Текст книги "Проклятая игра"

Автор книги: Клайв Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

30

В середине дня Той позвонил в поместье, поговорил с Рассерженной Перл, которая уже уходила, и попросил передать Марти, чтобы он позвонил ему в Пимлико. Но Марти не перезвонил. Той подумал, что либо Перл забыла передать Марти сообщение, либо Уайтхед каким-то образом вмешался и предотвратил звонок. Но какая бы причина ни была, он не поговорил с Марти и винил себя за это. Он обещал предупредить Штраусса, если дела пойдут совсем плохо. И вот этот момент наступил. Ничего значительного, возможно, беспокойство, которое испытывал Той, было рождено скорее инстинктом, нежели фактами. Но Ивонна научила его доверять своему сердцу, а не голове. В конце концов, все вот-вот должно было пойти прахом, а он не предупредил Марти. Может быть, оттого он плохо спал и просыпался с остатками отвратительных сновидений, мелькающих в его голове.

Не каждый переживает молодость. Многие умирают рано, становясь жертвой собственной жажды жизни. Той не был такой жертвой, хотя очень рискованно приблизился к ней. Тогда он не знал этого. Он был слишком ослеплен видом тех новых заводей, в которые был введен Уайтхедом, чтобы понять насколько смертельно опасны эти воды. И он подчинялся желаниям великого человека с таким беспрекословным усердием, разве нет? Ни разу не усомнился он в своих обязанностях, какими бы преступными они не казались. Тогда почему он удивлен сейчас, когда после всех этих лет те же преступления, совершенные им так жестоко, молчаливо преследовали его? Вот почему он лежал сейчас в липком поту рядом со спящей. И войной, и одна фраза крутилась под его черепной коробкой:

Мамулян придет.

Это была единственная ясная мысль, которая у него была. Остальные – о Марти, об Уайтхеде – были смесью стыда и обвинения. Но это отчетливая фраза – Мамулян придет —стояла вне этого мусора неуверенности четкой точкой, за которую крепко держался весь его ужас.

Никакие извинения не спасут. Никакое унижение не обуздает гнев Последнего Европейца. Потому что Той был молод и жесток и за ним был грязный путь. Однажды, когда он был слишком молод, чтобы понимать, он заставил Мамуляна пострадать, и угрызения совести, которые он испытывал сейчас, пришли слишком поздно – на двадцать-тридцать лет – и, в конце концов, разве он не жил все эти годы на доходы от своей жестокости?

– О, Иисус, – сказал он, прерывисто дыша, – Иисус, помоги мне.

Напуганный и готовый позволить себе быть напуганным, если это сможет утешить его, он повернулся и потянулся к Ивонне. Ее там не было. Ее половина кровати была холодной.

Он сел, ничего не понимая.

– Ивонна?

Дверь спальни была приоткрыта и слабейшая из ламп наверху освещала спальню. В комнате был хаос. Они собирали вещи весь вечер и сборы еще не были закончены, когда они улеглись в час ночи. Одежда была свалена в кучу на комоде, в коридоре зевал открытый чемодан, его галстуки висели на спинке стула, как высохшие змеи, языками к полу.

Он расслышал шум в коридоре. Он хорошо знал мягкую поступь Ивонны. Она вышла за стаканом яблочного сока или бисквитом, как она обычно делала. Ее силуэт появился в дверях.

– С тобой все в порядке? – спросил он ее.

Она пробормотала что-то похожее на «да». Он опустил голову обратно на подушку.

– Снова проголодалась, – сказал он, закрывая глаза, – всегда голодная.

Холодный воздух проник в кровать, когда она подняла простыню, чтобы скользнуть к нему.

– Ты оставила свет наверху, – проворчал он, чувствуя как сон вновь наваливается на него. Она не ответила. Уже заснула, наверное: она была наделена благословенной способностью моментально уходить в бессознательное. Он повернулся в полутьме, чтобы взглянуть на нее. Она еще не храпела, но не была абсолютно тихой. Он прислушался более внимательно, его внутренности нервно сжались в комок. Она издавала какой-то жидкий звук – словно дышала сквозь тину.

– Ивонна... ты в порядке?

Она не ответила.

От ее лица, которое было в нескольких дюймах от его, продолжали исходить шелестящие звуки. Он потянулся к выключателю лампы, по-прежнему не сводя глаз с темной массы головы Ивонны. «Лучше сделать это побыстрее», – подумал он, – пока мое воображение не обогнало меня". Его пальцы нащупали выключатель, сжали его и включили свет.

