355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Клапка Джером Джером » Третья книжка праздных мыслей праздного человека » Текст книги (страница 9)
Третья книжка праздных мыслей праздного человека
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 14:22

Текст книги "Третья книжка праздных мыслей праздного человека"


Автор книги: Клапка Джером Джером



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

XVI
Почему Фауст не женился на Маргарите

«Отчего некоторые люди так боятся супружества?» – спрашиваю я себя почти каждый раз, когда читаю произведения первоклассной литературы. Задавался я этим вопросом и на днях, присутствуя на представлении «Фауста».

Я никак не мог дать себе отчета, почему Фауст не женился на Гретхен. Положим, я сам ни за что не женился бы на ней, но не во мне дело. Фауст не мог видеть в Гретхен ничего такого, что могло бы ему помешать взять ее себе в жены. Он и она были созданы друг для друга. Несмотря на это, ни ему, ни ей, очевидно, и в голову не приходило справить потихоньку свадьбу, потом отправиться на недельку, скажем, хоть в Швейцарию, а по возвращении из свадебного путешествия поселиться близ Нюрнберга на хорошенькой, уютной, скрытой в зелени вилле.

При вилле мог быть фруктовый садик. Маргарита могла бы держать кур и корову. Такие женщины, как она, не получившие «блестящего» образования, не избалованные и приученные к труду, непременно должны иметь что-нибудь такое, с чем они могли бы постоянно возиться. Со временем, с прибавлением семьи, могла бы быть нанята в помощницы хозяйки знающая, дельная и всегда исправная женщина.

Сам же Фауст мог бы снова засесть за свои фолианты и склянки. Это было бы для него истинным счастьем, потому что избавило бы его от дальнейших злоключений. Ведь нельзя же себе представить, чтобы человек высшего полета да еще его зрелых лет мог найти всю цель своей жизни в том, чтобы неотступно вертеться вокруг женской юбки! Таких примеров, насколько мне известно, еще не бывало да и не следует быть.

Валентин, этот милый молодой человек со своими приятными идеями, мог бы проводить у них свои свободные часы и над стаканом хорошего пива и с трубкой в зубах толковать с Фаустом о текущих событиях. Он качал бы на коленях маленьких ребятишек, а старшему сыночку своих друзей рассказывал бы о военных подвигах и учил бы его стрельбе. Очень может быть, что Фауст с помощью практического приятеля в конце концов изобрел бы что-нибудь полезное вроде новой пушки.

Может статься, и Зибель женился бы и, поселившись по соседству с семейством Фауста, посмеивался бы с Маргаритой в отсутствии своей супруги о своем прежнем безумии. Иногда приходила бы из Нюрнберга и мать Маргариты полюбоваться на счастье дочки. Вообще все было бы в полном порядке.

Почему, в самом деле, Фауст и Маргарита не захотели сочетаться законным браком и обзавестись своим домиком? Неужели только потому, чтобы не восстановить против себя старика Мефистофеля, который мог увидеть в этом со стороны своей жертвы желание обмануть его? Может быть, Фауст про себя и думал нечто вроде следующего:

«Я с радостью женился бы на этой девушке, но это будет неловко по отношению к Мефистофелю, приложившему столько стараний, чтобы устроить для меня то, что мне было нужно. Не могу же я состязаться в неблагодарности с обыкновенными людьми? Это было бы уж слишком пошло для меня».

Если у Фауста действительно явилась такая мысль и отвлекла его от женитьбы, то дело становится понятным, и Фауст получает новый оттенок благородства, хотя отчасти и донкихотского.

Я уверен, что если бы Фауст взглянул на дело со свободной, так сказать, точки зрения, то есть без излишней нравственной щепетильности по отношению к своему «благодетелю», а имея в виду лишь интересы девушки и свои собственные, то поступил бы более практично, и дело отлично уладилось бы. В его дни желающим отделаться от дьявола стоило только показать ему эфес меча – и искуситель в ужасе и без оглядки удирал в свое мрачное логовище, а Фауст и Маргарита как-нибудь рано утречком могли бы проскользнуть в ближайшую церковь и устроить так, чтобы паперть до конца церемонии была ограждена рукояткой меча. Для этой надобности они могли нанять любого мальчика.

