Текст книги "Мальвина Бретонская"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Нить своих рассуждений мистер Арлингтон потерял по причине хорошо слышного замечания старшей девочки Арлингтонов о том, что, пока папа говорит, он успел бы съесть две порции пудинга. Если не ходить вокруг да около, то вот что имел в виду мистер Арлингтон: становиться фермером он никогда не собирался – по крайней мере, не мечтал с детства. Другие мужчины его положения, набравшись достатку после долгих лет самоотверженного труда, отправились бы на вполне заслуженный отдых. Он же, поддавшись на уговоры и взявшись за это дело, хочет теперь довести его до конца; и каждому надлежит выполнять свою долю работы, а иначе его ждут неприятности.

Мистер Арлингтон залпом проглотил остатки содержимого своего стакана и испортил исполненный достоинства выход сильным приступом икоты, а миссис Арлингтон яростно затрезвонила в колокольчик, чтобы горничная убрала со стола. Пудинг нетронутым уплыл из-под самого носа у двойняшек. Он был с черной смородиной и коричневым сахаром.

Той же ночью миссис Арлингтон излила душу двойняшкам – отчасти для собственного облегчения, отчасти ради их же морального блага. Выпади миссис Арлингтон счастье, замаскированное в виде менее потакающей ей во всем матери, все могло бы быть хорошо. От природы миссис Арлингтон достался активный и энергичный нрав. "Барышня Непоседа" называла ее няня. К несчастью, ему было суждено прийти в запустение; и сейчас он был, по всей вероятности, вне надежды на восстановление. Отец их совершенно прав. Пока они жили в Бейсуотере и имели предприятие на Минсинг-Лейн, то это не имело значения. Теперь же – дело другое. Жена у фермера обязана вставать в шесть; должна следить, чтобы и все остальные были на ногах в шесть; приструнивать слуг; а примером матери поощрялись бы и дети. Организованность. Вот чего недостает. День должен быть расписан по часам: на каждый час – свое дело. Тогда не будет так, что повернуться не успеешь, как утро пролетело, а беспорядок еще больше усугубишь тем, что бросишь то, что делала, и пытаешься сделать шесть дел кряду, которые сама не помнишь: то ли делала, то ли нет...

Тут миссис Арлингтон разрыдалась. Вообще говоря, это была миролюбивая, улыбчивая, приятнейшая женщина, какую просто восхитительно иметь дома при условии, что все, что от нее требуется – это приятный вид и солнечное расположение духа. К ее слезам присоединили свои слезы двойняшки. После того, как их укрыли и оставили одних, можно представить, как они с суровой серьезностью обсуждали эту проблему, долго перешептывались, затем так и уснули с мыслью о ней, а утро навеяло свежие идеи. В результате, на следующий вечер, между поздним полдником и ужином, миссис Малдун, сама подошедшая на стук в дверь, увидала за ней фигурки двух двойняшек, стоявших рука об руку на пороге дома Профессора.

Они спросили у нее, дома ли "Фея".

V. Как об этом рассказали миссис Мэриголд

В пресловутом мизинце не было нужды. Миссис Малдун попыталась ухватиться за ларь, но промахнулась. Схватилась за кресло, но то отъехало. Остановил ее в конце концов пол.

– Простите, – извинился Виктор. – Мы думали – вы знаете. Надо было сказать: "мадемуазель Мальвина".

Миссис Малдун вновь обрела опору под ногами и, не отвечая, прошла прямо в кабинет.

– Там хотят знать, – доложила миссис Малдун, – дома ли Фея.

Профессор сидел спиной к окну и читал. Свет в комнате был слабоват.

– Кто хочет знать? – потребовал ответа Профессор.

– Двойняшки из "Мэнор-Хауса", – разъяснила миссис Малдун.

– Но что?.. Но кто?.. – начал Профессор.

– Сказать: "Ее нет"? – предложила миссис Малдун. – Или, может, вам лучше самому с ними увидиться.

– Проведите их сюда, – распорядился Профессор.