В том, что он увидел перед собой на подушке, нельзя было узнать Ивонну.

Он бормотал ее имя, когда, карабкаясь, пятился с кровати, не в силах оторвать глаз от мерзости рядом с ним. Как это оказалось возможным, что она смогла спуститься с лестницы и лечь в кровать, прошептав ему «да»? Огромная глубина ее раны, несомненно, убила ее. Никто не может жить с ободранной кожей и вырванным мясом.

Она наполовину повернулась в кровати с закрытыми глазами, словно вращаясь во сне. Затем – ужасно! – она произнесла его имя. Ее губы не шевелились, как раньше, кровь замазала слово. Он не мог больше выносить этого зрелища, иначе он бы закричал, а это могло привлечь их – кто бы это ни сделал, – привлечь их с уже окровавленными скальпелями. Они, возможно, уже за дверью, но ничто не могло заставить его остаться в этой комнате. Только не с ней, медленно вращающейся в кровати и все еще произносящей его имя, пока она стягивала ночную рубашку.

Шатаясь, он вышел из спальни в коридор. К его удивлению никто не поджидал его там.

Наверху, на лестнице, он замешкался. Он не был слишком смелым, но и не был глупым. Завтра он будет оплакивать ее, но сейчас, когда она просто шла за ним, ничего нельзя было сделать – только предохранить себя от кого бы то ни было, кто сделал это. Кого бы то ни было! Почему он не позволяет себе назвать имя? Виноват был Мамулян – это был его почерк. И он не один. Европеец никогда не дотрагивается своими стиральными руками к человеческой плоти так, как кто-то сделал с Ивонной, – его брезгливость была легендарной. Но это был он – тот, кто дал ей эту полужизнь после того, как убийство было совершено. Только Мамулян был способен на это.

И сейчас он мог ждать внизу, на самом дне мира, под лестницей. Ждать, как он долго ждал, пока Той не притащится вниз, чтобы присоединиться к нему.

– Провались ты к Дьяволу, – прошептал Той темноте внизу и пошел (от ужаса он был готов бежать, но здравый смысл подсказывал ему иначе) по коридору к второй спальне. С каждым шагом он ожидал какого-нибудь движения врага, но ничего не последовало. Во всяком случае, пока он не достиг двери спальни.

Тогда, когда он взялся за ручку, он услышал голос Ивонны позади него:

– Вилли... – Слово было произнесено четче, чем до этого.

В какой-то момент он засомневался в своем рассудке. Если он сейчас обернется, будет ли она стоять в дверях спальни такая же обезображенная, как подсказывала память; или это просто лихорадочный сон?

– Ты куда? – потребовала ответа она.

Внизу кто-то шевельнулся.

– Вернись в постель.

Не поворачиваясь, чтобы отклонить ее приглашение. Той толкнул дверь второй спальни, и как только он это сделал, он услышал, как кто-то стал подниматься по лестнице сзади него. Шаги были тяжелыми, их обладатель спешил.

Не было ключа, чтобы, заперевшись, задержать преследователя, и не было времени баррикадировать мебелью дверь. Той пересек неосвещенную спальню в три прыжка, рывком распахнул французское окно и ступил на маленький, сваренный из железа балкон. Он крякнул под его весом. Он подозревал, что тот долго не выдержит.

Сад внизу под ним был в темноте, но, на счастье, он знал, где лежал цветочный газон, а где – дорожка, вымощенная камнем. Не колеблясь – шаги за спиной становились все громче – он перелез через перила. Его мускулы взвыли от напряжения и еще сильнее, когда он, примостившись на внешней стороне, повис на руках, хватка которых могла в любую секунду ослабнуть.

Шум в комнате, которую он оставил, привлек его внимание: его преследователь, обрюзгший головорез с окровавленными руками и яростными глазами, был там – подходил к окну, рыча от удовольствия. Той, как мог раскачался, надеясь не попасть на дорожку, которая, как он знал, проходила прямо под его обнаженными ступнями, и приземлиться на мягкую землю цветника. Было очень мало шансов хорошо выполнить маневр. Он отпустил перила, когда жирный подошел к балкону, и провалился назад в темноту; окно над ним удалялось, пока он не приземлился с повреждениями не большими, чем синяки, среди гераней, которые Ивонна посадила всего неделю назад.

