Текст книги "Ошибочный адрес"

Автор книги: Клавдий Дербенев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Мама, – услышала она голос Жени.

Крошкина повернула голову. Женя сидела у раскрытого окна и листала книгу.

– Что тебе?

– Хочу поговорить с тобой.

– А я не хочу. Оставь меня в покое. И без того голова трещит.

Два коротких удара раздались во входную дверь. Крошкина привскочила, сползла на пол и, опрокинув стул, бросилась открывать. Женя слышала, как мать наткнулась в прихожей на ведро, ругнулась, загремела замком, и все стихло.

Условные стуки, поспешность матери показались Жене странными. Она осторожно подошла к двери. В прихожей шептались. Женя узнала голос старика. Из всего разговора она уяснила только то, что завтра, в пять вечера, мать должна быть у ворот кладбища. Пока Крошкина запирала дверь, Женя успела вернуться к окну.

– Кто приходил? – спросила Женя, когда мать вошла в комнату.

– Шляются какие-то… Спрашивают Кологривову, – сухо прозвучал ответ.

Виктор Попов вернулся в общежитие около десяти часов вечера. Выложив на стол помятые страницы рукописи, он облегченно вздохнул и присел на стул. Вот и сделан доклад! Оказывается, не так-то сложно, как думалось перед выступлением. «Однако не может быть, чтобы в таком непривычном деле все сошло гладко. Мне важно критику услышать… Стал припоминать, кто кроме сборщиков был на докладе. Было несколько человек из технического отдела завода. Была Шухова… Воспоминание о Шуховой опять вызвало чувство беспокойства, которое вот уже третий день не покидало его. Угрызения совести, которые нет-нет да и тревожили его, пока он был занят подготовкой к докладу, сразу превратились в ощущение личной вины: он, комсомолец, прошел мимо подозрительного факта, подмеченного беспартийным стариком…

Виктор поднялся на четвертый этаж и только хотел позвонить, дверь открылась и на площадку вышел старик в брезентовом плаще, в очках. Виктор отступил, старик прошел мимо.

– Можно к вам, Людмила Ксенофонтовна?

– Заходи, Витенька.

– Я пришел за вашим мнением о моем докладе.

– Чувствую, чувствую…

Шухова остановилась в дверях на кухню.

– Чаевничать будешь?

– Нет, я на пару минут… Вы скажите только.

– Скажу. Доклад хороший. Часто употреблял «между прочим», хотя в повседневной речи не замечала…

– И все?

– Как будто.

Виктор не решался произнести задуманное. Все его планы спутала встреча на лестнице. «Это и есть Мыкалов. Почему же она пускает его к себе в отсутствие мужа?»

– А я подумал, что Николай Петрович приехал, когда вашего знакомого увидел.

– Дальний родственник. Сторожем в парке работает… Любитель поговорить…

Шухова улыбалась. Виктор простился и вышел. «Дальний родственник! Что же в этом особенного, – размышлял он, сбегая вниз по лестнице, – Дядя мог ошибиться…»

– Папаша, вы спите?

Мыкалов приоткрыл глаза. На стене застыла тень дочери.

– Сплю, – буркнул он.

– А мне не спится. Вторую ночь вы не оправдываете ни своих слов, ни моих надежд.

Мыкалов поморщился.

– Что ты хочешь? Днем раньше, днем позже я его откопаю. К чему спешка?

– Может, и искать нечего?

Мыкалов молчал. В висках начало постукивать и дошло до долбежки. «Конечно, нечего», – хотелось выкрикнуть ему, хотелось нагрубить открыто, без подбора слов.

А вопрос прозвучал опять. И он запальчиво бросил:

– Я владелец, хозяин золота… Оставь свои указки при себе. Я пока не свихнулся и не забываю об осторожности. Знаешь ли ты, сколько земли я перевернул. Директор ругался, что, мол, у нас кроты появились…

– Меня не интересует земля, – отчеканила дочь. – Сегодня ночью, в крайнем случае завтра, все должно быть кончено.

Тень исчезла со стены. Хлопнула дверь в комнату. Мыкалов сел на сундук и прокричал:

– В тебе ни капли родственных чувств… Ты жестокая!

Шухова вернулась, остановилась на пороге.

– Пусть так. Хочу предупредить: не вздумайте обмануть, когда найдете золото. Вы мне должны за искалеченную жизнь и заплатите сполна.