Они вошли со слегка напуганным видом и по-прежнему держась за руки. Они пожелали Профессору доброго вечера, а когда он поднялся, то попятились назад. Профессор пожал им руки, а они их не отпустили, так что в руках у него осталась правая ладошка Виктории и левая ладошка Виктора, и по приглашению Профессора они присели на самый краешек дивана.

– Надеюсь, мы вам не помешали, – сказал Виктор. – Нам бы хотелось увидеться с мадемуазель Мальвиной.

– Зачем вы хотите увидеться с мадемуазель Мальвиной? – осведомился Професор.

– По очень личному делу, – ответил Виктор.

– Мы хотели попросить ее о большом одолжении, – сказала Виктория.

– Простите, – ответил Профессор, – но ее сейчас нет. По крайней мере, я так думаю. (У Профессора самого никогда не бывало полной уверенности в этом. "В дом и из дому она проскальзывает, прошумев не больше, чем листочек розы на ветру," – было объяснение миссис Малдун.) Может, вам лучше рассказать об этом мне? Предоставьте мне передать ей это.

Они переглянулись. Мудрого и ученого Кристофера обижать не годилось. Да и потом, как можно догадаться, у волшебника есть не один способ прочитать чужие мысли.

– Это насчет мамы, – пояснила Виктория. – Мы хотели спросить, не согласится ли Мальвина ее переделать.

Профессор читал про Мальвину. У него промелькнула мысль, что как раз это-то и было ее всегдашним коронным номером: переделывать людей. Как об этом проведали двойняшки Арлингтон? И зачем они хотят переделать свою мать? И во что они хотят ее превратить? Это возмутительно, если вдуматься! Профессор вдруг до того посуровел, что если бы двойняшки смогли увидеть выражение его лица – но не позволял угасающий свет – то так бы напугались, что не ответили бы.

– Зачем вы хотите переделать свою мать? – потребовал ответа Профессор.

Даже такой, какой был, голос его их встревожил.

– Для ее же блага, – запинаясь ответила Виктория.

– Мы, конечно, не хотим ни во что ее превращать, – пояснил Виктор.

– Только изнутри, – добавила Виктория.

– Мы подумали, что Мальвина сможет ее исправить, – закончил Виктор.

Нет, это – сущий позор да и только. Куда мы все катимся, когда дети разгуливают, призывая к "исправлению" своих матерей! Атмосфера была прямо-таки заряжена негодованием. Это ощутили и двойняшки.

– Она сама хочет, – настаивала Виктория. – Она хочет стать энергичной, вставать с утра пораньше и все делать.

– Понимаете, – добавил Виктор, – ее неправильно воспитали.

Профессор категорически утверждает, что единственным намерением его было пошутить. Ведь ничего предосудительного по сути и не предлагалось. Профессору и самому от случая к случаю приходилось бывать исповедником обоих.

– Лучше женщины на свете не было, вот только привить бы ей немножко энергии. Никакого чувства времени. Слишком расхоложена. Никакого понятия о том, чтобы держать людей на высоте. – Мистер Арлингтон за орехами и вином.

– Лень в чистом виде. Да-да, не спорьте. Друзья говорят, что я так 'безмятежна'; но по-настоящему объяснение одно – врожденная леность. И все же я стараюсь. Вы представления не имеете, профессор Литтлчерри, как я стараюсь. – Миссис Арлингтон, со смехом, любуясь розами Профессора.

И потом, какой абсурд – поверить, будто Мальвина действительно способна кого-нибудь переделать! Давным-давно, когда ум человеческий был еще в процессе эволюции, такое было возможно. Гипнотическое внушение, месмерическое влияние, ускорение дремлющих мозговых клеток до активного состояния путем магнитной вибрации. Все это отошло в прошлое. На дворе времена Георга Пятого, а не короля Херемона. Что в действительности заинтересовало Профессора, так это: как отреагирует на предложение сама Мальвина? Конечно, постарается увильнуть. Бедняжечка. Но мог ли какой-либо человек в здравом уме, профессор математики...

Мальвина стояла рядом. Никто не заметил, как она вошла. Двойняшки не отрывали глаз от мудрого и ученого Кристофера. Профессор, размышляя, ничего не замечал вокруг. И все же от этого так и брала оторопь.

