Текст книги "Книга крови 5"

Автор книги: Клайв Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Он глубоко вздохнул и подошел к койке. Та стала трястись. Укутанный обитатель нижнего яруса двигался почти неистово.

– Билли, – позвал Клив.

Тень двинулась. Она собралась вокруг его ног, она внезапно бросилась ему в лицо, источая запах, схожий с запахом дождя среди камней, холодная и неуютная.

Клив стоял не более чем в ярде от своей койки и все-таки ничего не мог поделать, тень представляла для него неодолимую преграду. Зрение могло быть обмануто. Он потянулся к постели. Под его напором пелена разошлась, как дым, – и фигура, бьющаяся на матрасе, стала видна.

Конечно, это был Билли, но все же и не он. Пропавший Билли, может быть, или тот, который появился. Если так, Клив не хотел делить что-либо с таким. Здесь, на нижней койке, находилась темная гнусная фигура, все уплотнявшаяся, пока Клив смотрел, создающая себя из теней. В накаленных добела глазах и в арсенале игольчато-острых зубов было нечто от бешеной лисицы и одновременно нечто от перевернутого на спину насекомого, полусвернувшегося, скорее с панцирем, чем с плотью, и походило на ночной кошмар, ни на что иное. Ни одна из частей не оставалась стабильной. Какими бы эти очертания ни были, Клив видел, как они истаивают. Зубы росли, делались все длиннее, и при том становились более нематериальными, вещество вытягивалось в хрупкие острия, а затем рассеивалось дымкой, конечности, которыми молотили по воздуху, тоже чуть подросли. В глубине хаоса виднелся призрак Билли Тейта, с открытым ртом, мучительно что-то лепетавшего, прилагавшего все силы, чтобы стать узнаваемым. Клив хотел проникнуть в круговерть и выволочь оттуда мальчика, но чувствовал, что процесс, происходящий перед глазами, имеет собственную инерцию, свою движущую силу и вмешательство могло оказаться губительным. Все, что он мог сделать, – стоять и наблюдать, как тонкие белые конечности Билли и уплотняющийся живот корчатся, чтобы сбросить эту страшную анатомию. Светящиеся глаза исчезли почти последними, вылившись из глазных впадин мириадами нитей и улетев с черным дымом.

Наконец он увидел лицо Билли, отдаленное напоминание о прежнем состоянии все еще проглядывало в нем. И затем, когда и это исчезло, тени ушли, на койке лежал только Билли, голый и обессиленный тяжкими страданиями.

Он взглянул на Клива с невинным выражением лица.

Клив вспомнил, как мальчик жаловался твари из города.

– Больно… – говорил он. Говорил же? – ты не рассказывал мне, как это больно…

Достойная внимания правда. Тело мальчика было смешением пота и костей, более неприятное зрелище едва ли и вообразимо. По крайней мере, человеческое.

Билли открыл рот. Губы его были красными и блестящими, будто измазанные губной помадой.

– Теперь… – произнес он, пытаясь говорить между болезненными вдохами, – что нам делать теперь?

Казалось, даже говорить для него было слишком. В глубине горла раздался звук, словно он подавился, и мальчик прижал руку ко рту. Клив шагнул в сторону, когда Билли встал и проковылял к ведру в углу камеры, которое использовали для ночных потребностей. Но добраться до ведра он не успел, тошнота одолела его по пути, жидкость выплеснулась между пальцев и хлынула на пол. Клив отвернулся, когда Билли вырвало, и мысленно приготовился терпеть зловоние до утра, когда произведут уборку. Однако запах, заполнявший камеру, не был запахом рвоты, а чем-то и более сладким, и более густым.

Клив, озадаченный, повернулся к фигуре, скрючившейся в углу. На полу возле ног были брызги темной жидкости, такие же ручейки стекали по его голым ногам. Даже в темной камере можно различить, что это кровь.

