтобы он очистил ее тело от всех болезней, уберег от злых наговоров и недобрых духов чужих стойбищ и сделал непобедимой, как сам огонь, от силы которого трескаются даже камни.

Со страхом и ненавистью смотрела старуха на мать колдуна. Власть Главной колдуньи велика. Ни одна из женщин стойбища не смела ее ослушаться. Даже охотники побаивались Лисьей Лапы, и сам Кремень старался ей не перечить. Злобно щурилась старуха, глядя на Белую Куропатку. Ей, матери нового колдуна, ведомы древние заклинания, она еще не стара, а Лисья Лапа дряхлеет с каждой весной. Когда ее слабеющие руки уже не в силах будут поднять тяжелый посох, мать нового колдуна станет на ее место во время священных колдований.

«Горе мне, горе! – думала Лисья. Лапа, прислушиваясь к словам, четко раздававшимся в землянке. – Горе мне!»

Кончив заклинания, Белая Куропатка оттолкнулась руками от земли и выпрямилась.

– Говори! – строго приказала она старухе. – Я и эти слова знаю!

И Лисьей Лапе пришлось требовать от духов, чтобы они наделили могуществом ее соперницу, пока та не торопясь надевала новую, священную одежду. Едва старуха умолкала или пыталась пропустить нужное слово, Белая Куропатка тотчас договаривала заклинания.

Когда женщина облачилась в одежды «мудрой», Лисья Лапа сказала со злостью:

– Как смела Вещая научить тебя словам мудрых? Ты же была тогда еще девчонкой!

– Так велели ее духи! Они сказали ей, что я буду великой колдуньей, – ответила Белая Куропатка. – Дай углей!

– Готовишься, готовишься, – прошептала старуха и с такой ненавистью взглянула на соперницу, что той стало страшно. – Только запомни, никогда не заплести тебе девять кос! Никогда не видеть тебе моей могилы, а я еще посмеюсь на твоей!

* * *

Горячий уголь надо было нести в ладонях. Это было одно из испытаний, которое приходилось выдержать женщине, решившейся развести огонь в землянке колдуний. Старуха нарочно выбрала уголь, еще полыхавший синеватым огоньком.

Подбрасывая в воздух и перекидывая его с руки на руку, Белая Куропатка почти бегом добралась до землянки на краю стойбища. Она бросила уголь в очаг, обложила его сухой травой и вздула огонь. Морщась от боли в обожженных ладонях, мать Льока понемногу подкладывала в очаг хворост, следя, чтобы все время горела хоть одна ветка рябины. Тревожные думы одолевали ее. Белая Куропатка, как и все женщины стойбища, верила, что Главной колдунье ведомо будущее каждой из них. Лисья Лапа сказала: «Не дождаться тебе моей смерти», – значит, она умрет раньше, чем эта уже совсем дряхлая старуха. А если смерть сама не придет к ней, Главная колдунья постарается наслать на нее беду. Надо остерегаться каждого ее взгляда, каждого слова, надо хорошенько подумать, что плохого может сделать ей старуха.

По обычаю женщине, посвящаемой в колдуньи, полагалось не спать трое суток. Чем дольше она не поддастся сну, тем большей силой будет обладать ее колдовство. Тетка Белой Куропатки провела без сна пять суток, и столько же не спала Лисья Лапа. Преодолевая сон, будущая колдунья облегчала свое приобщение к таинственному миру духов, которые должны были наделить ее волшебной силой и мудростью, недоступными для непосвященных. В конце концов сон сваливал измученную женщину, она засыпала так крепко, что не почувствовала бы, даже если бы к ней приложили раскаленный уголь. А люди стойбища говорили: «Душа ее ушла далеко-далеко от тела». Некоторые женщины после долгой бессонницы приходили в исступление – метались, кричали, бредили. Тогда сородичи шептались меж собой: «Духи сами пришли к ней». Такая Колдунья считалась сильнее той, которая впадала в мертвый сон на многие часы.

