Текст книги "Новый Орлеан"
Автор книги: Клейтон Хартли Мэтьюз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЧЕРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК
Глава 6
Брет Клоусон был трусом. Его называли крутейшим парнем в профессиональном футболе, в игре, которую многие считают самым грубым и жестоким из всех силовых видов спорта, но при одной только мысли о взаправдашнем физическом контакте все нутро Брета начинало трястись, как подтаявшее желе.
Перед матчем его всегда выворачивало наизнанку.
В этом не было бы ничего необычного – со многими профессиональными футболистами происходит то же самое. Однако в большинстве случаев неукротимую рвоту вызывает нервное напряжение, а не страх.
С годами Брет научился психологической самоподготовке к играм; он грыз куда больше таблеток, чем дети леденцов, – и не только анальгетики, но и стимуляторы, все, какие мог раздобыть. В этом не было бы ничего необычного – многие игроки прибегают к таблеткам, но они поступают так в убеждении, пусть даже ошибочном, что это повышает их физические возможности во время матча.
Брет знал, что именно его страхи каким-то извращенным образом превратили его в самого устрашающего игрока в лиге. Беспристрастный наблюдатель может воспринимать это соображение как иронию или даже юмор, но сам Брет относился к нему слишком серьезно, чтобы оно казалось ему забавным. Еще в начале своей спортивной карьеры он обнаружил, что единственный способ обуздать терзавшего его персонального демона состоит в том, чтобы играть с необузданной, почти бездумной и свирепой жестокостью.
Вдобавок он также обнаружил, что если подсекаешь соперника первым и без пощады, то шансы пострадать самому значительно уменьшаются.
Все началось еще до школы, когда стало ясно, что Брет вырастет в особь необычных размеров. Причуда генов, должно быть, поскольку родители его по физическим данным были людьми вполне нормальными – отец ниже ста восьмидесяти, мать чуть выше ста шестидесяти. Ни один из его троих братьев тоже не дотянул до ста восьмидесяти сантиметров. Более того, все были довольно тщедушны и атлетическим сложением отнюдь не отличались.
В этом, возможно, и кроется объяснение. Отец Брета был страстным любителем спорта, а футбол обожал просто фанатично. Он из кожи лез вон, чтобы попасть в школьную команду, но потерпел позорный провал. Все три старших сына его в этом смысле также подвели.
Но самый младший стал сбывшейся мечтой во плоти – широкоплечий, обещающий вырасти с гигантский кипарис, стремительный в движениях, как кошка. Футболист от Бога. Шансов избежать уготованной ему участи у Брета не было никаких. Уже во втором классе он играл в первой линии схватки, каковая, как он потом узнал, на языке профессионалов называется «гадючником» – лоб в лоб и плечо в плечо не на жизнь, а на смерть. Несмотря на страхи перед физическими столкновениями, о которых он никогда не проронил ни слова, и внутреннее отвращение к самой игре, Брет был рожден для футбола.
Через два года игры в школьной команде он попал в сборную лиги, а когда стал выступать за университет Луизианы (где его перевели на линию защиты), его дважды включали в национальную сборную; среди селекционеров профессиональных команд его репутация была весьма высокой и прочной. Он заключил очень выгодный контракт с командой «Сейнтс».
С раннего детства Брет испытывал ужас перед болью, но быстро научился не подавать виду, перенося все мучения в стоическом молчании. Он жил в постоянном страхе перед травмой, которая могла либо искалечить его на всю жизнь, либо привести к гибели. По статистике, его шансы встретить смерть на футбольном поле были невелики; и все же ежегодно несколько человек погибает от полученных во время игры травм. Вопреки мучившим его по ночам кошмарам, у Брета серьезных повреждений пока еще не было, но это только усиливало его страхи. Чем дольше он играет, тем больше вероятность получить тяжелое увечье.