* * *

И в самых благоустроенных тюрьмах насилие прорывается и обязательно без предупреждения. Взаимоотношения двух заключенных, которые проводят совместно шестнадцать часов из ежедневных двадцати четырех, вещь непредсказуемая. Но насколько было ясно и надзирателям, и заключенным, между Лауэллом и Нейлером ненависти не было. И до тех пор, пока не начался тот крик, из их камеры не доносилось ни звука – ни спора, ни выкриков. Что побудило Нейлера неожиданно напасть и зарезать своего сокамерника, а потом нанести громадные раны себе самому, – стало предметом для обсуждения и в столовой, и во дворе для прогулок. Однако вопрос зачемзанял второе место после вопроса как.Ходили слухи, что тело Лауэлла, когда его обнаружили, представляло зрелище неописуемое, даже среди людей, приученных к жестокости, как само собой разумеющемуся, рассказы вызвали потрясение. Лауэлла не особенно любили, он был задира и врун. Но что бы он ни делал, это не заслуживало таких увечий. Человека распотрошили: глаза выколоты, гениталии оторваны. Нейлер, единственный возможный противник, ухитрился затем вспороть и собственный живот. Теперь он лежал в Отделении Реанимации, прогнозы малообнадеживающие.

* * *

Когда слухи о насилии ходили по блоку, Кливу легко было провести почти весь день незамеченным. У него тоже нашлось бы что рассказать, но кто поверит его истории? Едва он и сам в нее верил. Действительно, время от времени, на протяжении всего дня, когда видения снова одолевали его, он спрашивал себя, не сошел ли он с ума. Но ведь здравый рассудок – понятие относительное, не так ли? Все, что он знал с уверенностью, то, что он видел, как трансформировался Билли Тейт. Он уцепился за эту зацепку с упорством, рожденным близким отчаянием. Если он перестанет верить показаниям собственных глаз, у него не останется защиты и темноту не сдержать.

После умывания и завтрака, весь блок был заперт по своим камерам, мастерские, развлечения – любая деятельность, для которой требовалось перемещаться по этажам, была отменена, пока камеру Лауэлла фотографировали, осматривали, а потом отмывали. После завтрака Билли спал все утро – состояние, близкое коме, а не сну, такова его глубина. Когда он проснулся к ленчу, он был веселее и дружелюбнее, чем на протяжении последних недель. Под пустой болтовней ни намека на то, что он знает, что случилось предыдущей ночью. В полдень Клив сказал ему правду в лицо.

– Ты убил Лауэлла, – заявил он. Больше не было смысла изображать неведение, если теперь мальчик не помнит, что совершил, то со временем припомнит. И сколько еще пройдет времени, прежде чем он вспомнит, что Клив видел, как он превращается? Лучше признаться сейчас. – Я видел тебя, – сказал Клив. – Я видел, как ты изменялся…

Казалось, Билли не слишком встревожили такие откровения.

– Да, – ответил он. – Я убил Лауэлла. Ты порицаешь меня?

Вопрос, вызывающий за собой сотни других, задан небрежно, как задают из легкого интереса, не больше.

– Что с тобой случилось? – спросил Клив. – Я видел тебя – здесь, – устрашенный воспоминаниями, он указал на нижнюю койку, – ты был не человеком.

– Я не думал, что ты увидишь, – ответил мальчик. – Я давал тебе таблетки, так ведь? Ты не должен был подсматривать.

– И предыдущей ночью… – сказал Клив, – я тоже не спал.

Мальчик заморгал, как испуганная птица, слегка вздернув голову.

– Ты по-настоящему сглупил, – сказал он. – Так сглупил.

– Да или нет, я не посторонний, – сказал Клив. – У меня сны.

– О, да. – Теперь нахмуренные брови портили его фарфоровое личико. – Да. Тебе ведь снился город, правда?

– Что это за место, Билли?

– Я читал где-то: у мертвых есть большие дороги.Ты когда-нибудь слышал? Ну… у них есть и города.

– У мертвых? Ты имеешь в виду что-то вроде города призраков?

– Я никогда не хотел тебя ввязывать. Ты был со мной добрее, чем большинство здесь. Но я говорилтебе, что пришел в Пентонвилл заниматься делом.

– С Тейтом.

– Верно.

Клив хотел посмеяться. То, о чем ему говорили – город мертвых, – только нагромождение бессмыслицы. И все же его озлобленный разум не отыскал более вероятного объяснения.