Целый, но шатающийся, он с трудом поднялся на ноги и побежал по залитому лунным светом саду к задним воротам. Они были закрыты на замок, но ему сравнительно легко удалось перелезть через них – адреналин придал ему сил. Звуков дальнейшего преследования не было слышно и, когда он бросил взгляд назад, то увидел толстяка, все еще стоявшего у окна и наблюдавшего за его бегством, словно у того не хватало инициативы последовать за ним. Испытывая тошноту от внезапного возбуждения, он побежал по узкому переулку, который шел позади садов, заботясь только о том, чтобы увеличить расстояние между собой и домом.

И только когда он достиг улицы, лампы которой начинали гаснуть с рассветом, осторожно вползающим в город, только тогда он обнаружил, что он совершенно голый.

31

Марти отправился спать счастливым человеком. Хотя еще оставалось многое, чего он не мог понять, многое, связанное со стариком – несмотря на его обещания все объяснить – в конце концов, все это было не его дело. Если Папа решил секретничать, пусть. Марти был нанят, чтобы присматривать за ним, и все выглядело так, что его хозяин удовлетворен выполнением его обязанностей. Результатом были те сокровенные мысли, которые старик доверил ему, и тысяча фунтов под его подушкой.

От эйфории прошел сон – сердце Марти колотилось, казалось, в два раза быстрее, чем обычно. Он встал, влез в халат и попытался посмотреть что-нибудь по видео, чтобы изгнать из головы события дня, но боксерские ленты утомляли его, порнография тоже. Он побрел вниз в библиотеку, отыскал космическую пьесу с замусоленными страницами и проскользнул обратно в свою комнату, сделав крюк на кухню за пивом.

Когда он вернулся, Кэрис была в его комнате, одетая в свитер и джинсы и босиком. Она выглядела осунувшейся, старше своих девятнадцати лет. Улыбка, которой она встретила его, была слишком отрепетированной, чтобы убеждать.

– Ты не против? – спросила она, – я просто слышала, как ты ходил туда-сюда.

– Ты вообщеникогда не спишь?

– Не всегда.

– Хочешь пива?

– Нет, спасибо.

– Садись, – сказал он, сбрасывая кучу одежды с одинокого стула. Однако, она расположилась на кровати, оставив стул для Марти.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала она.

Марти отложил выбранную книгу. На обложке обнаженная женщина с зеленой флюоресцирующей кожей вылуплялась из яйца на планете с двумя солнцами. Кэрис спросила:

– Ты знаешь, что происходит?

– Происходит? Ты о чем?

– Ты ничего странного не замечал в доме?

– Например?

Ее губы сложились в любимую комбинацию: уголки опустились вниз от раздражения.

– Я не знаю... трудно описать.

– Попытайся.

Она заколебалась, как ныряльщик на краю высокого обрыва, затем бросилась вниз.

– Ты знаешь, что такое чувствительность?

Он кивнул.

– Когда кто-то может ловить волны. Мысленные волны.

– Телепатия.

– В некотором роде.

Он бросил на нее взгляд.

– Это то, что ты можешь делать? – спросил он.

– Не делать.Я ничего не делаю.Скорее это делают со мной.

Марти откинулся на спинку стула, он был в затруднительном положении.

– Как будто все становится вялым. Я не могу сбросить это. Я слышу, как люди говорят, не шевеля губами. В основном, бессмыслица – просто бормотание.

– И это то, что они думают?

– Да.

Он не знал, что ответить, кроме того, что он сомневается в ее словах, но не это она хотела услышать. Она пришла сюда за помощью, разве нет?

– Это не все, – сказала она. – Я иногда вижу какие-то формы вокруг фигур людей. Туманные ореолы... как какой-то свет.

Марти вспомнил человека у ограды: как он излучал свет. Или так казалось?

– Суть в том, что я чувствую то, чего другие люди не чувствуют. Я не думаю, что у меня такой особенный ум или что-нибудь вроде этого. Я просто делаюэто. И в последние несколько недель я чувствую что-то в доме. У меня в голове появляются странные мысли из ниоткуда, мне видится... что-то ужасное. – Она запнулась, чувствуя, как ее объяснения становятся все более расплывчатыми, и что она рискует подорвать доверие к ее словам, если будет продолжать.

– Ты видишь свечение? – сказал Марти, возвращаясь к началу.

– Да.

– Я видел что-то подобное.

Она наклонилась вперед.

– Когда?

– Помнишь того человека, который вломился сюда? Мне кажется, я видел свет, исходивший от него: из его ран, из глаз и изо рта.

Даже когда он закончил предложение, он вздрогнул, словно боялся заразиться.

– Я не знаю, – сказал он. – Я был пьян.

– Но ты видел что-то.

– Да, – согласился он неохотно.

Она встала и подошла к окну. «Что отец – что дочь, – подумал он, – тяга к окнам у обоих». Когда она уставилась на газон – Марти никогда не задергивал занавески – у него открылась возможность разглядывать ее.

– Что-то... – повторила она. – Что-то...

Грациозность изгиба ее ног, переходящих в округлость ягодиц; ее лицо, отраженное в холодном окне, – все привлекало его.

– Так вот почему он больше не разговаривает со мной, – сказала она.

– Папа?

– Он знает, что я могу чувствовать о чем он думает, и он боится.

Рассматривание зашло в тупик – она принялась постукивать ногой по полу с раздражением, ее дыхание моментально затуманило окно. Затем, совершенно неожиданно, она спросила:

– Ты знал, что тебя очень интересует грудь?

– Что?

– Ты постоянно смотришь на нее.

– Черта с два!

– А ты еще илжец.

Он встал, не зная, что он собирается делать или говорить, – пока у него не было слов. Наконец, смягчившись от смущения, он решил, что подойдет только правда.

– Мне нравится смотреть на тебя.

Он прикоснулся к ее плечу. Здесь, если бы они решили, игра могла бы остановиться, нежность была поражающей. Они могли воспользоваться возможностью или оставить все как есть – остроумно резюмировать или просто отбросить все. Время застыло между ними, словно ожидая инструкций.

– Бэби, – сказала она. – Не дрожи.

Он пододвинулся на полшага ближе и поцеловал ее затылок. Она повернулась и ответила на поцелуй, ее руки поднялись по его позвоночнику и сомкнулись сзади на его голове, словно для того, чтобы почувствовать ее тяжесть.

– Наконец-то, – сказала она, когда они прервались. – Я уже начала думать, что ты слишком джентльмен.

Они упали на кровать, и она перекатилась, оседлав его бедра. Без малейшего смущения она протянула руку, нащупывая узел пояса его халата. Его член почти встал, но неудобная поза тормозила эрекцию. Она раздвинула полы его халата и провела ладонями по его груди. Его тело было твердым но не тяжелым, шелковые волосы разбегались от его груди вниз к центральной впадине его живота, становясь все крупнее. Она немного привстала, чтобы отодвинуть халат от его паха. Его освобожденный член подскочил с четырех на полдень. Она щелкнула по его внутренней стороне – он отреагировал незамедлительно.

– Мило, – сказала она.

Он уже начинал привыкать к ее одобрению. Ее спокойствие было заразительным. Он полусел, опираясь на локоть, чтобы лучше видеть ее над ним. Она настойчиво занималась его эрекцией, кладя указательный палец себе в рот и перенося легкий слой слюны на его член, пробегая кончиками пальцев вверх и вниз в жидкости, ленивыми движениями. Он стонал от удовольствия. Тепло разлилось в его груди – еще один сигнал, если он еще был нужен, о его возбуждении. Его щеки тоже пылали.

– Поцелуй меня, – попросил он.

Она наклонилась к нему и встретила его губы. Они повалились обратно на кровать. Его руки ощутили низ ее свитера и начали задирать его, но она остановила его.

– Нет, – пробормотала она в его губах.

– ...хочу видеть тебя... – сказал он.

Она села обратно. Он в недоумении смотрел на нее.

– Не так быстро, – сказала она и подняла свитер достаточно высоко, чтобы он мог видеть ее живот и груди, не снимая одежды. Марти воспринял ее тело, как слепой, которому даровали зрение – сетка гусиной кожи, ее неожиданная полнота. Его руки блуждали там, где останавливались его глаза, прикасаясь к ее яркой коже, описывая спирали вокруг ее сосков, разглядывая тяжесть ее грудей, нависших над ребрами. Теперь за руками и глазами следовали губы – он хотел ощущать ее своим языком. Она прижала его голову к себе. Через сеть его волос она видела кожу его головы, розовую, как у ребенка. Она согнулась, чтобы поцеловать ее, но не могла дотянуться и, вместо этого, скользнула рукой вниз, чтобы взять его член.

– Будь осторожна, – прошептал он, когда она задела его. Ее ладонь стала влажной и она выпустила его из рук.

Мягко он уговорил ее, и они легли рядом на кровать. Она стащила его халат через голову, пока его пальцы трудились над кнопкой на ее джинсах. Она не предприняла ни малейшей попытки помочь, с удовольствием наблюдая за его сосредоточенным выражением лица. Было бы так приятно быть совершенно обнаженной рядом с ним – кожа к коже. Но сейчас было не время рисковать. Вдруг он увидит кровоподтеки и следы от игл и оттолкнет ее – это было бы невыносимо.

Он успешно расстегнул молнию и его руки уже были в ее джинсах, проскальзывая под верх ее трусиков. Он торопился, и хотя ей очень нравилось наблюдать его настойчивость, теперь она сама помогла ему себя раздеть, и, подняв бедра над кроватью, стащила вниз джинсы и трусики, открывая свое тело от сосков до коленей. Он двигался над ней, отмечая свой путь следом слюны, вылизывая ее пупок и ниже, с пылающим лицом, погрузив язык в нее, не совсем специалист, но спешащий научиться, отыскивая места, которые доставляли ей удовольствие по звукам ее вздохов.

Он спустил ее джинсы ниже и теперь она не сопротивлялась – все долой! За ними последовали ее трусики, и она закрыла глаза, забывая обо всем, кроме его исследований. В своей спешке он проявлял инстинкт каннибала – ничто из ее тела, что могло бы насытить его, не отвергалось, он проникал так глубоко, как только позволяла анатомия.

Что-то кольнуло ее сзади шеи, но она проигнорировала это, слишком увлеченная другим. Он взглянул на нее от ее паха, на его лице было сомнение.

– Продолжай, – сказала она.

Она изогнулась на кровати, приглашая его войти в нее. Но сомнения на лице оставались.

– Что-то не так?

– Нет предохранения, – сказал он.

– Забудь.

Ему не требовалось повторного приглашения. Ее поза, не лежа перед ним, а полусидя, позволяла ей наблюдать его сладкое хвастовство – он сжимал член у основания пока его головка не потемнела и на заблестела, перед тем как войти в нее медленно, почти почтительно. Теперь он отпустил его и оперся руками о кровать по обе стороны ее, его спина изогнулась – полумесяц к полумесяцу – как только позволял вес его тела. Его губы разомкнулись и показался язык, которым он провел по ее глазам.

Она двинулась навстречу ему, прижимая свои бедра к его. Он судорожно вздохнул и нахмурился.

«О, Боже, – подумала она, – он кончил». Но его глаза открылись снова, по-прежнему неистовые, и его толчки, после первоначальной угрозы безвременного конца, были ровными и медленными.

Снова ее шея побеспокоила ее – это был больше, чем укол. Это был зуд – словно сверлили дыру. Она попыталась проигнорировать это, но ощущение только усилилось, когда ее тело отдалось моменту. Марти был слишком увлечен их объединенной анатомией, чтобы заметить ее дискомфорт Его дыхание было прерывистым, на лице выступил пот. Она попыталась подвинуться, надеясь, что боль была вызвана только позой.

– Марти... – выдохнула она, – перевернись.

Он сначала не был уверен в этом маневре, но как только он очутился на спине и она уселась на нем, он легко поймал ее ритм. Он снова стал забираться ввысь, от которой у него кружилась голова.

Боль в ее шее оставалась, но она перестала обращать на нее внимание. Она нагнулась вперед, ее лицо было в шести дюймах от лица Марти, и позволила слюне капать из ее губ в его, нить пузырьков, которую он ловил открытым ртом, вдавливаясь в нее так глубоко, как только мог, и оставаясь там.

Вдруг что-то шевельнулось в ней. Не Марти. Что-то или кто-тоеще трепетал в ней. Ее сосредоточенность пошатнулась, ее сердце заколебалось тоже. Она потеряла ориентацию – где она и что с ней. Другая пара глаз, казалось, смотрела через ее глаза – одновременно она ощущала и их видение происходящего, – она видела секс, как развращенность, неприличное и животное совокупление.

– Нет, – сказала она, пытаясь остановить тошноту, которая внезапно стала подниматься в ней.

Марти приоткрыл глаза, принимая ее «нет» как команду отложить финал.

– Я пытаюсь, бэби... – он скривился, – только не двигайся.

Она поначалу не поняла, о чем он – он был за тысячу миль от нее, лежа в отвратительном поту, причиняя ей боль против ее желания.

– Так? – выдохнул он, задерживаясь, пока почти не стало больно. Казалось, он набухает в ней. Ощущение выбросило это двойное видение из ее головы. Тот, другой наблюдатель, скользнул прочь из ее глаз, восставая против переполненности и плотскости этого акта – против его реальности. Чувствует ли этот вторгающийся разум и Марти тоже, промелькнула мысль у нее, его кора должна разрываться головкой члена, который набухал сливками уже сейчас?

– Боже, – сказала она.

С бегством других глаз радость вернулась.

– Не могу остановиться, бэби, – сказал Марти.

– Продолжай, – сказала она, – Все хорошо. Все хорошо.

Капли ее пота упали на него, когда она шевельнулась на нем.

– Продолжай. Да! —снова крикнула она. Это было восклицание чистой радости, и он оставил мысли о возвращении. Он пытался оттянуть взрыв на несколько дрожащих секунд. Тяжесть ее бедер на нем, тепло ее канала, яркость ее грудей заполнили его голову.

А затем кто-то заговорил, низкий грудной голос.

– Перестань.

Глаза Марти замигали, мечась вправо и влево. В комнате больше никого не было. Его голова сочинила этот звук. Он отогнал иллюзию и снова взглянул на Кэрис.

– Продолжай, – сказала она. – Пожалуйста, продолжай.

Она танцевала на нем. На сгибах ее бедер мерцал свет, с них, сверкая, катился и катился пот.

– Да... да... – ответил он, забывая о голосе.

Она взглянула на него, когда приближение опасности отразилось на его лице, и сквозь все сложности вспыхивающих своих собственных ощущений снова почувствовала второй разум. Это был червь в ее разбухающей голове, проталкивающийся вперед, его тошнота готова испачкать зрение. Она боролась с ним.

– Уходи, – сказала она, задыхаясь, – уходи.

Но он хотел победить ее, победить их обоих. То, что раньше выглядело странным, теперь таило злобу. Это хотело испортить все.

– Я люблю тебя, – сказала она Марти, отвергая это присутствие в ней. – Я люблю тебя, я люблю тебя...

Пришелец в ней дернулся от ярости и становился еще яростней от того, что она не позволила все испортить. Марти был неприступен, он был на пределе, слеп и глух ко всему, кроме наслаждения. Затем со стоном он начал выбрасывать в нее струю и она последовала за ним. Ее ощущения вытеснили все мысли о сопротивлении из ее головы. Где-то вдалеке она слышала шепот Марти...

– О, Боже, – бормотал он, – бэби... бэби.

...но он был в другом мире. Они не были вместе даже в этот момент: она в своем экстазе, он – в своем; у каждого была своя гонка к завершению.

Капризный спазм заставил Марти биться в конвульсиях. Он открыл глаза. Кэрис сидела, прижав руки с растопыренными пальцами к лицу.

– Ты в порядке, бэби? – спросил он.

Когда глаза открылись, ему пришлось закусить губу, чтобы не вскрикнуть. В какой-то момент, это была не она, кто-то смотрел на него сквозь решетку пальцев. Это было что-то всплывшее со дна моря: черные косящие глаза с серыми зрачками, какой-то первобытный вид, наблюдавший за ним – он знал это в глубине души – с ненавистью в кишках.

Галлюцинация длилась всего два удара сердца, но достаточно долго, чтобы он смог опустить глаза к ее телу и поднять их снова, встречая все тот же взгляд.

– Кэрис?

Ее веки затрепетали и веер ее пальцев сомкнулся на лице. Безумный момент – он замер, ожидая возвращения. Ее руки упали от головы, лицо изменилось. Но, конечно, это была она – только она. И вот она была здесь, улыбаясь ему.

– Ты в порядке? – поинтересовался он.

– О чем ты думаешь?

– Я люблю тебя, бэби.

Она пробормотала что-то, когда упала на него. Они лежали так несколько минут, его член уменьшался в ванне смешанных жидкостей.

– У тебя не было оргазма? – спросил он ее немного спустя, но она не ответила. Она спала.

Осторожно он сдвинул ее в сторону, выскальзывая из-под нее с мокрым звуком. Она лежала на кровати рядом с ним, ее лицо было бесстрастно. Он поцеловал ее груди, облизал ее пальцы и уснул мертвым сном рядом с ней.