– Мы никогда не должны переделывать того, что однажды сотворил добрый господь Бог, – сказала Мальвина. Говорила она с изрядной серьезностью. Детскость, казалось, покинула ее.

– Вы так считали не всегда, – ответил Профессор. Профессора так и резануло, что со звуком Мальвининого голоса вся идея об этом как о доброй шутке улетучилась. Было в ней что-то такое.

Она сделала небольшой жест. Профессору он давал понять, что замечание его не совсем хорошего вкуса.

– Я говорю как человек познавший, – ответила Мальвина.

– Прошу меня извинить, – сказал Профессор. – Я не должен был этого говорить.

Мальвина приняла извинение Профессора с поклоном.

– Но это ведь совсем иной случай, – продолжал Профессор.

Им завладел совершенно другой интерес. Легко было призвать на выручку мадам Здравый-Смысл в отсутствие Мальвины. Под взглядом же ее таинственных глаз эта добрая госпожа имела привычку неприметно улизнуть. Предположим, мысль, конечно, смехотворна, но предположим, – что и в самом деле что-то произойдет! Разве не служит человеку оправданием психологический эксперимент? Что было началом всей науки, как не прикладное любопытство? Быть может, Мальвина тогда сможет – и захочет – объяснить, как это делается. То есть, если что-то вообще произойдет, но ничего, конечно, не будет, и тем лучше. Пора с этим кончать.

– Ведь дар будет использован не ради личных целей, а во благо другим, настаивал Профессор.

– Видите ли, – убеждал Виктор, – мама сама хочет перемениться.

– И папа этого хочет, – нажимала Виктория.

– Мне кажется, если можно так выразиться, – добавил Профессор, – то, по сути дела, это станет чем-то вроде искупления за... ну, за... за наши ошибки молодости, – завершил Профессор, слегка нервничая.

Мальвина не отрывала глаз от Профессора. В тусклом свете комнаты с низким потолком казалось, будто только эти глаза и видны.

– Вы желаете этого? – спросила Мальвина.

Это было совершенно нечестно с ее стороны, говорил себе впоследствии Профессор, – возложить всю ответственность на него. Если она в действительности настоящая Мальвина – придворная дама королевы Гарбундии, то возраст давал ей полное право решать самой. По подсчетам Профессора, ей должно быть сейчас около трех тысяч восьмисот лет. Профессору же еще нет и шестидесяти – сущее дитя в сравнении с ней! Но глаза Мальвины так и пригвождали к месту.

– Так ведь не может же быть никакого вреда, – ответил Профессор.

И Мальвина, по-видимому, приняла это как свое благословение.

– Пусть подойдет к Каменным Крестам на закате солнца, – сказала она.

Профессор проводил двойняшек до двери. По причине, какой не мог объяснить сам профессор, все трое вышли на цыпочках. Мимо проходил старый почтальон мистер Брент – двойняшки побежали за ним и взяли его за руки. Мальвина все еще стояла там, где ее оставил Профессор. Это было совершенно нелепо, но Профессор ощутил страх. Он прошел на кухню, где было светло и жизнерадостно, и завел с миссис Малдун беседу о "гомруле". Когда он вернулся в гостиную, Мальвины там не было.

