Текст книги "Томми и К°"

Автор книги: Клапка Джером Джером

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Воистину, – проворчал как-то вечером Питер себе под нос, пиликая ножом по бараньей отбивной, – воистину иначе не скажешь: подкаблучник я, подкаблучник и есть!

В этот самый день Питер намеревался отправиться отобедать в один из своих излюбленных ресторанов «с добрым старым приятелем Бленкинсоппом – он в некотором роде гурман, Томми, а гурман, – это тот, кто предпочитает изысканную кухню!» Но, произнося эти слова, Питер позабыл, что три дня тому назад он уже воспользовался именем Бленкинсопп, чтобы отправиться к означенному другу на прощальный ужин по случаю отбытия последнего следующим утром в Египет. Питер был не слишком изобретателен. В особенности имена приходили ему на ум с трудом.

– Я ценю независимость в людях, – продолжал рассуждать сам с собой Питер. – Только у нее независимости с избытком. Интересно, откуда это в ней?

Но все было гораздо серьезней, чем он мог себе представить. Несмотря на свои деспотические замашки, день ото дня Томми становилась все более и более незаменимой для Питера. За последние тридцать лет Томми явилась первой слушательницей, со смехом внимавшей его остротам; она оказалась первой за тридцать лет ценительницей таланта Питера, утверждавшей, что он самый блестящий журналист на всей Флит-стрит. С Томми были связаны первые за тридцать лет заботы Питера, когда он каждую ночь украдкой поднимался по скрипучей лестнице, прикрывая рукой свечу, взглянуть, спокоен ли ее сон. Ах, если бы Томми не пеклась о нем! Если бы переключить ее на что-то другое!

Очередная спасительная мысль осенила Питера.

– Томми... то есть, Джейн! – сказал как-то Питер. – Я знаю, что я из тебя сделаю!

– И что вы учудите на этот раз?

– Я из тебя сделаю журналистку!

– Да ну вас! Хватит чепуху молоть!

– И вовсе это не чепуха! К тому же так грубо прошу мне впредь не отвечать. Как продувная бестия – а это значит, Томми, та невидимая, незаметная личность, без которой всякий журналист как без рук, – ты сможешь стать неоценимым подспорьем для меня. Ты принесешь мне барыш, Томми, притом весьма ощутимый. Я стану делать на тебе деньги!

По всей видимости, этот довод прозвучал убедительно. Питер не без тайного удовольствия отметил, что подбородок Томми остался в прежнем положении.

– Я как-то подсобляла одному парню продавать газеты, – припомнила Томми. – Он говорил, что у меня здорово получается.

– Вот видишь! – победоносно воскликнул Питер. – Тут способы иные, но в основе то же самое чутье. Решено, мы наймем женщину, чтоб она освободила тебя от домашней работы.

Подбородок дернулся вверх.

– Я могу делать ее в свободное время!

– Видишь ли, Томми, мне бы хотелось, чтобы ты везде ходила со мной... всегда была при мне.

– Сначала вы меня испытайте. Может, я для этого не гожусь.

Питер постепенно обретал мудрость змия-искусителя.

– Вот именно, Томми! Сначала поглядим, что ты умеешь. В конце концов, может выясниться, что тебе лучше остаться кухаркой!

В глубине души Питер в этом сомневался.

Однако семя упало на благодатную почву. И Томми сама себе устроила журналистский дебют.

Некая видная личность прибыла в Лондон, обосновавшись в апартаментах, специально предназначенных для нее в Сент-Джеймсском дворце. И каждый лондонский журналист говорил себе: «Вот если бы я смог взять интервью у этого Значительного Человека, какого грандиозного успеха смог бы я достичь!» Всю неделю Питер носил с собой листок с надписью: «Интервью нашего специального корреспондента с принцем N.». В левой колонке, узенькой, были вопросы; в правой, широченной, оставалось пустое место для ответов. Однако Значительный Человек был многоопытен.

– Неужто найдется, – говорил Питер, разворачивая перед собой на столе аккуратно свернутый лист бумаги, – неужто еще найдется хоть какая-то уловка или увертка, какой-нибудь лукавый ход, какое-либо тонкое ухищрение, которое бы я не испробовал?

