Текст книги "Казус"

Автор книги: Кирилл Столяров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Столяров Кирилл
Казус

КИРИЛЛ СТОЛЯРОВ

КАЗУС. СКАЗОЧКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ.

Когда Василису Тихоновну Жибоедову поперли с должности заведующей райпотребсоюзовским мясорыбным складом, у старшей кладовщицы рыбной группы Фроси Парахнюк мигом опустились руки. И так ее жизнь, право слово, шла с кочки на кочку, вкривь и вкось, а что же теперь будет? Что греха таить, Василиса Тихоновна тоже была не сахарная, однако держала себя со старшими кладовщицами по-свойски и к каждому празднику подкидывала им по полета рублей. Понятно, не за красивые глаза, а за дело, но то дело было не ахти каким страшным и уже привычным. Взять, к примеру, Фросину рыбную группу. Ну что из того сделается, если Фрося по приказу начальницы отпустит в магазины тресковое филе по весу, а не как положено – по трафарету, или маленько занизит вес тары? Раз Жибоедова хозяйка, ей, должно, видней, а наше дело исполнять да помалкивать. Зато Василиса Тихоновна была к Фросе не придирчивая, когда мясца кусочек подбросит, когда ножек говяжьих, а о рыбе и говорить нечего. Фрося сама без спросу крошки чужой отродясь не брала, а когда дают – кто ж не возьмет? Так и жить можно, а иначе, право слово, хоть ложись да помирай. Ведь ее зарплата – восемьдесят пять рублей, а пять ртов насытить, одеть, обуть и обиходить – разве это просто? В девках будучи и замуж за Кешку Парахнюка' собираючись, Фрося и в голову не брала, что ее судьба эдакие коленца выкинет, однако с наступлением черной полосы на людях слезами не заливалась и несла свой крест достойно. Разве против судьбы пойдешь? Раз тебе на роду написано за мужика выкладываться – не ропщи и запрягайся . . .

Фросин муж Кеша до некоторых пор был человек человеком, преподавал географию в десятилетке, исправно работал на ихнем огороде, выпивал только по выходным и в меру, словом, считался ничуть не хуже людей, а пять лет назад мужика точно подменили. Началось все с того, что Кеша как-то не так прочитал книжку "Семнадцать мгновений весны". Раз прочитал, другой, третий и стал вдруг задумываться. За целый вечер ни Фросе, ни детям словечка не вымолвит, а все молчком – думает и думает. По улице идет – ни с кем не здоровается, в мясокомбинатовском клубе на киносеансе – на экран не глядит, и вообще не в себе. Кто мужиков поймет? – думалось Фросе. Кеше как-никак сорок второй пошел, может и у них в таком возрасте что-то в организме переиначивается? Словом, понадеялась она на авось и нарвалась на беду.

Поехал Кеша на слет краеведов в область и ненароком угодил там под грузовик. Поломало ему три ребра, ключицу и, главное дело, так ушибло голову, что дали ему инвалида второй группы. Фрося тогда с ума сходила, каждое воскресенье моталась за девяносто километров в областную больницу, но, к счастью, выходили доктора Кешу, и выписался он домой в нормальном виде. Стоял в ту пору май месяц, Кешу до осени от школы освободили – отдыхай себе и поправляй здоровьечко, а он нет – накупил бумаги, карандашей с резинками и приноровился писать. Целыми днями пишет, курит, курит и пишет. И все по-старому – молчком. Фрося терпела, терпела, а потом не выдержала и спросила:

– Кеш, кому это ты все пишешь?

– Человечеству! – Кеша хитровато улыбнулся. – Я роман пишу.

– Какой роман? – у Фроси подкосились ноги. – Мне, милая моя, самому пока еще не все ясно, – вдумчиво ответил Кеша. – Получается что-то похожее на политический детектив.

– Зачем же ты, Кеш? – потерянным голосом спросила Фрося. – Как зачем? Понимаешь, Фросенька, во мне что-то такое пробудилось, и я внезапно осознал, что раньше жил не своей жизнью. В общем, шел не в ту сторону.

– Куда же ты теперь намереваешься идти? – Буду писателем, другой судьбы я себе не мыслю. – А как же мы?