В ту ночь двойняшки разговоров не вели, и решили не говорить ни слова и на следующее утро, а просто попросить мать пойти с ними вечером погулять. Было опасение, что она может потребовать объяснений. Но, на удивление, она согласилась без расспросов. Двойняшкам казалось, будто это сама миссис Арлингтон и выбрала тропинку, ведущую мимо пещеры, а, дойдя до Каменных Крестов, села и словно забыла об их существовании. Они на цыпочках отошли, не замечаемые ею, но сами толком не знали, что с собой теперь делать. Они пробежали полмили, пока не добежали до леса; какое-то время побыли там, стараясь не заходить в чащу; затем стали красться обратно. Свою мать они нашли сидящей точно так же, как они ее оставили. Они подумали, что она спит, но глаза у ней были широко раскрыты. Их охватило огромное облегчение, хотя чего боялись, они и сами не знали. Они сели по обе стороны от нее и каждый взял ее за руку, но, несмотря на раскрытые глаза, прошло еще немало времени, прежде чем она заметила их возвращение. Она поднялась и медленно осмотрелась вокруг, а в это время церковные часы пробили девять. Сначала она не поверила, что так поздно. Удостоверившись после взгляда себе на часы – света едва хватало, чтобы их рассмотреть она вдруг пришла в такой гнев, в каком двойняшки еще ни разу ее не видели, и впервые в жизни оба по себе узнали, что такое оплеуха. Девять часов у всех порядочных людей – время ужинать, а им еще до дому полчаса идти – и все по их вине. Они дошли не за полчаса. Они дошли за двадцать минут: миссис Арлингтон маршировала впереди, двойняшки, запыхавшись и еле дыша, сзади. Мистер Арлингтон еще не вернулся. Он пришел через пять минут, и миссис Арлингтон высказала ему все, что она о нем думает. Ужин стал самым коротким на памяти двойняшек. В постели они оказались за десять минут до установленного рекорда. Из кухни доносился голос матери. За кувшином молока недоглядели и оно прокисло. Часы еще не пробили и десяти, как она уже дала Джейн недельное уведомление об увольнении.

Новость эту Профессор узнал от мистера Арлингтона. Мистеру Арлингтону нельзя было задержаться ни на мгновение, так как обед у них – ровно в двенадцать, а оставалось всего десять минут; но он, видимо, поддался на искушение. Начиная с четверга, завтракают в "Мэнор-Хаусе" теперь ровно в шесть; при этом вся семья полностью одета, а во главе стола восседает миссис Арлингтон. Если Профессор не верит, пусть придет в любое утро и убедится сам. Профессор, как видно, поверил мистеру Арлингтону на слово. К шести-тридцати каждый занят своим делом, а миссис Арлингтон – своим, состоящим, главным образом, в слежке весь остаток дня, чтобы никто не сидел сложа руки. В десять – отбой и все в постели; и большинство из них только рады там оказаться. "Всё правильно; держит нас всех по струнке," таковым было мнение мистера Арлингтона (дело было в субботу). Этого как раз и недоставало. Не насовсем, быть может; есть и свои минусы. Деятельная жизнь – присмотр, чтобы у всех остальных была деятельная жизнь, – не сочетается с безграничной приветливостью. Особенно поначалу. Свежеприобретенный пыл: можно было ожидать, что он превысит рамки осмотрительности. Не стоит его охлаждать. Поправки можно внести позднее. В общем и целом, взгляд мистера Арлингтона был: рассматривать это почти как ответ на молитву. Поднимая глаза к высшим сферам, мистер Арлингтон задержался на церковных часах. Это подтолкнуло мистера Арлингтона, не мешкая больше ни минуты, возобновить путь домой. На углу переулка Профессор оглянулся и увидел, как мистер Арлингтон припустил рысцой.

По-видимому, здесь и пришел конец Профессору как здравомыслящему и разумному члену современного общества. В тот момент он уверен не был, но теперь ему стало ясно, что, настаивая на том, чтобы Мальвина проверила свои силы, если можно так выразиться, на несчастной миссис Арлингтон, он делал это с убеждением, что результат восстановит у него душевное равновесие. То, что Мальвина взмахом палочки (или в чем там у ней состоял фокус-покус) сможет превратить до того неисправимо праздную и расхлябанную миссис Арлингтон во что-то вроде Ллойда Джорджа в женском обличье, в расчеты его отнюдь не входило.