– Прямо как старый Мартин, который все время называл себя Мартини, – вставила Томми. – Как только наступала пора деньги выплачивать – это у нас бывало по субботам, – ну ни в жизнь его не сыскать, исчезает, и все тут. Правда, раз мне удалось его провести, – заметила она не без гордости, – вытянула из него полсоверена. Он сам потом удивлялся.

– Нет, – продолжал Питер рассуждать сам с собой, – Думаю, и в самом деле не осталось никакого способа, ни достойного, ни постыдного, какого бы я не применил!

Тут Питер закинул ненаписанное интервью в корзину для мусора и, сунув в карман записную книжку, удалился на чаепитие с некой романисткой, извещавшей в приписке к своему приглашению, что умоляет не предавать гласности их беседу.

Едва Питер повернулся к ней спиной, Томми тотчас достала лист из корзины.

Примерно через час среди туманной мглы, окутавшей Сент-Джеймсский дворец, возник некий сорванец в залатанных штанах и в куртке в крапинку, воротник которой был поднят; он стоял и с восхищением взирал на караульного.

– Эй, молодец-удалец по уши чумазый! Тебе чего здесь? – спросил караульный.

– Да вот гляжу, нелегкое, видно, это дело – такую шишку сторожить? – высказал предположение сорванец.

– Ну, если прикинуть, дело, понятно, нелегкое, – согласился караульный.

– А вон там, где окна светятся, он спит, что ли? – спросил сорванец.

– Ага, – подтвердил караульный. – А ты часом не анархист какой? Признавайся!

– Покамест нет, не то непременно признался бы! – заверил караульного сорванец.

Окажись караульный человеком наблюдательным и проницательным, каковым он не являлся, он бы не стал так легкомысленно подходить к этому вопросу. Ибо обратил бы внимание, что глаза сорванца уже облюбовали водосточную трубу, по которой при определенной ловкости можно было бы взобраться на балкон спальни означенного принца.

– Вот бы его повидать! – произнес сорванец.

– Приятель он, что ли, тебе? – осведомился караульный.

– Ну, приятель не приятель... Но, сам знаешь, на нашей улице только о нем и говорят.

– Что ж, тогда тебе стоит поторопиться, – заметил караульный. – Нынче вечером он уезжает.

Томми переменилась в лице.

– А говорили, что в пятницу утром...

– Говорили! – сказал караульный. – Кто говорил-то, газетчики небось? – В голосе караульного невольно прозвучали нотки, свойственные лишь людям осведомленным. – Ты слушай меня, я скажу, что тебе надо делать, – продолжал он, упиваясь непривычным ощущением собственной значительности. – Он удирает сегодня без всякого сопровождения в Осборн поездом шесть сорок с вокзала Ватерлоо. Никто, конечно, об этом не знает, кроме немногих посвященных. Такая у него манера. Терпеть не может, чтоб...

В вестибюле послышались шаги. Караульный замер, как статуя.

Прибыв на вокзал Ватерлоо, Томми тщательно осмотрела поезд, отходящий в шесть сорок. Лишь одно купе, необычно просторное, в самом конце спального вагона, помещавшегося следом за вагоном для охраны, привлекло ее внимание. На купе значилась табличка «резервировано», и вместо обычных диванчиков там стоял стол и четыре мягких кресла. Запомнив расположение купе, Томми припустила быстрым шагом по платформе и скрылась в тумане.

Через двадцать минут, никем не замеченный, в сопровождении лишь пяти-шести раболепных должностных лиц, принц N. быстрым шагом пересек платформу и один вошел в предназначенное для него купе. Раболепные чиновники кланялись. Принц по-военному поднял руку к козырьку. Поезд шесть сорок, пыхтя, медленно отошел от платформы.

Принц N., который был полноват, хотя и старался это скрыть, редко оказывался наедине с самим собой. Когда такое случалось, он позволял себе несколько расслабиться. Ввиду того что до Саутгемптона предстояло ехать два часа, принц расстегнул туго стянутый на животе сюртук, откинул голову на спинку кресла, вытянул свои длинные ноги, положив одна на другую, и прикрыл маленькие, но грозные глазки.