Брет, однако, попал в ловушку. Бросить футбол он не мог. Футбол стал всей его жизнью, ничего больше он не знал и не умел. В колледже каких-либо знаний, представляющих практическую ценность, он почти не приобрел. Он мог бы завершить свою карьеру на тренерской работе, но если он уйдет из футбола сейчас, на пике своей славы, вопросы «Почему?» будут неотступно преследовать его, как стая голодных стервятников. А это подорвет его шансы получить место тренера. Разве что в какой-нибудь Богом забытой школе. Если он бросит футбол сейчас, нечего и надеяться, что его пригласят тренировать профессиональную команду – а только там и можно рассчитывать на приличные деньги.
У явления, которое Брет привык считать своей трусостью, был весьма неприятный побочный эффект.
Брег стал проявлять пугающую склонность ввязываться в ситуации, чреватые именно физическим ущербом. Психиатры, возможно, классифицировали бы это как своего рода компенсацию. Как ни называй, но он продолжал поступать именно таким образом. Словно испытывал к этому неодолимую тягу. Стоило вспыхнуть ссоре между его приятелями или даже совсем незнакомыми ему людьми, Брет, как только дело доходило до драки, тут же вставал на защиту того или другого. Чаще всего ему после этого становилось очень неловко, и крайне редко его вмешательство оценивалось по достоинству. Но подобное свойство характера укрепило за ним репутацию отчаянного задиры.
А в нескольких случаях и на самом деле подвергало его реальной опасности. Дважды, например, когда его команда проводила игры в Нью-Йорке, Брет намеренно бродил ночью по Центральному парку, превращая себя в мишень для грабителей. С точки зрения коренного Нью-Йоркца, это было равнозначно тому, чтобы войти ко льву в клетку – по ночам Центральный парк становится излюбленным местом охоты грабителей.
К счастью, внушительные габариты пока спасали Брета от возмездия; обычно потенциальный противник хватался за любой предлог, чтобы пойти на попятную. Но вечно так продолжаться не может, и Брет это понимал. В один прекрасный день он сунет свой нос куда не следует, и кто-нибудь от души по нему врежет.
Сейчас, когда он на глазах у всех гостей протиснулся между сцепившимися сенатором и этим чернокожим малым, наступил, похоже, самый критический момент из всех, что ему приходилось переживать. Все равно что схватиться с судьей во время игры.
Брет прибыл на бал с опозданием. Его и Лину встретила Одри Фейн; остановив проходившего официанта, они взяли с подноса напитки и задержались на ступенях, ведущих вниз в бальный зал, и тут Брет замелил внушительную фигуру сенатора в другом конце помещения. Оставив Лину с Одри, Брет стал пробираться через переполненный зал к сенатору.
В колледже Луизианы сенатор Сент-Клауд учился несколькими годами раньше Брета, он также дважды входил в национальную сборную в качестве нападающего. У него, однако, хватило ума, способностей и всего прочего, чтобы расстаться с футболом и выбрать себе более благодарную и многообещающую карьеру. Брет встречал сенатора несколько раз во время традиционных вечеринок выпускников колледжа и проникся к нему восхищением с первого взгляда, сейчас они стали добрыми друзьями. Всякий раз, когда сенатор Сент-Клауд бывал в Новом Орлеане, он обязательно приходил на стадион поболеть за «Сейнтс», а после игры частенько оставался, чтобы повидать Брета. В последний раз такое случилось в Новый год после матча за кубок, который фаны. панибратски называли «Большой сахарницей».
Сегодня, когда Брет находился уже всего в нескольких шагах от сенатора, музыка внезапно смолкла, и на весь зал громко и внятно разнесся голое чернокожего в костюме дяди Тома:
– ..какой-то клейстер долбаный!
Даже не раздумывая, Брет тут же вмешался не в свое, как оказалось, дело и выставил себя полным дураком. Его, к счастью, спасла всеобщая суматоха, возникшая, когда гости принялись снимать маски, но Брет тем не менее был уверен, что Лина все видела и слышала. У него не было даже возможности извиниться перед этим чернокожим малым, который неожиданно исчез, оставив его один на один с Мартином Сент-Клаудом.