«Главная колдунья очень хитра, – озабоченно думала Белая Куропатка, следя, чтобы не затухал огонь. – Не причинит ли она мне какой-нибудь беды, когда моя душа уйдет беседовать с духами?..»

* * *

Невесело было в это время и Льоку. Ему было тепло, он был сыт. Но страх перед новой, неведомой жизнью не оставлял юношу. Впервые он сидел у очага один, без матери.

«Что-то она сейчас делает? – тоскливо думал он. – Хорошо бы ей отнести немного еды».

Наложив полный горшок мяса и луковиц, Льок вышел из землянки. Чтобы сохранить в жилье тепло, он старательно притоптал в снег нижний край толстого полога.

Солнце только начало склоняться к лесу, но в стойбище было тихо. Доверху занесенные зимними метелями землянки казались снежными буграми. Если б снег вокруг них не был так истоптан и завален всякими отбросами, никто бы не догадался, что здесь живут люди. Стойбище, летом такое оживленное и многоголосое, сейчас словно вымерло. Только из одной землянки несся надрывный плач ребенка. Верно, мать забылась в тяжелой дремоте. Никого не тревожил его крик, такой жалобный и слабеющий, что Льок подумал:

«Должно быть, сегодня умрет».

Никем не замеченный, Льок прокрался к родной землянке, приподнял полог и остановился – в землянке никого не было, слой остывшего пепла лежал между камнями очага. Только сейчас он понял, что ведь и в жизни матери тоже наступили перемены. Теперь она мать колдуна, значит, и сама колдунья. Не здесь ее нужно искать, а в землянке «мудрых», на краю стойбища.

Белая. Куропатка перебирала в памяти заклинания, оберегающие от порчи, которым ее в давние дни научила тетка, когда полог у входа зашевелился.

Женщина в страхе вскочила: не духи ли старой колдуньи, Лисьей Лапы, явились погубить ее? Но на пороге стоял Льок.

– Не входи! Не входи! – с таким ужасом закричала Белая Куропатка, что Льок испуганно попятился.

Она выбежала из землянки и, плотно задернув за собой меховую шкуру, сказала:

– Ни один мужчина не смеет перешагнуть за полог этого жилища. А колдун не должен даже близко подходить к нему.

– Я принес тебе такой вкусной еды, а ты гонишь меня, – жалобно проговорил Льок.

– Теперь ты сам колдун и тебе нельзя приходить ко мне. Разве ты не знаешь, что твои духи враждебны нам, колдуньям?

На лице Льока было столько грусти, что материнская любовь пересилила с детства внушенный страх перед запретом.

– Духи послали лебедя, чтобы доказать, что ты настоящий колдун. Ты мой седьмой сын, а дочерей у меня никогда не было, – с гордостью сказала Белая Куропатка. – С того лета, когда ты родился, ни одному охотнику я не давала места у своего очага. Я верила, что мой Льок будет великим колдуном.

У Льока все ниже и ниже клонилась голова, и он казался таким беспомощным и до слез разобиженным мальчиком, что женщина не смогла побороть в себе жалости к младшему сыну.

– Пойдем на священную скалу, – с тревогой поглядывая на снежные бугры землянок, нерешительно сказала она. – Там хоть люди не увидят нас.

Даже подарок Льока – горшок с едой – она не посмела внести в землянку колдуний и, торопливо сунув в рот кусок оленины, закопала его в снег у входа.

На том месте скалы, где в ту ночь лежал убитый лебедь, сидел ворон и терпеливо выдалбливал из углублений камня кусочки замерзшей крови. Увидев людей, он недовольно покосился на них и, словно угрожая, приоткрыл клюв.

– Нехорошо! Ох, как нехорошо! – Лицо Белой Куропатки даже побледнело. – Не зря сторожит это место ворон. Гляди, как он сердито смотрит на нас.

Они зашли в узкую расщелину, куда не проникал ветер. Льок прислонил голову к груди матери.

