Текст книги "Бедный родственник"

Автор книги: Клавдия Лукашевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

III

Через день Иван Васильевич навестил другого племянника.

Тот жил в чистом, уютном двухэтажном доме, обнесенном зеленым палисадником; внизу помещалась лавка.

В этом доне уже были осведомлены о приезде бедного родственника.

Ивана Васильевича встретил высокий, полный мужчина с окладистой бородой. Лицо его было суровое, и в глазах выражалась жестокость.

Иван Васильевич долго и пристально всматривался в него, не веря своим глазам «Неужели это Васенька? Тот милый, курчавый мальчик, которого он когда-то любил и ласкал?»

– Что, дядюшка, не признаете нас? – басистым голосом спросил племянник и рассмеялся.

– Где же узнать? Очень изменился… Вот теперь я вижу… Что-то в лице есть отцовское, – проговорил дядя, здороваясь и избегая называть племянника по имени. Ему казалось неловким называть этого купчину Васей и говорить ему «ты».

– А вот моя супруга Марья Власьевна и дочка Глаша.

Вошли в горницу, убранную парадно, по-купечески, с большими божницами, с цветными скатертями, с серебром, выставленным наружу, и половиками по всему полу. Навстречу гостю встала худенькая, маленькая женщина с большими испуганными глазами и дородная девица, лет 18, как две капли похожая на отца.

Иван Васильевич сел на диван, кругом него поместилась вся семья, и ему стало не по себе.

– Чем же вы, дядюшка, занимались в столице? – спросил хозяин.

– Занимался в конторе… Кроме того, кое-что писал.

– Что же вы изволили писать?

– Писал статьи, печатал их, книги издавал.

– Пустое это дело по нынешним временам – писать книги…

– Вероятно, а вашу глушь не доходит хорошая, дельная книга, – оттого вы так и судите, – заметил дядя.

– Это правда, Василий Алексеевич, есть очень приятные, чувствительные книжки… Читаешь, – вдоволь наплачешься… – вставила было суждение жена хозяина.

Тот взглянул на нее так, что она дальше не продолжала.

– Ничего ты не понимаешь… Твое дело бабье, знай свою кухню да дочку и молчи, – грубо заметил он.

Девица хихикнула.

– Что вы это говорите, голубчик… Теперь другие времена: женщина рвется к свету. Это очень похвально и приятно слышать, что Марья Власьевна любит почитать книжку. Хорошая книга переродить человека может.

– Это поучение вы, дядюшка, оставьте про себя. У вас – по-одному, у нас – по-другому… Лучше вы нам объясните, что же вы тут собираетесь делать?

– Пока ничего. А там видно будет…

– Что же у вас, дядюшка, чин большой?

– Нет, совсем маленький.

– Так.

Племянник помолчал и, наконец, проговорил решительно:

– Вы нас извините, дядюшка… Мы не можем вас у себя пристроить, потому и занятий таких нет и помещения маловато.

– Я, голубчик мой, и не собирался у вас устраиваться, – ответил дядя и стал прощаться.

– Куда мог вы? Сейчас закусим… Водочки выпьем… Эй, жена, скорее! – суетился племянник.

– Нет, нет. Спасибо. Я водки совсем не пью…

– Это, дядюшка, плохо. Значит, вы нам не товарищ, – рассмеялся хозяин.

Иван Васильевич вышел в прихожую, и тут он заметил, что на него грустно смотрят большие испуганные глаза жены, точно она хочет ему что-то сказать. Когда он нагнулся, чтобы надеть калоши, она робко шепнула мужу:

– Вы бы позвали дядюшку на кутью.

– Нечего его поваживать. Он нам не ко двору, – шепотом пробурчал ей в ответ хозяин.

Выйдя на свежий воздух, Иван Васильевич вздохнул полной грудью. «Как тут тяжело! Мрак какой-то! Вот где через золото слезы льются… Бедная женщина!» – подумал он, вспоминая худощавое лицо хозяйки и ее испуганные глаза.

Иван Васильевич еще несколько раз навестил своих племянников и нигде не нашел «души», как он мечтал и говорил себе.

Когда он принес детям Антона Алексеевича гостинцы и подарки, Анна Ивановна приняла его любезнее и даже оставила обедать, но он хорошо видел, что она дрожит над каждым куском. Муж ее был человек бесхарактерный и все делал, как она хочет.

У Василия Алексеевича дядя совсем перестал бывать: он не мог выносить, что тот обращается грубо со своей кроткой женой, не мог видеть его пьяного, бессердечного лица. Племянник тоже невзлюбил дядюшку.

IV

Подошел рождественский сочельник. В маленьком, глухом городе праздник встречали по-старинному: целый день строго постились, а с появлением первой вечерней звезды садились за ужин. Ужинали на сене, подавали непременно все рыбное и обязательно кутью, пшеницу с медом, взвар из чернослива.

