Текст книги "Трое на велосипедах"
Автор книги: Клапка Джером Джером
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Теперь, хорошенько обдумав слова Этельберты, я понимаю, насколько они мудры, но тогда, признаться, они меня возмутили.
– Если ты желаешь избавиться от меня...
– Не петушись, – сказала Этельберта. – Я хочу избавиться от тебя всего лишь на несколько недель. За это время я успею забыть, что в тебе есть два-три острых угла, и вспомню, что в остальном ты очень милый, и буду с нетерпением ждать твоего возвращения, как, бывало, ждала тебя раньше, когда мы виделись не так часто. А теперь я перестаю замечать тебя – ведь перестают же замечать сияние солнца, и всего лишь потому, что видят его каждый день.
Тон, взятый Этельбертой, мне не понравился. Проникнуть в суть вещей она не может, и не ей рассуждать на столь деликатную тему, как эта. То, что женщина с вожделением предвкушает трех-четырехнедельное отсутствие мужа, показалось мне ненормальным: хорошие жены об этом не мечтают. На Этельберту это было не похоже. Мне стало не по себе; я понял, что никакой поездки мне не надо. Если бы не Джордж и Гаррис, я бы от нее отказался. Но так как мы уже договорились, то отступать было некуда.
– Отлично, Этельберта, – ответил я, – будь по-твоему. Если хочешь отдохнуть от меня, отдыхай на здоровье. Боюсь показаться чересчур навязчивым, но, как муж, все же осмелюсь полюбопытствовать: что ты собираешься делать в мое отсутствие?
– Мы хотим снять домик в Фолькстоне, – сообщила Этельберта, – мы едем туда вместе с Кейт. И если ты хочешь удружить Кларе Гаррис, – добавила она, – уговори Гарриса поехать с тобой, и тогда к нам присоединится Клара. Когда-то – вас еще мы не знали – мы славно проводили время втроем и теперь с радостью вспомним былые денечки. Как по-твоему, – продолжала Этельберта, тебе удастся уговорить Гарриса?
Я сказал, что постараюсь.
– Золотко ты мое, – добавила Этельберта. – Постарайся как следует. Можете взять с собой Джорджа.
Я ответил, что брать с собой Джорджа нет никакого резона, намекая на то, что Джордж холостяк и ничью жизнь не портит. Но женщины иносказаний не понимают. Этельберта лишь заметила, что бросить Джорджа одного было бы жестоко. Я пообещал передать это ему.
Днем в клубе я встретил Гарриса и спросил, как у него дела.
– А, все в порядке, меня отпустили, – ответил он. Но, судя по тону, было не похоже, что это приводило
его в восторг. Я стал вытягивать из него подробности.
– Все шло как по маслу, – продолжал он. – Она сказала, что Джордж хорошо придумал и мне это пойдет на пользу.
– По-моему, все в порядке, – сказал я. – Что же тебе не нравится?
– Все было в порядке, но на этом дело не кончилось. Затем разговор зашел о другом.
– Понятно.
– Ей взбрело в голову установить в доме ванну, – продолжал он.
– Уже наслышан, – сказал я. – Эту же самую мысль она подсказала Этельберте.
– Что ж, мне пришлось согласиться: меня застали врасплох, и я не мог спорить – ведь обо всем другом мы так мило договорились. Это обойдется мне не меньше ста фунтов.
– Неужели так дорого? – спросил я.
– Дешевле не выйдет, – ответил Гаррис, – сама ванна стоит шестьдесят фунтов.
Мне было больно слышать это.
– Потом еще кухонная плита. Во всех бедах, случившихся в доме за последние два года, виновата эта кухонная плита.
– Это мне знакомо. За годы совместной жизни мы сменили семь квартир, и все семь плит были одна хуже другой. Наша нынешняя – мало того, что ни на что не годится, еще и издевается. Она заранее знает, когда будут гости, и тогда на ней вообще ничего не приготовишь.
– А мы покупаем новую, – сказал Гаррис, но без всякой гордости. – Клара считает, что так мы сэкономим на ремонте. По-моему, если женщине вздумается купить бриллиантовую тиару, она объяснит, что таким образом экономит на шляпках.