«А ты мне нравишься, козочка. Познакомлю-ка тебя с Крошкиным. Пусть он купит твою душу, коли ты ее сама не ценишь. Вся в мыкаловскую породу вышла. Вся…»

Мыкалов повеселел. Как мог ласковее взглянул на дочь.

– Присядь, поговорим.

Шухова кивнула на будильник.

Мыкалов нашарил в кармане очки, надел.

– Скоро уйду, не гони. – Он скорбно вздохнул.

– Дни мои на закате, и каждую минуту я могу умереть… Но не только желание осчастливить тебя богатством привело меня сюда. Очень хотелось повидаться… Скоро приедет твой супруг. Судя по портрету, он добрейшей души человек, а я, по воле судьбы своей горькой, не могу открыто ему сказать: сын мой, я отец Людочки. Я – блудный отец! Разве не рвет на части мое сердце такая участь? Разве нет в моем сердце места для умиления и доброты? Клеймить позором надо за то, что я в те давние годы поступил так низко. Это я сознаю! Но надо учесть, тогда я был молод: мне не было и тридцати лет. Ветер гулял в голове. Ничего не поделаешь, не то воспитание было в мое время. Теперь готовятся люди крепкой закалки, а тогда что!..

«Как играешь, старый шут», – горделиво думал Мыкалов, доставая носовой платок и сморкаясь.

– Повезло тебе, Людочка. Здорово повезло. Не всякой выпадет на долю такой золото-муж… Знаменитость… Ребятишки в парке и то о нем знают. Поди, его сейчас в Москве на руках носят…

– Вам пора на дежурство, – прервала Шухова. – И запомните: мужу наверняка не понравится ваша физиономия. Простите, папаша…

Шухова отступила назад и прикрыла дверь. Мыкалов повалился на сундук, лицом к стене, и в бешенстве черкал ее твердыми ногтями. Когда пальцы заломило от боли, он успокоился настолько, что громко и азартно запел свои любимые две строки.

Мыкалов шел на свидание с Крошкиным. Было жарко. Рубаха липла и терла кожу. Лицо горело. Ворчливые проклятья адресовались всем: жаре, Крошкину, дочери, прохожим.

Встреча с Крошкиным не сулила Мыкалову приятного ни в малейшей степени. Прошло несколько дней, а он ничего не добился и только запутался в нелепой истории с золотом. Досадно было от того, что испугался Крошкина и согласился на поездку в Ярополье. Можно было бы проехать мимо. Страна большая, и вряд ли Крошкин сумел бы его найти. А он вернулся бы в Алма-Ату и навсегда обосновался у ласковой однорукой еврейки. Теперь же предстоял неприятный разговор, и кто знает, какие последствия могли обрушиться на его плечи. Он даже представил, как может сложиться беседа.

– Ну, давайте, Иван Сидорович, хвастайтесь, – скажет Крошкин.

– Нечем.

– Шутите!

– Не до шуток.

– В чем же дело?

– Не терзайте меня, я старый… У меня старческое слабоумие…

– Что-о?

– Вот вам моя дочь Людмила. Она женщина энергичная, настойчивая, жена того самого инженера… Она такая охотница до денег, что удивляться приходится. С ней быстро справитесь! А мне можно будет и на покой – смена пришла…

…С того вечера, как Виктор увидел Мыкалова, он не переставал думать о нем. Второе утро подряд приходил он к детскому парку с намерением еще раз посмотреть на личность старика. Вчера не удалось его увидеть, но сегодня повезло: после дежурства старик вышел из центральных ворот парка и пошел налево, волоча, в правой руке трость. Виктор зашагал следом. Минут пятнадцать старик пробыл в закусочной. Продолжая путь, свернул в малолюдный переулок и стал спускаться к реке Волочилихе. Остановившись у воды, поглазел по сторонам, потоптался и присел на большой камень.

Правее старика расположилась группа юных рыболовов. Виктор смастерил из газеты шлем, прикрыл голову и подсел к ребятам.

Прошло больше часа. Солнце пекло неимоверно. Старик давно слез с камня и лежал в тени его на пиджаке. Виктор, утомленный жарой, все реже поглядывал на старика. Да и безделье утомляло. «Что, если он собирается торчать здесь до темноты?» Пора было уходить. Почему, собственно, он должен подозревать старого человека, устраивать слежку. Старик как старик, гуляет, отдыхает. Тем более после работы.