– Нельзя колдуну прикасаться к женщине, – испуганно прошептала она, но все же рука ее, как прежде, легла ему на плечо.

Оба помолчали, потом мать, как бы отвечая своим мыслям, тихо проговорила:

– Ворон не улетел, а раскрыл клюв. Нехорошо это!

– Он клевал кровь лебедя и рассердился, что мы ему помешали, – старался успокоить ее Льок.

Женщина покачала головой.

– Знаешь, Быстроногий Заяц, – она назвала его так, как обычно звала в своей землянке, – мы сидим вместе в последний раз. Ты колдун, и я, твоя мать, буду теперь колдуньей. Скоро попаду в мир духов, и они…

– А на кого они похожи?

– Я их никогда не видела, но наши колдуньи говорят, что у духов туловище и голова человеческие, а ноги звериные, или ноги человеческие, зато голова такая, какой нет ни у одного зверя. Вернешься сегодня в землянку – сделай так, чтобы духи показались тебе…

– Как же это сделать?

– Откуда мне знать? Это знали колдуны соседних стойбищ, но их съел жадный Хоро, носящий кровавую одежду… Нас он не съел, потому что мы тогда скрывались за рекой. Наши мужчины убили чужого охотника, и мы, опасаясь мести его сородичей, переселились на островок Большого Озера. Кровавый Хоро уничтожил соседей, но к нам не нашел дороги.

– Кто же научит меня колдовать?

– Никто. Наш последний колдун не успел передать тебе свои тайны. Соседи с юга и севера вымерли, когда ты еще не родился. Теперь духи должны сами научить тебя.

Взмахивая зубчатыми крыльями и хрипло каркая, ворон медленно пролетел над их головой.

– Он не велит мне говорить, – вздрогнула Белая Куропатка.

Солнце зашло, и тотчас розовый с лиловыми тенями снег начал синеть. Верхушки сосен почернели, а небо ярко зазеленело. Где-то вверху искрой блеснула первая звезда. Потом снег стал однообразно серым, скалы совсем потемнели, и разлапистые ветви косматых елей точно срослись с ними. Рука Белой Куропатки – хотя обожженная ладонь все еще болела – без устали гладила чуть покрытую мягким пушком щеку сына. Льок не раз порывался спросить мать, что ему делать, если охотники потребуют, чтобы он начал колдовать, но всякий раз горячая ладонь матери зажимала юноше рот.

– Ворон велел молчать, – шептала Белая Куропатка. – Он послан духами следить за людьми!

Стало совсем темно, из низин потянуло промозглой сыростью. Белая Куропатка нехотя поднялась на ноги.

– Надо возвращаться в землянку, не то костер потухнет, а снова идти к Лисьей Лапе мне нельзя. Она подумает, что я заснула и упустила огонь. Не забудь, сынок, придешь в свою землянку – потребуй от духов, чтобы они явились к тебе.

Льок не вставал, ему до слез не хотелось уходить.

– Ну вот, в последний раз, как раньше… когда ты был маленьким, – проговорила мать и, прижав лицо к его лицу, начала тереться своей щекой о его. Это была самая нежная ласка матерей стойбища.

Когда они подходили к поселению, мать с грустью сказала:

– Больше ко мне не приходи. Теперь ты колдун!

Возвратись в землянку, Белая Куропатка привычно раздула уже покрывшиеся пеплом угольки. Медленно разжевывая принесенное Льоком мясо, она тревожно думала о сыне.

Прежде бывало так. Если старый колдун стойбища умирал, не успев передать своих тайн преемнику, из поселений юга и севера приходили мудрые старики и обучали нового колдуна всему, что знали сами. Теперь лишь ветер носился над обезлюдевшими землянками соседей, и некому было наставить Льока. Но старые охотники крепко держатся вековечных обычаев. Стоит Льоку нарушить их – ему перестанут верить, случится что-нибудь в селении – скажут, что это новый колдун навел на стойбище беду. Белая Куропатка с материнской заботой обдумывала, кто бы из охотников постарше мог рассказать ее сыну, что должен делать колдун в том или другом случае.