Вечерело. На небе появились заезды. В окнах домов замелькали огни, задвигались люди: все собирались радостно встретить праздник среди своей семьи и близких друзей. В такие шумные дни особенно грустно бывает одиноким людям.

Иван Васильевич Хлебников сидел в своей комнате у окна. Опустивши голову на руки, он задумчиво смотрел на улицу и думал невеселую думу. Никто его не вспомнит в этот день, не спросит, как он встречает праздник! А как бы ему хотелось, чтобы около него был кто-нибудь из близких, родной… И многое ли ему надо? Только участие доброй души, приветливое слово… Он и сам не знает, как прошла его жизнь: за работой да за чтением. Людей он дичился, конфузился, удалялся, а теперь, под старость, и невыносимо стало одинокому… Племянники, к которым он так стремился, – Бог с ними… Один – кулак, черствый эгоист… Другой – без воли, жены боится; жена сварливая, скупая… Если бы он явился к ним богатым, конечно, встретили бы иначе…

«Вон сегодня и у цирюльника веселье, вся семья в сборе ужинать сели, – думал Иван Васильевич, всматриваясь в темноту и заметив знакомую вывеску.

„Как, бывало, любили мы детьми сочельник – эти милые сердцу, трогательные обряды. С каким-то особым благоговением садились за стол, на котором лежало сено. Как ждали мы появления первой звезды: нам казалось, что это именно та, которую видели волхвы на востоке. Как трудно было целый день пропоститься в сочельник… Братец, бывало, не утерпит и стащит кусок хлеба и съест его потихоньку… Где ты, милое детство?! Как пусто и скучно одинокому человеку“.

Эти размышления были прерваны стуком в дверь.

– Войдите, – сказал Иван Васильевич.

Вошла прислуга и удивилась, застав жильца в темноте.

– Сумерничаете, барин? – спросила она.

– Да. Размечтался тут и про огонь забыл.

– Вам бы лучше к своим пойти… Нынче везде кутья.

– Нет, не пойду. Нездоровится…

– Ах, да! Что же я! – спохватилась женщина. – Вот вам гостинец!

– Какой гостинец? Откуда? – удивился жилец.

– Ямщик велел отдать. Нарочно заехал… Кланяться наказал и просил отдать, вот лепешки ржаные с творогом, коржики да масло. Его баба вам деревенский гостинец посылает…

– Где, где же этот ямщик? Позовите его. Я хочу его видеть. Позовите его, милая, – встрепенулся барин и так горячо просил прислугу, точно он услышал и ком-нибудь близком.

– Он уже давно уехал, барин, – ответила та.

– Зачем же вы его не остановили и ко мне не позвали?! Зачем вы мне раньше не сказали? – сокрушаясь, укорял ее барин.

– А мне и ни к чему, – простите, барин. Теперь я вам самоварчик поставлю… Вы и покушайте чаю с деревенскими гостинцами.

Прислуга ушла. Иван Васильевич оживился и повеселел. Этот скромный гостинец доставил ему огромное удовольствие, и он с улыбкой смотрел на деревенские лепешки. Они были тяжелы для его больного желудка, и он их есть не мог, – но ему было дорого что-то другое, что будто ворвалось с этими лепешками в его одинокую комнату в гостинице.

„Где-то далеко есть добрая душа, которая вспомнила обо мне… Как это отрадно! Как дорого это мне“, – думалось Ивану Васильевичу и становилось весело, и он зашагал по комнате. Ему казалось, что и у него праздник.

V

Прошел целый год. За это время Иван Васильевич устроился на отдельной небольшой квартире и зажил тихо и уединенно.

Племянники и думать забыли о своем старике дяде.

Только как-то раз, когда Антон Алексеевич услышал, что дядя заболел, проговорил участливо:

– Надо бы дядю навестить… У старика никого нет; как-то он там один, бедняга, живет…

– Поспеешь навестить… Времени впереди много, – ответила ему жена.

И Антон Алексеевич все откладывал да откладывал, поговаривая нередко:

– Эх, надо бы, надо дядю навестить!..

Марья Власьевна тоже робко сказала мужу в добрую минуту:

– Вы бы, Василий Алексеевич, навестили дядюшку: слышно, он прихварывает…

– А ты что за печальница явилась? – пробурчал ей в ответ муж.

А время не ждало, а летело безвозвратно вперед.

В маленьком провинциальном городе ничего невозможно скрыть… И вот мало-помалу стали ходить об Иване Васильевиче Хлебникове какие-то странные слухи: будто он вовсе не бедный, а даже миллионер, будто он открывает какую-то школу, будто он подарил какому-то ямщику три тысячи…

Узнала обо всем об этом первая Анна Ивановна… Пришла она домой очень встревоженная и сказала своему мужу:

– Что же ты, в самом деде, дядю-то не навестишь?.. Все только говоришь да собираешься…

Антон Алексеевич очень подивился и порадовался такой перемене в жене и в первый же праздник отправился к дяде.