– Мой дед убил своих детей, – сказал Билли, – потому что не желал передать свою наследственность следующему поколению. Он поздно выучился, понимаешь. Он не знал, до того как завел жену и детей, что он не такой, как большинство других. Он особый. Но он не желалданного ему умения, и он не желал, чтобы выжили его дети с той же самой силой в крови. Он бы убил себя и закончил работу, но именно моя мама убежала. До того, как он смог ее отыскать, чтобы убить, его арестовали.

– И повесили. И похоронили.

– Да, повесили и похоронили. Но он не исчез.Никто не исчезает, Клив. Никогда.

– Ты пришел сюда, чтобы отыскать его.

– Не просто отыскать, а заставить его помочьмне. Я с десяти лет знаю, на что способен. Не вполне осознанные, но у меня были подозрения. И я боялся. Конечно, я боялся. Это ужасная тайна.

– Эти трансформации, ты всегда совершал их?

– Нет. Я просто знал,на что способен. Я пришел сюда, чтобы заставить моего деда научить меня, заставить его показать мне, как делать.Даже теперь… – он посмотрел на свои пустые руки, – когда он учит меня… Боль почти непереносимая…

– Тогда зачем ты это делаешь?

Мальчик скептически посмотрел на Клива.

– Чтобы не бытьсобой, быть дымом и тенью. Быть чем-то ужасным. – Он казался искренне озадаченным. – Ты бы не сделал то же самое?

Клив покачал головой.

– То, чем ты стал прошлой ночью, отвратительно.

Билли кивнул.

– То, что думал мой дед. На суде он назвал себя отвратительным. Не то чтобы они поняли, что он говорит, но он говорил о проклятье. Он встал и сказал: «Я экскремент Сатаны, – Билли улыбнулся этой мысли. – Ради Христа, повесьте и сожгите меня». С тех пор он изменил мнение. Столетие ветшает, нуждается в новых племенах. – Он внимательно посмотрел на Клива. – Не бойся, – сказал он, – я тебя не трону, если ты не станешь болтать. Ты не будешь, правда?

– А что мне сказать, что прозвучало бы здраво? – мягко ответил Клив. – Нет, я не буду болтать.

– Хорошо. Немного позже я уйду. И ты уйдешь. И ты сможешь забыть.

– Сомневаюсь.

– Даже сны прекратятся, когда меня здесь не будет; Ты только разделяешь их, поскольку у тебя есть задатки экстрасенса. Поверь. Тут нечего бояться.

– Город…

– Что город?

– Где его жители? Я никогда никого не видел. Нет, это не совсем так. Одного я видел. Человека с ножом… уходящего в пустыню…

– Не могу тебе помочь. Я сам прихожу туда как посетитель, Все, что я знаю по рассказам деда, – этот город населен душами мертвых. Что бы ты там ни увидел, забудь. Ты не принадлежишь тому месту. Ты еще не мертв.

* * *

Всегда ли благоразумно верить словам, что говорят тебе мертвые? Очистились ли они от всякой лжи, умерев? Начали ли они новое существование как святые? Клив не верил в такие наивные вещи. Более вероятно, что они берут свои способности с собой, и хорошее и плохое, и используют там, насколько могут. В раю должны быть сапожники, не так ли? Глупо думать, что они забудут, как тачать башмаки.

Поэтому вполне возможно, Эдгар Тейт лгал огороде. Было то, чего Билли не знал. А как насчет голосов на ветру? Или тот человек, который бросил нож среди прочего хлама, прежде чем уйти в одиночку Бог знает куда? Что это за ритуал?

Теперь, когда страх истощился и не было даже пятачка твердой реальности, чтобы за него уцепиться, Клив не видел причины, почему бы не отправиться в город по собственной воле. Что в тех пыльных улицах могло встретиться более худшее, чем он видел на койке в собственной камере или чем то, что произошло с Лауэллом и Нейлером? Город представлялся почти убежищем. Безмятежность царила в его пустых улицах и на площадях, Клив ощущал там, будто все действия завершены, со всякими муками и гневом покончено. Эти интерьеры – с протекающей ванной и чашкой, наполненной до краев, – видели куда более страшноеи теперь казались довольными, пережидая тысячелетия. Когда ночь принесла очередной сон и город открылся перед глазами, Клив вошел не как испуганный человек, сбившийся с пути на враждебных пространствах, а как посетитель, предполагающий чуток расслабиться в хорошо знакомом месте, знакомом достаточно, чтобы там не потеряться, но все же не настолько, чтобы здесь наскучило.