Забыв про обед, он бесцельно бродил по округе, не возвращаясь домой до раннего вечера. За ужином он вел себя довольно беспокойно и нервно: "сидел как на иголках", по свидетельству маленькой прислужницы. Раз он стрелой выпрыгнул из кресла, когда маленькая прислужница случайно обронила столовую ложку; и два раза опрокинул соль. Именно за столом Профессор, как правило, находил свое отношение к Мальвине самым скептическим. В фею, способную уплетать довольно увесистый ломоть мяса и два куска пирога, поверить было не так просто. Сегодня вечером у Профессора никаких затруднений не возникало. Белые Дамы никогда не прочь были попользоваться гостеприимством смертных. Должно быть, всегда имела место определенная приспособляемость. С той роковой ночи своего отлучения Мальвина прошла, надо полагать, чрез всяческие испытания. Для нынешних целей она приняла образ jeune fille двадцатого века (нашей эры). Отдать должное отличной кухне миссис Малдун вместе с бокалом доброго легкого кларета естественно шло этому образу.

Похоже, что он ни на мгновение не мог выбросить из головы миссис Арлингтон. Не раз, когда он исподтишка кидал взгляд через стол, ему казалось, будто Мальвина смотрит на него с насмешливой улыбкой. Должно быть, это какой-то бесовитый дух подтолкнул его. Тысячи лет Мальвина вела – по крайней мере, насколько это было известно – исправленное и безупречное существование; подавила и оставила свою фатальную страсть к переменам – в других людях. Каким безумием было оживить все это! И нет теперь под рукой королевы Гарбундии, чтоб ее обуздать. Когда Профессор чистил грушу, у него появилось отчетливое ощущение, будто он превращается в морскую свинку – курьезное чувство сжимания в ногах. Впечатление было настолько живым, что Профессор невольно выскочил из кресла и побежал посмотреть на себя в зеркало над сервантом. И даже тогда не испытал полного облегчения. Возможно, дело было в зеркале. Оно было очень старое: такое с маленькими позолоченными шариками по всей окружности, – и Профессору показалось, будто нос так и вырастает у него из лица. Мальвина выразила надежду на то, что он не заболел неожиданно, и спросила, не может ли она чем-нибудь ему помочь. Он настоятельно умолял ее не думать об этом.

Профессор обучил Мальвину игре в криббидж, и обычно по вечерам они играли партию-другую. Но сегодня вечером Профессор был не в настроении, и Мальвина удовольствовалась книгой. Особенной любовью ее пользовались старинные летописцы. У Профессора их стояла целая полка, многие – в оригинале на французском. Сделав вид, будто тоже читает, он услышал, как Мальвина разразилась жизнерадостным смехом, и пошел взглянуть ей через плечо. Она читала историю о своей собственной встрече с владельцем оловянных рудников – пожилым господином, недолюбливавшим поздние часы, которого она превратила в соловья. Профессору пришло в голову, что до случая с Арлингтонами упоминание об этом инциденте вызвало бы у ней стыд и раскаяние. Теперь же она, по-видимому, находила его забавным.

– Глупый трюк, – заметил Профессор. Говорил он с изрядным пылом. Никто не имеет никакого права расхаживать и превращать людей. Переворачивать с ног на голову то, в чем они совершенно не разбираются. Абсолютно никакого права.

Мальвина подняла глаза. Легонечко вздохнула.

– Ну да – если в свое удовольствие или в отместку, – отвечала она. Тон ее был полон кротости. Была в нем и нотка самоупрека. – Конечно, это очень неправильно. Но переделывать для собственного же их блага... По крайней мере, не переделывать, а исправлять.

– Маленькая лицемерка! – пробормотал про себя Профессор. – Она опять вошла во вкус своих старых трюков, и одному богу теперь известно, на чем она остановится.

Остаток вечера профессор провел роясь у себя в картотеке в поисках последней информации о королеве Гарбундии.

Тем временем случай с Арлингтонами стал известен всей деревне. Двойняшки, по всей вероятности, не сумели сохранить дело в тайне. Уволенная Джейн зашла к миссис Малдун изложить свою версию событий, произошедших в четверг вечером на кухне у Арлингтонов, а миссис Малдун, в предчувствии грядущих событий, могла бессознательно сделать намеки.