– Во сколько, по-твоему, вам обойдется плита? – спросил я. Этот вопрос меня заинтересовал.
– Не знаю, – ответил Гаррис, – наверное, еще в двадцать фунтов. А потом речь зашла о пианино. Ты когда-нибудь замечал, чем одно пианино отличается от другого?
– Одни звучат громче других. Но к этому привыкаешь.
– В нашем первая октава никуда не годится, – сказал Гаррис. – Между прочим, что такое первая октава?
– Это справа, такие пронзительные клавиши, – пояснил я, – они орут, как будто им наступили на хвост. По ним колотят в конце всех попурри.
– Одного пианино им мало. Мне велено старое передвинуть в детскую, а новое поставить в гостиной.
– Что еще?
– Все, – сказал Гаррис. – На большее ее не хватило.
– Когда ты придешь домой, они придумают еще кое-что.
– Что? – сказал Гаррис.
– Домик в Фолькстоне, сроком на месяц.
– Зачем ей домик в Фолькстоне? – сказал Гаррис.
– Жить, – высказал предположение я. – Жить там летом.
– На лето она с детьми собиралась к родственникам в Уэльс; нас туда звали.
– Возможно, она съездит в Уэльс до того, как отправится в Фолькстон, а может, заедет в Уэльс на обратном пути, но, несомненно, ей захочется снять на лето домик в Фолькстоне. Возможно, я и ошибаюсь – вижу, что тебе этого хочется, – но есть у меня предчувствие, что я всетаки прав.
– Похоже, наша поездка нам дорого обойдется.
– Это была идиотская затея с самого начала.
– Мы были дураками, что послушались его. То ли еще будет!
– Вечно он что-нибудь выдумывает, – согласился я.
– Упрямый болван, – добавил Гаррис.
Тут мы услышали голос Джорджа в передней. Он спрашивал, нет ли ему писем.
– Лучше ему ничего не говорить, – предложил я. – Теперь уже поздно отступать.
– В этом нет никакого смысла, – ответил Гаррис. – Покупать ванну и пианино мне все равно придется, так или иначе.
Вошел Джордж. Он был в отличном настроении.
– Ну, – сказал он, – все в порядке? Удалось?
Что-то в его тоне мне не понравилось. Я заметил, что и Гарриса он возмутил.
– Что удалось? – сказал я.
– Ну, отпроситься, – уточнил Джордж.
Я понял, что настало самое время объяснить Джорджу, что к чему.
– В семейной жизни, – провозгласил я, – мужчина повелевает, женщина подчиняется. Это ее долг: жена да убоится мужа своего.
Джордж сложил руки и возвел очи горе.
– Мы можем зубоскалить и острить на эту тему, – продолжал я, – но, когда доходит до дела, получается вот что. Мы известили своих жен, что уезжаем. Естественно, они огорчились. Они были не прочь поехать с нами, но, поняв, что это невозможно, стали умолять нас не покидать их. Но мы разъяснили им, что думаем на этот счет, и – на этом все кончилось.
Джордж скептически хмыкнул:
– Простите меня, в этих вещах я не разбираюсь. Я всего лишь холостяк. Мне говорят одно, другое, третье, а я – слушаю.
– И поступаешь неверно. Если тебе будет нужно что-нибудь узнать, приходи ко мне или Гаррису, и мы предоставим тебе исчерпывающую информацию по вопросам этики семейной жизни.
Джордж нас поблагодарил, и мы сразу же перешли к делу.
– Когда мы выезжаем? – спросил Джордж.
– Мне кажется, – сказал Гаррис, – с этим не надо тянуть.
По-моему, он стремился уехать раньше, чем миссис Гаррис придумает еще что-нибудь. Мы остановились на следующей среде.
– Как насчет маршрута? – поинтересовался Гаррис.
– У меня есть идея, – сказал Джордж. – Я полагаю, что вы, друзья, естественно, горите желанием расширить свой кругозор.
Я заметил:
– Вообще-то, дальше его расширять нам уже некуда. Но, впрочем, если это не повлечет за собой излишних затрат и чрезмерных физических усилий, то мы не прочь.