Нельзя быть и за себя спокойной. Злобная старуха, Лисья Лапа, только о том и думает, как бы наслать на нее беду. Встревоженная женщина решила принести жертву духу очага колдуний, чтобы он оберег ее от опасностей.

Белая Куропатка отрезала от края малицы кусочек меха и, попросив огонь принять дар, положила его на камень очага. Дым тоненькой струйкой поднимался вверх, а не стлался по земле. Значит, дух огня принимал ее приношение! Это был знак, что ее просьба услышана.

– Будет ли мне беда от Лисьей Лапы? – прошептала женщина и положила на край очага новую жертву – щепоть оленьего волоса. От сильного жара волосы стали спекаться и дымиться, а желтоватый дымок опять поднялся струйкой кверху.

– Не будет беды! – облегченно вздохнула она. – Лисья Лапа не причинит мне вреда!

IV

Усталый Льок без снов проспал до утра под ворохом мягких шкур.

В золе еще тлели угольки, и юноша без труда раздул огонь. Потом сел перед очагом, спиной к страшному Роко, поставив у ног горшок с оленьим мясом и горшок с салом. Еще недавно, подобно другим подросткам, в который раз он перекапывал снег вокруг землянки в напрасных поисках обглоданных, но еще годных для варки костей и, возвращаясь с пустыми руками, с тоской глядел в исхудалое лицо матери: может быть, она раздобыла хоть что-нибудь для еды? Но мать могла предложить сыну только горькую кашицу из толченой разваренной сосновой коры.

А сейчас он хозяин больших запасов пищи. Но к радости примешивалась неведомая прежде забота. Мать сказала: «Сделай так, чтобы духи явились тебе»… Но он даже не знает, чем их приманивать, как с ними говорить. Верно, они очень страшные, эти духи.

Льок через плечо покосился на горбатого Роко. Тень юноши падала на свисающую со стены размалеванную шкуру. Когда угли в очаге вспыхивали, тень колебалась и казалось, что Роко то поглядывает на свет, то прячется. Рука его была поднята, будто он грозил Льоку. Юноша поскорей отвернулся и подвинулся ближе к огню, доброму покровителю людей.

То глядя на раскаленные угли, то закрывая воспаленные от дыма глаза, Льок думал все об одном: как быть? Скоро охотники соберутся на большой промысел. Как помочь сородичам?

Кто как не Роко – Друг охотников – может послать удачу? Вот если бы Кремень попросил его на охотничьем языке, известном лишь посвященным! Роко сам великий охотник, он не отказал бы своим собратьям в помощи!

Но как это сделать? Кремень, как и другие люди стойбища, не должен входить в землянку колдуна.

«Не повесить ли шкуру с изображением Друга на священную скалу?» – думал Льок, но тут же вспомнил, что ни одну вещь нельзя выносить, а затем вносить в землянку – вместе с вещью в жилище колдуна могут проникнуть насланные по ветру злые наговоры колдунов из дальних стойбищ.

Взгляд Льока, задумчивый и рассеянный, остановился на кучке речной гальки, лежавшей под колодой, в которой полагалось спать колдуну. Здесь были маленькие и большие камешки, круглее и плоские. Рядом с ними аккуратно разложены куски гранита с заостренными концами. На груди у Льока висел обернутый в бересту один из таких гладышей, на котором выбит замысловатый рисунок, оберегающий от болезней. Когда прошлой зимой Льок захворал, старый колдун снял с его шеи ремешок с оберегом и выбил на другой стороне гальки еще один рисунок. Зажав кусок гранита в кулак, он приставлял его острым концом к гладышу, а по тупому ударял тяжелым камнем. На гладкой поверхности гальки появлялась белесая точка, колдун чуть передвигал острие гранита и вновь ударял по нему. Вскоре на камушке забелел двойной круг. Круг, да еще двойной, означал крепкую ограду. Так колдун хотел защитить Льока от злых духов и болезней.