Словно в ответ на эту приобретенную легкость, город сам открылся ему. Бродя по улицам, ступая окровавленными по обыкновению ногами, Клив обнаруживал, что двери широко распахнуты, занавески на окнах отодвинуты. Он отнесся к приглашению без высокомерия, решил воспользоваться им, чтобы пристальнее взглянуть на особняки и многоэтажки. При ближайшем рассмотрении они оказались далеки от образцов домашнего уюта, за которые он принял их поначалу. В каждом обнаруживался знак недавно совершенного насилия. Где-то – не более чем перевернутое кресло или след на полу, где каблук скользил в луже крови, где-то приметы более очевидные. Молоток, оставленный на столе вместе с газетами, на раздвоенном конце, которым вытаскивают гвозди, запеклась кровь. Была комната с разобранным полом, и черные пластиковые свертки, подозрительно скользкие, лежали возле вынутых досок. В одном помещении зеркало вдребезги разбито, в другом вставная челюсть валялась возле камина, в котором вспыхивало и потрескивало пламя.

Все это были декорации убийства. Жертвы исчезли, возможно, в иные города, полные зарезанных детей и убитых друзей, оставив эти живописные картины, которые сопровождали убийство, навсегда застывшими, бездыханными. Клив прошелся по улицам, истинный наблюдатель, и разглядывал сцену за сценой, в мыслях восстанавливая те мгновения, которые предшествовали вынужденному покою каждой комнаты. Здесь умер ребенок, кроватка его перевернута, здесь кого-то убили в собственной постели, подушка пропитана кровью, топор лежит на ковре. Была ли в этом разновидность проклятия – убийцы обязаны были ждать какую-то долю вечности (а возможно, и всю ее) в комнате, где они убивали?

Из преступников он никого не видел, хотя логика и подсказывала, что они должны находиться поблизости. Значило ли это, что они обладали способностями быть невидимыми, чтобы хранить себя от любопытствующих глаз, от прогуливающихся сновидцев, подобных ему? Или вправду время, проведенное в этом нигде, трансформировало их, и они больше не являлись плотью и кровью, а стали частью своего помещения, креслом, китайской куклой?

Затем он вспомнил мужчину на окраине, который пришел в своем лучшем костюме, с окровавленными руками, и удалился в пустыню. Он не был невидимкой.

– Где вы? – сказал Клив, стоя на пороге средней комнаты, комнаты с раскрытой печью, с посудой в раковине и с водой, бегущей из крана. – Покажитесь.

Глаза уловили движение, и он взглянул через дверь. Там стоял человек. Он стоял там все время, понял Клив, но стоял так тихо и был такой неотъемлемой частью комнаты, что оставался незамеченным, пока не посмотрел в сторону Клива. И он почувствовал прилив беспокойства, думая, что в каждой комнате, которую разглядывал, находился один либо несколько убийц, замаскированных своей неподвижностью. Человек, зная, что его увидели, шагнул из укрытия. Средних лет. На щеке порез после утреннего бритья.

– Кто ты? – спросил он. – Я тебя видел прежде Проходящим.

Голос тихий и печальный, не похож на убийцу, подумал Клив.

– Просто посетитель, – ответил он мужчине.

– Здесь не бывает посетителей, – возразил тот, – только возможные жители.

Клив нахмурился, пытаясь понять, о чем говорит мужчина. Но разум его, погруженный в сон, медлил, и до того, как смог разрешить загадку сказанного, возникли другие.

– Я тебя знаю? – спросил человек. – Я обнаруживаю, что забываю все больше и больше. А это не дело, верно? Если я забуду, я никогда не уйду, так ведь?

– Уйдешь? – переспросил Клив.

– Совершу обмен, – сказал человек, приглаживая челку.

– И пойдешь куда?

– Обратно. Вновь совершать это.