– Простите, сенатор. Болван я полный и больше ничего, – покаянно забормотал Брет. – Но я услышал эти его слова и подумал…
– Не бери в голову, Брет, – весело рассмеялся сенатор, – Время от времени Линкольна полезно ставить на место. Вообще-то я сам виноват. Не надо было его подкалывать.
– Все равно, сенатор, чертовски сожалею. Вас не затруднит при встрече передать ему мои извинения?
– Обязательно, Брет, если считаешь нужным. Но только он может исчезнуть на несколько дней, а то и недель. Есть у него такая привычка. К тому же уверен, что он не так уж на тебя и обижен, иначе бы он не смолчал, у него ведь что на уме, то и на языке.
Сенатор достал из кармана кожаный портсигар и протянул Брету. Тот, отказываясь, покачал головой.
Сент-Клауд выбрал сигару, отрезал кончик, чиркнул длинной серной спичкой и держал ее до тех пор, пока сигара не затлела ровным ярким огоньком. Потом потянул Брета за рукав.
– Пойдем-ка попробуем отыскать официанта и раздобыть чего-нибудь выпить. – Они начали пробираться через зал. – Читал, тебя включили в сборную профессионалов, Брет. Поздравляю!
– Тоже мне событие! – пренебрежительно фыркнул Брет. – Хотя какого черта я буду вам врать, сенатор? Конечно, для меня это все. Ну, вроде как вам победить на выборах, наверное.
– Только тебе для этого не надо целовать сопливых детишек, толкать речи и тому подобное. Сшиб противника с ног долой – всего и делов, так, Брет?
«Если бы ты только знал, – мелькнула в голове у Брета горькая мысль. – Если бы ты только знал!»
Сенатор остановил проходившего официанта и взял у него с подноса два последних бокала. Посмотрел на их содержимое с гримасой отвращения.
– Так и есть! Рекс и его чертов пунш! Впрочем, ладно, выпивка есть выпивка. – Он протянул Брету стакан и поднял свой. – Будем, дружище! Пусть «Сейнтс» больше везет в следующем сезоне!
– За это я выпью. И за ваше переизбрание, сенатор.
– А вот за это нельзя не выпить.
Брет с трудом проглотил донельзя приторную смесь.
К ним протиснулся багроволицый, обильно потеющий толстяк, который, ухватив сенатора за руку, принялся» трясти ее с преувеличенной радостью.
– Как поживаете, сенатор? Нельзя ли нам перекинуться словечком?
Сент-Клауд посмотрел на Брета, как бы прося извинения, пожал плечами. Толстяк, тотчас вцепившись в его рукав, повлек сенатора в толпу; тот, склонив голову, внимательно слушал многословного коротышку.
Брет быстро допил коктейль и обвел взглядом бальный зал. Музыканты собрали инструменты и удалились, некоторые из присутствующих тоже начали прощаться. Но большинство гостей еще оставалось, Брету было известно, что Рексфорд Фейн никогда не ограничивал свои приемы во времени. Если у гостей достает сил веселиться до утра, бесплатной выпивки и закуски всегда на всех хватит.
Атмосфера в зале стала более непринужденной. Свет в люстрах притушили, и некоторые гости начали разбредаться по многочисленным комнатам особняка.
Брет остановил проходившего официанта, поставил на поднос пустой бокал и взял себе стакан с настоящим американским виски – бербоном. Это последний, решил он. Голова у него на выпивку слабая: больше трех порции – и он готов ползать на четвереньках. Что-то там у него такое с обменом веществ, как ему объясняли. Очень странно, потому что стимуляторы он мог глотать целый день, и таблетки, кроме желаемого эффекта, на него никакого другого побочного действия не оказывали.
Он попытался отыскать взглядом Лину, но ее нигде не было. Тоже неплохо, поскольку говорить с ней он еще не готов. Даже если она и пропустила этот дурацкий инцидент, ей, конечно же, уже все рассказали. Брет вспомнил, что Одри обещала Лине показать особняк, и предположил, что сейчас их экскурсия в самом разгаре.