Вспомнив колдуна, Льок припомнил и другое, совсем было им позабытое. Недалеко от стойбища, в лесных чащобах, укрыто озеро с маленьким островком посередине. Неглубокая речушка соединяла это озеро с рекой Выг. Когда-то оно было большим, но потом начало пересыхать и постепенно превратилось в болото, поросшее ржаво-красным мохом. Суеверные жители стойбищ считали эту трясину окровавленным ртом земли, поглощающим всех – и людей и животных, – кто осмеливался ступить на нее. Но Льок не верил этим рассказам. Как-то в детстве в поисках птичьих яиц ему посчастливилось, перепрыгивая по кочкам, благополучно пробраться на островок. Там оказалось множество гнезд, и Льок вернулся в стойбище сытым и довольным. С этого времени каждый год весной, когда птицы откладывали в гнезда яйца, он прокрадывался к этому островку.

Там у него было любимое место – пологая из красного гранита скала, уходившая в воду. Льок нередко подолгу лежал на скале, словно ящерица, греющаяся на солнце.

Однажды он забрался на островок поздним летом и, по обыкновению, пошел к скале. Вода, скрывавшая веснами большую часть скалы, теперь спала. Льок вскрикнул от удивления – на красном граните белел рисунок рыбы. Она изогнулась, словно семга, скачущая через камни порогов, когда она поднимается вверх по течению, чтобы метать икру. Льок наклонился и потрогал изображение рыбы пальцем. Поверхность рисунка была шероховатая из-за мелких выбоинок, потому-то она казалась матовой, хотя вся скала ослепительно блестела под лучами солнца.

Юноша очень удивился: кто мог сделать рисунок семги? Спросить у кого-нибудь из жителей стойбища он не смел. Сюда, на этот остров, привозили на вечное изгнание тех, кто нарушил обычай племени. Никому из сородичей не разрешалось приходить сюда по собственной воле.

Сейчас в голове Льока все соединилось в одно: неизвестно откуда взявшийся рисунок семги, колдун, который выбивал узор на голыше-обереге и изображение Роко на шкуре. Льок даже вздрогнул, так его поразила новая догадка. Неведомый сородич, верно, приманивал к островку семгу ее изображением на камне! Он колдовал! Льок тоже так сделает, только еще лучше. Он выбьет на священной скале фигуру Роко. Тогда сами охотники смогут просить об удаче своего Друга.

И вот на священной скале, где издавна собирались колдуньи, вскоре послышался равномерный стук камня о камень. На поверхности ярко-красного склона, сглаженного ледником до блеска, сначала появилась голова Роко, потом большой горб.

Льок изредка вытирал рукавом выступавший на лице пот. Руки немели от усталости, но он продолжал выбивать на твердом камне одну ямку за другой. Вот уже появилось туловище… Нога с огромной ступней…

С каждым ударом все яснее вырисовывалась фигура Друга, совсем такая же, как на оленьей коже. Роко смотрел в сторону реки, почти круглый год кормившей стойбище.

– Пусть Главный охотник потребует, чтобы Друг вызвал из глубины моря в воды Выга много-много жирной семги, – бормотал Льок, сжимая кусок гранита. – Пусть ее наловят столько, чтобы хватило в запас и на зиму.

Когда от усталости рука совсем онемела, Льок поднялся и, отступив на шаг, задумался – какими изобразить уши у Роко: длинными, как рассказывают старики, или короткими, как у всех людей.

Вдруг где-то поблизости раздался крик, полный неистового страха.

– Он осквернил священную скалу! Горе нам! Горе!..

На том месте, где скала уходила под заросли вереска, стояла Лисья Лапа и в ужасе трясла руками. На блестящей поверхности камня белели очертания ненавистного колдуньям горбуна! Как совершать теперь древние обряды, когда со скалы на колдуний будет смотреть Роко, покровитель мужчин и заклятый враг женщин? Льок навсегда лишил мудрых старух их заповедного места колдований… Ничего хуже этого не могло случиться!