– На этот счет можете быть спокойны, – сказал Джордж. – Мы повидали Голландию и Рейн. А теперь я предлагаю доехать на пароходе до Гамбурга, осмотреть Берлин и Дрезден, а затем отправиться в Шварцвальд через Нюрнберг и Штутгарт.
– Мне говорили, что есть прекрасные уголки в Месопотамии, – пробормотал Гаррис.
Джордж сказал, что Месопотамия уж слишком не по пути, но его маршрут вполне приемлем. К счастью ли, к несчастью, но он нас убедил.
– Средства передвижения, – сказал Джордж, – как договорились. Я и Гаррис на тандеме, Джей...
– Я не согласен, – решительно перебил Гаррис. – Ты и Джей на тандеме, а я – на одноместном.
– Мне все равно, – согласился Джордж. – Я и Джей на тандеме, Гаррис...
– Можно установить очередность, – перебил я, – но всю дорогу везти Джорджа я не намерен. Груз нужно распределить поровну.
– Ладно, – согласился Гаррис, – давай распределим. Но нужно решительно потребовать, чтобы он работал.
– Кто работал? – не понял Джордж.
– Ты работал, – объяснил ему Гаррис. – Во всяком случае, на подъеме.
– Боже праведный! – воскликнул Джордж. – Неужели вам не хочется слегка поразмяться?
Тандем – вещь неприятная. Человек, сидящий спереди, уверен, что сидящий сзади ничего не делает; той же точки зрения придерживается и сидящий сзади: единств венная движущая сила – это он, а сидящий спереди попросту валяет дурака. Эта тайна так никогда и не раскроется. Чувствуешь себя неуютно, когда, с одной стороны. Благоразумие подсказывает тебе: "Не переусердствуй, твое сердце не выдержит такой нагрузки", а Справедливость нашептывает: "Почему ты все должен делать один? Это не кеб. Он не пассажир", – а твой напарник, в свою очередь, орет: "Эй, что случилось? Упустил педаль?"
Гаррис во время свадебного путешествия доставил сам! себе массу хлопот, и все из-за того, что никак невозможно понять, чем занят твой напарник. Они с женой путешествовали на велосипеде по Голландии. Дороги там мостят булыжником, и машину основательно трясло.
– Пригнись, – сказал Гаррис, не поворачивая головы. Миссис Гаррис решила, что он сказал: "Прыгай!" Почему она решила, что он сказал: "Прыгай!", когда он сказал: "Пригнись!", никто из них объяснить не может.
Миссис Гаррис считает: "Если бы ты сказал "Пригнись!", с какой стати я бы стала прыгать?"
Гаррис считает: "Если бы я хотел, чтобы ты спрыгнула, с какой стати я бы сказал: "Пригнись!"
Горечь тех дней прошла, но и сейчас они спорят по этому поводу.
Как бы то ни было, но факт остается фактом: миссис Гаррис спрыгнула, а Гаррис продолжал усиленно нажимать на педали, считая, что она все еще сидит сзади. Поначалу ей казалось, что он летит в гору лишь затем, чтобы показать, на что способен. Тогда они оба были молоды и он любил выкидывать подобные фокусы. Она думала, что в конце подъема он спрыгнет на землю и, опершись на велосипед, приняв позу, полную небрежного изящества, станет поджидать ее. Когда же, увидев, что, преодолев подъем, он и не думает останавливаться, а напротив, поднажав на педали, мчится по длинному пологому спуску, она сначала удивилась, затем возмутилась и, наконец, испугалась. Она взбежала на горку и крикнула, но он даже не обернулся. Она видела, как он проехал по дороге мили с полторы, а затем исчез в лесу. Она села на дорогу и заплакала. Утром они немного повздорили из-за какого-то пустяка, и она стала думать, не воспринял ли он ссору всерьез и не решил ли ее бросить. Денег у нее не было, голландского она не знала. Подошли люди, стали ее жалеть. Она попыталась объяснить им, что случилось. Они поняли, что она что-то потеряла, но что именно – взять в толк не могли. Ее проводили до ближайшей деревни и там нашли полицейского. Из ее пантомимы он заключил, что какой-то мужчина украл у нее велосипед. Связались по телеграфу с окрестными деревнями и в одной из них обнаружили несчастного мальчишку, ехавшего на дамском велосипеде допотопной конструкции. Мальчишку задержали и доставили к ней на телеге, но так как она не выказала ни малейшего интереса ни к нему, ни к его велосипеду, то мальчишку отпустили подобру-поздорову.