Теперь он пересек комнату и подошел к Кливу. Вытянул руки, ладонями вверх – те были покрыты пузырями.

– Ты можешь мне помочь, – сказал он. – Я заключу сделку с лучшими из них.

– Я не понимаю.

Человек явно считал, что Клив прикидывается. Верхняя губа, на которой красовались подкрашенные черные усы, оттопырилась.

– Понимаешь, – сказал он. – Прекрасно понимаешь. Просто ты хочешь продать себя, как и все делают. Предлагаешь самую высокую цену, так ведь? Кто ты, наемный убийца?

Клив покачал головой.

– Я просто сплю, – ответил он.

Приступ веселья у мужчины закончился.

– Будь другом, – попросил он. – Я не обладаю властью, как некоторые. Знаешь, некоторые приходят сюда и уходят отсюда в течение нескольких часов. Они профессионалы. Они договариваются. А я? Что до меня, это было преступление на почве страсти. Я пришел неподготовленным. Я останусь здесь, пока не смогу заключить сделку. Пожалуйста, будь другом.

– Я не могу помочь, – сказал Клив, не вполне понимая, о чем его просит мужчина.

Убийца кивнул.

– Конечно, – произнес он. – Я и не ожидал…

Он отвернулся от Клива и двинулся к печи. Жар там стал сильнее, и возник мираж полки для подогрева пищи. Мужчина небрежно положил одну из пузырящихся ладоней на дверку и закрыл ее, почти тут же дверка со скрипом отворилась.

– Ты бы только знал, как возбуждает аппетит запах жареной плоти, – сказал мужчина, опять повернувшись к дверке и пытаясь ее закрыть. – Может ли кто-нибудь меня обвинять? В самом деле?

Клив оставил его наедине с его бессвязной болтовней. Если тут и присутствовал смысл, вероятно, он не заслуживал того, чтобы в него вдаваться. Разговор об обменах и о бегстве из города был недоступен пониманию Клива.

Он побрел дальше, теперь не вглядываясь в дома. Он увидел все, что хотел. Определенно, утро близко и звонок затрезвонит на этаже. Возможно, он даже сам проснется, подумал Клив, и на сегодня покончит с путешествием.

Когда приходила эта мысль, он увидел девочку. Она была лет шести-семи, не больше, и стояла на ближайшем перекрестке. Явно, не убийца… Он направился к ней. Девочка либо от смущения, либо по какой-то менее достойной причине, повернула направо и побежала прочь. Клив последовал за ней. К тому моменту, как он достиг перекрестка, она была уже далеко на следующей улице, он опять пустился в погоню. Когда во сне длится подобное преследование, законы физики не одинаковы для участников погони. Девочка, казалось, двигалась легко, а Клив боролся с густым словно патока воздухом. Однако он не прекращал преследование, а спешил туда, куда вела девочка. Скоро он был на порядочном расстоянии от знакомых мест, в тесноте дворов и аллей, представляющих, как он полагал, многочисленные сцены резни. В отличие от центральных улиц, здешнее гетто содержало какие-то обрывки географических пространств: травянистая обочина, скорее красная, чем зеленая, фрагмент виселицы со свешивающейся петлей, груда земли. А теперь вот просто стена.

Девочка привела его в тупик, а сама исчезла, оставив его созерцать гладкую кирпичную стену, сильно выветрившуюся, с узкой прорезью окна. Очевидно, это и было то, на что его привели посмотреть. Он уставился сквозь пуленепробиваемое стекло, с этой стороны запачканное потеками птичьих испражнений, и обнаружил, что разглядывает одну из камер Пентонвилла. Желудок сжался. Что за игра – вывести из камеры в город сновидений только для того, чтобы привести обратно в тюрьму? Но несколько секунд изучения успокоили: это не егокамера. Камера Лауэлла и Нейлера. Их картинки приклеены лентой к серому кирпичу, их кровь разбрызгана на полу и по стенам, на постели и на двери. Это была еще одна сцена убийства.

– Господь Мой Всемогущий, – пробормотал он. – Билли…

Он отвернулся от стены. На песке, возле ног, спаривались ящерицы, ветер, отыскавший дорогу в эту заводь, принес бабочек. Когда Клив смотрел на их танец, прозвенел звонок в блоке Б. Наступило утро.