Рядом с Лисьей Лапой стояли другие старухи, а позади всех – Белая Куропатка, которую они привели, чтобы обучить обрядам колдовства. Снизу от реки, спотыкаясь, бежали женщины. Они шли за водой, когда раздался крик старухи.

– Льок осквернил священную скалу! Льок погубил нас всех! – хором вопили за Лисьей Лапой старухи.

Мать Льока молчала. Несчастье казалось ей таким же страшным, как и всем другим женщинам. Но поправить сделанное нельзя, остается только одно – поскорее придумать, как отвести беду от сына.

– Смерть тебе, погубитель! – крикнула Лисья Лапа и, не помня себя от ярости, шагнула к Лыжу.

Теперь юноша и сам испугался того, что сделал, но он хорошо знал, что ему несдобровать, если голос его не будет уверенным, а лицо спокойным.

– Не подходи! – громко сказал он. – Так велели мне духи. Тебе ли, женщина, восставать на Роко, покровителя охотников!

– Мы не знаем Роко! – закричала Лисья Лапа. – Наши духи сильнее!

– Если сильнее, пусть они прогонят Друга со скалы!

Главная колдунья замолчала. Сколько бы она ни трясла руками, но с камня не стереть того, что на нем выбито.

– Духи колдунов враждебны нашим, потому они и велели Льоку отнять у нас священное место, – наконец решилась вступиться за сына Белая Куропатка, – разве его вина… – Лисья Лапа быстро обернулась к женщине.

– Это из-за тебя мы потеряли святилище! – рассвирепев, крикнула она и потянулась крючковатыми пальцами к лицу Белой Куропатки.

Бедной женщине показалось, что старуха хочет проткнуть ей глаза, и она в страхе попятилась. Пригибаясь, как рысь перед прыжком, старая колдунья шагнула к ней. Шаг, другой, третий…

Испуганная женщина в ужасе отступала все дальше и дальше от надвигавшейся на нее колдуньи.

– Мать, – закричал Льок, – порог!

Белая Куропатка покачнулась я, взмахнув руками, рухнула в кипящий поток.

– О-о-ох! – вздохнула толпа.

Лисья Лапа выпрямилась. Сейчас она не чувствовала обычной слабости и озноба, не покидавшего ее даже под теплыми шкурами. Вот оно, неожиданное избавление от соперницы!

Старуха не отрывала глаз от бурлящей желто-бурой воды. В густых клубах пены ей мерещилось ненавистное лицо той, что хотела стать поперек дороги.

– Женщина, носившая имя птицы, неправду говорила тебе, Вещая. Исполнилось сказанное мною вчера вечером: «Никогда не видеть тебе моей могилы, а я еще посмеюсь на твоей!» Сами духи внушили мне эти слова! – бормотала Лисья Лапа, словно погибшая могла ее услышать.

Потом колдунья медленно повернулась к толпе и подняла свой посох.

– Так хотели наши духи! Так хотели наши духи! – прохрипела она. – Вы видели, она сама ушла к Хозяину реки. Он требовал большого подарка… Теперь он скоро пошлет нам пищу.

Старуха направилась к стойбищу. Две колдуньи, ее помощницы, подхватили ее под руки и бережно повели.

Гибель Белой Куропатки была так неожиданна, все произошло так быстро, что Льок и женщины на соседнем островке долго не могли опомниться. Уже скрылись за прибрежными кустами три старухи, а еще никто не двигался с места. Некоторые плакали, некоторые с жалостью смотрели на Льока, но не смели ничего сказать. Наконец испуганные и подавленные женщины одна за другой потянулись к стойбищу.

Льок никуда не ушел. Он долго стоял, не двигаясь, глядя прямо перед собой и ничего не видя. Потом опустился на камень и закрыл лицо ладонями. Над ним высоко поднимал руку покровитель охотников, Роко, которого так боялись и ненавидели колдуньи.