Прихлебывая по дороге из стакана, он направился к выходу из бального зала. От виски по жилам потекло приятное тепло, на душе немного полегчало. Брету надо было выбраться на улицу до того, как вернется Лина. Немного свежего воздуха, немного побыть одному – тогда, наверное, он наберется сил посмотреть ей в глаза.
Он взял с подноса у проходившего официанта полный бокал и поставил пустой. И вышел в теплую душистую ночь. Вокруг него в сгустках тени прятались парочки, доносились приглушенные голоса, полные едва сдерживаемой страсти. Освещение во дворе было выключено, свет падал только из окон особняка да неяркое мерцание пробивалось сквозь густую листву оттуда, где почти в пятидесяти ярдах стоял ряд построек. Раньше они, вспомнил Брет, служили жильем для рабов. Там также раздавались голоса и сдавленное хихиканье.
Брет наткнулся на дуб и прислонился к его могучему стволу. Где-то неподалеку нежно ворковали струи фонтана. Ноздри Брета втянули аромат цветов, тянущих свои напоенные живительным соком стебли к черному небу. Брету всегда казалось, что всего за ночь они могли бы оплести своей зеленой паутиной весь Новый Орлеан от подвалов до чердаков.
Он отхлебнул из стакана. Вот теперь виски начало действовать по-настоящему – очертания предметов расплывались, все его чувства притупились и одновременно обострились. В ушах стоял ровный приятный гул.
Он выпил до дна, нагнулся и поставил бокал на траву. Распрямляясь, услышал грудной голос:
– Еще хочешь?
Помаргивая, Брет вглядывался в возникший из темноты неясный силуэт. Судя по голосу и мускусному запаху крепких духов, женщина.
– А что, можно, – ответил он.
– Видела, как ты вышел на улицу. Следила за тобой, если уж честно. Прихватила пару порций, может, уединимся ненадолго?
– Можно, – тупо повторил Брет, с тревогой отметив, как вдруг сел его голос.
– Ты ведь Брет Клоусон, правильно? Звезда наша футбольная.
– Ага, он самый, – подтвердил он, ожидая, что незнакомка сейчас заговорит о трагикомическом эпизоде.
Однако она о нем, похоже, и не вспомнила. Вместо этого она сказала:
– Вообще-то я не очень увлекаюсь футболом. Но тебя на поле несколько раз видела. Сейчас я в разводе, и у меня есть сын, который считает, что лучше тебя не бывает. Думаю, надо бы попросить у тебя автограф – он бы с ума сошел от счастья. Только вот темно слишком, как по-твоему?
– Ужасно темно, – согласился Брет и отхлебнул из стакана.
– Но иногда это даже к лучшему. – Рука незнакомки нащупала молнию на его брюках.
У футболистов, как и у рок-певцов, – свои обожательницы. Всегда под рукой, ни в чем не отказывают.
Раз или два Брет не устоял перед соблазнительными предложениями. Но для такого сорта поклонниц эта женщина казалась немного староватой.
Потом до него дошло, что все происходящее – лишь часть фантастической ночи, причудливо вместившей в себя сочетание многих факторов. Марди-Гра. Атмосфера, создавать которую на своих балах, особенно в это время года, у Рексфорда Фейна, похоже, был особый талант. Чувственная, переполненная эротикой атмосфера, когда не остается никаких преград и ограничений. Все можно.
Но где-то в особняке он оставил Лину. А что, если она… Но если она стала свидетельницей его унижения, ей-то должно быть все более чем безразлично.
Рука незнакомки добралась до искомого объекта.
Под ее умелыми пальцами он моментально отвердел.
– Да чего там! – пьяно хихикнул Брет.
Женщина опустилась перед ним на колени, словно бы в умоляющей позе, и Брет, забыв обо всем, отдался во власть острого ощущения.