Тем временем Гаррис в отличном настроении продолжал свой путь. Ему показалось, что внезапно он стал сильнее и выносливее. Он сказал, обращаясь к воображаемой миссис Гаррис: "Никогда еще машина не казалась мне такой легкой. По-моему, это здешний воздух, он явно идет мне на пользу".
Затем он велел ей не бояться, а он покажет, на что способен. Он пригнулся к рулю и поднажал на педали. Велосипед полетел по дороге как птица. Фермеры и церкви, собаки и цыплята исчезали из виду, едва успев появиться. Старики с изумлением глядели на него, дети восторженно кричали вслед.
Так он промчался пять миль. Тут, как он объясняет, у него закралось подозрение, что что-то неладно. Молчаливость миссис Гаррис его не смущала: дул сильный ветер, да и машина порядком тарахтела. Он стал ощущать пустоту. Он протянул руку назад, но там никого не было. Он спрыгнул, а правильнее сказать, вылетел из седла и оглянулся на дорогу. Она тянулась, светлая и прямая, сквозь темный лес, и ни одной живой души на ней не было видно. Он вскочил в седло и помчался назад. Через десять минут он доехал до развилки вместо одной дороги стало четыре. Он слез и стал вспоминать, по какой из них он сюда приехал.
Пока он так размышлял, мимо проехал человек верхом на лошади. Гаррис остановил его и объяснил, что потерял жену. Человек не выразил ни удивления, ни сочувствия. Пока они беседовали, подошел другой крестьянин, которому первый объяснил, в чем дело, причем в его изложении выходил не несчастный случай, а забавный анекдот. Второго крестьянина больше всего удивило, что Гаррис поднимает шум по пустякам. Он ничего от них не добился, сел в седло и, проклиная своих собеседников, наудачу поехал по средней дороге. На середине подъема ему попалась веселая компания: две девицы и парень. Ему показалось, что они-то должны его понять. Он спросил, не встречалась ли им его жена. Они спросили, как она выглядит. Он недостаточно хорошо знал голландский, чтобы объяснить им толком. Он сказал, что это очень красивая женщина среднего роста – на большее его не хватило. Естественно, столь общее описание их не удовлетворило: этак каждый сможет присвоить себе чужую жену. Они спросили, как она была одета, – хоть убей, этого он не помнил.
Я сомневаюсь, что вообще есть мужчины, которые могут сказать, как была одета женщина, с которой они расстались десять минут назад. Он вспомнил, что на ней была синяя юбка и, кажется, что-то еще. Не исключено, что это была блузка: в памяти всплыли смутные очертания пояса. Но что за блузка? Зеленая, желтая, голубая? Был ли воротничок, или она завязывалась на бант? Что было на шляпке – перья или цветы? А была ли шляпка? Он не осмеливался сказать, боясь, что ошибется и его ушлют за много миль искать то, что он не терял. Девицы стали хихикать, что взбесило Гарриса, которому было не до смеха. Парень, чтобы отвязаться от Гарриса, посоветовал ему обратиться в полицию. Гаррис отправился в ближайший город. В участке ему дали бумагу и велели в деталях описать внешность жены, а также указать, где, когда и при каких обстоятельствах она была утеряна. Где он ее потерял, Гаррис сказать не мог; единственное, что он мог сообщить, – это название деревни, где они обедали: там она была с ним, и выехали они, кажется, вместе.
Полиция стала что-то подозревать; они захотели уточнить следующее. Первое: действительно ли утерянная приходится ему женой; второе: действительно ли он ее утерял; третье: зачем он ее утерял. С помощью трактирщика, который немного говорил по-английски, ему удалось отвести от себя подозрения. Они пообещали действовать и вечером доставили ее в крытом фургоне, приложив счет, подлежащий к оплате. Встреча не отличалась особой нежностью. Миссис Гаррис – плохая актриса, и ей стоит немалых трудов сдерживать свои чувства. В тот раз, как она честно призналась, она и не пыталась их сдерживать.