Виктор поднялся и пошел прочь. Когда он обернулся и посмотрел издали, старик стоял на камне. «Ого, выспался». Внимание старика, видимо, было привлечено лодкой, показавшейся из-за поворота. Когда старик замахал рукой, сомнений не осталось. Виктор повернул назад. Лодка врезалась в песок. Старик взобрался в нее. Гребец веслом оттолкнулся. Лодка поплыла обратно за поворот.

Преследовать лодку по берегу было бесполезно: Виктор знал, что вниз по течению тянутся болотистые места. Теперь он ругал себя за невыдержанность. Останься он возле воды, удалось бы рассмотреть гребца. А теперь…

Сочный гудок заставил оглянуться. Сверху шел буксирный катер. Дряхлая рыжая баржа тащилась позади. Виктор лихорадочно стал раздеваться, запрятал белье под кусты в крапиву и рысцой помчался к реке.

Рыжий борт посудины скользил мимо. Виктор рванулся и уцепился за громадные балки руля. Через мгновение он уже сидел на нижней из них, спустив ноги в воду.

Скоро Виктор увидел лодку, широкую спину и затылок старика. Гребец в сиреневой сорочке, серых брюках, рыжеволосый, посматривал на баржу, одновременно разговаривая со стариком. Старик улыбался.

Для встречи с мужем Крошкина оделась во все лучшее. Женя исподволь наблюдала за суетливыми движениями матери. Крошкину раздражал взгляд дочери, но сделать замечание она не решалась, зная, что, сказав слово, может разойтись, а ей сегодня многое еще предстоит…

Закончив туалет и перекинув через плечо ремень сумочки, Крошкина встала перед дочерью.

– Нравится?

– Нет, мама, безвкусица…

– Змея! – рявкнула Крошкина и вышла, хлопнув дверью.

В эти несколько дней Женя привыкла к странному поведению матери, грубостям и сейчас не обиделась. Ей было даже жаль мать за ее попытки казаться модной и молодой. «К чему все это? – думала девушка. – Что значит такое взволнованное состояние? Влюбилась?.. Нет, слишком зла она для влюбленной».

…Крошкина остановилась у ворот кладбища и осмотрелась. Среди зелени, белых и голубых крестов мелькнули две мужские фигуры. Крошкина прищурилась: она узнала старика, а кто другой? «Неужели Алексей?» – испугалась она и, ослабев, оперлась рукой на выступ кирпичного столба ворот. Мужчины подошли ближе, остановились метрах в десяти. Старик знаком руки позвал ее.

Крошкина оттолкнулась от столба и побежала, придерживая сумочку. Она не замечала старика. Взгляд был прикован к другому, в сером костюме и шляпе. Задыхаясь, крикнула:

– Алеша!

Кинулась на грудь. Прижавшись лицом к надушенной сорочке, замерла.

Старик ушел в сторону, сел на могилу.

– Не ждала, Маша? – как можно ласковее спросил Крошкин.

– Сил моих нет! – ответила она, дрожа всем телом.

Крошкин с брезгливым разочарованием смотрел на смешно одетую женщину. Ему казалось, будто он впервые увидел, что жена его низенького роста и у нее слегка кривые ноги…

Крошкина твердила:

– Вот и увиделись… Вот и увиделись…

– Давай сядем, – сказал Крошкин, делая попытку освободиться от цепких рук жены.

Она немного отодвинулась. Крошкин заметил на лацкане пиджака следы помады. Достав носовой платок, стал тщательно тереть. Крошкина растерялась, робко сказала, что пятна сводятся столовой солью, смешанной с содой.

«Будет ли от нее польза?» – подумал Крошкин, шагая к ближайшей могиле.

– Садись, Маша, вот сюда.

Крошкина послушно приблизилась и села рядом.

– Значит, не ожидала? – спросил он, глядя куда-то в заросли акаций.

– Какое тут, – откровенно призналась Крошкина, глупо улыбнувшись.

Осмелев, взяла мужа за руку и сразу же выпустила ее. Боязливо взглянула. Он разглядывал свои модные полуботинки. Тогда она прижалась к нему.

– Что с тобой произошло, Алеша?