– Видишь, вон там, под деревьями, прячется господин в красном? – сказал бы мальчику Фауст. – Ну так вот, этот самый красный господин имеет какое-то дело к нам, между тем как мы не желаем с ним знаться. Наверняка он захочет ворваться в церковь. Как только он подойдет поближе к паперти, ты сейчас и покажи ему эту рукоятку. Не надо ни колоть, ни рубить его. Покажи рукоятку и качни головой – он и поймет.

Интересно было бы взглянуть на выражение физиономии Мефистофеля в тот момент, когда Фауст стал бы представлять его своей жене.

– Позволь, дорогая, представить тебе одного из моих добрых друзей. Может быть, ты припомнишь, что раз уже видела его в ту ночь… знаешь, у твоей тетушки?

Разумеется, как я уже заметил, Фаусту пришлось бы немножко поссориться с этим другом, но окончиться чем-либо серьезным это не могло.

По всей вероятности, Мефистофель как личность умная после первых минут досады сам бы посмеялся выкинутой Фаустом ловкой штуке. Очень может статься, что он изредка даже приходил бы навестить Фауста и его семью.

Разумеется, его появление вначале вызвало бы некоторый переполох. Детей поспешили бы отправить спать, и душевное настроение супругов было бы довольно напряженное. Но старый бес знает, чем покорять сердца. Он принялся бы рассказывать историйки, которые заставили бы Маргариту покраснеть, а Фауста – осклабиться. Понемногу к нему привыкли бы и даже стали бы приглашать его к обеду. Даже дети перестали бы его пугаться, освоившись с его странным видом и манерами. Потом, разве нежное женское влияние и простодушная болтовня детей не могли бы в течение времени смягчить его душу и сердце и вызвать в нем коренную перемену к лучшему? Разве таких чудес не бывало? Быть может, в итоге получилось бы полное превращение злой силы в добрую?

Выше я сказал, что сам никогда не женился бы на Маргарите. Она – не мой идеал. Одно уж то, как она обманула свою мать, навсегда оттолкнуло бы меня от нее. А потом ее тетка! Настоящая хорошая девушка ни за что не стала бы дружить с такой женщиной. Кроме того, Маргарита и с Зибелем поступила нехорошо. Ясно, что она обошла этого милого юношу. А история с ящиком, наполненным драгоценностями? Зачем она увлеклась им? Не может быть, чтобы она, каждый день ходившая к фонтану болтать со своими подругами и другими более опытными женщинами, оставалась в неведении насчет того, что если кто-нибудь из мужчин оставляет на пороге жилища девушки подарок стоимостью приблизительно в двадцать тысяч фунтов стерлингов на наши деньги, то, значит, надеется получить взамен нечто еще более ценное. Да уж простой здравый инстинкт хорошей девушки подсказал бы ей, что не следует брать рокового ящика.

Не верю я в такую наивность, которая не ведает, что творит. Спросите любого лондонского судью, что он думает о воровке, уверяющей, что нашлабриллиантовую брошь.

– Помилуйте, сэр, неужели я позволила бы себе такое дело! – тоном полнейшей искренности восклицает она перед судьей. – Разве я способна даже только подумать… взять чужое? Никогда! Я вошла в магазин… там никого не было. Увидела я на выставке этот футлярчик и подумала, не забыт ли он кем. Пока я рассматривала эту хорошенькую вещичку, ко мне вдруг подходит этот вот господин и говорит: «Арестую вас». – «За что?» – удивляюсь я. «За воровство», – отвечает он. Горькое это для меня, честной девушки, слово, и я себя не помнила от огорчения…

Но вернемся к Маргарите. Будь она действительно такая идеально чистая по своему душевному складу, какой ее изображают и воспевают, неужели она поступила бы так? Никогда. Узнав от Фауста, что драгоценности – его подарок, она тут же швырнула бы ему их обратно в лицо.