Глава 7
Мартин Сент-Клауд как в воду глядел. Уже через пятнадцать минут Эбон практически и не вспоминал о стычке с Бретом Клоусоном. Более того, он был даже благодарен, что тот вмешался и разнял их с сенатором. Эбон едва не утратил самообладание, а это было опасно и совсем ни к чему. Ни под каким видом. Нрав у него был крутой и злобный – только чуть отпусти поводья, и его так занесет… Эбон еще с раннего детства познал, что негритянскому парню, растущему в Новом Орлеане, лучше научиться сдерживать свою вспыльчивость. В противном случае рискуешь получить пробоину в черепушке, это как минимум. А повзрослев, он очень быстро понял, как легко неуправляемые приступы гнева заставляют совершать непоправимые ошибки.
Нет, бывали, конечно, моменты, когда он симулировал вспышки ярости – в тех случаях, когда ему было нужно утвердить свою власть над каким-нибудь чернокожим братом или застращать какого-нибудь белого пижона. Однако Эбон был уверен, что Мартин Сент-Клауд не из тех, кого так просто запугать, и сильно подозревал, что то же самое относится и к Джиму Бобу Форбсу.
Таким образом, Эбон был только рад, что вмешательство Брета и объявление о начале церемонии снятия масок дали ему возможность ускользнуть с места происшествия.
Он осознавал, что Мартин подкалывает его. Эбон уважал сенатора и, вероятно, мог бы относиться к нему с симпатией, если бы не цвет его кожи. Мартин исходил из ложных посылок – он верил, что все проблемы можно решить на выборах. Может, это и справедливо для большинства проблем белых, но когда и какие проблемы чернокожих были решены путем голосования?
Покинув сенатора, Эбон не ушел с бала, считая, что для этого еще рано. Он пробирался сквозь толпу, заносчиво вскинув голову, стараясь, чтобы его видели, чтобы его присутствие заметили. Он отвергал все попытки заговорить с ним, а заодно и все предложения угоститься напитками. Эбон не пил никогда. Для него алкоголь был равнозначен марихуане, героину, любым наркотикам. Алкоголь и наркотики он считал врагами своего народа, троянским конем, которого белые коварно внедряют в лагерь чернокожих. Алкоголь разъедает способность человека управлять своими разумом и плотью.
Он обошел все комнаты на первом этаже, с тем чтобы ни один гость не упустил возможности увидеть его в костюме дяди Тома Всякий раз, когда за его спиной раздавался изумленный или возмущенный шепоток, на лице Эбона появлялась довольная ухмылка.
Завершив турне по первому этажу, Эбон вышел в главный холл. Справа от него высилась огромная лестница, ведущая на второй этаж, сразу за ней виднелись все еще открытые парадные двери. По левую руку он увидел дверь во внутренний дворик, она тоже была приоткрыта. Он вознамерился было подняться наверх, но отказался от этой мысли Он уже насмотрелся на кричащую роскошь особняка Рексфорда Фейна, оплаченную потом и кровью чуть ли не дармовой рабочей силы – и немалую их часть пролили его чернокожие братья. Но уходить пока рано, еще не время.
Эбон свернул налево и вышел из особняка в ночь.
Он очутился на узкой веранде, идущей вдоль всей стены здания. Шагнув из пятна света, льющегося из приоткрытой двери, он прислонился к перилам и закинул голову. Набрал полную грудь упоительно свежего воздуха. Неожиданно услышав шаги, цокот женских каблучков по каменному полу веранды, он выругался про себя, поняв, что кто-то идет в его направлении.
Негромкий мягкий голос произнес.
– Вы тот самый, кого все называют Эбоном, угадала?
Эбон окинул ее взглядом. Высокая женщина, светловолосая, как викинг, со статной фигурой, обтянутой донельзя облегающим вечерним платьем. Она шевельнула бедрами, животик выпятился в откровенном приглашении. В тонкой правой руке зажат длиннющий мундштук с дымящейся сигаретой.
– Эбон – мое имя, мама, – резко парировал он. – А если все меня как-то и называют, то, думается, совсем по-другому.