Мэриголды встретились с Арлингтонами в воскресенье после утренней службы и обо всем услышали. То есть, встретились они с мистером Арлингтоном и остальными детьми; миссис Арлингтон с двумя старшими девочками уже посетила раннее причастие в семь. Миссис Мэриголд была хорошенькой, "пушистенькой", обаятельной маленькой женщиной, на десять лет моложе мужа. Совершенной дурочкой она быть не могла, а то бы она об этом не догадалась. Мэриголду, восходящему политику, следовало, конечно, обвенчаться с женщиной, которая смогла бы стать ему помощницей; но он, судя по всему, влюбился в нее через ограду монастыря в нескольких милях от Брюсселя. Мистер Арлингтон не был регулярным посетителем церкви, но на этот раз почувствовал себя в долгу перед Создателем. Он все еще был влюблен в жену. Но не слепо. Позднее могла понадобиться направляющая десница. Но сперва надо дать новому зерну пустить корни поглубже. Назначенные ранее встречи требовали от Мэриголда в воскресенье вернуться во второй половине дня в город, и часть дороги до станции миссис Мэриголд прошла вместе с ним. По дороге домой через поля она настигла двойняшек Арлингтон. Позже она зашла в коттедж и поговорила с миссис Малдун о Джейн, которой, как она слышала, требовалось место. Перед самым закатом солнца Доктор видел, как она взбирается по тропке к Кроличьим Норам. Мальвины в тот вечер за ужином не было. Когда она вернулась, то казалась весьма довольной собой.

VI. И как все закончилось раньше времени

Спустя несколько дней – быть может, на следующей неделе; точной даты, по всей видимости, уже не восстановить, – Профессора навестил член парламента Мэриголд. Они побеседовали о тарифной реформе, а затем Мэриголд встал и проверил, плотно ли затворена дверь.

– Вы знаете мою жену, – сказал он. – Мы женаты уже шесть лет, и между нами не пробегало ни тучки, кроме одной. Конечно, она не мозговита. То есть, по крайней мере...

Профессора словно выбросило из кресла.

– Если вы послушаете моего совета, – сказал он, – то оставите ее в покое.

Говорил он со страстью и убеждением.

Мэриголд поднял глаза.

– Боже, я о том и жалею, что не поступил так, – ответил он. – Я виню одного себя.

– Пока мы видим собственные ошибки, – сказал Профессор, – для всех нас остается надежда. Идите домой не сворачивая, молодой человек, и скажите ей, что вы передумали. Скажите ей, что с мозгами она вам не нужна. Скажите, что любите ее больше без них. Вбейте это ей в голову, пока не случилось иного.

– Я пробовал, – ответил Мэриголд. – Она говорит: поздно. Ее осенил свет и она уже ничего не может с собой поделать.

Настал черед Профессора уставиться на него. О воскресных происшествиях он ничего не слышал. Наперекор всему он надеялся, что дело Арлингтонов останется тайной за семью печатями между ним и двойняшками, и прилагал все усилия, чтобы думать о чем угодно другом.

– Она вступила в Фабианское общество, – хмуро продолжал Мэриголд. – Они поставили ее в ясли. И в Общественно-политический союз женщин. Если это станет известно до следующих выборов, то мне придется подыскивать себе другой избирательный округ – вот и всё.

– Как вы услыхали про нее? – спросил Профессор.

– Я не слышал про нее, – ответил Мэриголд. – Если бы услышал, то, может, и не поехал бы тогда в город. Вы считаете это правильным... добавил он, – ... поощрять таких людей?

– Кто ее поощряет? – возмутился Профессор. – Если бы не шлялись всякие дураки да не думали, что смогут переделать любого другого дурака, кроме самого себя, то этого никогда бы не случилось. У Арлингтона была премилая жена с приветливым характером, а он, вместо того, чтоб Господа благодарить и помалкивать, житья ей не давал, что не хозяйственная она женщина. Ну вот, на' тебе хозяйственную. В среду я встретил его с шишкой на лбу размером с яйцо. О коврик, говорит, споткнулся. Невозможно это сделать. Невозможно переделать человека лишь настолько, насколько хочется, и всё. Либо оставьте его в покое, либо вы измените его досконально, и тогда он сам себя не узнает. Разумный человек в вашем положении судьбу бы благодарил за жену, которая не сует носа в его дела, и с которой можно отвлечься от своей политики, будь она трижды неладна. Не удивлюсь, если вы намекали ей этак раз в месяц, какая трагедия, что вы не женились на женщине с мозгами. Ну вот, теперь она обрела мозги и пользуется ими. Почему бы ей не вступить в Фабианское общество и в союз женщин? Это показывает независимость характера. Самое лучшее, что вам остается сделать – это вступить туда самому. Тогда вы сможете работать с ней бок о бок.