* * *

Чуть живые от усталости и вновь без добычи возвращались охотники к стойбищу. Здесь их ждали небывалые новости – молодой колдун выбил на священной скале изображение Друга, а дух порога взял к себе мать колдуна. Как ни был измучен Кремень, он не пошел в землянку и не отпустил охотников. Все направились к скале и издали с удивлением и страхом рассматривали белевшего на камне горбатого Роко.

Главный охотник переводил взгляд то на изображение, то на Льока, сидевшего на камне с опущенной головой. В первый раз он не знал, что сказать, как поступить.

Наконец Льок встал и оглядел всех покрасневшими от слез глазами.

– Мои духи сказали: «Пока охотники будут слушаться старух, не видеть им от нас помощи!» – глухим голосом, не похожим на свой обычный, по-мальчишески звонкий, заговорил он. – Духи велели мне: «Выбей на скале Друга, и пусть сам Главный охотник просит у него помощи, а свою волю и решения мы будем передавать через тебя».

Кремень совсем растерялся. То, что потребовал Льок, делало власть Главного охотника еще больше, это было на пользу Кремню. Но тогда он, а не колдун будет отвечать, если охота окажется неудачной.

«Ни при одном из колдунов так не бывало. Не хочет ли этот мальчишка обмануть меня?» – размышлял старик, не сводя взгляда с бледного, ко всему равнодушного лица Льока.

Охотники тоже не знали, что думать. Все давно свыклись с тем, что мужчины промышляют, а колдун и колдуньи своими заклинаниями вымаливают им удачу. Теперь со скалы на них смотрит горбатый Роко, и колдун именем своих духов велит Кремню самому вступать в беседу с Другом охотников.

Много ли было пользы в этом году от заклинаний старух? Не лучше ли послушаться молодого колдуна и самим просить Роко о помощи? Ведь послал же он вчера через Льока лебедя. Охотникам вспомнились когда-то слышанные ими рассказы о чудесных делах Друга, не забывающего своих сородичей. Устало переминаясь с ноги на ногу, они обдумывали скупые слова колдуна. Но никто не осмеливался заговорить первым. Это надлежало сделать Главному охотнику. Однако старик все еще не мог понять, как отнестись ему к новому решению духов.

Льок опять нарушил тягостное молчание.

– Если охотники никогда больше не обратятся к колдуньям, мои духи позволят им самим колдовать на священной скале, – медленно и громко сказал он. – Приходите завтра сюда просить у Друга удачи.

Кремень посмотрел на стоявших позади него охотников.

– Придем на скалу! Попросим у Друга удачи! – закричали они. – Разве на охоте мы не сами колдуем?

– Теперь идите все в землянки, – подняв правую руку, приказал Льок, – а когда встанет солнце над рекой, будьте здесь с дротиками и стрелами!

Если колдун поднимал над головой руку, это означало, что он передает решение своих духов и охотники должны выполнять сказанное. Кремень недовольно, из-под нависших бровей всматривался в молодого колдуна. Но и он, Главный охотник, не смел возразить колдуну, стоявшему с поднятой рукой. Старик медленно повернулся и пошел к березовому стволу, переброшенному через поток.

Главный охотник остановился перед этим скользким, неверным мостиком и протянул руку. Ее тотчас взял шедший за ним охотник и сам протянул руку тому, кто был рядом с ним. То же сделал и третий, и четвертый, и пятый. Живая цепь перешла по шаткому бревну над клокочущим потоком.

У священной скалы остались Льок и еще три охотника. Это были его братья. Им надлежало совершить обряд расставания с матерью.

Каждый из них понимал, что быстрое течение давно унесло ее тело к взморью, но гибель настигла мать у этого места, здесь и надо было прощаться с нею. У подножия скалы, на самом краю обрыва, стали два старших брата. Чуть поодаль от них – шестой сын, Бэй. Младший, седьмой сын Белой Куропатки, колдун Льок, остался на скале.