– Благодарю вас, – сказала бы она, дрожа от негодования. – Потрудитесь немедленно оставить этот сад вместе с вашими блестящими финтифлюшками и никогда больше не возвращаться в него. Я не такая, как вы, может быть, вообразили.

Между тем Маргарита охотно оставляет у себя бриллианты и под ручку с молодым человеком прогуливается при лунном свете. А когда ей наконец приходит в ее наивную голову, что они довольно находилась по полутемному саду, она прощается, уходит в дом и запирает за собой дверь, но вслед за тем открывает настежь окно и начинает петь.

Быть может, я лишен чувства поэзии, зато не лишен чувства справедливости. Когда другие девушки поступают так, им дают очень нелестные названия. Почему же прославляется Маргарита? Что она за исключение?

Дальше, она убивает свою мать и объясняет это «случайностью», которая, однако, остается недоказанной. Потом она убивает своего младенца. Это, положим, еще можно оправдать, так как она в то время должна была находиться в очень растрепанных чувствах. Но, в общем, я положительно не вижу оснований к тому, чтобы Маргарита была похищена ангелами прямо на небо. Думаю, что в Нюрнберге наряду с ней были женщины, гораздо более достойные этой великой чести.

Что же заставляло нас так долго видеть в Маргарите тип чистоты и невинности? Вероятно, это объясняется тем, что Гёте описывал свою Маргариту в то время, когда принято было смотреть на женщину как на носительницу всех добрых начал. Все ее дурные поступки ставили в счет мужчине, под влиянием которого она находилась. Поговорка «Ищите женщину» – более позднего происхождения. В дни Гете всегда слышалось: «Ищите мужчину». Виной всего злого считался мужчина или дьявол в мужском образе, но отнюдь не женщина.

Взгляд этот удержался и до наших дней. Недавно мне пришлось прочесть интересную повесть одной американской писательницы. Эта повесть особенно типична для известного рода идей. Жизнь героини повести, мисс Спархок, течет неправильно, и молодая девушка старается выяснить себе причину этого. После ряда размышлений она приходит к выводу, что причина ее неправильно сложившейся жизни кроется в цивилизации нашего времени. Кроме цивилизации виновными в неудачах мисс Спархок оказываются американская природа, демократичность и мужчина. Героиня выходит замуж за совершенно не подходящего ей человека и в дальнейшем течении повести повторяет эту ошибку. В конце же повести нам дается понять, что героиня собирается замуж в третий раз и, кажется, наконец за такого уж человека, в выборе которого не будет раскаиваться.

Я был бы более удовлетворен, если бы мог услышать, что скажет мисс Спархок полгода спустя после своего третьего брака. Но вперед уверен, что если бы она опять разочаровалась, то все-таки обвинила бы в этом кого угодно, только не саму себя. Она – женщина, поэтому не может быть ни в чем виновна – это основной тон всей повести.

Мне хотелось бы сказать героине:

– Вы правы, уважаемая мисс Спархок, в вашей жизни действительно что-то неладно. Но вы напрасно обвиняете в этом своих соотечественников. Если они и виноваты против вас, то не вам упрекать их в этом. Да и цивилизация наших дней – даже специально ваша, американская – тут ни при чем. На ней и так много лежит грехов, зачем же напрасно обременять ее еще одним? По-моему, если ваша жизнь испорчена, то главная часть вины падает на вас лично. Можете сколько вам угодно сердиться на меня за такое мнение, но, будучи человеком прежде всего справедливым, я изменить его не могу. Вы выходите замуж за человека, который подействовал только на вашу чувственную сторону, и потом, по прошествии манившей вас к нему вспышки, вы разглядываете, что он как человек – полное ничтожество и осыпаете его за это упреками. Где же были раньше ваши глаза и ваше здравое суждение? К тому же вы сами вовсе не имеете ничего особенного ни в своих мыслях, ни в своем поведении, и если вы умеете привлекать к себе мужчин, играя лишь на самых дурных их струнах, то нечего вам и ужасаться полученными результатами. Я знаю, что в Америке, как и повсюду на свете, есть много дурных мужчин, но наряду с ними немало и хороших. Если и ваш третий муж окажется принадлежащим к первому сорту, то спросите сами себя, чем именно вы привлекаете к себе лишь таких мужчин. В первый раз еще могло выйти случайное стечение обстоятельств или, вернее, оказалась действительная ошибка с вашей стороны, но во второй и в третий? Воля ваша, в этом замечается что-то роковое, неизбежное для вас. Разберитесь-ка хоть теперь в самой себе, но только с полным беспристрастием, и выбросите из себя то, что служит у вас приманкой одних дурных людей. Перестаньте воображать себя средоточием мира, поймите, что юбка вовсе не обусловливает порядочности. И тогда, почистившись, вы, быть может, поймете то, чего не могли понять раньше…