– Правильно, совсем по-другому, – рассмеялась она, – Хочешь, повторю?
– Это лишнее. Наслышан.
– И что, не трогает?
– Ярлыки, которые клеют мне белокожие, меня вообще не трогают. – Он слегка усмехнулся. – К тому же я плачу им той же монетой.
Наступила короткая пауза. Женщина курила, а Эбон в бесстрастном молчании выжидал ее следующего хода в давно знакомой игре.
– Ты здесь в первый раз?
– В первый и, будь уверена, в последний.
– Значит, домики на заднем дворе еще не видел?
– Не видел. А что там, на заднем дворе, перестроенное жилье для рабов? А я-то надеялся, что Рексфорд Фейн выше подобных шуток.
– Если хочешь, могу показать.
– Ладно, мама, показывай.
Она полуобернулась к нему, левая рука приподнялась, словно женщина намеревалась взять его под руку. Но Эбон игнорировал этот жест и протиснулся мимо нее. Он уже успел спуститься до половины ведущей вниз лестницы, когда услышал торопливую дробь каблучков догоняющей его женщины. В полном молчании они пошли бок о бок по узкой, засыпанной гравием дорожке.
Теперь, когда его глаза привыкли к почти непроглядной темноте, Эбон обнаружил во внутреннем дворике других любителей свежего воздуха, мужчин и женщин, разбившихся на парочки. Открыто совокупляющихся среди них он не заметил, по на глаза попалось несколько, кто вплотную приблизился к этому.
Нормальная оргия на заднем дворе.
На мелькнувший у него в голове вопрос, знает ли Рексфорд Фейн, что здесь происходит, Эбон ответил положительно. Гости скорее всего уже бывали здесь, имели опыт и знали, как далеко могут зайти, иначе бы не стали так рисковать.
Употребленное его дамой слово «домики» действительности не соответствовало – на самом деле это была единая постройка. Комнаты в ней больше напоминали клетушки, тянувшиеся по всей длине огромного участка. Каждая имела отдельный вход и небольшое оконце. Из некоторых пробивался свет и доносились голоса и смех.
Блондинка выбрала клетушку с темным окном, открыла дверь и щелкнула выключателем. Зажегся свет, негромко зашелестел кондиционер. Женщина поманила Эбона внутрь.
Он вошел и окинул комнату взглядом. Размером не больше номера в дешевом мотеле, она только-только вмещала двуспальную кровать, два кресла, портативный бар с впечатляющим ассортиментом напитков и телевизор. Через открытую дверь виднелась тесная ванная. Однако в остальном дешевый мотель здесь ничего больше не напоминало. Обстановка была стильной и очень дорогой.
За его спиной послышался стук закрываемой двери, и Эбон обернулся.
Женщина тяжело дышала. Пухлые губы увлажнились, зеленые глаза горели пламенем порочного возбуждения.
– А знаешь, что здесь раньше было?
– Догадываюсь.
– В прежние времена здесь жили рабы.
– А масса Фейн мало-мало ремонтировать и превратить в бордельчик, ага?
– Что? – Она шагнула вплотную к нему, от тела повеяло жаром, словно из открытой духовки – Неужели тебя не возбуждает? Чернокожий стоит в комнате, где сто лет назад был бы рабом, а сейчас он хозяин.
– Так уж и хозяин?
– Можешь стать, – хрипло выдохнула она.
Стремительным движением блондинка завела руки за спину, шевельнула плечами и сбросила платье к ногам, как змея кожу. Под платьем на ней были лишь черные колготы. Полные упругие груди, соски уже напряглись и набухли.
Она положила ладонь на его руку.
– Такие разные, такая белая и такой черный! Господи! – По ее телу пробежала дрожь, глаза засветились нескрываемой похотью. – Все что хочешь!
– Правда все, мама?
– Все! Только прикажи!
– Не пойдет, белохвостая. – Он грубо стряхнул ее ладонь со своей руки. – Начнем с того, что ты меня не заводишь. А во-вторых… не пойдет и точка.