– Да так, – неопределенно ответил Крошкин. – Сочли погибшим, а я попал в плен. Долго рассказывать, Маша, потом…

– Спасибо тебе за деньги…

– Ерунда.

– Как же нам дальше жить, Алеша?

– Не беспокойся, что-нибудь решим. Я за этим и приехал. Хорошо, что не вышла замуж.

Крошкин погладил руку жены.

– Я глубоко виноват перед тобой за все прошлое… Больше не повторится…

Он нагнулся и поцеловал ее руку.

– Испугал тебя Иван Сидорович, когда с запиской явился?

– Досмерти! Главное, намекал, что мне плохо будет, если я скажу кому про тебя… Что я, сдурела, что ли…

– Извини его… Вообще-то, Маша, огласки не надо. Ведь никто не поверит, сколько страданий я перенес в фашистских лагерях… Не знаю, как и выжил…

– А почему, Алеша, раньше не дал о себе знать? Когда вернулся?

– Вернулся-то в конце сорок шестого. Посмотрела бы, на что я был похож! Мешок с костями! Не двигался без посторонней помощи… Три года по госпиталям провалялся. Спасибо врачам – вернули к жизни.

– Бедненький, – прошептала Крошкина.

– Я не хочу, чтобы здесь знали обо мне… Расспросы начнутся: что да как. Тебе неприятность будет… Пенсию-то за все эти годы удержат…

– Господи!

– Определенно.

– А как же дальше?

– У меня такой план. Много ты была одна, побудь еще, пока Женя закончит школу. Потом ушлем ее учиться в Москву, а ты переедешь туда, где живу я…

– Ей не говорить про тебя?

– Ни звука. Все погубить можно. У всякой девчонки есть подруги.

– А если узнают, что ты живой?

– По документам я не Крошкин.

Крошкина дрогнула, как от удара.

– Кто же ты?

– Козлов Алексей Иванович… И не расширяй глаза, обойдется.

Крошкина отодвинулась, посмотрела на мужа, зажмурилась, тихо сказала:

– Хорошо, что хоть имя-то твое осталось!

– Ночью я уезжаю в Архангельск. Нужно отыскать одного знакомого по плену. У него кое-какие мои ценности есть… Золотишко да драгоценные камушки…

Крошкина смотрела изумленно.

– Не удивляйся. На чужой стороне всякое бывало. Сегодня смерть тебе в глаза смотрит, а завтра богатство в руки сыпется… Война! Через неделю, Машенька, вернусь, а ты постарайся выяснить, живет ли в городе Бенедикт Иванович Турельский. Если живет, то выясни, где работает, кем, есть ли семья, в общем побольше разузнай… Ты запиши, а то забудешь.

Крошкина на коробочке с пудрой нацарапала названную фамилию.

– Сумеешь сделать?

– Сделаю, Алешенька, а на что он тебе?

– Старые знакомые… А инженера Цыгейкина Константина Петровича знаешь? У вас на заводе работает.

– Знаю. Болтун первой статьи…

Они разговаривали долго. Крошкин старался быть ласковым. Она выложила все события за прошедшие годы.

– Хорошо, что торговала… Молодец. Я знал…

– Откуда?

– Имел некоторые сведения… Ведь думал же к тебе возвращаться.

Крошкин подал жене сверток с деньгами.

– Возьми, пригодятся.

– Ой, спасибо, спасибо… Помог ко времени. Плоховато сейчас с деньжатами. Может, зайдешь ко мне вечерком?

– Нет. Вернусь через неделю – встретимся по-настоящему.

…Пробравшись вслед за матерью на кладбище, Женя сразу узнала отца: его снимок в рамке из ракушек стоит на комоде. «Что произошло? Он считается убитым, мы за него пенсию получаем. Почему не пришел домой? Зачем здесь старик? Почему мать скрыла?»

Так мучалась Женя, спрятавшись в кустах, метрах в тридцати от того места, где сидели родители и спал на могиле старик.

Когда отец, взяв мать под руку, пошел с ней к воротам кладбища, Женя другим, более коротким путем побежала домой. «Они придут вместе», – решила она, торопливо отпирая квартиру.

Вскоре вернулась одна мать.

– Чего глаза пялишь? – раздраженно крикнула Крошкина. – Видишь, я как собака устала!