На мгновение принцу показалось, что в купе повеяло ветерком. Впрочем, ощущение это тотчас прошло, и он не стал утруждать себя и открывать глаза. Потом принц увидел сон, будто кто-то помимо него находится в купе – и что этот кто-то сидит напротив. Сон был не из приятных, и принц решил открыть глаза, чтобы сбросить с себя это наваждение. Напротив него действительно сидело некое весьма чумазое маленькое существо. Оно утирало грязным носовым платком кровь с лица и рук. Если бы принц был способен удивляться, он бы непременно удивился.

– Не волнуйтесь, – успокоила его Томми. – Я не причиню вам зла. Я не из анархистов.

Принц, с помощью глубокого вздоха втянув в себя живот, принялся застегивать сюртук.

– Как вы сюда проникли? – спросил он.

– Прямо скажем, это оказалось делом нелегким, – заверила Томми, безуспешно пытаясь отыскать сухой кончик у скомканного платка. – Однако все позади, – бодро добавила она. – Главное, я здесь.

– Если вы не хотите, чтоб я сдал вас полиции в Саутгемптоне, прошу отвечать на мои вопросы! – сухо заметил принц.

Принцев Томми не боялась, но в лексиконе ее трущобного детства слово «полиция» неизменно было сопряжено со страхом.

– Мне надо было пробраться к вам.

– Это очевидно.

– По-другому никак не выходило. До вас очень уж сложно добраться. Вы такой хитрый.

– И как вам это удалось?

– Сразу после вокзала есть такой мостик с семафорами. Поезд, как выяснилось, проходит прямо под ним. Оставалось только влезть туда и подождать. Сами видите, ночь туманная, никто меня не засек. Да, кстати, вы и есть принц N.?

– Да, я принц N.

– Не дай Бог, оказался бы кто другой!

– Так, продолжайте!

– Узнав, вернее, угадав ваш вагон, я, как только он подо мной оказался, хоп – и вниз! – Тут Томми взмахнула руками, чтобы показать, как это было. – Ну а на нем, сами знаете, фонари, – пояснила Томми, потирая лицо, – одним меня и зацепило.

– Ну а с крыши-то как сюда?

– А там уже просто. В конце вагона есть такая железная штука и ступеньки. Сходишь вниз, внутрь и за угол, и все. Мне повезло, что другая дверь у вас была не заперта. А то бы прямо не знаю что. Скажите, а нет у вас при себе какого-нибудь носового платка?

Вытянув из нарукавного кармашка платок, принц протянул его Томми.

– Так ты говоришь, мальчик...

– Я не мальчик, – пояснила Томми. – Я девочка!

Это вырвалось у нее с досадой. Доверившись своим новым друзьям как людям почтенным, Томми положилась на их утверждение, что она является существом женского пола. Но еще долгие годы мысль о том, что она упустила возможность считаться мужчиной, наполняла ее горечью.

– Девочка?!

Томми кивнула.

– О Господи! – произнес принц. – Чего только не довелось мне слышать про юных англичанок. Я-то думал, быть такого не может! Ну-ка, встаньте!

Томми повиновалась. Чего бы никогда не сделала раньше. Увидев устремленный на нее строгий взгляд из-под косматых бровей, поняла, что иначе нельзя.

– Итак, вы оказались здесь. Что же вам угодно?

– Получить у вас интервью.

И Томми протянула листок с начертанными вопросами.

Косматые брови сдвинулись.

– Что за вздор! Кто вас на это подбил? Говорите немедленно!

– Никто.

– Не лгите! Его имя?

Маленькие, грозные глазки пылали огнем. Но взгляд Томми был тверд. И под воздействием сверкнувшего в нем возмущения Значительный Человек определенно стушевался. С таким противником ему встречаться еще не доводилось.

– Я говорю правду!

– Простите покорно! – сдался принц.

И тут принца, личность воистину значительную и потому обладавшую чувством юмора, осенило: ну не забавно ли это, в конце концов, что он, виднейший государственный деятель империи, ведет разговоры в вагоне с дерзкой и нахальной девчонкой, с виду которой не более двенадцати лет. И тогда принц передвинул свое кресло поближе к Томми и, умело используя свой бесспорный дипломатический талант, вытянул из нее по крупицам всю историю.