Покончив с транспортом, мы перешли к вопросу о багаже.
– Составим список, – сказал Джордж, приготовившись писать.
Я обучил их этой премудрости; меня же, в свою очередь, много лет назад обучил дядюшка Поджер.
– Всегда, прежде чем паковать веши, – говаривал дядюшка, – составь список.
Это был скрупулезный человек.
– Возьми лист бумаги, – он всегда начинал с самого начала, – и запиши все, что тебе может понадобиться; затем просмотри список еще раз и вычеркни все, без чего можно обойтись. Представь себе, что ты ложишься спать, – что тебе надо? Отлично, запиши и это, да не забудь, что белье придется менять. Ты встал – что ты делаешь? Умываешься. Чем? Мылом. Запиши мыло. Продолжай в том же духе. Затем переходи к одежде. Начни с ног. Что ты носишь на ногах? Ботинки, туфли, носки – запиши все это. И так, пока не дойдешь до головы. Что еще надо человеку кроме одежды? Немного бренди. Запиши и это. Штопор. Запиши и штопор, тогда не придется открывать бутылку зубами.
Сам он неукоснительно придерживался этого плана. Составив список, он внимательно его просматривал (как и советовал), чтобы убедиться, что ничего не забыл. Затем он снова просматривал его и вычеркивал то, без чего можно обойтись.
После этого он терял список.
Джордж сказал:
– Что может понадобиться на день-другой, возьмем собой на велосипеды. Тяжелые веши будем отправлять из города в город багажом.
– Тут следует быть осторожным, – предупредил я, – был у меня один знакомый...
Гаррис посмотрел на часы.
– Мы послушаем об этом на пароходе, – перебил он. – Через полчаса мне надо встретить Клару на вокзале Ватерлоо.
– Мой рассказ не займет и получаса, – возмутился я. – Это правдивая история, и я...
– Не забудь ее, – сказал Джордж. – Говорят, в Шварцвальде по вечерам бывают дожди, тогда ты нас и потешишь. А сейчас нам надо закончить список. Всякий раз, как я начинаю эту историю, меня кто-нибудь перебивает. А ведь она произошла на самом деле.
ГЛАВА III
Один недостаток Гарриса. – Гаррис и его ангел-хранитель. Патентованная фара. – Идеальное седло. – Специалист по наладке велосипедов. – Его острый глаз. – Его самонадеянность. – Что ему надо от жизни. – Как он выглядит. – Как от него избавиться. – Джордж в роли пророка. – Высокое искусство грубить на иностранном языке. – Джордж как исследователь глубин человеческой души. – Он предлагает эксперимент. – Он готов идти на риск. Гаррис обещает подстраховать его на случай непредвиденных обстоятельств
В понедельник днем ко мне зашел Гаррис; в руке он мусолил рекламный проспект какой-то велосипедной фирмы.
Я сказал:
– Послушай меня и выбрось его из головы.
Гаррис удивился:
– Что выбросить?
– Патентованное, новейшее, производящее подлинный переворот в велосипедостроении, не имеющее себе равных приспособление для доверчивых дураков, рекламу которого ты держишь в руке, – как бы оно там ни называлось.
– Ну не скажи: на спуске без тормозов не обойтись, а спуски у нас будут.
– Согласен, тормоз нам не помешает; помешать нам может этот твой мудреный механизм, в устройстве которого никак не разобраться и который отказывает всякий Раз, когда требуется, чтобы он включился.
– Эта штука срабатывает автоматически.
– Можно мне не объяснять. Сердцем чувствую, что выйдет из этого "автоматизма". На подъеме она намертво заклинит колесо, и придется тащить машину на себе. Горный воздух на перевале пойдет ей на пользу, и она вдруг придет в сознание. На спуске она задумается о том, что успела уже натворить дел. Ее начнут мучить угрызения совести; наконец она дойдет до полного отчаяния. Она скажет себе: "Какой из меня тормоз? Разве я помогаю этим ребятам? Им от меня одни хлопоты. Дрянь я, а не тормоз", – и без предупреждения вцепится в колесо. Вот что будет делать твой тормоз. Забудь о нем и думать. Парень ты ничего, – продолжил я, – но есть у тебя один недостаток.