Тот встретил его приветливо и сразу заговорил о своих планах, которые, действительно, оказались не пустыми слухами…

– Надумал я, Антоша, помочь нашему городу… Хочу училище выстроить, чтобы там самых бедных детей обучали и грамоте и ремеслам разным, и кормили бы их там, я одевали бы…

Иван Васильевич подробно рассказывал племяннику о деле, которое, очевидно, занимало все его помыслы.

Антон Алексеевич слушал молча, – он был очень поражен, и, наконец, не выдержал и спросил:

– Да как же, дядя, ведь на это понадобятся большие средства?!

– Тут я кое-что получил… Хватит, – уклончиво отвечал Иван Васильевич. – Пусть родной город помнит обо мне. Доброе дело – самая лучшая память. А училище такое очень нужно нашему городу.

Антон Алексеевич всем рассказал о своем визите к дяде. Много об этом толковали и удивлялись.

Через несколько дней Ивана Васильевича навестила и Анна Ивановна с двумя младшими сыновьями.

– Что же это вы нас забыли?! Нехорошо… Не по-родственному… Дети, зовите вашего баловника-дедушку к нам… Мы соскучились по вас, – говорила она ласково.

– Некогда, Анна Ивановна, я теперь так занят со своей школой… Купил домик – что прежде родителям принадлежал… Надо перестраивать… Много хлопот.

– И слышать не хочу… В воскресенье ждем обедать… Иначе мы с Антошей обидимся…

Внуки произвели у дедушки полнейший разгром: перессорились, передрались, разбили его чернильницу и так громко говорили, что у старика после их ухода заболела голова и долго раздавались в ушах их голоса.

Навестил Ивана Васильевича и другой племянник.

– Ты что, дядюшка, к нам глаз не кажешь? – шутливо укорял он его – Моя Марья Власьевна та о тебе все глаза выплакала, да и Глаша все спрашивает…

– Спасибо, голубчик… Они у вас хорошие, добрые… Зайду непременно… Теперь некогда – Слышали вы: я ведь тут со школой занялся..

– Как не слышали… Болтают в городе, что ты какому-то ямщику дом какой-то строишь… У нас ведь все сейчас переиначат. Мало ли что болтают!

– Правда, правда, голубчик… Этот ямщик меня от смерти спас… Я еще вам рассказывал… Люди бедные – надо было помочь.

– Вот что, дядюшка, я тебе пришел сказать… Очень моя Марья Власьевна убивается, что ты живешь тут один – Заболеешь, – и походить некому… Переезжай ты к нам… У нас такой мезонинчик хороший, особнячок, освободился…

– Спасибо, родной. Только нет, не могу. Теперь не могу…

– Ну, полно… Что там разговаривать… Возьмем да и перевезем тебя… У меня хорошо, спокойно будет.

– Нет, нет… Я привык жить один… А потом при моей школе я себе тоже помещение отвожу…

Василий Алексеевич ушел разобиженный.

* * *

Пришло еще одно Рождество. Иван Васильевич ходил по своей квартире счастливый и веселый: постройка его школы приближалась к концу; были уже готовы и столы и скамейки, из столицы были выписаны книги, карты и всякие учебные пособии… Школа скоро должна открыться, и там закипит шумная, полезная и деятельная жизнь. Иван Васильевич точно помолодел: здоровье отстало лучше, и о глазах светилась необыкновенная радость. Да разве может не радоваться человек, если он сознает, что жизнь его не прошла пусто и бесследно, что на память о нем останется святое и великое дело?

Накануне к Ивану Васильевичу заходили жены его племянников и убедительно просили его встречать в их семьях праздник, но старик наотрез отказа лея.

– Я поеду на кутью в Растеряево, в ты можешь идти к кому-нибудь из твоих родных, – сказал Иван Васильевич своей кухарке.

Действительно, за ним приехал ямщик и уже давно дожидался у ворот. Весело разговаривая, они стрелой неслись восемь верст, затем свернули с тракта и остановились у большой новой избы с резными окнами и с резными петухами над воротами.

Вся семья высыпала встречать приехавшего.

– Здравствуйте, мои хорошие! – приветствовал он ребятишек. – Ну что, Ваня и Варяша, как вы учились? Что нового?

– Мы хорошо учились, дяденька… Учительница Нас очень хвалила и по книжке нам дала.

– Молодцы!

– Полноте, ребята, надоедать барину! – сказал ямщик, отстраняя детей.

– Та нас, Степан, оставь в покое. У нас с ними свои дела.

– Жалуйте, дорогой барин… Жалуйте! – приветливо говорила хозяйка.

В избе был накрыт стол на сене, стоила кутья, сытный ужин. Вся семья и гость сели за стол, и всем казалось, что праздник так, светел и радостен. Особенно было дорого Степану и Маше, что к ним приехал на кутью их благодетель, как они называли между собою Ивана Васильевича.