– Я склонен, мисс Джейн, – заметил сей Значительный Муж, выслушав рассказ Томми, – согласиться с нашим другом мистером Хоупом. Должен признаться, журналистика – это как раз то, чем вам следует заняться.

– А вы позволите мне взять у вас интервью? – спросила Томми, обнажая в улыбке белые зубы.

Значительный Муж поднялся и, положив тяжелую руку на хрупкое плечо Томми, провозгласил:

– Я полагаю, вы заслужили это право!

«Каковы ваши взгляды, – принялась читать Томми, – на будущее взаимодействие политики и общественной жизни?»

– Пожалуй, лучше я сам все напишу! – предложил Значительный Муж.

– Ладно, – согласилась Томми. – А то у меня правописание хромает.

Значительный Муж придвинул кресло к столу.

– Только смотрите, ничего не пропустите! – предупредила Томми.

– Приложу все усилия, мисс Джейн, чтоб не дать вам ни малейшего повода для беспокойства, – с серьезным видом заверил ее принц, подсаживаясь к столу и берясь за перо.

Принц окончил писать к тому моменту, как поезд стал сбавлять ход. Промокнув бумагу и свернув ее, Значительный Муж поднялся.

– На обороте последней страницы я приписал кое-какие указания, – пояснил принц, – прошу вас обратить на них особое внимание мистера Хоупа. Мне бы хотелось, мисс Джейн, чтобы вы обещали мне больше никогда не предпринимать опасные акробатические трюки даже на благо такого святого ремесла, как журналистика.

– Так ведь если бы до вас не было так трудно добраться, я бы...

– Согласен, моя вина! – кивнул принц. – Теперь насчет вашей принадлежности к женскому полу нет никаких сомнений. И все же прошу вас, обещайте мне! Ну же, ведь я на многое ради вас пошел!.. Вы даже не представляете, до какой степени мне было трудно это сделать.

– Ну ладно, – с видимой неохотой сдалась Томми. Она терпеть не могла давать обещания, так как, однажды дав, выполняла их свято. – Обещаю.

– Вот вам ваше интервью.

И первые отблески фонарей Саутгемптона озарили лица стоявших и глядевших друг на друга принца и Томми. Тут принц, имевший (и не без основания) репутацию вздорного и злобного старикана, совершил нечто, совершенно для себя несвойственное: сжав в своих громадных ладонях личико в кровавых подтеках, он чмокнул Томми в щеку. На всю жизнь запомнился ей табачный запах его жестких, с проседью усов.

– И еще одно, – серьезно сказал принц. – Никому об этом ни слова. Держите рот на замке, пока не вернетесь к себе на Гоф-сквер.

– Вы что, меня за дуру считаете? – ответила Томми.

Едва лишь принц исчез, окружающие как-то странно стали поглядывать на Томми. Все принялись по непонятной, казалось, для них самих причине суетиться вокруг нее. Глядели на нее и отходили, и подходили вновь, и вновь глядели. По мере того как нарастал их интерес, нарастало и недоумение. Некоторые задавали вопросы Томми, но тот факт, что она не знала, что сказать, не говоря уже о том, что ей наказано было молчать, изумлял до такой степени, что само Любопытство в задумчивости померкло.

Ее помыли и почистили, ей предложили восхитительный ужин и, поместив в купе первого класса с табличкой «резервировано», отправили обратно до Ватерлоо, а с вокзала – в кебе довезли до Гоф-сквер, куда Томми заявилась около полуночи, преисполненная самомнения, следы которого сохранились в ней и по сей день.

Именно так все и началось. Томми, в течение часа тарахтевшая без умолку со скоростью две сотни слов в минуту, внезапно в изнеможении уронила голову на стол и была не без трудностей подхвачена под руки и препровождена в постель. Питер в своем глубоком уютном кресле просидел у камина до поздней ночи. Обожавшая человеческое присутствие Элизабет нежно мурлыкала. И средь ночных теней явилась Питеру Хоупу его давняя, забытая мечта – мечта о создании нового, удивительного журнала-еженедельника стоимостью в один пенни, в редакторы которого он некогда прочил некого Томаса Хоупа, сына Питера Хоупа, почетного основателя и инициатора: журнала яркого, какого давно ждут, популярного и в то же время возвышенного, доставляющего радость читателям и приносящего доход владельцам.