– Извините, – сказал Мэриголд, вставая. – Я не знал, что вы с ней согласны.

– Кто сказал, что я с ней согласен? – огрызнулся Профессор. – Я в весьма нелепом положении.

– Полагаю, – сказал Мэриголд, в нерешительности держась за дверную ручку, – не будет пользы встретиться с ней самому?

– Насколько я знаю, – ответил Профессор, – она неравнодушна к окрестностям Каменных Крестов на закате солнца. Можете выбирать сами, но я бы на вашем месте дважды подумал.

– Мне просто пришло в голову, – сказал Мэриголд, – что если я попрошу ее как о личном одолжении, то не пожелает ли она вновь встретиться с Эдит и убедить ее, будто она просто пошутила?

Профессора начало осенять.

– А что, по-вашему, произошло? – спросил он.

– Да... – пустился в разъяснения Мэриголд, – ...я так понимаю, что подруга ваша зарубежная встретилась с моей женой и заговорила ее политикой, а в результате произошло то, что произошло. Она, должно быть, молодая особа незаурядного дарования; но потеря коснется лишь одного обращенного, а я мог бы возместить ей это... как-нибудь по-другому.

Говорил он с бессознательной прочувствованностью. Профессора это растрогало.

– Ведь это может означать, – сказал Профессор, – то есть, допуская вообще возможность это сделать – что миссис Мэриголд полностью вернется к своему прежнему "я" и не станет больше проявлять совершенно никакого интереса к политике.

– Премного бы был благодарен, – ответил Мэриголд.

Профессор куда-то задевал очки, но думается ему, что в глазу у Мэриголда стояла слеза.

– Я сделаю все, что мне по силам, – сказал Профессор. – Конечно, не стоит на это чересчур уповать. Побудить женщину думать может оказаться легче, чем остановить ее, даже для...

Профессор вовремя спохватился.

– Я поговорю с ней, – сказал он; и Мэриголд схватил его за руку и отбыл.

И пора уж была, пожалуй. Полный размах деятельности Мальвины за те несколько недель в разгар лета, пока не вернулся командир авиазвена Раффлтон, наверно, так никогда и не будет раскрыт полностью. Согласно Доктору, все дело было сильно преувеличено. Есть люди, которые говорят, будто полдеревни было разобрано на части, переделано и исправлено, а потом снова разослано по домам в душевном состоянии, не узнаваемом их родными матерями. Не подлежит сомнению то, что академик Доусон, описываемый обычно всеми, кроме его жены, как "премилый человечек", единственным недостатком которого была неизлечимая привычка каламбурить как в тему, – если таковое случалось – а чаще нет, однажды утром вдруг огрел изумленную миссис Доусон по голове голландским интерьером пятнадцати на девять дюймов [=38х23см]. Тот застрял у ней вокруг шеи, вызывая в памяти библейские иллюстрации головы Иоанна Крестителя, и, чтобы дать ей вытащить голову, рамку пришлось распилить. Что до истории о том, как тетка миссис Доусон застукала его, когда он за бочкой с водой целовался с горничной, то это, допускает Доктор, – невезенье, которое могло постигнуть всякого. Но имелись ли действительно улики, вовлекавшие его в необъяснимое опоздание Долли Калторп на последний поезд домой, – это конечно, вопрос посерьезнее. Миссис Доусон – сама симпатичная, жизнерадостная женщина, – могла находить Доусона, каким он был сотворен изначально, действующим на нервы; хотя тогда встает вопрос: зачем было выходить за него замуж? Но есть разница, как подчеркнула миссис Доусон, между мужем, в котором мало мужчины от природы, и мужем, в котором его слишком много. Отрегулировать такие вещи трудно.