– Ты же не с работы.

– Где я была, не твое дело! Совсем заучилась!

– Я не понимаю, что с тобой происходит… Ты меня ненавидишь…

– Не говори матери ерунду.

Женя заметила, что мать смотрит на фотокарточку отца. Появилась мысль сказать, что она тоже была на кладбище, видела отца, знает…

– Иди погуляй, мне надо побыть одной и успокоиться. Я была на работе и только расстроилась… Столько непорядков, просто ужас!

Женя молча вышла. Некоторое время она бесцельно бродила по двору. На веревках раскачивалось белье, тени копошились в траве, тихо поскрипывал шаткий забор, издали с полей струился напев жаворонка. Женя дошла до калитки, постояла и вдруг побежала по тропинке, свернула на пыльную дорогу. Скоро ее фигурка в красном платье мелькнула в последний раз на сером фоне пристанционных зданий.

Жаворонок плясал и присвистывал, радуясь жизни и солнцу.

Иван Иванович Солнышкин – после добровольной сдачи в плен к фашистам в сентябре сорок первого года, Иван Егорович Червяков – в сорок пятом году, а теперь Алексей Иванович Козлов – таков перечень имен и фамилий, смененных за девять лет бывшим конструктором яропольского машиностроительного завода Алексеем Игнатьевичем Крошкиным.

Еще задолго до войны Крошкин подумывал выбраться из пределов Советского Союза. Это намерение было продиктовано затаенной ненавистью к советскому строю: он был сыном махрового троцкиста, репрессированного за контрреволюционную деятельность. Свое нутро Крошкин тщательно маскировал и, работая в течение ряда лет на заводе, слыл умелым работником, активным рационализатором производства.

Войну Крошкин воспринял по-своему: он видел в ней возможность для осуществления давно задуманной цели. Вскоре такая возможность ему представилась: изуродовав до неузнаваемости лицо убитого однополчанина Ивана Ивановича Солнышкина, Крошкин обменял документы и перешел линию фронта.

На допросе у фашистов Крошкин подробно рассказал о себе, о своем отце, – все, что ему было известно о промышленности Ярополья, даже с большим искусством вычертил план города с указанием известных ему важных объектов промышленности. Он быстро договорился с гитлеровцами. Усердно служа им, Крошкин за годы войны с провокационными целями побывал в лагерях военнопленных в Германии, Франции, Норвегии, Австрии и Чехословакии. После разгрома гитлеровской Германии Крошкин нашел пристанище в американской разведке. Он не рассчитывал возвращаться на родину, но американцы учли его способности, подучили и с документами на имя Червякова репатриировали в Советский Союз.

Первая задача – запутать следы – Крошкиным была успешно выполнена: в одном из районов Одесской области он инсценировал убийство Червякова и стал Алексеем Ивановичем Козловым. Предстояла вторая задача: связаться со старой, осевшей на местах агентурой американской разведки. Ему удалось нащупать, как реально существующих лиц, довоенных агентов: Степкина, он же Мыкалов, в Алма-Ате и Крояди, он же Петрушечкин, в Архангельске. Особенно заманчивым для Крошкина стал Степкин-Мыкалов после того, как Крошкин на сочинском курорте познакомился с инженером Цыгейкиным с яропольского шинного завода. Этот пожилой мужчина с выпуклыми глазами, рыжими баками и толстыми красными губами оказался очень кстати. Крошкину, высказавшему восхищение его костюмом, сшитым из превосходного материала, Цыгейкин сказал, что он купил материал на костюм у одной женщины с завода, которая вообще промышляет «коммерческими» делами, и назвал Крошкину – его жену. Из той беседы Крошкин получил подробнейшую информацию об образе ее жизни, но не это было главным. Болтая о заводских делах, Цыгейкин рассказал о деятельности инженера Шухова в области синтетического каучука. Цыгейкин упомянул о том, что Шухов работает над проблемами, имеющими большое государственное значение. Крошкин внимательно вслушивался в откровения Цыгейкина…

Заставив Мыкалова отправиться в Ярополье, Крошкин не мог допустить того, чтобы самому оставаться в стороне от места решающих действий. После отъезда Мыкалова из Алма-Аты Крошкин сам отправился за ним, предварительно договорившись с Мыкаловым о встрече в Ярополье. Он понимал, что появление его в Ярополье – рискованное мероприятие, но надеялся на свое знание города, осмотрительность и то, что под рукой у него будет Мыкалов.