«Ты помнишь меня? – шептала Мечта. – Мы подолгу беседовали вместе. Миновали утро и день. У нас впереди целый вечер и ночь. А утренний свет в свою очередь подарит новую надежду».

Элизабет прекратила мурлыкать и в удивлении подняла мордочку. Питер смеялся, внимая своим мыслям.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ
Как Уильям Клодд назначил себя директором-распорядителем

Миссис Поустуисл восседала в виндзорском кресле посреди Роллс-Корт. В пору своей юности миссис Поустуисл причислялась восторженными завсегдатаями старого ресторанчика «Митра» на Чансери-лейн к тому виду худосочных особ, каковых принялся популяризировать один английский художник во дни своей славы; однако за последние годы миссис Поустуисл значительно увеличилась в размерах, сохранив при этом безмятежный облик молодости. Нельзя не отметить, что именно эти два обстоятельства вкупе способствовали некоторому увеличению ее дохода. Оказавшись в Роллс-Корт этим летним днем, случайный прохожий, претендующий на знание текущей периодики, покинул бы этот квартал, сопровождаемый странным ощущением, что физиономия праздно отдыхающей в виндзорском кресле дамы ему несомненно знакома. Перелистав едва ли не первый попавшийся из последних иллюстрированных журнальчиков, он обнаружит искомый ответ. Увидев фотографию миссис Поустуисл в нынешнем виде, любознательный прочтет под ней подпись: «Пациентка до принятия лечения профессора Хардтопа от лишнего веса». А под фотографией рядом, где изображена миссис Поустуисл двадцать лет назад, еще в бытность ее Арабеллой Хиггинс, можно прочесть несколько измененный текст: «Пациентка после принятия лечения и т. п.». Лица на фотографиях идентичны, однако фигура – и в этом нет никаких сомнений – претерпела некоторые изменения.

Миссис Поустуисл выехала со своим креслом на самую середину Роллс-Корт, по причине перемещения по небу солнца. Небольшая лавочка, меж окон которой красовался щит, гласивший: «Тимоти Поустуисл. Торговля бакалейными товарами и гастрономией», осталась в тени позади миссис Поустуисл. Старые обитатели Западного Сент-Данстана еще сохранили память о субъекте джентльменского вида с густыми, пышными бакенбардами и в неизменном цветистом жилете, который время от времени возникал за прилавком. Всех клиентов он постоянно и с величием лорда-гофмейстера, опекавшего вновь представленных ко двору, препровождал к миссис Поустуисл, самого себя считая, очевидно, чисто декоративной деталью. Между тем последние лет десять никто его в лавке не видел, а миссис Поустуисл обладала граничившей с талантом способностью делать вид, что не слышит или не понимает, о чем ее спрашивают, если отвечать не входило в ее планы. Никто ничего не знал наверняка, ограничивались лишь подозрениями. И жители Западного Сент-Данстана утратили интерес к этой проблеме.

«Вот если бы я вовсе не желала видеть его, – говорила себе миссис Поустуисл, орудуя спицами, а одним глазом поглядывая на лавку, – можно не сомневаться, я бы и со стола убрать не успела, как он бы сюда заявился. Странно все в мире устроено!»

Миссис Поустуисл с нетерпением поджидала прихода некого джентльмена, появление которого никогда не вызывало энтузиазма ни у одной из жительниц Роллс-Корт. То был некто Уильям Клодд, сборщик квартирной платы, обходивший дома Западного Сент-Данстана по вторникам.

– Ну наконец-то! – произнесла миссис Поустуисл, не рассчитывая, однако, что как раз возникший вдалеке мистер Клодд может ее услышать. – А уж я-то начала беспокоиться, что вы в спешке поскользнулись и зашиблись.

Завидев миссис Поустуисл, мистер Клодд решил поменять порядок обхода и начать с дома номер семь.

Мистер Клодд был небольшого роста, крепкий молодой человек со слегка вытянутой головой, порывистыми манерами, с некоторой лукавинкой в добрых глазах.

– Ах! – произнес мистер Клодд восхищенно, упрятывая в карман шесть монет достоинством в полкроны каждая, которые вручила ему миссис Поустуисл. – Если бы все были такими, как вы, миссис Поустуисл!