– Ах, боже мой! – вероятно, воскликнете вы, с нетерпением дослушав мои внушения и с негодованием воздев очи и руки к потолку или к небу, смотря по тому, где вы в данный момент находитесь, среди четырех стен или на открытом воздухе. – Наговорить таких дерзостей в лицо женщине?! Куда же девалось рыцарство?

Рыцарство основывалось на том предположении, что женщина достойнапоклонения не в силу одного своего существования, но и за проявляемое ею благородство мышления и поступков. Современная же женщина требует, чтобы ей поклонялись только за то, что она не мужчина. Это большая ошибка.

Мы любим видеть в литературе действительную, живую героиню со всеми ее достоинствами и недостатками (даже, скорее, с последними). Прежняя героиня, изображавшаяся невинным ангелом в белой одежде, была скучна по своей наивности и, так сказать, излишней прозрачности. Мы всегда наперед знали, чтои какона сделает во всех случаях своей жизни. Нет, нам нравится героиня с сильными страстями и душевными движениями, героиня, которая в любой момент может огорошить нас чем-нибудь совсем неожиданным, даже чудовищным. Но в то же время нам хотелось бы, чтобы она в конце концов опомнилась, вгляделась в себя, поняла свои заблуждения и чистосердечно созналась:

– Да, как я ни мудрила, а мне все-таки скверно живется на свете. Я винила в этом свет, но теперь вижу, что виновата во всем сама. Нужно самой быть хорошей, чтобы иметь право требовать хорошего и от других.

И за это чистосердечное сознание мы, мужчины, стали бы не только интересоваться ею, но и уважать ее.

XVII
Как миссис Уилкинс разрешила вопрос о прислуге

Встречаюсь на одном вечере со своей доброй знакомой миссис Уилкинс, любительницей общественных вопросов, в особенности тех, которые непосредственно касаются существенных интересов каждого, и говорю ей:

– Слава Богу, наконец-то американскому дамскому союзу удалось разрешить больной вопрос о женской прислуге, то есть о правах и обязанностях нанимателей и нанимающихся.

– Неужели? – обрадовалась миссис Уилкинс. – Приятно слышать. Недаром говорят, что американский народ – самый умный на свете. Во всем умеет хорошо разбираться… Надо бы и нам заняться этим вопросом. Ведь у нас хозяева и прислуга стоят друг против друга, как два враждебных полчища, только о том и думающих, чем бы насолить друг другу. Это выходит нечто уж прямо неестественное.

– Мне думается, это оттого, что до сих пор прислуга все попадала не на свое место, – заметил я. – Американский дамский союз и задался целью ставить на надлежащие места надлежащих людей. Вы этому, конечно, сочувствуете, миссис Уилкинс?

– На что бы лучше, если только возможно устроить это. Неужели американки нашли такую возможность?

– Должно быть, нашли, судя по той статье, которую я прочел. Тон статьи очень уверенный.

– Гм! – задумчиво произнесла моя собеседница, отличающаяся порядочной долей скептицизма. – Это было бы настоящим чудом. Я нахожу, что тогда лишь прислуга будет на своем месте, когда она в корень переделается. Разве американки настолько умны, что могут совершить такое чудо? Сомневаюсь, не боги же они… Боюсь, как бы им в этом деле не пришлось разочароваться…

– Так вы не верите в благополучное разрешение этого вопроса? – продолжал я.