…Проводив жену и отпустив Мыкалова, Крошкин забрался в самый отдаленный угол кладбища, сел на могилу, задумался. Первые результаты его огорчили. Самая главная неприятность – Шухов уехал в Москву. Зачем он выехал, что повез – Мыкалову выяснить не удалось. Крошкин убедился, что рассчитывать на жену ему не придется: она только мелкая спекулянтка с весьма ограниченным кругозором. Крошкину даже стало жаль тех денег, которые он так поспешно вручил ей. «Лучше бы она ничего обо мне не знала… Хотя, на худой конец, и ее можно показать как завербованного агента. Есть ее расписка в получении денег. Другое дело – дочь Мыкалова. Она, видно, клад: любит деньги, имеет связи, умна, муж – интересующий нас инженер…»

Крошкин немного повеселел. Его не смущали трудности предстоящего разговора с Шуховой. Таких ли он видел за последние годы. Какие только орехи не попадались на его зубы…

Он посмотрел на часы и выругался. Еще только начало девятого! Как долго ждать до полуночи!

Крошкин открыл портфель, достал сверток с бутербродами и бутылку вина, принесенные Мыкаловым из буфета вокзала. Бутерброды были черствые, вино кислое. Крошкин ругался, но ел.

Возвратившись с кладбища, Мыкалов сидел на кухне у окна и с нетерпением ожидал прихода дочери. Он курил папиросу за папиросой и поминутно посматривал на часы. Давно миновало время, когда она обычно приходила. Мыкалов нервничал.

Услышав, что открывается дверь, он резво вскочил, распахнул окно, сшаркнул с подоконника скорлупу от орехов сначала в ладонь, а потом наружу и выглянул в прихожую.

– Ты, Людушка?

– Как видите. – Она прошла в комнату.

Мыкалов пошел было за ней, но передумал, вернулся на кухню и полотенцем стал разгонять дым.

Вскоре Шухова пришла на кухню умыться.

– Людушка, прошу пожаловать ночью в парк, – сказал Мыкалов, весело улыбаясь.

– Это еще зачем?

– Золото сегодня выплывет наверх.

– Что же оно вам по телефону, что ли, дало о себе знать?

– Зачем телефон? Обнаружил его…

– Интересно, – равнодушно отозвалась Шухова. – А если я не пойду?

– Будет еще интересней. Я заберу все и тю-тю. Сюда не вернусь… Смотри, дело хозяйское. Я честно предупредил, а если леший попутает меня не вини. Не хотелось бы мне с тобой расстаться так неуважительно. Родные ж мы…

Шухова выпрямилась. С мокрым лицом, в пене, она подступила к Мыкалову и молча созерцала. Усмехнулась, вскинула к чужому носу мокрый маленький кулак.

– Вздумаете увильнуть, всю милицию поставлю на ноги. Себя не пожалею… Я приду. Во сколько?

– Минут двадцать первого в самый раз…

– Очень поздно. Приду в десять.

– Что ты! В десять в парке полно народу!

– Кто же в десять вечера глумится там?

– Бывают! Допоздна, черти, шляются!

– Хорошо, приду позднее.

Шухова неожиданно оглянулась на Мыкалова. Он ждал, что она скажет что-то. Она молчала. И он понял, что молчаливый взгляд ее означает угрозу. Он насупился, снял очки, протер стекла от мыльных крапин и тяжело вздохнул.

– Я из парткома, – объяснил, входя в комнату, незнакомый мужчина, – Прошу извинить, но вас ждет Аничев. Машина у ворот.

– Да, да, еще вчера меня вызывали к товарищу Аничеву, – пролепетала Крошкина. – Пойдемте, я готова.

В ярко освещенном кабинете парторга Крошкина сразу увидела Женю, сидевшую на стуле около окна. Она вздрогнула, торопливо подошла к дочери и спросила:

– Ты зачем здесь?

Женя отвернулась. Аничев пригласил Крошкину к столу. Она порывисто подошла, села. Подумалось: Женя сделала что-то нехорошее в школе, и ее, как мать, вызвали для объяснений в партком. А может, Женю, как комсомолку, хотят привлечь к какой-то работе, но без согласия матери не решаются…

– Почему вы, Мария Ивановна, не пришли вчера?

Крошкина вопросительно посмотрела на дочь. Женя сидела с опущенной головой и сцепив пальцы рук. Крошкина вспомнила о ссоре и не ответила.

– Я не собираюсь читать вам нравоучения, но нам надо серьезно поговорить.

– Что вам надо? В чем дело в конце концов? – вдруг обозлившись, повысила Крошкина голос.

– В чем дело?.. А в том, что вы, являясь матерью, не имеете права калечить характер и сознание своей дочери. И второе… Скажите, откуда прибыл ваш муж и почему вы встретились с ним в тайне от дочери?

Крошкиной показалось, что кресло, на котором она сидела, закружилось и взлетело. Она туманно видела, как вскочил Аничев, налил из графина воды в бокал, Женя подхватила, поднесла к ее губам… Беспокойство, владевшее ею за последнее время. от вопроса парторга превратилось в огромную беду. Прикрыв лицо ладонями, Крошкина заговорила…

– Вы понимаете, что кроется за спиной вашего мужа?

– Не очень…

– А вот она поняла, ваша дочь…

– Такое время нынче, дети родителей не чтят, – зло прошептала Крошкина. – Женька, подлая! – выкрикнула она и повалилась из кресла на зеленую ковровую дорожку. – Что ты сделала!

Виктор удивился, когда ему передали, что в вестибюле общежития его поджидает старая женщина. На ходу надевая пиджак, Виктор на цыпочках пробежал по коридору, проскакал по лестничным маршам до первого этажа и увидел Евдокию Петровну Щеглову.

– Здравствуйте, Евдокия Петровна. Что случилось?

– А случилось, Витя, такое случилось, что не приведи господи. В больницу Федор Фомич попал. Удар с ним произошел… Давно ведь на сердце жаловался…

Виктор под руку отвел старушку на диван. Евдокия Петровна рассказала, как неделю тому назад Федор Фомич ушел погулять и вскоре вернулся в ужасном состоянии. Когда он поотлежался, она оставила его в доме одного, а сама вышла к соседке. Возвратившись же, она нашла его на полу в чулане. Он ничего не говорил, только мычал. Отправили Федора Фомича в больницу. И вот сегодня, на седьмой день, к нему вернулся дар речи и он объявил, что с ним произошло.

Евдокия Петровна платком вытерла глаза.

– А случилось, Витя, ужас какое дело. Оказывается, в тот раз, когда он гулял, встретил страшного человека, за которым с четырнадцатого года много преступлений знал. Постарел тот человек, но узнал Федор Фомич его… И документ у него хранился о человеке том.

Евдокия Петровна достала из-под вязаной кофточки листок бумаги и отдала Виктору. Он быстро прочел текст.

– Кому вы показывали письмо?

– Что ты, Витя, кому я покажу, кроме тебя.

– Я потому спрашиваю, что это важно очень.

– Никому, Витенька… Федя сам объяснил, где лежит письмо, велел с ним к тебе идти. Я и пришла… Наверное, улизнул уж тот человек. Столько дней набежало.

– Ничего, тетя Дуся, успокойте Федора Фомича. Письмо ко времени.

– А Феде неприятности из-за письма не получится? Столько лет продержал, не послал по адресу.

– И хорошо, что не послал. Ведь тот царский министр Сухомлинов сам шпионом был, так что ходу письму все равно не дали бы, а Федора Фомича с лица земли стерли бы наверняка.

– Судьба, значит. Я сейчас пойду в больницу, попрошусь к нему, успокою. Ведь тревожится он…

– В больницу поздно, не пустят…

– Пустят! Меня там все знают, перезнакомилась.

Щеглова накинула на голову косынку, поцеловала Виктора в щеку, торопливо поднялась, на мгновение задержалась перед зеркалом и засеменила к выходу.

Виктор шел к Шуховой. Ничего, что поздно. Сейчас не существует удобно или неудобно. Существует необходимость посвятить Шухову во все подробности тех событий, которые стали известны ему. И если после слежки за дальним родственником Шуховой на реке ничего не прибавилось к осведомленности Виктора и не требовало решительного вмешательства, то теперь завалявшееся письмо Мужневича было и укором и обвинением в беспечности и нерешительности Виктора.