– Тогда бы отпала необходимость в таких молодцах, как вы, – резонно заметила миссис Поустуисл.

– Вообще-то, если подумать, я сделался собирателем квартирной платы только по иронии судьбы, – заметил мистер Клодд, выписывая квитанцию. – Будь моя воля, я бы решительно искоренил крупную земельную собственность. Это же позор всей нации!

– Кстати, как раз на эту тему я хотела с вами поговорить! – подхватила дама. – Это касается моего жильца.

– Ах, так он не платит вам? Предоставьте его мне. Живо заставлю его платить.

– Нет-нет! – возразила миссис Поустуисл. – Это я могу перепутать дни, когда ему платить; он не перепутает никогда. Если меня не случается дома в назначенный час, он оставляет мне деньги в конверте на столе.

– Бывают же матери, которые так хорошо воспитывают детей! – произнес в раздумье мистер Клодд. – Мне бы в этом районе хоть парочку таких плательщиков. С какой же стати вы заговорили о нем? Чтоб я узнал, какой у вас прекрасный жилец?

– Я хотела посоветоваться с вами, – продолжала миссис Поустуисл, – как мне от него отделаться. Все это сразу выглядело как-то очень странно.

– Но почему вы хотите отделаться от него? Он что, очень шумный?

– Что вы! От кошки в доме больше шума, чем от него. Из него бы получился первоклассный взломщик!

– Поздно заявляется домой?

– Он вообще не выходит, едва лишь я закрою ставни.

– Может, доставляет вам много хлопот?

– Я бы не сказала. Чтобы узнать, дома он или нет, приходится подниматься к нему наверх.

– Тогда я ничего не понимаю, – в растерянности произнес мистер Клодд. – Если бы я не знал вас, мог бы подумать, что вы сами не понимаете, чего хотите!

– Меня от него трясет! – сказала миссис Поустуисл. – У вас есть немного времени, вы не слишком спешите?

Не было случая, чтобы мистер Клодд не спешил.

– Беседуя с вами, я забываю, что спешу! – галантно ответил он.

Миссис Поустуисл провела его в маленькую гостиную.

– Воистину комната для гостей! – отметил мистер Клодд. – Веселые тона в сочетании со сдержанностью стиля. То, что надо!

– Я расскажу вам, что произошло не далее как вчера вечером, – начала миссис Поустуисл, усаживаясь напротив гостя за ломберный столик. – С семичасовой почтой моему жильцу пришло письмо. Я видела, как за пару часов до этого он вышел из дому, и хоть проторчала в лавке все это время, не заметила, чтобы он вернулся назад. Это в его духе. Точно он не жилец, а призрак какой-то. Я поднялась к нему и, не стучась, вошла в его комнату. Вы не поверите! Почти раздетый он висел, вцепившись руками и ногами в самую верхушку кровати, – а кровать такая старинная, о четырех столбах! – голова у самого потолка. При этом он щелкал орехи и жевал. Вдруг, запустив в меня пригоршней пустых скорлупок, он стал корчить дикие рожи и забормотал себе под нос что-то невнятное.

– Я надеюсь, это была просто шутка? Никакого злого умысла? – поинтересовался мистер Клодд.

– Теперь так неделю продлится, уж это точно, – продолжала миссис Поустуисл, – все будет представлять себя обезьяной. Неделю назад он был черепахой, ползал на животе, привязав к спине чайный поднос. Стоит ему выйти за дверь, он ведет себя как обыкновенный человек, если так можно выразиться. Но когда остается дома... ах, я подозреваю, что он не совсем в себе.

– Вы удивительно проницательная женщина, миссис Поустуисл, – заметил мистер Клодд с оттенком восхищения. – Скажите, впадает ли он в буйство?

– Уж прямо не знаю, что с ним станется, если он вообразит себя каким-нибудь кровожадным чудовищем! – отвечала миссис Поустуисл. – Я несколько встревожена этим его перевоплощением в обезьяну. Не скрою от вас, если вспомнить все эти иллюстрированные издания, обезьяны способны на жуткие вещи. До сих пор, кроме того случая, когда он воображал себя молью и питался исключительно прикрывшись ковром, его устраивали образы птичек, кошек и прочих безобидных тварей, так что у меня не было особенного повода для волнений.