– Рада бы верить, да не верится, – проговорила миссис Уилкинс, качая головой. – Ведь, в сущности, виновата не одна прислуга, часть вины падает и на хозяек, которые не умеют держаться разумных границ своего положения. Обыкновенная хозяйка требует, чтобы прислуга была не живым человеком, а каменным истуканом, лишенным всяких чувств и всяких естественных потребностей. Да и то она будет жаловаться, отчего этот истукан не может быть одновременно и в кухне, и в комнатах, и на рынке, и еще где-нибудь и не делает зараз двадцать дел.

Говоря по совести, идеальной прислуге совсем нет места на земле. Я знаю одну девушку по имени Эмма… Да вы, может быть, видали ее у меня? Она племянница моей старой Анны и иногда приходит ее навещать, причем постоянно помогает ей убирать комнаты, подавать, к столу, вообще старается быть чем-нибудь полезной. Не будь Анны, я обеими руками ухватилась бы за Эмму. Но не гнать же мне бедную старуху, которая служила еще моей покойной матери и все свои недочеты в деле покрывает верностью, честностью и преданностью? Да и сама Эмма никогда не согласится, чтобы из-за нее обидели тетку… Ну так вот, эта самая Эмма по смерти своего дряхлого отца, за которым шесть месяцев ходила как за ребенком (он был параличный, и кроме дочери у него никого не было, так как жена умерла раньше), нуждалась в месте. Болезнь и похороны отца поглотили все, что у них было. Эмма даже заложила свою лучшую одежду и осталась чуть не в отрепьях. Труда она никакого не боится и все, что нужно в небольшом хозяйстве, отлично умеет делать. Словом, она из тех немногих девушек, каких теперь и днем с огнем не найдешь.

Вы знаете, нынешняя прислуга требует, чтобы один день в неделю она могла пользоваться хозяйской гостиной с роялем и приглашать к себе на вечеринку кого ей угодно. Положим, лично мне такая еще не попадалась; но разговоров о ней я слышала много, да и в юмористических листках читала… Но вернемся к Эмме. Отправилась она в рекомендательную контору откуда ее послали к одной даме в Клептон.

– А вы можете рано вставать? – спрашивает ее нанимательница. – Я люблю, чтобы прислуга всегда вставала вовремя и с веселым лицом приступала к своей работе.

– Я могу вставать, когда мне прикажут, а кислиться вообще не в моем характере, – отвечает Эмма.

– Очень важно вставать пораньше, – продолжает нанимательница. – Это придает бодрости. Мой муж и младшие дети всегда завтракают в половине восьмого, а я и моя старшая дочь завтракаем в постели в восемь часов.

– Слушаю, сударыня, – говорит Эмма. – Этот порядок нетрудно запомнить.

– И, пожалуйста, чтобы не было никаких неудовольствий и рассуждений, когда вас позовут в то время, когда вы этого не ожидаете.

– Хорошо, сударыня, но лишь бы с меня потом не взыскивали, если я не успела вовремя сделать дело, от которого меня оторвали, может быть, из-за пустяков.

– А! Вы все-таки рассуждаете? – резко выговорила нанимательница. – Этого-то я и не терплю. Прислуга никогда ни в каких случаях не должна рассуждать, она обязана только беспрекословно исполнять то, что ей прикажут… Ну, может быть, я вас отучу от этой нехорошей привычки; Теперь мне хотелось бы знать, как вы относитесь к детям. Любите ли вы детей? Многие их терпеть не могут.

– Моя любовь к детям зависит от них самих, сударыня, – отвечает Эмма. – Я видала детей, которые так милы, что все сердце захватывают, но видала и таких, которые могут отравить всю жизнь.

– Ах, таких детей нет и быть не может! – возражает нанимательница; поджимая губы. – Все дети – настоящее ангельчики. В них нет никакого зла, они безгрешны и чисты. Я люблю только такую прислугу, которая постоянно ласкова и заботлива ко всем детям.

– А сколько у вас детей, сударыня?