И Виктор спешил. С угла он заметил в окнах Шуховых свет. «Не спит», – обрадовался он. Но свет тотчас погас.

Виктор не остановился. Пересек улицу, добежал до подъезда и отпрянул: по лестнице спускалась Шухова.

Это было неожиданностью. Виктор оторопел, застеснялся, отступил назад, добежал до соседнего подъезда и укрылся за створкой двери.

Шухова вышла. Постояла немного и быстро пошла, сначала вдоль дома, потом через улицу и дальше по тротуару.

Виктор не отставал: беспокойство, приведшее его к дому, повелевало действовать и сейчас.

Шухова поравнялась с детским парком и скрылась в воротах.

«Зачем она идет туда? – недоумевал Виктор. – Навестить старика? В такое время?»

Попов перебежал улицу. В парке чернела темень. Опоясанная решетчатой оградой, она казалась отвратительно черной.

«Куда ее леший понес?» Виктор помедлил, прислушиваясь. Ни шороха. Ограда чуть загудела, когда он повис на ней и полез на острые прутья.

Спускаться в парк, в темноту, спиной к темноте, было испытанием. Виктор вытер пот, когда обернулся, увидел темноту и торчащий в метре от него причудливый силуэт куста. Для уверенности пнул его ногой и приободрился.

Далеко, в центре парка, тускло поблескивал фонарь, белела стена павильона. Там Виктор увидел Шухову.

Она стояла, прислонившись плечом к стволу березы, засунув руки в карманы куртки. Ее наполовину заслоняла спина какого-то мужчины в шляпе, с портфелем в руке. Тут же находился старик. Опершись на лопату, он прислушивался к разговору Шуховой и мужчины.

Виктор напрягал слух – и безрезультатно. Слишком далеко он был от людей, слишком тихо они разговаривали. Когда мужчина переменил позу, Виктор убедился в своей догадке. Там стоял рыжеволосый, тот самый, что катал на лодке старика.

Следом за мужчиной Виктор выбрался из парка. Рыжеволосый уверенно шагал к поджидавшему его такси. Открыл дверцу, сел. Виктор остановился. Сейчас машина тронется, и он рассмотрит номерной знак. Но такси не двигалось.

«Заметил меня!», – подумал Виктор и почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Оглянулся. Человек в военной фуражке вежливо козырнул.

– Прошу идти и садиться в машину. Без разговоров.

– Пожалуйста… – пробормотал он и быстро пошел вперед. – Но там, в парке, остался еще один.

Сопровождавший не ответил.

Приходя на дежурство в парк, Мыкалов и не думал выполнять обязанности сторожа. Слишком он боялся темноты, чтобы оставаться с ней один на один, тем более в Ярополье, в городе, где судьбе было угодно сокрушить его сладострастную жизнь, где всякий пожилой человек вызывал у него боязнь. Он запирался в одном из павильонов и дремал до рассвета.

Каждое утро Мыкалов отправлялся в душ. Там были весы, и он убеждался, что нервы его сдают. Иначе чем же объяснить то что он теряет в весе. Каждый божий день!

Сегодняшнюю ночь Мыкалов ждал с тоскливой страстью. Ночью его дела закончатся, и уже днем поезд повезет его на юг, в Алма-Ату, под теплую, уютную крышу. Оттуда его уже не вытащит ничто. Он поклялся себе. Он исчезнет…

Дочь пришла вовремя. Не отвечая на придирки, он повел ее в глубь парка, где их поджидал Крошкин.

– Поздоровайся, – сказал Мыкалов, когда Крошкин окликнул его, и торопливо отошел в сторону, за свежевырытую яму.

– Я так и знала, папаша, что вы пройдоха и мразь, – услышал он.

Крошкин рассмеялся.

– Не вините отца, Людмила Ксенофонтовна. Я заставил его. Он обязан был подчиниться. Он скоро покинет вас, будьте же с ним помягче…

– И, конечно, с вами быть мягкой я должна непременно?

– Я не сделал вам вреда, чтобы с предубеждением отнестись ко мне.

– Если вы хотели видеть меня, могли прийти в дом, а не в заросли.

Крошкин улыбнулся.

– Так мне было удобнее. И не спорьте.

Мыкалов достал орех, прижал к черенку лопаты, надавил. Орех лопнул. Крошкин недовольно шикнул. Дочь засмеялась.