– И где только вы такого откопали? – спросил мистер Клодд. – Долго ли пришлось искать, или кто-то вам его порекомендовал?

– Как-то вечером месяца два назад его привел ко мне старик Глэдмен, торговец канцелярскими товарами с Чансери-лейн. Сказал, что это какой-то его дальний родственник, немного слабоумный, но абсолютно безобидный, и что ему хотелось поместить его в такое место, где бы с ним обошлись по-человечески. Ну и, так как вот уж более месяца у меня никто не селился, а старый дурачок на вид был тих, как ягненок, и поскольку сделка казалась выгодной, я сразу ухватилась за это предложение. А старый Глэдмен, заверив, что стремится, чтобы все было как следует, дал мне подписать некий документ.

– У вас есть копия? – осведомился по-деловому мистер Клодд.

– Нет. Но я помню, о чем там шла речь. У Глэдмена документ был заготовлен заранее. До тех пор, пока мне регулярно выплачиваются деньги, а жилец не доставляет особого беспокойства и относительно здоров, он проживает и столуется у меня за семнадцать шиллингов и шесть пенсов. В тот момент эти условия не вызывали у меня никаких возражений. Так вот: поскольку, как я вам уже сказала, платит он регулярно, а что касается беспокойства, ничего особенного я сказать не могу – был бы он нормальный человек, а то ведь святой мученик, – видно, жить мне с ним под одной крышей до самой моей смерти.

– Дайте ему волю, быть может, он на недельку сделается гиеной и примется выть или станет вопить, вообразив себя ослом или кем-то еще в этом роде, и вы добьетесь желаемого беспокойства, – предложил мистер Клодд. – Вот вам и выход из ситуации.

– Так-то оно так, – задумчиво произнесла миссис Поустуисл, – но что, если ему взбредет в его, с позволения сказать, голову сделаться тигром или быком? Может статься, что к концу его перевоплощения мне уже подобный выход не потребуется.

– Предоставьте это дело мне, – заявил мистер Клодд, поднимаясь и озираясь в поисках шляпы. – Старика Глэдмена я знаю. Я с ним переговорю.

– Если получится, попробуйте взглянуть на тот документ, – посоветовала миссис Поустуисл, – потом скажете, что вы по этому поводу думаете. Надо бы что-то предпринять, лично мне бы не хотелось остаток дней своих провести в лечебнице для душевнобольных.

– Я берусь вам помочь, – заверил мистер Клодд и с тем распрощался.

Часов через пять, когда луна июльской ночи окутала серебристой мглой мрачноватые постройки квартала Роллс-Корт, снова по бугристой мостовой эхом разнеслись звуки кованых подошв мистера Клодда. Однако мистеру Клодду было не до луны и звезд, а также всякой подобной дребедени; его всегда занимали куда более существенные мысли.

– Видали старого мошенника? – поинтересовалась высунувшаяся из дверей миссис Поустуисл, препровождая затем гостя в дом.

– Прежде всего, – начал мистер Клодд, откладывая в сторону шляпу, – скажите мне, вы в самом деле окончательно решили избавиться от вашего жильца?

В ту же секунду тяжелый удар сверху, потрясший потолок, заставил мистера Клодда вскочить со стула.

– Что такое? – воскликнул он.

– Через час после того, как вы ушли, – пояснила миссис Поустуисл, – он явился с карнизом для гардин, что продают за шиллинг на Клэр-маркет. Один конец карниза он положил на каминную полку, другой привязал к спинке кресла, чтобы самому, обвившись вокруг карниза, проспать в таком виде всю ночь. А поняли вы меня совершенно верно. Я действительно хочу избавиться от этого человека.

– В таком случае, – сказал усаживаясь мистер Клодд, – выход найден.

– Слава Тебе, Господи! – воскликнула миссис Поустуисл в религиозном порыве.