В общей сложности, и по самым завышенным оценкам, мнение Доктора таково, что могло быть где-то с полдюжины человек, сумевших при помощи Мальвины загипнотизироваться до временного умопомрачения. Когда Мальвина, слегка разочарованная, но вполне мило отступаясь от своего собственного суждения в пользу мудрого и ученого Кристофера, дала согласие их "отреставрировать", объяснение его состоит в том, что растратив всплеск неблагоприобретенной энергии, они при первом же намеке откатились назад к своим прежним "я".

Миссис Арлингтон с Доктором не согласна. Она старалась исправиться в течение довольно длительного времени, но потерпела жалкий провал. У них что-то было тогда – это можно описать почти как благоухание, – побудившее ее в тот вечер излить свою душу двойняшкам; что-то вроде интуиции, будто они могут ей чем-то помочь. Осталось это с ней и на следующий день; а когда двойняшки вернулись вечером в компании почтальона, то она инстинктивно поняла, что ходили они по ее делу. Такое же интуитивное желание повлекло ее и на Даунс. Она уверена, что пошла бы на прогулку к Каменным Крестам, и не предложь ей этого двойняшки. В самом деле, согласно ее собственному рассказу, она не осознавала, что ее сопровождают двойняшки. Что-то было у этих камней – ощущение как бы чьего-то присутствия. Достигнув их, она поняла, что пришла в назначенное место; и когда пред ней явилась – откуда, она сказать не могла – миниатюрная фигурка, одетая каким-то таинственным образом словно в свет угасающей зари, она отчетливо помнит, что не удивилась и не встревожилась. Миниатюрная женщина села с ней рядом и взяла руки миссис Арлингтон в обе своих. Говорила она на непонятном языке, но в то время миссис Арлингтон его понимала, хотя сейчас его смысл ее покинул. Миссис Арлингтон почувствовала себя так, словно тело у нее отняли. Последовало ощущение падения, чувство, словно она должна сделать отчаянную попытку, чтобы подняться вновь. В этом ей содействовала загадочная маленькая женщина, она помогала ей сделать это сверхъестественное усилие. Казалось, будто мимо проносятся века. Она боролась с неведомыми силами. Внезапно она словно ускользнула от них. Маленькая женщина тянула ее наверх. Сжимая друг друга в объятиях, они поднимались все выше и выше. У миссис Арлингтон появилось твердое убеждение, что она должна всегда пробиваться кверху, иначе ее одолеют и снова уволокут вниз. Когда она очнулась, маленькой женщины рядом не было, но чувство осталось: это страстное приятие беспрестанной борьбы, активности, состязания как нынешней цели и смысла своего существования. Сперва она не поняла, где находится. Ее окружал таинственный бесцветный свет и незнакомое пение словно мириад птиц. А потом часы пробили девять, и жизнь вернулась к ней, словно окатившая с головой волна. Но с ней и убеждение, что она должна схватить в руки как себя, так и всех остальных, и доводить все дела до конца. Его немедленное выражение, как уже было упомянуто, испытали на себе двойняшки.

Когда после беседы с Профессором, подстроенной при содействии и подстрекательстве мистера Арлингтона и их старшей девочки, она дала согласие на повторный визит к камням, то взбиралась по заросшей травой тропинке совсем с иными чувствами. Как и прежде, ее встретила маленькая женщина, но загадочно-глубокие глаза ее смотрели теперь печально, и, вообще говоря, у миссис Арлингтон создалось впечатление, что сейчас она станет помогать на своих собственных похоронах. Снова маленькая женщина взяла ее за руки и снова она испытала ужас падения. Но вместо того, чтобы закончиться состязанием и усилием, оно, казалось, перешло в сон, и, когда она раскрыла глаза, то снова была одна. Ощутив легкий озноб и беспричинную усталость, она медленно побрела домой и, не чувствуя голода, легла спать не поужинав. Совершенно не в силах объяснить почему, она плакала, пока не уснула.