Не трахаю я сучек белохвостых.
Огромной ладонью он уперся ей в грудь и сильным толчком опрокинул на спину поперек кровати.
Она приподнялась на локте, глаза сверкали зеленым огнем. В уголках губ пузырьками вскипала слюна – Что с тобой, черный? Гомик, что ли? Или у тебя не встает? Я-то всегда думала, что у всех черных торчит постоянно!
– Думай что хочешь, сучка белохвостая! – оборвал он ее и направился было к двери, но обернулся и язвительно предложил:
– Откинься на спину и вообрази, что ты хозяйка плантации и прокралась в хижину к рабам маленько потрахаться по-черному. А если под рукой не найдется ничего подходящего, употреби свой беленький пальчик!
Рексфорд Фейн знал, что происходит во время приемов, в таких подробностях, о которых ни Эбон, ни его гости не могли и подозревать. Каждая комната в особняке и в жилой постройке для рабов прослушивалась. Необходимое для этого оборудование было установлено столь искусно, что только эксперту оказалось бы под силу обнаружить ловко спрятанные электронные «жучки».
Все дела, которыми Фейну приходилось заниматься дома, он якобы вел в кабинете на первом этаже.
Но это для непосвященных. Однако наверху у него была еще комнатушка, выходящая единственным окном во внутренний дворик. Дверь в нее постоянно находилась под замком. Прислуге заглядывать туда было строжайше запрещено, и даже Одри могла войти в комнату только в сопровождении Фейна. Ключ в единственном экземпляре хранился у него.
В комнате были письменный стол, кушетка, небольшой бар и две огромные картины. На одной была изображена принадлежащая ему ореховая роща, на другой – его ранчо в центральном Техасе. За одной из картин скрывался сейф. Денег обычно он хранил в нем немного – на мелкие текущие расходы, хотя иной раз доводилось оставлять там на ночь и крупные суммы или ценные бумаги.
За другой картиной в стенной нише прятался предмет его гордости – электронное устройство, по своей сложности не уступающее аппаратной крупной телестанции. Это был пульт управления подслушивающим оборудованием. Отсюда он мог, коснувшись пальцем соответствующей кнопки, ясно и четко слышать все, что происходит в любой комнате особняка.
Фейн не был извращенцем – хотя бывали случаи, когда он заслушивался особенно эротическими и громкоголосыми любовными забавами своих гостей и приходил в сексуальное возбуждение.
Электронные «жучки» служили другой цели.
Странно, как люди, весьма важные притом особы, под его крышей пускаются во все тяжкие, вытворяют такое, чего никогда бы не позволили себе в мотеле из страха быть застуканными.
После приемов у Фейна в его особняке оставались ночевать сенаторы, один вице-президент Соединенных Штатов, крупные администраторы, промышленные магнаты, и огромное множество из них не могло устоять перед исполнением сексуально-гимнастических упражнений. И все это фиксировалось магнитофонами. Пленки хранились в сейфе, что и было основной причиной его существования. Прибегать к записям в качестве аргументов для достижения своих целей Фейну пока приходилось, правда, крайне редко, но сам факт, что они у него есть, добавлял ему покоя и уверенности.
Угрызения совести Фейна никогда не мучили. Он был убежден, что в любви и на войне, и тем более в бизнесе; и политике, все средства хороши. К тому же он ведь не подкладывал девиц в постель к гостящим у него набобам. Они тащили их туда по собственной инициативе. Самому Фейну оставалось лишь обеспечить присутствие сговорчивых кандидаток.
Единственным, кого ему еще не удалось заловить в расставленные капканы, был Мартин Сент-Клауд. Либо Мартин сам заподозрил, что комнаты прослушиваются» либо Одри каким-то образом прознала об этом и предупредила сенатора. Фейну, естественно, было известно о романе его дочери с Мартином, как и о квартирке во Французском квартале. Если Одри полагала, что для него это оставалось секретом, значит, она считала своего старенького папку полным идиотом.