– Все оказалось так, как я и предполагал, – продолжал мистер Клодд. – Наш блаженный старичок – между прочим, он приходится Глэдмену шурином, – является обладателем небольшой ежегодной ренты. Точной суммы мне выяснить не удалось, однако я догадываюсь, что ее достаточно, чтобы обеспечить его содержание, а также гарантировать старику Глэдмену, который заправляет его делами, весьма ощутимый доход. Отправлять его в лечебницу они не хотят. Сказать, что старичок нищий, нельзя, а если поместить его в частное заведение, то это, по-видимому, будет стоить всех его денег. К тому же сами родные отнюдь не намерены ухаживать за придурком. Я выложил старому Глэдмену все начистоту, показал, что я полностью в курсе дела. Словом, я готов все хлопоты принять на себя, если, конечно, вас это устроит, и в таком случае Глэдмен готов расторгнуть с вами контракт.

Миссис Поустуисл направилась к буфету, чтобы налить стаканчик вина мистеру Клодду. Очередной громкий стук упавшего, причем весьма стремительно, тела, раздался сверху как раз в тот момент, когда миссис Поустуисл, держа стакан на уровне глаз, аккуратно наливала в него из бутылки.

– Ну разве это не беспокойство? – заметила миссис Поустуисл, подбирая осколки.

– Потерпите еще всего лишь одну ночь, – заверил ее мистер Клодд. – Завтра же утром я заберу его. А до той поры я бы вам посоветовал положить ему под его жердочку матрас, пока вы еще не легли спать. Мне бы хотелось получить его завтра в относительной исправности.

– К тому же звук падения будет не так слышен, – согласилась миссис Поустуисл.

– За здоровье непьющих! – провозгласил мистер Клодд, выпил и поднялся, чтобы уйти.

– Судя по всему, вы неплохо обделали дело в свою пользу, – заметила миссис Поустуисл. – Что ж! Кто-то вас за это осудит. А я скажу – Господь вас благослови!

– Мы прекрасно с ним поладим, – заверил ее мистер Клодд. – Я обожаю зверюшек.

На другой день рано поутру четырехколесный экипаж подъехал к воротам Роллс-Корт и увез Клодда с его Блаженным (которого с тех пор так и стали именовать: Блаженный Клодда), а также все пожитки Блаженного Клодда, включая и гардинный карниз. И снова за стеклом веерообразного окошечка над дверью бакалейной лавки появилось объявление: «Сдается угол одинокому мужчине», каковое по прошествии нескольких дней привлекло внимание одного необычного с виду, длинного и костлявого паренька, говорившего так странно, что миссис Поустуисл некоторое время не могла понять, чего он хочет. Вот почему и по сей день можно встретить почитателей книг «огородной школы» [1]1
  Литературное направление конца XIX – начала XX в, широко использовавшее местный шотландский диалект и колорит. – Здесь и далее прим. перев.


[Закрыть],  тщетно блуждающих по Западному Сент-Данстану в поисках Роллс-Корт и с огорчением узнающих, что квартала более не существует. Но это история про Малыша, а мы рассказываем про то, как начинал Уильям Клодд, ныне сэр Уильям Клодд, баронет, член парламента, владелец более двухсот газет, больших и малых журналов: Честный Билли, как мы называли его тогда.

Никто не скажет, что Клодд не заслуживает той прибыли, которую, не исключено, могла принести ему его негласная психиатрическая лечебница. Уильям Клодд был добрый человек, пока склонность к сантиментам в нем не начинала противоречить деловой хватке.

– Вреда от него никакого, – заметил мистер Клодд, обсуждая суть дела с неким мистером Питером Хоупом, журналистом с Гоф-сквер. – Ну, разве что он слегка с приветом. Так и нас с вами могло бы постичь то же самое, если бы мы изо дня в день не были заняты ровно никаким делом. Кроме детских шалостей, человеку ничего не остается. Вот я и решил, что самое лучшее – включиться в его игру и таким образом управлять ситуацией. На прошлой неделе ему вздумалось сделаться львом. Я заметил некоторую странность в его поведении, он рычал, требовал сырого мяса, а по ночам принимался рыскать по дому. Если б я стал ворчливо увещевать его, это ни к чему бы не привело. Я просто взял ружье и пристрелил его. Теперь он стал уткой, и я стараюсь его в этом не разуверять: купил ему три фарфоровых яичка, он их часами рядышком с ванной и высиживает. С ним меньше хлопот, чем с иными нормальными.