– Я тебя не понимаю! – Кеша с досадой скривил губы. – Ты мне жена, я тебя люблю, все у нас останется по-прежнему.

– Долго ты будешь писать? – спросила потрясенная Фрося.

– Всю жизнь! – Кеша разом оживился. – Сколько мне суждено прожить на белом свете, столько я буду писать прозу.

– Прозу? . . Раньше ты говорил – роман. . .

– Это, милая моя, одно и то же, – с лаской в голосе пояснил Кеша. – Проза представляет собой разновидность писательского труда, а роман – один из ее жанров . . . Так вот, за лето я рассчитываю завершить первый роман, а с осени примусь за следующий.

– А как же работа?

– Какая работа? В школе? В школу я больше ни ногой! – Кеша вскочил со стула и забегал из угла в угол. – Хватит! Я отдал нелюбимому делу девятнадцать лет, поэтому сейчас дорога каждая минута. Писатель – это. . . Разве ты в состоянии оценить творческий порыв?

– Кеш, ты, пожалуйста, не волнуйся. Доктор говорил, что тебе никак нельзя волноваться . . . Я не дура и все понимаю. Только ты скажи: на что мы будем жить? У нас ведь трое детей!

– Прости, милая моя, ты меня поражаешь! – возмутился Кеша. – Говоришь, что не дура, а у самой вместо мозгов – опилки! . . Да знаешь ли ты, как оплачивается писательский труд?

– Откуда мне про это знать?

– Так вот, я, к твоему сведению, написал куда следует и получил исчерпывающий ответ. Слушай внимательно и считай в уме. За роман я получу шесть тысяч рублей, а напишу его за три с половиной месяца. По самому скромному счету ежемесячно выходит по полторы тысчонки чистоганом. . . Ну? Стоит ли после этого возвращаться в школу?

– Кеш, а когда вышлют деньги?

– Вот это деловой разговор! – радостно откликнулся Кеша. – Вот теперь я вижу, что мы – единомышленники! . . Через месяц закончу роман, неделю кладу на пересылку в журнал, еще неделю на ихний бюрократизм, а две недели – на бухгалтерские дела и на перевод денег. Стало быть, через два месяца вместе двинем на почту! Согласна?

Фросю взяло сомнение.

– Что же тебе не ясно? – нетерпеливо спросил Кеша. – Ну? – Ты только не сердись, Кеш, – смущенно попросила Фрося. – Вот что поясни.. . Если так много денег платят, почему весь народ романы не пишет?

– Тут, милая моя, имеются минимум две серьезных причины. – Кеша на ходу задымил сигаретой. – Перво-наперво голову надо иметь на плечах не любую, а на то способную. Но, заметь себе на будущее, этого еще мало. . . Из ста талантливых людей писателями становятся от силы два-три человека. Желаешь узнать – почему? Из-за лени. . . Художественное творчество допускает к себе лишь тех, у кого налицо сплав таланта и упорства, усидчивости и трудолюбия. А это, к нашей с тобой удаче, чрезвычайная редкость. Вот оттого нам так здорово платят! Теперь поняла?

– Ага! – кивнула взбодрившаяся Фрося. – Я знал, что ты понятливая... А сейчас, милая моя, бери ноги в руки и слетай-ка в смешторг за бутылкой. Обмоем мою новую профессию. . . К тому же, замечаю, что когда пропущу стаканчик, то воображение так разыгрывается, что едва поспеваю класть мысли на бумагу. А для писателей воображение – первый козырь. Да что говорить, не у меня одного от водки мозги распирает!

Они весело распили бутылку, Кеша снова сел за роман, а Фрося накормила детей и строго-настрого наказала им вести себя тише воды, ниже травы, дабы ни в чем не мешать отцовым занятиям. Раз такие бешеные деньги платят за романы, по пустякам отвлекать от дела ни в коем случае нельзя!

Кеша закончил роман в августе, и первым его читателем стала Фрося. В романе было пятьсот семь страниц, и дался он, право слово, не так-то легко. Там описывались события в Чили, где против фашиствующей клики Пиночета отважно выступил наш разведчик Максим Максимович Исаев (он же Штирлиц), замаскированный под бразильского футбольного тренера Жоана Батиста дос Сантос де Перейра. С помощью серии Ловких трюков Максим Максимович начисто перехитрил кровожадного и придурковатого Пиночета, устроил революцию и установил в Чили диктатуру пролетариата, действующего рука об руку с беднейшим крестьянством. Фросе особенно понравилась последняя глава, в которой струсивший Пиночет тайком пытался удрать на частном самолете к своему корешку – злобному диктатору Никарагуа по фамилии Самоса, а Максим Максимович догнал его и привез на суд. Дальше Пиночета, понятно, повели на виселицу, а наш Исаев сложил чемоданчик и собрался домой. Тут в его гостиницу пришел народ и попросил стать ихним пожизненным президентом. Исаев отказался, а они как с ножом к горлу пристали – душно хотят. чтобы он остался у них навсегда, а то, не ровен час, опять что-то не так пойдет. И в этом самом месте Кешин сплав таланта с трудолюбием, по Фросиному разумению оказался на высоте. "Нет, друзья мои, сказал Максим Максимович представителям трудящихся масс, – не уговаривайте меня, все одно откажусь. Во-первых, быть вашим президентом мне просто-таки недосуг, своих забот подзавязку, а во-вторых, это внутреннее дело вашего свободолюбивого народа". И отбыл к себе в Москву, чтобы писать ученые труды по истории.

Роман послали в толстый журнал ценной бандеролью, прошел месяц, два, три, а оттуда ни ответа, ни привета. Кеша, однако, не отчаялся и к ноябрьским дням написал другой роман, на этот раз про Мартина Бормана, который коренным образом изменил свою внешность и скрывался от возмездия в диких джунглях на границе между Аргентиной, Парагваем и Боливией. Живет себе в Аргентине, а чуть что не так – живо сиганет в Боливию или в Парагвай. Словом, задачка перед Максимом Максимовичем стояла прямо-таки головоломная, но он, умничка, решил ее на пять с плюсом. Зная Бормана по Берлину, Исаев-Штирлиц, понятно, глядел не на внешность, а глубже, и узнал элодея по голосу, когда они вместе мылись в бане. Борман рожу-то изменил, а с голосом опростоволосился! Трижды едва-едва избежав смертельной опасности, Максим Максимович выкрал-таки старого шакала из осиного гнезда, привез в Москву, получил за это звание генерал-лейтенанта и снова занялся историческими науками.

За три года Кеша написал одиннадцать больших романов, посылая неутомимого Максима Максимовича во все горячие точки нашей многострадальной планеты. В Африке Исаев отыскал убийц Патриса Лумумбы и отомстил за него, в Греции подобрал ключи к насквозь прогнившему режиму черных полковников, в ФРГ мимоходом выловил террористическую банду Баадер-Майнхоф, в Португалии покончил с Салазаром и обеспечил демократическое преобразование страны, а во время войны во Вьетнаме под видом буддийского монаха в самый критический момент возглавил сайгонское революционное подполье. Фрося до такой степени зачитывалась романами мужа, что потеряла интерес к кино. Несмотря на это, все толстые журналы будто сговорились между собой и почему-то не хотели печатать художественное творчество писателя И. К. Парахнюка.

Однако свет не без добрых людей, и Кешиной прозой заинтересовалось районное начальство. Еще со школьных лет Кеша сдружился с Афанасием Парамонычевым, который давным-давно вышел в большие люди и заправлял районной сельхозтехникой. Он-то в поездке по колхозам как бы между прочим подсказал председателю райисполкома, что бывший учитель Парахнюк пишет увлекательные романы. "Нельзя ли что-нибудь почитать на досуге?" – живо отреагировал председатель. Афанасий Парамонычев без проволочек примчался к Парахнюкам и на свой вкус взял два романа – про Бормана и про Салазара, после чего все они десять дней пребывали в состоянии томительного ожидания.

Ни Фрося, ни Кеша, ни даже близкий к верхам Афоня Парамонычев не знали и не могли знать мыслей председателя райисполкома. А между тем. тот в последнее время много думал о литературе. И отнюдь не случайно. За год до знакомства с творчеством Парахнюка он присутствовал при одном серьезном разговоре о дальнейшем развитии культуры и услышал острую критику в адрес руководителей области, а зимой съездил в Исландию и окончательно решил, что нужно срочно принимать меры. Надо же, Исландия – маленькая страна с населением двести тысяч человек, а писателей ровно две тысячи. У него же в районе почти сто тридцать тысяч душ и ни одного писателя. Вывод напрашивается сам собой: нам крыть нечем! Если начнут всерьез проверять, то справедливо снимут стружку. Собственно говоря, дело даже не в стружке. Обидно, что по всем статьям район передовой, а в этом отношении плетется в хвосте.

Прочитав оба романа, председатель пригласил Парахнюка к себе.

– Рад, рад с вами познакомиться, Иннокентий Кузьмич, – приветливо произнес он, усаживая Парахнюка в кресло. – В целом ваши романы мне понравились. Понакручено-понаверчено черт-те что, но, признаться, местами здорово забирает, не оторвешься . . . Вы как, на критику не слишком обижаетесь?

– Не обижаюсь, – ответил польщенный автор.

– По образованию я ветеринар, но, знаете, люблю читать, так что есть кое-какая база для сравнения. Поэтому мне бросились в глаза отдельные несуразности. У вас все американские и западноевропейские политические деятели изъясняются языком героев Шукшина . . . И еще, пока не забыл, два слива о женщинах. Маловато у вас женских образов, а те, что есть, – все на одно лицо. Отрицательные – обязательно голубоглазые блондинки с длинными ногами, а положительные – среднего роста, застенчивые, с грустными карими глазами.

Парахнюк сконфузился и покраснел.

– Да вы не обижайтесь, я критик доброжелательный, – продолжал председатель райисполкома. – Советую вам, Иннокентий Кузьмич, углубленно работать над собой и совершенствовать писательское мастерство... Кстати, почему вы все заграницу описываете и не работаете на местном материале? У нас в районе всякие люди есть, и подлинные герои нашего времени, и подлецы первостатейные. Может быть, попробуете описать районную действительность?

– Попробовать, конечно, можно, но я специализируюсь на детективной тематике, – робко заметил Парахнюк.

– Ну и на здоровье. Я дам указание прокурору и начальнику милиции, чтобы они познакомили вас со своей работой. Уверен, что у них найдется много интересного. Повторяю, работайте над собой и пишите каждую свободную минуту . . . Как вы устроены в материальном отношении? – Живу на пенсию по инвалидности.

– М-да, на вашу пенсию с такой семьей прожить сложно, – сочувственно сказал председатель райисполкома. – Мы тут посоветовались с товарищами и решили вас поддержать. Зайдите к директору мясокомбината и переговорите с ним. . . А на прощанье у меня к вам просьба: дайте еще что-нибудь почитать. Сплю я неважно, переутомился, и перед сном мне во что бы то ни стало нужно переключаться . . .

На мясокомбинате Парахнюка нежданно-негаданно оформили заведующим постановочной частью клуба с окладом сто двадцать рублей, без обиняков поставив в известность, что все его служебные обязанности ограничатся получением заработной платы, которая выдается шестого и двадцать первого числа каждого месяца.

Сперва Фрося обрадовалась тому, что в доходную часть семейного бюджета вольется новая живительная струйка, но Кеша решил по-своему, направил зарплату на цели беспрестанного возбуждения писательского воображения и с той поры писал романы еще сноровистее. Мужчина он был крепкий, и водка по-настоящему его ни разу не забирала. И то хлеб, утешилась здравомыслящая Фрося, другой бы спился с круга, а мой проглотит стопочку и тут же берется за роман. У детей перед глазами пример трудолюбия, и семья не рушится. А что питаются скромно и обходятся без обновок, так это в жизни не главное. Поскольку к этому времени Фрося изрядно запуталась в долгах, ей пришлось уйти с делопроизводителей военкомата и устроиться на мясорыбный склад, где ее соседка и ближайшая подруга Броня Новак работала старшей кладовщицей мясной группы. Жить стало чуточку легче, и Фрося окончательно успокоилась. А тут вдруг прогнали Жибоедову. Вроде бы все одно Фросе, кто над ней в складе начальником, но Броня ее так напугала, что аж поджилки затряслись. "Попадется, бывает, паразит, станет деньги с нас требовать на пьянки и гулянки, что тогда делать, подруженька? – в панике причитала Броня. – Начнем мухлевать – ей-ей угодим на скамью подсудимых. .:. Не захотим мухлевать – выгонят в шею. На что жить станем?"

Чем плохо Фросе – не с кем посоветоваться. Кеша ничем, кроме романов о Максиме Максимовиче, не озабоченный, Фросины заботы ему до лампочки, вот и приходится решать все самой. В старину говорили: у нас не в Польше, муж жены больше. А нынче, как женщин в правax уравняли, так все пошло в обратную сторону. Поди пойми, лучше бабам стало или хуже прежнего? Тут Фрося пригорюнилась, всхлипнула и ладошкой вытерла выступившие слезы.

Два месяца во главе мясорыбного склада стояла Жибоедовская замша Полина Герасимовна, а затем назначили к ним заведующим отставного военнослужащего. Новое начальство оказалось малюсенького росточка, с седым хохолком и рыхловатым, красного цвета носом. "Майор Рукосуев, Степан Егорович!" представился он своим подчиненным и пожал руку каждой в отдельности. Фросе майор понравился, а вот Броне Новак – наоборот.

– Фроська, мы пропали! – жарко зашептала Броня, в обед забежав к подруге. – Видала, какой у него нос? – Ну и что с того? Может, отморозил. . .

– Ты в своем уме? – Броня выпучила глаза. – Он же ярко выраженный алкаш и проходимец! Одна его фамилия чего стоит! – Тебе и фамилия не по сердцу?

– А ты как думала! Рукосуев. . . Сует, значит, руки повсюду. – Знаешь, Бронь, обожди прежде времени вывод делать, – успокоила ее Фрося. – Я сама боялась, а этими днями пригляделась, и пропала моя тревога.

– Нет, Фросенька, надо что-то придумать, а не ждать у моря погоды, заспорила Броня. – Я тут напору с Василисой Тихоновной кое-что надумала.

– Расскажи, – бесхитростно попросила Фрося. – На химзаводе при отделе рабочего снабжения тоже склад есть. Только он не чисто продуктовый, а смешанный, и ведает им старик Блинов, который сейчас в больнице от рака загибается. Люди говорят, что ему жить считанные дни. Поняла? – При чем тут химзавод и старик Блинов? – Эх, ты, горе луковое! Если Жибоедиху возьмут туда главной, она нас с тобой запросто к себе перетянет! – Хорошо бы . . . А она на то согласна?

– Василиса Тихоновна берет нас хоть сегодня, только в другом заминка: ее самое туда не берут. – Почем ты знаешь?

– Она мне вчера призналась. Была. говорит, у замдиректора химзавода, а тот рожу скривил и даже Василисину трудовую книжку смотреть отказался. О вас, Жибоедова. отзываются, мол. не лучшим образом, поэтому толковать не о чем.

– Жаль . . . – Фрося вздохнула. – Сердечная она женщина. а потом, привыкли мы к ней.

– На твое жаль сала не накупишь, – философски заметила Броня. – Не ахать надо и не сочувствие выказывать, а помочь Василисе Тихоновне . . . Она из тех, кто доброе долго помнит. – Я бы рада, Бронечка, да что я в силах? – Ты. Фросенька, мужа своего попроси, – подсказала Броня. – Твой Иннокентий Кузьмин друг-приятель с Парамонычевым, а тот, сама знаешь, через стенку живет с директором химзавода. Если Парамонычев в удачную минутку замолвит словечко за Жибоедиху, то дело в шляпе.

– Как же Афоня может ее рекомендовать? – удивилась Фрося? – Он ведь Василису Тихоновну не знает.

– А зачем ему знать Жибоедиху? Твой Парахнюк его по-дружески попросит, а он скажет директору химзавода, что, мол, так и так, есть на примете добросовестный человек с опытом руководящей работы.

– Я подумаю, – помолчав, обещала Фрося. – А чего тут думать? Надо действовать, и чем быстрей – тем лучше. А то Жибоедиха на тебя обидится . . .

Фросе, право слово, не хотелось о чем-либо просить мужа, потому что между ними только что пробежала кошка. Городок у них маленький, все люди на виду, и когда Кеша спутался с Кланькой Филимоновой, так Фрося услыхала про то сей же миг. Кланька была известная в районе потаскуха и работала в парикмахерской при бане мужским мастером. Так ее и прозвали все городские кумушки, сильно не одобрявшие Кланькиного непотребства.

– Фрось, а Фрось! – окликнула ее на улице Женька Парамонычева, Афонина жена, – твой Кеша с "мужским мастером" на вокзале пивцо распивает! Мало ей, паскуде, молодых парней из военного городка, так она за женатых принялась, прорва ненасытная! . . Я бы на твоем месте сбегала на вокзал и расцарапала бы ей нахальную рожу!

Фрося, однако, не воспользовалась советом Парамонычевой и занялась стиркой, а поздно вечером, когда подвыпивший Парахнюк явился домой, встретила его колючим холодом и в упор спросила:

– Где это ты шлялся до ночи, супостат?

– Ты чего будто с цепи сорвалась? – притворно возмутился Парахнюк, снимавший у двери валенки с галошами. – Ходил в клуб поиграть в шашки, а после выпил пивка на вокзале.

– С кем же ты пивко попивал, Кешенька? – сузив глаза, осведомилась Фрося. – А?

– Там ребята с мясокомбината гуляли, вот я к ним и подсел. А что, нельзя?

– За что ты измываешься надо мной, ирод? – Фрося не выдержала и безудержно разрыдалась. – Я всю жизнь на тебя и на ребятишек положила, а он в отместку спутался с Кланькой!. . Господи, за что? У других мужья как мужья, а мой изверг безо всякого стыда и совести! Мамочка, что же мне делать, бедной и несчастной?

– Фросенька, ей-богу, напрасно ты убиваешься, – виноватым голосом произнес Парахнюк и положил руку на Фросино вздрагивающее плечо. – У меня с Кланькой ничего такого не было, даю тебе честное слово. . .

– Так я тебе и поверила! – Фрося с негодованием сбросила его руку. Отойди от меня, сатана!

– Милая моя, тут совсем иная ситуация, – продолжал Парахнюк. – Успокойся и выслушай меня.

– Иная ситуация! – передразнила его плачущая Фрося. – Знаем мы эти ситуации! . . Опозорил меня на весь город, гад ползучий, и еще просит успокоиться!.. Не верю ни единому твоему слову, изверг!

– Заткнись, дура! – Парахнюк что было силы саданул кулаком по столу. Если я сказал, что у нас с Филимонихой ничего не было, стало быть, так оно и есть! . . Она прямо с вокзала пошла в больницу зуб вырывать, а я остался пить пиво. Спроси у кого хочешь..

– А зачем ты с этой тварью за один стол сел? – сквозь слезы вымолвила Фрося.

– Для дела, в чисто литературных видах, – уверенно ответил Парахнюк. Понимаешь, Фросенька, в моем новом романе есть образ пожилой персидской проститутки. Чтобы создать полноценную картину разврата мелкобуржуазной среды на Ближнем Востоке, мне требовался подходящий прототип . . . В писательском ремесле крайне важно обеспечить безусловную верность житейскому ...

Фрося мало-помалу успокоилась, но постелила себе отдельно и сразу не простила обиды, решив с этим особо не спешить. Мужика только разбалуй, так он живо на голову тебе усядется.

– Фросенька, милая моя, ну что я должен сделать, чтобы вымолить твое прощение? – спросил притихший Парахнюк, когда она вечером вернулась с работы. – Назначай условия, я заранее согласен.

Фрося пересказала ему разговор с Броней Новак, Кеша пообещал подключить Афоню Парамонычева, и они помирились. Спустя десяток дней Броня забежала к Фросе.

– Что слышно насчет Жибоедихи? – Кеша взялся поговорить с Афоней.

– Блинов, слушок есть, совсем доходит. Как бы нас кто шустрый не опередил? – встревоженно сказала Броня. – Место ведь завидное. Как бы половчее ускорить?

Фрося заверила, что сделает все возможное, и в тот же день навела справки у мужа.

– Кеша, ты сговорился с Афоней насчет Василисы Тихоновны? – Вроде, – вяло ответил Парахнюк, думавший о чем-то своем. – Я попросил, а он пообещал.

– Определенно пообещал или как вилами по воде писано? – Вену он не протыкал и расписку кровью мне не давал, – ворчливо произнес Парахнюк.

Про кровь из вены, как помнилось Фросе, речь шла в предпоследнем Кешином романе, где завлекательно описывалась итальянская спецкомандировка Максима Максимовича, по просьбе папы римского направленного туда для отыскания шайки "красных бригад". Исаев скоренько разобрался в обстановке, напал на следы и сообщил координаты шайки полицейскому начальству, но те развели волокиту, и Альду Мору успели уморить.

– Кеш, отчего ты такой сердитый? – обиженно спросила Фрося.

– Не люблю, милая моя, пустопорожних разговоров! – Парахнюк нервно дернул головой.

– Лучше бы твоей Жибоедовой от моего имени обратиться прямо к Афоне. Неловко ей, Кеш.

– Естественно, – согласился Парахнюк. – Поэтому умные люди у нас и за рубежом ведут подобные разговоры не в служебных кабинетах, а на нейтральной почве – за широко накрытым столом.

– Как бы нам сорганизовать сабантуй? – сообразила Фрося. – А уж об этом пусть сама Жибоедова проявит заботу. – Кеш, ты бы чего присоветовал, заискивающе попросила Фрося. – Бабий ум одно, а мужчинский – это совсем другое.

– Пусть, например, устроит день рождения и пригласит нас с Афоней, – без промедления откликнулся Парахнюк.

– У Василисы Тихоновны день рождения в апреле, а сейчас февраль на дворе..

– Ну и что из того? Афоня к ней в паспорт не полезет. .. А если твоя Жибоедова не хочет досрочно отметить день рождения, так пусть устроит именины. И не жмотничает, а как следует потратится. Ты же знаешь нашего Афоню?

Фрося рассказала обо всем Броне, а после работы они заглянули к Жибоедовой. Василиса Тихоновна внимательно выслушала Фросю и сразу заявила, что организовать сабантуй дома она никак не сможет. Из-за мужа. Ее муж, прапорщик Жибоедов, – мужик насквозь военный и в тонкостях человеческих отношений ни хрена не секущий. Сути он нипочем не ухватит, заподозрит измену и непременно полезет в драку. Как же быть? – напряженно раздумывали они. Ресторанов в городе только два: один – на вокзале, а второй потребсоюзовский. В железнодорожном кормежка получше будет, зато хамства невпроворот, а в потребсоюзовском – как эстрадный ансамбль заиграет – так хоть уши пробками затыкай, все равно оглохнешь. Да и как с Парамонычевым показаться в ресторане? Кто похитрее – одно с другим ниточкой свяжет... Судили они. рядили и в конце концов решились остановить выбор на потребсоюзовском ресторане. Василисы Тихоновны сват трудился там шеф-поваром и, если его задобрить, мог накрыть стол не в общем зале, а в директорском кабинетике. На том и разошлись, условившись назначить дату сабантуя в зависимости от того, что скажет Фросин Кеша.

Парахнюк одобрил план, но в последний миг перерешил. Куда лучше собраться компанией, не под видом именин, а для литературных чтений. Во все времена богатые меценаты кормили и поили творческую интеллигенцию, тем самым подтверждая свою причастность к национальной культуре, так пусть Жибоедова тоже проявит себя с лучшей стороны и подстроится под интеллектуалку. Афоня под эдаким соусом охотнее пойдет ей навстречу, поскольку с детства уважает культурных людей.

Фрося с мужем и Афоней Парамонычевым пришла в потребсоюзовский ресторан точно к назначенному времени, в полвосьмого. В тесном директорском кабинетике их уже ожидали Василиса Тихоновна и Броня. Прапорщика Жибоедова по понятным причи-нам звать поостереглись, а Бронин муж Давид Новак не так давно загремел на десять лет в исправительно-трудовую колонию строгого режима за разбой. Принарядившаяся Жибоедова расположилась на хозяйском месте, Парахнюк с Парамонычевым – по обе руки от нее, а Фрося с Броней – на самых неудобных местах, в конце однотумбового стола. Из-за тумбы им некуда было девать ноги, и они уселись бочком, лицом к Василисе Тихоновне. Мужчины с морозца споро разлили водку по стопочкам, наложили еду в тарелки и ожидали лишь сигнала, а Жибоедова от волнения растерялась и будто онемела.

– Василиса Тихоновна, вы инициатор нашей творческой встречи, вот и командуйте парадом, – подсказал Парахнюк, нетерпеливо потирая руки.

– Кушайте на здоровье, гости дорогие, – нараспев сказала раскрасневшаяся Жибоедова.

– Уж как я рада, что мы встретились. Так рада, что прямо слова все из головы вылетели. – За приятную встречу! – выручая ее, прогудел Парамонычев. Первый тост выпили под дунайскую селедочку с лучком зелененьким, другой под кету семужного посола, а третий под холодец с хреном. Мужчины ели. что называется, за обе щеки, а Парамоны-чев, вдобавок, с такой скоростью, что Фрося удивленно подумала: куда только все это влезает? Ведь Афоня не толстый и росту не сказать чтобы высокого, а аппетит у него, как у волка.

– Граждане, не пора ли нам поговорить о том, ради чего нас сюда позвали? басом пророкотал Парамонычев, накладывая полную тарелку отварного языка с горошком.

Жибоедова и Новак многозначительно переглянулись, а Фрося с нажимом посмотрела на мужа, словно подталкивая его к тому, чтобы воспользоваться удобной минуткой и напомнить Афоне об обещании посодействовать Василисе Тихоновне. Однако Парахнюк с наслаждением дегустировал сочный тамбовский окорок и не заметил ее взгляда.

– Ну-ка, Иннокентий, скажи нам, сколько ты написал произведений? поинтересовался Парамонычев.

– Сейчас я работаю над восемнадцатым романом, – ответил Парахнюк, не переставая жевать.

– Какой же вы плодовитый, Иннокентий Кузьмич! – с жаром воскликнула Броня. – Как я завидую вашей Фросеньке!

– Восемнадцать романов – это сила! – похвалил Парамоны-чев. – Такое сотворить может далеко не каждый. . . Иннокентий еще прославит наш район на всю страну, я в этом ничуть не сомневаюсь. Добавлю к сказанному, что Парахнюк – простой человек и хороший семьянин, то есть достойный пример для подражания другим писателям, потому как среди них, слышали, попадаются людишки мелкие и в быту грязненькие . . . Граждане, выпьем за нашего дорогого земляка, писателя Парахнюка! Твори, брат, на радость нам, твоим почитателям!

Потом выпили за Фросю как за верную подругу писателя, после того – за любителей книжек, а когда прикончили вторую поллитровку, Парамонычев достал портсигар, закурил и снова обратился к Парахнюку:

– А теперь, брат, доставь-ка нам удовольствие и почитай что-нибудь эдакое, занимательное.

– Очень просим, Иннокентий Кузьмич, – присоединилась к нему Жибоедова. Не откажите.

– Моя последняя работа, отрывок из которой я намерен огласить, посвящена иранским событиям. В романе, название которому я еще не придумал, показана смертельная схватка советского разведчика, из последних сил борющегося с кознями международного империализма. – Парахнюк вытащил из кармана рукопись, прочистил горло и начал:

"Над ночным Тегераном низко висела круглая луна. Подобно люминисцентной лампе она освещала улицы города с населением приблизительно четыре миллиона человек бледным, мертвенно-серебристым светом. Как только часы на левом минарете мечети пророка Магомета гулко отбили полночь, из медресе вышел Иван Иванович и огляделся по сторонам. Город спал. . ."

– Кеш, а Кеш, – прервал его Парамонычев. – Кто такой, этот Иван Иванович? Ты извини, нам как-то невдомек.

– Понимаешь, Афоня, Иван Иванович – Максим Максимович Исаев, – пояснил Парахнюк.

– Он там, в Тегеране, работает под Ивана Ивановича?.

– Нет, все куда сложнее. В сокращенном варианте мой роман решено напечатать в районной газете, а редактор кровь из носу потребовал перекрестить Максима Максимовича.