К счастью, необходимости шантажировать Мартина пока не возникало. Хотя Мартин был достаточно своевольным человеком и некоторые его поступки Фейн не одобрял, в общем и целом они придерживались одинаковых взглядов. Фейн не возражал против романа сенатора с Одри. Если Мартин сумел бы разлетись с женой без губительного для карьеры скандала и жениться на Одри, Фейн был бы только рад.
Он намеревался сделать Мартина Сент-Клауда президентом Соединенных Штатов, а иметь свою дочь хозяйкой в Белом доме было бы весьма приятным преимуществом.
Фейн сознавал, что сам в политике никогда не достигнет сколь-нибудь высокого положения. Для этого он слишком стар. Да и будь он помоложе, у него все равно ничего бы не вышло. На своем пути к богатству и власти он отдавил слишком много ног, нажил себе слишком много врагов, переспал с женами слишком многих влиятельных людей.
Что ж, роль «творца королей» его тоже устраивает.
Начинал Рексфорд Фейн в небольшом промышленном городишке в Нью-Джерси. Мать его сбежала со странствующим проповедником, оставив десятилетнего мальчишку на попечение хилого и слабовольного папаши, который после этой семейной драмы начал крепко пить. Старший Фейн трудился в механической мастерской. Через две недели после того, как Рексфорду исполнилось шестнадцать, он отправился на работу в стельку пьяный и угодил рукой в электропилу. Обильная потеря крови из перерезанной артерии убила его почти на месте.
Фейн в это время уже второй год учился в средней школе. Школу он бросил и подался на запад. В Техасе устроился подсобным рабочим к человеку, который на свой страх и риск искал нефть. Фейн не боялся тяжелой работы, обладал недюжинной физической силой и умом, впитывавшим в себя знания как губка. Детей у его хозяина не было, и скоро он стал относиться к юному Фейну как к сыну. Через два года им крупно повезло. Празднуя небывалую удачу, новоиспеченный нефтяной магнат сильно перебрал, полез на буровую вышку, извергающую мощный фонтан нефти, сорвался и разбился насмерть.
Так совсем молодая жизнь Рексфорда Фейна была омрачена двумя пьяными смертями.
На этот раз, однако, все было по-другому: Фейн получил в наследство найденное нефтяное месторождение. Через полгода он продал его за двести тысяч долларов и пошел в гору.
Заниматься поисками нефти Фейн посчитал слишком рискованным и решил заняться делами более надежными. К богатству он карабкался двумя путями.
Всякий раз, когда ему доставались крупные суммы, часть денег Фейн, страхуясь от инфляции или каких-либо других финансовых потрясений в будущем, вкладывал в земли; сегодня он владел несколькими ранчо, где разводили коров, садами, где выращивали орех пекан и персики, питомниками и заказниками, участками строевого леса. Но по-настоящему большие деньги текли из другого источника.
Он стал корпоративным пиратом, акулой, рыскающей в поисках предприятий, столкнувшихся с финансовыми затруднениями, но все еще действующих и располагающих достаточным имуществом и активами. Он вытягивал из них все деньги, какие только мог, и выходил из игры, оставляя такие компании банкротами. На подобное способен лишь абсолютно безжалостный хищник, инстинктивно чующий кровь.
Еще в самом начале он научился прибегать к шантажу для достижения своих целей. Он старательно изыскивал слабости у одного или нескольких руководителей попавших в беду компаний и использовал эти сведения. Скоро его стали называть «предвестником самоубийств» – несколько управляющих компаниями, после того как Фейн довел их до краха, наложили на себя руки. На ярлыки, однако, Фейн никогда и никакого внимания не обращал. Базой своей деятельности он, отрекшись от северного происхождения, избрал Юг, поскольку полагал, что лишь южане способны с искушенностью знатоков оценить богатство и власть по достоинству.
Где-то на этом своем пути он обрел жену, которая оказалась столь тактичной, что подхватила двустороннюю пневмонию и исчезла из его жизни через два года после рождения Одри.