– Какой такой недостаток? – негодующе спросил он.
– Твоя доверчивость, – ответил я. – Ты веришь всем рекламам. Все эти экспериментальные устройства, все эти штучки, до которых додумались безумные велосипедных дел мастера, ты испытал на своей шкуре. Нет сомнений, твой ангел-хранитель – дух могучий и заботливый, до сих пор он о тебе пекся; но послушай меня, всему есть предел, не стоит более искушать его. С тех пор как ты купил велосипед, дел у него поприбавилось. Утихомирься, не доводи его.
– Если бы все, – возразил он, – рассуждали, как ты, мир бы застыл на месте, прогресса бы не было. Если бы никто не испытывал изобретений, мы бы ходили в звериных шкурах. Лишь благодаря...
– Я знаю все, что ты собираешься мне возразить, – перебил я. – Я был согласен ставить над собой опыты, пока мне не стукнуло тридцать пять; но после тридцати пяти, как мне представляется, человек имеет право подумать и о себе. Мы свой долг перед человечеством выполнили, особенно ты. Кто подорвался на патентованной газовой фаре?
– Ты знаешь, тут я, скорее всего, сам виноват: по-моему, я уж слишком сильно затянул винты.
– Охотно верю. Если что-то можно завинтить не так, то ты это непременно сделаешь. Ты должен помнить об этой своей склонности. В нашем споре это веский довод в мою пользу. Я же не видел, что ты там с ней делал; я лишь знаю, что мы тихо-мирно ехали по Уитби-роуд, беседовали о Тридцатилетней войне, и вдруг твоя фара взорвалась, как будто из ружья пальнули. От неожиданности я свалился в канаву. Никогда не забуду лица миссис Гаррис, когда я говорил ей, что ничего страшного не произошло, волноваться не следует – тебя уже несут на носилках, а врач с сестрой будут с минуты на минуту.
– Жаль, что ты не подобрал фару. Хотелось бы разобраться, почему она так рванула.
– Некогда было ползать и собирать осколки. По моим подсчетам, ушло бы часа два, чтобы собрать все, что от фары осталось. Что же касается вопроса, почему она "рванула", то уже сам по себе тот факт, что она рекламировалась как самая безопасная, не имеющая аналогов в мировой практике фара, намекал любому – но только не тебе – о неизбежности аварии. А еще была электрическая фара, – продолжал я.
– Ну, та-то светила что надо, – ответил Гаррис. – Ты же сам говорил.
– Днем на Кингз-роуд в Брайтоне она светила прекрасно, даже лошадь испугалась. Когда же стемнело и мы выехали за Кемп-Таун, она погасла, и тебя вызывали в суд за езду без огней. Может, ты помнишь, как мы погожими летними днями любили кататься по городу. В светлое время суток она старалась изо всех сил. К наступлению же сумерек, когда полагается включать освещение, она, естественно, уставала и требовала отдыха.
– Да, она несколько раздражала, эта чертова фара, – пробормотал Гаррис. – Что было, то было.
– Раздражала она меня; для твоей реакции я выбрал бы более сильное слово. А потом пошли седла, – продолжал я: хотелось, чтобы он запомнил урок на всю жизнь. – Скажи мне, были ли такие седла, которых ты не испробовал?
– У меня есть заветная мечта, – признался он. – Подобрать седло, на котором удобно сидеть.
– И думать забудь: мир, в котором мы живем, далек от совершенства; здесь все перемешалось – и радость и горе. Кто знает, может быть, за морем лежит чудесная страна, где седла делают из радуги на облачной подушке; в нашем же мире проще привыкнуть к чему-нибудь жесткому. Взять хотя бы то седло, которое ты приобрел в Бирмингеме; то, что состояло из двух половинок и походило на пару говяжьих почек.
– Ты имеешь в виду то, в основу конструкции которого был положен анатомический принцип? – уточнил он.
– Наверное, – ответил я, – На коробке была нарисована часть скелета, который сидит, вернее, та часть скелета, которая сидит.
– Все верно; на схеме было показано правильное положение тела при...