– Четверо. Но вам придется иметь дело главным образом только с двумя младшими. Разумеется, прежде всего от вас требуется, чтобы вы подавали детям добрые примеры. Это так важно… Вы, конечно, христианка?

– Да, сударыня.

– Я отпускаю прислугу два раза в месяц по воскресным вечерам, но люблю, чтобы она посещала церковь.

– В ее свободные вечера или в другие? – спросила Эмма.

– Ну конечно, в свободные. Куда же прислуге еще ходить, как не в церковь?

– У меня, например, есть родные, которых я желала бы навещать, – заявила Эмма.

– Религию надо ставить выше родственных привязанностей, – поучительно заметила нанимательница. – Я ни за что не стала бы держать у себя в доме прислугу, предпочитающую шляться по гостям, вместо того чтобы ходить в церковь… Кстати, вы девушка и у вас нет жениха?

– Да, я девушка и никаких женихов у меня нет, – ответила Эмма.

– Это хорошо, – подхватила нанимательница. – Терпеть не могу девушек, имеющих женихов, настоящих или только так называемых. Это отвлекает от дела. Потом, если мы с вами сойдемся в остальных условиях, то предупреждаю, чтобы вы одевались всегда как можно скромнее… Собственно говоря, я нахожу, что жакет и шляпа, которые сейчас на вас надеты, выглядят слишком нарядными.

– Это единственное, что у меня сохранилось, и если вам угодно, чтобы я приобрела что-нибудь еще скромнее, то мне, в случае, если вы пожелаете меня взять, придется просить у вас жалованье за месяц вперед, – отрезала Эмма.

Она сразу поняла, что ей у этой особы не жить, но хотела дать нанимательнице высказаться до конца. Кончилось, разумеется, тем, что нанимательница, испугавшись необходимости дать вперед денег, поспешила объявить Эмме, что находит ее слишком ненадежной, чтобы доверить ей своих маленьких детей, и они расстались… Ну, скажите на милость, можно ли жить у такой требовательной особы? – заключила миссис Уилкинс.

– По-моему, тоже нет, – согласился я. – Однако живут и у таких. Интересно бы только узнать, какого именно сорта прислуга уживается у таких господ.

– Разумеется, или самая терпеливая, которая потом за свое мученичество должна попасть прямо в рай, или же такие озорницы, которым доставляет удовольствие по целым дням переругиваться с хозяйкой и ничего не значит переходить от одной к другой. Им это даже весело: постоянное оживление и разнообразие.

– А чем же объяснить тот общеизвестный факт, что в гостиницах прислуга живет подолгу, причем всегда исправна и довольна? – полюбопытствовал я, заинтересовавшись беседой с этой умной, много видавшей женщиной, которая была нисколько не хуже американок, вызывавших ее восхищение.

– О, это совсем другое дело! – воскликнула она. – В гостиницах женщина великолепно дисциплинирована и знает, что чуть что – ее или чувствительно оштрафуют, или совсем выгонят; кроме того, так расславят, что ее никто больше не возьмет. Потом, в гостиницах прислуге дается правильный отдых, так как там существует смена. Прислуга знает, что в такой-то час она безусловно свободна, и это поддерживает ее. Своим свободным временем она может распоряжаться как хочет. Ко всему этому она получает от постояльцев хороший доход, дающий ей возможность отложить на черный день. Вообще в гостиницах прислуга чувствует себя человеком, а не игрушкой привередливой хозяйки, которая не дает покоя ни днем ни ночью. Очень естественно, что такие хозяйки – а их, к сожалению, большинство – окончательно портят прислугу и заставляют ее смотреть на всех нас как на своих злейших врагов, которых также не грех помучить.

– Да, – подхватил я, – все это так. Но скажите, пожалуйста, как урегулировать рабочее время для прислуги в хозяйствах, где держится одна женщина на все и про все? Там, где их две или три, конечно, можно установить очередь, как в гостиницах, где имеется смена. Но нельзя же вам, имеющей одну прислугу, давать ей полдня отдыха и эти полдня работать за нее самой, содержа ее и платя ей жалованье за весь день? Что же касается того, куда ходит прислуга в свои свободные часы, как она одевается – лишь бы опрятно – и посещает ли церковь, то все это должно быть предоставлено на ее собственное усмотрение, если она вообще дельная и достойна доверия.