* * *

Это была ловушка. Механика ее была недоступна пониманию Клива, но в назначении ее он не сомневался. Билли отправится в город, скоро. Камера, в которой он совершил убийство, уже ожидает его, и из всех гнусных мест, что видел Клив в том скопище склепов, несомненно, пропитанная кровью камера была самым худшим.

Мальчик не может знать, что планируется для него, его дед лгал ему о городе, рассказывал выборочно и не подумал рассказать Билли, что бывают случаи, когда требуется существовать там. А почему? Клив вернулся в мыслях к уклончивому разговору, который вел с человеком в кухне. Что за слова об обменах, о заключении сделок, о возвращении обратно?Эдгар Тейт раскаялся в своих грехах, ведь так? По прошествии лет он решил, что он неэкскремент Дьявола и что вернуться в мир было бы вовсе не так уж плохо. Билли каким-то образом стал орудием для возвращения.

– Ты не нравишься моему деду, – сказал мальчик, когда после второго завтрака их вновь заперли в камере. На второй день расследования все дела – развлечения и мастерские – были отменены, пока допрашивали камеру за камерой относительно смерти Лауэлла и – что касается ранних часов того дня – Нейлера.

– Не нравлюсь? – спросил Клив. – А почему?

– Ты слишком любопытен, когда в городе.

Клив сидел на верхней койке, Билли на стуле у противоположной стены. Глаза мальчика налиты кровью, слабая, но постоянная дрожь била его.

– Ты собираешься умереть, – сказал Клив. Как иначе указать на это, но без обиняков? – Я видел… в городе…

Билли покачал головой.

– Иногда ты рассуждаешь как сумасшедший. Мой дед говорит, что я не должен доверять тебе.

– Он боится меня. Вот поэтому.

Билли иронически рассмеялся. Послышался уродливый звук, заимствованный, как рассудил Клив, у Дедушки Тейта.

– Он не боится никого, – резко возразил Билли.

– …боится того, что я увижу. И того, что расскажу тебе.

– Нет, – сказал мальчик с абсолютной убежденностью.

– Он приказал тебе убить Лауэлла, ведь так?

Голова Билли дернулась. "Почему ты это говоришь?

– Ты никогда не хотел убивать его. Может быть, напугать немного обоих, но не убить.Это идея твоего любящего дедушки.

– Никто не указывал мне, что делать, – ответил Билли. Взгляд его был ледяным. – Никто.

– Ладно, – уступил Клив. – Может, он направилтебя, а? Сказал, что это дело семейной чести или что-то вроде того?

Замечание определенно достигло цели – дрожь усилилась.

– Ну и что? Что, если он так сделал?

– Я видел, куда ты намереваешься отправиться, Билли. Место уже поджидает тебя… – Мальчик уставился на Клива, но не прерывал его. – Только убийцы населяют город, Билли. Вот почему там твой дед. И если он найдет замену, он сможет освободиться.

Билли встал. На лице его пылало бешенство, все следы иронии исчезли.

– Что значит освободиться?

– Вернуться в мир. Обратно сюда.

– Ты лжешь…

– Спроси его.

– Он меня не обманывает. Его кровь – моя кровь.

– Думаешь, его это волнует? После пятидесяти лет, проведенных в ожидании случая, чтобы уйти. Ты думаешь, ему не наплевать,как он это сделает?

– Я передам ему, как ты лжешь… – сказал Билли. Раздражение его не полностью относилось к Кливу, тут слышалось затаенное сомнение, которое Билли пытался подавить. – Ты покойник, – сказал он. – Достаточно ему обнаружить, что ты пытаешься меня против него настроить. Ты узнаешь его. Да, ты его узнаешь. И ты взмолишься Христу, чтобы не знать.

Казалось, выхода не было. Даже если Клив смог бы убедить начальство перевести его до наступления ночи (слабая надежда) – он должен был бы отказаться от всего, что говорил о мальчике прежде, сказать им, что Билли опасный безумец или что-то вроде, то есть явную ложь. Но даже если его и переведут в другую камеру, в таком маневре нет еще гарантии безопасности. Мальчик сказал, что был дымкой и тенью. Ни дверь, ни решетки не сдержат такое, судьба Лауэлла и Нейлера являлись доказательством того. И Билли был не один. Тут следовало принимать в расчет Эдгара Сент-Клера Тейта, а какими силами обладает он? И все же оставаться в той же камере нынешней ночью с мальчиком равносильно самоубийству, не так ли? Он отдаст себя в лапы бестий.

Когда заключенные вышли из камер, чтобы поужинать, Клив посмотрел вокруг в поисках Девлина, нашел его и попросил уделить время для короткого разговора, что и было даровано. После ужина Клив предстал перед надзирателем.

– Вы просили меня присматривать за Билли Тейтом, сэр.

– А что такое?

Клив мучительно обдумывал, что сказать Девлину, чтобы добиться немедленного перевода. Ничего на ум не приходило. Он запнулся, надеясь на вдохновение, слова, как назло, не подыскивались.

– Я… я… хотел подать прошение о переводе в другую камеру.

– Причина?

– Мальчик неуравновешен, – ответил Клив. – Боюсь, он собирается причинить мне неудобства. Впасть в очередной припадок…

– Ты можешь его уложить на лопатки одной рукой, он отощал – одни кости остались.

В этот момент, если бы он разговаривал с Мейфлауэром, Клив, возможно, обратился бы к тому напрямую. С Девлиным подобная тактика была изначально обречена.

– Не знаю, почему ты жалуешься. Он был почти золотой, – сказал Девлин, иронически передразнивая тон любящего отца. – Спокойный, всегда вежливый. Не представляет опасности ни для тебя, ни для других.

– Вы не знаете его…

– Что ты пытаешься втолковать?

– Посадите меня в Исправительную камеру 43, сэр. Куда угодно,все равно. Просто уберите меня от него. Пожалуйста.

Девлин не отвечал, но озадаченный смотрел во все глаза на Клива. Наконец произнес:

– Ты боишьсяего.

– Да.

– Что же не так? Ты сидел в одной камере с крутыми мужиками, и ни волоска с твоей головы не упало.

– Он не такой, – ответил Клив. Он мало что мог сказать, кроме: – Он сумасшедший. Говорю вам, он сумасшедший.

– Весь мир сошел с ума, Смит, кроме тебя и меня. Разве ты не слышал? – рассмеялся Девлин. – Возвращайся в свою камеру и прекрати нытье. Ты не хотел каравана призраков? А теперь?

* * *

Когда Клив вернулся в камеру, Билли писал письмо. Сидя на койке, углубившись в свое занятие, он выглядел чрезвычайно уязвимым. То, что сказал Девлин, подтверждалось: мальчик иссохдо костей. Трудно было поверить, глядя на тростник его позвоночника, выпирающий сквозь футболку, что эта болезненная фигурка смогла бы пережить муки перевоплощения. А теперь, кто знает? Может быть, мучительные перевоплощения со временем разорвут его на части. Но не слишком скоро.

– Билли…

Мальчик не сводил глаз с письма.

– …то, что я говорил о городе…

Он перестал писать.

– …может быть, я все это вообразил.Просто приснилось…

Билли опять принялся за письмо.

– …я сказал тебе, потому что тебя боялся. Вот и все. Я хочу, чтобы мы были друзьями…

Билли поднял глаза.

– Это не в моих силах, – сказал он очень просто. – Теперь. Это ушло к Деду. Он может быть милосердным, а может и не быть.

– Зачем ты сказал ему?

– Он знает, что во мне. Он и я… мы как одно. Вот откуда я знаю, что он не обманывает меня.

Скоро наступит ночь, свет выключат во всем блоке, придут тени.

– Значит, мне остается только ждать? – спросил Клив.

Билли кивнул.

– Я позову его, тогда посмотрим.

Позовет, промелькнуло в голове Клива. Нуждается ли старик в вызове со своего места успокоения? Было ли это тем, что он видел: Билли стоял в середине камеры с закрытыми глазами, с лицом, обращенным к окну? Если так, вдруг мальчику можно помешатьвызвать мертвеца?

Пока вечер сгущался, Клив лежал на своей койке, обдумывая возможности. Лучше ли ждать и видеть, какой приговор вынесет Тейт, или лучше попытаться перехватить контроль над ситуацией, помешать прибытию старика? Если это сделать, возврата назад не будет, не будет места оправданиям и мольбам, агрессия несомненно породит агрессию. Если не удастся помешать мальчику вызвать Тейта, это будет конец.

Свет погасили. В камерах на всех пяти этажах блока в люди поворачивались лицом к подушке. Некоторые, вероятно, лежали без сна, планируя свою карьеру, когда незначительный перерыв в их профессиональной жизни наконец минует, другие сжимали в объятиях невидимых любовниц. Клив прислушивался к звукам в камере, к гремящему передвижению воды по трубам, к неглубокому дыханию на нижней койке. Иногда казалось, будто он живет второй жизненный срок на этой засаленной подушке, оставленный в темноте, без выхода.

Дыхание снизу стало вскоре неразличимым, не было и шорохов. Может, Билли ждал, пока Клив уснет, и тогда уже собирался что-то предпринять. Если так, мальчик ждет попусту. Клив не сомкнет глаз и не даст зарезать себя во сне. Он не свинья, чтобы быть безжалостно вздетым на нож.

Двигаясь так осторожно, как только мог, чтобы не возбудить подозрений, Клив расстегнул ремень и вытащил его из штанов. Он мог бы смастерить нечто более подходящее, разорвав наволочку и простыню, но боялся привлечь внимание Билли. Теперь он ждал с ремнем в руке, делая вид, будто спит.

Сегодня ночью он был благодарен, что шум в блоке причиняет беспокойство, не дает задремать, потому что прошло полных два часа, прежде чем Билли поднялся с койки, два часа, за которые, несмотря на страх перед тем, что может случиться, если он заснет, веки Клива несколько раз отказывались подчиниться. По этажам нынешней ночью плыла печаль, смерть Лауэлла и Нейлера заставила даже самых огрубевших заключенных нервничать. Крики и переговоры тех, кто не спал, наполняли ночные часы. Несмотря на усталость, сон не одолел его.

Когда Билли наконец встал с нижней койки, было глубоко за полночь, и этаж почти совсем угомонился. Клив слышал дыхание мальчика, оно не было ровным, появились перерывы. Он смотрел между сощуренных век, как Билли пересекает камеру, направляясь к знакомому месту против окна. Несомненно, он собирался позвать старика.

Когда Билли закрыл глаза, Клив сел, отбросил одеяло и соскользнул с койки. Мальчик ответил не сразу. До того, как он вполне понял, что произошло, Клив пересек камеру и прижал его спиной к стене, зажав ладонью рот Билли.

– Нет, не выйдет, – прошипел он, – я не собираюсь последовать за Лауэллом.

Билли боролся, но Клив был физически намного сильнее.

– У него нет намерения появляться сегодня ночью, – сказал Клив, уставившись в широко раскрытые глаза мальчика, – потому что у тебя нет намерения звать его.

Билли стал сопротивляться еще яростнее, чтобы освободиться, он крепко укусил нападающего за ладонь. Клив инстинктивно убрал руку, и мальчик в два прыжка оказался у окна. В горле его возникла странная полупесня, на лице выступили неожиданные и необъяснимые слезы. Клив оттащил его прочь.

– Прекрати шуметь! – рявкнул он. Но мальчик продолжал свое. Клив ударил его, открытой рукой, но крепко, по лицу. – Заткнись! – сказал он. Все же мальчик отказался прервать свое пение, теперь мелодия обрела другой ритм. Клив бил его снова и снова, но не мог заставить его замолчать. В камере слышался шорох – менялась атмосфера, тени сдвигались по-иному. Тени двигались.

Паника овладела Кливом. Без предупреждения он сжал кулак и крепко саданул мальчика в желудок. Когда Билли согнулся пополам, апперкот достал его челюсть. Голова отклонилась назад, затылок столкнулся с кирпичом. Ноги Билли подогнулись, и он рухнул. Вес пера, подумал Клив, и это было так. Два хороших удара кулаком, и мальчик отрубился.