– Не будем уточнять; картинка мне показалась несколько неприличной.
– С точки зрения медицины, все было правильно.
– Не знаю, – сказал я. – Седоку, у которого, кроме костей, ничего нет, оно, возможно, и подошло бы. Я испытал его сам и со всей ответственностью заявляю: для человека, у которого есть кожа и плоть, это медленная смерть. Как только наезжаешь на камень или попадаешь в ухаб, оно щиплет тебя; это все равно, что заниматься выездкой норовистого омара. А ты пользовался им целый месяц.
– Я считаю, что лишь так можно познать скрытые достоинства изобретения, – гордо заявил он.
– За этот месяц домашние тоже сумели познать твои скрытые, с позволения сказать, достоинства. Твоя жена жаловалась мне, что за всю вашу совместную жизнь не видела тебя таким злобным, вздорным, склочным, как в тот месяц. А помнишь то седло с пружиной?
– Ты имеешь в виду "Спираль"?
– Я имею в виду то, из которого ты вылетал, как чертик из табакерки; иногда ты падал назад в седло, а иногда и нет. Я не затем завел об этом речь, чтобы вызвать у тебя неприятные воспоминания, просто хочу предостеречь тебя от всякого рода экспериментов. В твои годы это уже опасно для жизни.
– Что ты затвердил как попугай: "В твои годы, в твои годы"? Мужчина тридцати четырех лет...
– Скольки-скольки лет?
– Если вам тормоза не нужны, что ж, дело ваше. Но когда вы с Джорджем, разогнавшись на спуске, залетите на колокольню, прошу меня не винить.
– За Джорджа я не ручаюсь, – сказал я, – он может вскипеть по самому ничтожному поводу. Если мы, как ты выразился, "залетим" на колокольню, то скорей всего он начнет ворчать; но я обещаю объяснить ему, что ты здесь ни при чем.
– Машина в порядке? – спросил Гаррис.
– Отличный тандем.
– Все отладил?
– Нет. И никакой отладки не допущу. Машина на ходу; и трогать ее до отъезда я не дам.
Знаем мы эти "отладки". Как-то в Фолькстоне на реке я познакомился с одним малым. Мы разговорились, и он предложил мне покататься на велосипедах. Я согласился. Утром я встал чуть свет, что далось мне нелегко, и стал ждать его в саду; он опоздал на полчаса. Утро было чудесное. Когда тот тип наконец-то появился, он тут же спросил:
– На вид машина неплохая. А как на ходу?
– Да как все, – добродушно ответил я. – Утром бежит хорошо, после обеда – похуже.
Вдруг он вцепился в переднее колесо и яростно встряхнул велосипед.
– Не надо с ним так, что-нибудь сломаете, – взмолился я.
Я не понимал, с какой это стати он так набросился на мой велосипед, ведь тот же не сделал ему ничего плохого. И вообще, даже если он и провинился, то наказывать его имел право только я. Я испытывал те же чувства, что и хозяин, у которого побили собаку.
– Переднее колесо люфтит, – заметил он.
– А вы не трясите, оно и не будет люфтить. – Ничего оно не люфтило; как люфтят колеса, мне хорошо известно.
– Это может плохо кончиться. Ключ у вас есть?
Мне следовало бы проявить твердость, но я почему-то решил, что он разбирается в этих вещах, и пошел в сарай за инструментом. Вернувшись, я застал его сидящим на земле. Зажав колесо между колен, он крутил его, пропуская через оттопыренные пальцы. Останки велосипеда валялись рядом на дорожке.
– С передним колесом что-то не в порядке.
– Да неужели?
Но такие люди иронии не понимают.
– По-моему, подшипник полетел.
– Не стоит беспокоиться, вы можете переутомиться. Давайте-ка поставим колесо на место – и поехали.
– Раз уж оно отвинтилось, то лучше сразу посмотреть, что в нем разладилось. – Он говорил так, будто колесо! отвинтилось само собой.
Прежде чем я успел его остановить, он где-то что-то отвернул, и тьма шариков поскакала по дорожке.
– Лови их! – заорал он. – Держи их! Ни один не должен убежать. – Он начинал выходить из себя.
Мы проползали с полчаса и собрали шестнадцать штук. Будем надеяться, заявил он, что нам удалось отыскать все шарики; в противном случае машина будет работать куда хуже прежнего. Он сказал, что, когда отлаживаешь велосипед, самое главное – ничего не потерять; за шариками же нужен глаз да глаз. Когда разбираешь подшипник, объяснил он, шарики следует пересчитать, и когда собираешь – проверить, все ли они тут и на своем ли месте. Я заверил его, что если мне доведется отлаживать велосипед, то непременно последую его совету.
На всякий случай я сложил шарики в шляпу, а шляпу положил на крыльцо. Не скажу, что я поступил осмотрительно. Более того, я совершил глупость. Вообще-то, идиотом меня не назовешь, но дурной пример заразителен.
Затем он сказал, что раз уж пошло такое дело, то надо заодно посмотреть и цепь, и тут же стал снимать ведущую шестерню. Я попытался остановить его. Я передал ему слова одного моего многоопытного друга, который однажды торжественно провозгласил:
– Если у тебя полетела передача, продай машину и купи новую – так выйдет дешевле.
– Так рассуждают люди, ничего не понимающие в технике. Разобрать ведущий блок – сущая ерунда.
Тут он оказался прав, отдаю ему должное. Не прошло и пяти минут, как коробка передач была разобрана на части, а он ползал по дорожке в поисках винтиков. По его словам, для него всегда оставалось загадкой, куда деваются винтики.
Мы принялись искать винтики, и тут вышла Этельберта. Она несказанно удивилась, застав нас в саду, – по ее расчетам выходило, что мы выехали несколько часов назад.
Этот тип сказал:
– Скоро тронемся. Вот, решил помочь вашему мужу отладить машину. Хороший велосипед, только нужно кое-что подрегулировать.
Этельберта предупредила:
– Умываться ступайте на кухню. Я только что прибрала в комнатах.
Она сказала, что зайдет за Кейт, и если та дома, то они поедут кататься на яхте; но как бы то ни было, к обеду она вернется. Я готов был отдать соверен, лишь бы поехать с ними. Мне смертельно надоело стоять и смотреть, как этот болван калечит мою машину.
Внутренний голос нашептывал мне: "Останови его, пока он еще чего-нибудь не натворил. Ты вправе защищать свою собственность от посягательств безумца. Возьми его за шиворот и вышвырни за ворота! Никто тебе и слова не скажет!"
Но моя проклятая мягкотелость не позволяет мне оскорблять людей в их лучших чувствах – и он продолжал ковыряться.
Он махнул рукой на поиски недостающих винтиков. Винтики, по его словам, обладают удивительным свойством находиться тогда, когда про них забыл и думать. Собрав шестеренки и кое-как закрепив коробку передач, он принялся регулировать цепь. Сначала он натянул ее так, что колесо перестало крутиться, затем ослабил цепь так, что она провисла до земли. Потом он заявил, что лучше оставить цепь в покое, а вместо этого поставить на место переднее колесо.
Я раздвигал вилку, а он совал туда колесо. Через десять минут я предложил поменяться местами: пусть он подержит вилку, а я управлюсь с колесом. Еще через минуту велосипед упал, а он запрыгал вокруг площадки для крокета, зажав пальцы между колен. Совершая эти упражнения, он объяснял мне, что при установке колеса самое главное – следить, чтобы пальцы не зажало между вилкой и спицами. Я ответил, что не осмелюсь ему возражать, ибо по своему опыту знаю, что это такое. Он перевязал пальцы тряпками, и мы продолжали работу. Наконец, колесо встало на место, но как только он затянул последнюю гайку, то тут же рассмеялся. Я спросил:
– Чему вы смеетесь?
– Ну и осел же я! – ответил он.
Такая самокритичность мне понравилась, и я поинтересовался, какие же конкретные факты позволили ему сделать такой вывод.
– Мы же забыли про шарики!
Я стал искать шляпу. Она валялась посреди дорожки, а любимый песик Этельберты жадно пожирал шарики.
– Ему пришел конец, – сказал Эббсон (с тех пор я его, слава Богу, не встречал, но звали его, если не ошибаюсь, Эббсон). – Они из закаленной стали.