– Ну конечно! – подхватила миссис Уилкинс. – Мы не должны стеснять живущего у нас человека в его личных склонностях, раз они не приносят нам вреда. Это понимает каждая мало-мальски рассудительная хозяйка… Если же таких мало, то в этом виновато общее плохое воспитание. Но это вопрос другой и, пожалуй, даже самый важный. Разбираться в нем мы сейчас не будем: слишком далеко это завело бы нас. А насчет урегулирования рабочего времени для прислуги могу сказать, что если бы хозяйки, имеющие в распоряжении только одного человека, разные мелочи делали сами, вместо того чтобы все валить на прислугу, да и своих детей приучали бы быть аккуратнее и не доставлять прислуге лишней возни, то прислуга успевала бы вовремя переделать все, что непосредственно входит в круг ее обязанностей, и даже имела бы время отдохнуть. Потом, не следует будить ее по ночам из-за первой глупой прихоти, не заставлять долго сидеть по вечерам, а стараться самим ложиться спать по возможности раньше, вставать хотя и позже прислуги, но не слишком; во всяком случае, не валяться до полудня и не завтракать в постели. Словом, в доме необходим строго установленный и соблюдаемый самими хозяевами порядок. Не следует допускать, чтобы хозяйка по целым дням сидела сложа руки; она и сама должна что-нибудь делать и приучать к делу детей. Нельзя требовать от других, даже от служащих, чтобы они работали за пятерых, а самим ничего не делать и в то же время проповедовать, что труд – самое почетное и прекрасное занятие.

Слова миссис Уилкинс напомнили мне об одном знакомом семействе, состоявшем из отца, матери и пяти здоровых, хорошо откормленных и донельзя избалованных дочек. В этом семействе, не обладавшем большими средствами, держали двух прислуг, или, вернее, оно вечно нуждалось в двух прислугах, постоянно увольняя их из-за малейшего пустяка и заменяя новыми; или же, наоборот, те сами уходили также по самому пустому поводу. И хозяева поэтому вечно жаловались на то, что мир гибнет, так как в нем уж не осталось ни одной порядочной прислуги, Приглядевшись поближе к этому семейству, я пришел к заключение, что оно могло бы и совсем обойтись без постоянной прислуги, если бы все его члены были более дельными людьми.

Дело в том, что работал за всех только отец, добывая с большим трудом средства к жизни, а матушка постоянно возилась с наймом и увольнением прислуги и жаловалась на свою несчастную судьбу.

Старшая дочь училась живописи и более ни к чему не казалась способной. Успехи ее в этом благородном искусстве были очень неважны; это она и сама замечала, но воображала, что если будет постоянно толковать о своем призвании к живописи и ни о чем больше не думать, то в конце концов все-таки сделается знаменитой художницей.

Вторая дочь с утра до вечера пилила на скрипке, и притом с таким искусством, что мало-помалу отогнала от дома всех хороших знакомых.

Третья возомнила себя будущей сценической знаменитостью и по целым дням выкрикивала разные патетические монологи и реплики, что также немало способствовало разгону друзей дома.

Четвертая писала чувствительные стишки и искренне удивлялась, почему их нигде не принимают и никто не восторгается ими.

Пятая, будучи еще подростком, только и делала, что ломала игрушки и требовала новых; кроме того, разбивала и портила в доме все что попадалось ей под руку. Ввиду этого родители решили, что у нее особенное призвание к механике.

Вообще это семейство считало себя скопищем гениев, призванных удивить мир, но пока оно удивляло только своих знакомых, и то не так, как воображало. А если бы мать и все ее пять дочек занялись своим прямым делом, то есть правильным ведением хозяйства, то с помощью одной приходящей поденщицы отлично могли бы устроить свою жизнь и чувствовали бы себя вполне довольными, да и отцу не пришлось бы так надрываться…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю