Текст книги "Блокада. Трилогия"

Автор книги: Кирилл Бенедиктов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава одиннадцатая. Инквизитор

Москва, июнь 1942 года

– Значит, орел, – задумчиво проговорил Сталин, водя черенком трубки по бумаге. Зрение у него портилось с каждым годом, а очки он носить стеснялся, поэтому донесения ему печатались на машинке с увеличенным шрифтом. – А почему именно орел, товарищ Абакумов? Вы не задумывались?

– Полагаю, потому, товарищ Сталин, что орел с давних времен был символом высшей власти. В древнем Риме, например. Да и у наших царей тоже.

– Царь-птица. Да, может быть. Как вы думаете, откуда прилетела к Гитлеру эта птичка?

Абакумов подобрался, ответил, тщательно выговаривая каждое слово:

– Гурджиев сказал нашему агенту, что Гитлер получил орла от Дитриха Эккарта. Эккарт, согласно наведенным мной справкам, был близок к влиятельным кругам германского Генерального штаба, в частности, к начальнику кайзеровской разведки полковнику Вальтеру Николаи. Возможно, ниточка тянется туда.

Сталин помолчал, прошелся по кабинету.

– Значит, вы допускаете, что это может быть провокация немецкой разведки?

– Провокация? Нет, товарищ Сталин. Они слишком тщательно скрывали информацию. Об орле знали считанные единицы людей, состоявших в разных мистических кружках – и все эти кружки были безжалостно уничтожены Гитлером после прихода к власти.

Верховный главнокомандующий подошел к книжным полкам, провел рукой по кожаным корешкам.

– Меня заинтересовало сообщение этого вашего Мушкетера о том, что орел какое-то время находился у нас в стране. Это можно как-то проверить?

– Разумеется, товарищ Сталин. Но мне потребуется санкция на такую работу, а я не уверен, что товарищ Берия…

Хозяин усмехнулся.

– Товарищ Абакумов, вы работайте, а с товарищем Берия я как-нибудь разберусь.

Начальник Управления Особых отделов почувствовал, как учащенно забилось сердце.

– Понял, товарищ Сталин! Разрешите приступать?

Сталин рассеянно кивнул, вытащил из ряда книг тяжелый том в черной обложке, начал шуршать страницами. Когда Абакумов был уже в дверях, он неожиданно поднял голову и сказал негромко:

– Проконсультируйтесь с начальником 13-го отдела Рудневым, он может подсказать вам что-нибудь интересное…

О 13-м отделе НКВД мало что знал даже Абакумов.

Формально такого отдела не существовало вовсе – в официальных документах он не упоминался, зарплата его сотрудников по ведомости не проходила. Однако среди руководящего состава наркомата ходили слухи о некоем засекреченном подразделении, замаскированном под научно-исследовательский институт. Это, однако, не была шарашка наподобие заповедника для умников в Серебряном Бору или Лесного Дома в Ильинке. Сотрудники подразделения имели спецзвания и носили форму, а возглавлял его комиссар госбезопасности 3-го ранга Максим Руднев – человек, которого за глаза называли «инквизитором». Он начал работать в ГПУ еще при Ягоде, благополучно пережил все кадровые чистки, никогда не подлаживаясь под новое начальство и не участвуя во внутриведомственных интригах. Причина такой спокойной уверенности в себе и своих силах могла быть только одна – Руднев пользовался полным доверием Хозяина. Даже всесильный шеф госбезопасности Берия не рисковал портить с ним отношения – впрочем, деятельность 13-го отдела лежала вне сферы его интересов.

Выйдя от Сталина, Абакумов задумался – как ему связаться с шефом 13-го отдела, если он вроде как не существует? В телефонном справочнике НКВД номеров отдела не было.

Внезапно его осенило. Поскребышев! Вот кто наверняка знает, как отыскать загадочного «инквизитора»!

– Александр Николаевич, – обратился он к секретарю Сталина, – нет ли у вас телефона товарища Руднева? Иосиф Виссарионович дал указание с ним связаться, а человек это такой засекреченный, что даже я не знаю, как его найти.

Невозмутимый Поскребышев наклонился, блеснув гладко выбритым затылком, и извлек из нижнего ящика письменного стола массивный гроссбух.

– Домашний или рабочий? – сухо осведомился он.

– Давайте оба, – повеселев, ответил Абакумов.

– Ну, записывай, – Поскребышев, несмотря на незначительную разницу в возрасте, считал Абакумова мальчишкой, и обращался к нему исключительно на «ты». – Пять-шесть-пять-семь-ноль – домашний, шесть-шесть-шесть – рабочий.

– Три цифры всего? – удивился Абакумов.

– Там специальный коммутатор, – Поскребышев захлопнул гроссбух и выжидающе взглянул на генерала. – Что-нибудь еще?

– Нет, Александр Николаевич, это все. Большое спасибо, выручили.

… Руднев оказался дома, к телефону подошел сам, в разговоре с Абакумовым был приветлив.

– Приезжайте ко мне в Институт, – сказал он, когда начальник Управления Особых отделов изложил ему свою просьбу, – завтра я с самого утра буду на месте. Там и поговорим.

Абакумов восхищенно покрутил головой. Звания у них с Рудневым были одинаковые – комиссар госбезопасности 3-го ранга, что соответствовало армейскому званию генерал-майора. Но он, Абакумов, был заместителем наркома внутренних дел, а Руднев – всего лишь начальником одного из отделов НКВД. И несмотря на это, именно Руднев запросто приглашает его к себе, а он с благодарностью принимает приглашение! Вот жук!

– Ну, я и к Гронскому сам ездил, не развалился, – проворчал Абакумов. – Волка ноги кормят…

Институт Руднева спрятался среди старинных домов Лефортово, у самого немецкого кладбища. Трехэтажный желтый особняк с облупившейся краской на фронтоне, окруженный уютным яблоневым садиком. Никакой таблички на дверях не было, но в вестибюле дежурили два сержанта войск НКВД.

Руднев спустился к гостю по роскошной мраморной лестнице, протянул узкую сухую ладонь. Среднего роста, худощавый и стройный, со светлыми вьющимися волосами, он показался Абакумову похожим то ли на музыканта, то ли на священника.

– Пойдемте наверх, Виктор Семенович, поговорим у меня в кабинете…

Пока шли к кабинету, Абакумов постоянно оглядывался по сторонам, пытаясь понять, чем же занимается Институт, он же – 13-й отдел НКВД. Но понять было решительно ничего невозможно. По коридорам сновали деловитые люди в белых халатах с совсем не гражданской выправкой. При встрече с Рудневым и его гостем они вытягивались в струну и отдавали честь, хотя вместо фуражек у них на головах были квадратные полотняные шапочки.

– Чем же занимается ваш отдел, Максим Александрович? – напрямик спросил Абакумов. – А то ведь, знаете, в Управлении ходят черт знает какие слухи…

– Черт знает какие? – засмеялся Руднев. – Вот это правильно. Знайте же, Виктор Семенович – вы попали в отдел по делам нечистой силы…

Абакумов вежливо улыбнулся.

– Хорошее прикрытие…

– Никаких прикрытий! Все вполне серьезно. Наш главный клиент – дьявол, а клиенты помельче – его прислужники на земле. Ведьмы, колдуны, оборотни, упыри и прочая нечисть. Прошу вас, проходите.

Руднев отомкнул ключом дверь своего кабинета и посторонился, пропуская гостя.

Кабинет – вполовину меньше чем у самого Абакумова – напоминал, скорее, запасник какого-то музея. Он весь был уставлен застекленными шкафами, набитыми странными предметами – там были расписанные яркой краской бубны, увешанные металлическими колокольчиками, выдолбленные из темного дерева фигурки идолов, измазанные то ли кровью, то ли грязью, бронзовые бляхи с выбитыми на них непонятными знаками, накидки из перьев, ожерелья и браслеты из пожелтевшей кости… Посреди всей этой барахолки стоял большой стол, заваленный бумагами и книгами. Руднев локтем сдвинул бумаги к краю стола и жестом пригласил Абакумова сесть в мягкое кресло.

– Итак, что привело вас ко мне, Виктор Семенович? Подозреваю, что нечто необычное, иначе вряд ли вы стали бы тратить время на общение с таким мрачным анахоретом, как я.

Абакумов не очень хорошо представлял себе, что такое «анахорет», но возражать не стал – в кабинете начальника 13-го отдела он действительно чувствовал себя неуютно.

– Скажите, Максим Александрович, вам знаком такой персонаж – Гурджиев Георгий Иванович?

Руднев совсем не удивился.

– Конечно, знаком. Довольно известный был эзотерик до революции. У него был кружок в Тифлисе, потом в Москве. Он изучал суфизм, это такое мистическое направление в исламе. А почему он вас заинтересовал?

Пришлось вновь излагать историю о Семи башнях Сатаны и о загадочных предметах, дающих своим владельцам необыкновенные способности. Абакумов заметил, что рассказывая ее в третий раз, он уже не чувствует себя таким идиотом, как в памятном разговоре с наркомом.

– Мы не можем быть уверены в том, что все это – правда, – сказал он, словно оправдываясь. – Уж очень похоже на сказку. Но, по словам Гурджиева, один из самых важных предметов – орел – находился на территории нашей страны в течение нескольких лет после революции. И это дает нам слабую зацепку. Если бы удалось размотать этот клубочек, мы, возможно, сумели бы определить, действительно ли этот орел такой волшебный. Ну, или хотя бы найти свидетелей, которые его видели.

Руднев сплел тонкие нервные пальцы («он должен хорошо играть на рояле», – подумал Абакумов) и оперся подбородком на сомкнутые ладони.

– Орел? Волшебные предметы? – в голосе его звучало сомнение. – Должен вам сказать, Виктор Семенович, я не очень-то верю в магические артефакты. Вся магия находится внутри человека, а не вовне. Возьмите хотя бы эти милые безделушки, – он махнул рукой на запертые в стеклянных шкафах экспонаты. – Там, откуда я их привез, они считаются вместилищем колдовской силы, но без веры в их могущество это просто музейный хлам. Именно поэтому наш отдел не занимается поиском наследия древних цивилизаций, как фашистское «Аненербе», а имеет дело с живыми людьми, пусть и отмеченными сатанинской печатью. Так что вся эта история с орлом представляется мне несколько сомнительной…

– Да? – Абакумов неожиданно почувствовал себя разочарованным. За последние несколько дней он как-то свыкся с мыслью о том, что за мистической чушью, которую наплел Мушкетеру Гурджиев, скрывается какое-то рациональное зерно. – Значит, вы считаете, что Гурджиев водит нас за нос?

– Я бы не стал этого исключать, – проговорил Руднев задумчиво. – Но вы правы, сообщение о том, что орел находился в Советском Союзе, заслуживает проверки. Сейчас подумаем, как это лучше сделать…

Он расцепил пальцы и приставил их к вискам, словно пытаясь собрать разбегающиеся мысли.

– Всякими таинственными предметами в ГПУ обожал заниматься Глеб Бокий. Слышали о таком?

Абакумов осторожно кивнул.

– Он был вычищен из рядов НКВД, как враг народа, – на всякий случай напомнил он.

– Да, в тридцать седьмом. Но до этого успел накопать массу всего интересного. Если орел существует, и если он действительно находился у нас в стране, Бокий просто обязан был им заниматься. Конечно, его самого уже не спросишь… Но после него остался большой архив, и туда стоило бы заглянуть.

– Вы могли бы это сделать, Максим Александрович?

– Думаю, да. Но имейте в виду – архив очень велик, после расстрела Бокия его никто не разбирал, так что вряд ли я смогу найти ответ на интересующий вас вопрос быстро.

– Конечно, – сказал Абакумов, с облегчением выбираясь из кресла. Атмосфера в кабинете Руднева действовала ему на нервы. – Хочу только, чтобы вы знали – в результатах этого расследования заинтересован сам Иосиф Виссарионович…

… Руднев позвонил ему через два дня, поздно ночью.

– Можете меня поздравить, Виктор Семенович, – голос его звучал возбужденно. – Я обнаружил в архиве информацию по вашей птице. Все гораздо сложнее и опаснее, чем кажется на первый взгляд. Впрочем, об этом не по телефону… Главное, что теперь я совершенно уверен – то, о чем рассказал вам Гурджиев – не фантазия и не сказка. Орел действительно существует.

После звонка начальника 13-го отдела Абакумов заснуть уже не смог; до пяти утра слонялся по квартире, пил крепчайший чай с сахаром и лимоном, в пять принял душ и, завернувшись в пушистое иранское полотенце, присел к письменному столу.

Совершенно секретно!

Народному Комиссару Обороны товарищу СТАЛИНУ

Информация о существовании предмета «Орел» подтверждается.

Учитывая важность этого предмета для фашистской Германии и лично Адольфа Гитлера, предлагаю сформировать специальную диверсионную группу для проникновения на территорию одной из ставок Гитлера для изъятия предмета «Орел» и передачи его в распоряжение руководства Советского Союза.

Комиссар госбезопасности 3-го ранга,

Абакумов

Глава двенадцатая. Катюша

Каменск-Уральский, июнь 1942

1

Капитан Шибанов никогда прежде не был на Урале. Он думал, что Урал – это высокие горы и непроходимые леса, бурные реки и самоцветные шахты. В общем, сказки Бажова.

Но под крылом самолета скользили изумрудные поля и холмы, нарядные березовые рощи и небесно-голубые озера. Никаких гор капитан Шибанов не видел. Город с высоты выглядел, как большая серо-черная клякса, посаженная на зеленую страницу.

Самолет легко ударился колесами о бетон и покатился по взлетно-посадочной полосе.

– Прибыли, товарищ капитан, – пояснил зачем-то пилот.

Шибанов вылез из кресла, одернул гимнастерку. Багажа у него с собою не было – задерживаться в Каменск-Уральском капитан не собирался.

– До двадцати ноль-ноль отдыхай, – сказал он пилоту. – Потом – в боевой готовности. Можем вылететь обратно в любой момент. Ясно?

– Так точно, товарищ капитан! – браво ответил пилот. Звали его Коля. Невысокий, ладный, с аккуратно подстриженными усиками, он напоминал Шибанову шкодливого, но осторожного кота. Капитан не сомневался, что полученные двенадцать часов увольнительной Коля использует с толком – скорее всего, познакомится на улице с симпатичной девушкой, наплетет ей с три короба про боевые вылеты за линию фронта, покажет шрам от прошедшей по касательной немецкой пули, пожалуется на одиночество, расскажет, как, пронзая черное ночное небо, мечтает он о том, чтобы на земле ждала его любимая и единственная…

А вечером девушка, поверившая в то, что стала любимой и единственной, придет провожать его на аэродром. На летное поле, ее, само собой, не пустят, и дурочка будет стоять у КПП, вытирая платочком красивые заплаканные глаза. Капитан Шибанов летал с Колей уже второй год, и девушек таких перевидал не один десяток.

– Вот еще что, – спохватился Шибанов, – раздобудь еды на вечер, да не сухпай, а что-нибудь из столовой комсостава – ну, там, суп в судке, мясо вареное, пюре…

– Для пассажирки? – хитро прищурился Коля. – Сделаем!

Шибанов коротко кивнул ему и выбрался из самолета.

Спрыгнул на бетон, поприседал, разминая затекшие за время полета ноги. Воздух был ароматным, степным. Солнце стояло уже довольно высоко в прозрачном синем небе, над аэродромом нависла неправдоподобная, ватная тишина. Слышно было, как потрескивают чешуйки вспучившейся краски на фюзеляже.

– Да, – сказал капитан Шибанов задумчиво. – Далеко от войны…

Он сорвал травинку, закусил ее уголком рта и пошел прямо через поле к деревянному домику диспетчерской.

Бричкин уже ждал его там, свежевыбритый, в новенькой, с иголочки, форме офицера бронетанковых войск. От настоящего танкиста его отличали только кубари лейтенанта НКВД в петлицах.

– Ты что же, в танкисты теперь записался? – удивился Шибанов. С Лешей Бричкиным они вместе учились в спецшколе НКВД в Ростове, вместе начинали работать в военной контрразведке. Бричкин всегда был способнее и ухватистее, быстро делал карьеру, на два года раньше самого Шибанова получил капитана. Подводил его только гонор, простительный отпрыску какого-нибудь шляхетского рода и совершенно необъяснимый у потомственного хулигана с Богатяновки. В спецшколе его пререкания с преподавательским составом заканчивались гауптвахтой, но уже тогда было ясно, что рано или поздно Бричкин нарвется по-крупному. Он и нарвался: набил морду обматерившему его комполка. Комполка оказался трусом и сволочью – вместо того, чтобы решить вопрос по-мужски, накатал на Алексея телегу в штаб округа. Телега вышла длинной и скучной, но дело было на Дальнем Востоке в дни Халхин-Гола: одного намека на то, что капитан Бричкин держит в своей комнате японские книжки, хватило, чтобы свои же контрразведчики начали разрабатывать его, как агента самураев. К счастью, дело капитана попало к толковому следователю, который быстро разобрался, что к чему. Бричкин действительно учил японский, но только для того, чтобы допрашивать пленных самостоятельно, без помощи переводчика. А разбитый нос и заплывший глаз комполка видели слишком многие – так что мотив для доноса лежал на поверхности. Алексея выпустили, и, если бы он повел себя разумно, быть бы ему к началу войны майором. Но Бричкин закусил удила, явился к доносчику с двумя заряженными револьверами системы «Наган» и предложил стреляться на десяти шагах. Комполка предсказуемо струсил. Усмехнувшись, Бричкин сделал мерзавцу еще одно заманчивое предложение: сыграть в русскую рулетку. Кто останется жив, тот и прав. У комполка, любившего в тесном кругу посмеяться над не нюхавшими пороху особистами, затряслись руки и он попытался ретироваться через окно. Тогда Алексей открыл по нему огонь из обоих «наганов» и дважды ранил обидчика в musculus gluteus maximus, или, выражаясь проще, в жопу.

Бричкина разжаловали в сержанты, о чем он не без юмора написал Шибанову, служившему тогда на финской границе. Спустя несколько месяцев началась финская кампания, и сержант Бричкин отправился на передовую – искупать ошибки кровью. Когда в мае сорокового они встретились под Выборгом, Бричкин носил в петлицах кубики младшего лейтенанта.

Они обнялись. От Бричкина пахло хорошим одеколоном и дорогими папиросами.

– Я всегда был в душе танкистом, – с достоинством ответил Алексей. – К тому же мой рост и изящная конституция позволяет мне с удобствами размещаться в кабине любого танка. В то время как ты, Шайба, не влезешь даже в КВ-2.

Капитан усмехнулся.

– И что же танкист делает в тысяче километров от линии фронта?

– Обкатывает новые машины, например. Тут неподалеку на холмах есть замечательный полигон. Ну и следит за тем, чтобы немецкие шпионы не подобрались к КУМЗу.

– К чему-чему?

– Металлургическому заводу. Знаешь, какой гигант здесь строят? Ого-го, ты не поверишь, Шайба! Когда мы введем его в строй, Гитлер удавится от зависти. Мы будем выпускать по сто танковых двигателей в день!

– Мы, – задумчиво повторил Шибанов. – Мы пахали, Леша.

– Что? – подозрительно прищурился Бричкин.

– Бык с плугом на покой тащился во трудах, – с чувством продекламировал капитан. – А муха у него сидела на рогах. И муху же они дорогой повстречали. «Откуда ты, сестра?» – от этой был вопрос. А та, поднявши нос, в ответ ей говорит: «Откуда? Мы пахали!».

– От мухи слышу, – Бричкин ткнул его кулаком в живот. Точнее, попытался ткнуть – Шибанов мгновенно перехватил его запястье и обозначил прием. – Ох, нет, прости, не от мухи – от быка, от быка!

– То-то, – нравоучительно сказал капитан, отпуская его руку. – Ну, а теперь докладывай по существу.

– Может, по дороге? – Алексей махнул рукой в направлении города. – Ехать минут двадцать, я все тебе успею рассказать. Тем более, что и рассказывать почти что нечего.

Ехали на новеньком американском «Виллисе» – Шибанов только диву давался, как везунчику Бричкину в его заштатном Каменск-Уральском удалось оторвать такую шикарную машину. Водителем Алексей был лихим, автомобиль несся по степной дороге, подпрыгивая на ухабах и оставляя за собой огромное облако пыли, в багажнике тяжело брякали канистры. Чтобы перекрыть свист ветра, Бричкину приходилось кричать.

– Разговоры давно уже ходили… знаешь, как это бывает… один случай, второй, и уже начинают складывать легенды. В общем, есть такая девчонка, медсестричка, работает в нашей медсанчасти… зовут Катя… сама из эвакуированных, из Ленинграда. И представляешь, все раненые мечтают, чтобы она за ними ухаживала. И не потому, что красивая – красивых-то много – а потому, что те, за кем она ухаживает, всегда выздоравливают. Понимаешь, Шайба? Всегда! Даже самые тяжелые!

– Ты проверял? – крикнул в ответ капитан.

– Естественно! По документам, правда, не проверишь – там только фамилии врачей указываются. Но я не пожалел времени, переговорил с врачами – и ты знаешь, все подтверждается! У меня в блокноте двенадцать историй болезни переписано. Все заверены врачами, с которыми эта Катя работала.

– Всего двенадцать?

– Ты не понял, Шайба! Эти двенадцать – самые-самые. Ну, представь, человек с железкой в легком. С дыркой в пузе. Общее заражение крови. Газовая гангрена. Ну и так далее, сам ознакомишься, я человек впечатлительный, мне такие ужасы читать на ночь вредно. Но больше всего меня знаешь, что поразило? Она, когда еще в Ленинграде была, работала на строительстве оборонительных сооружений. И вот их однажды накрыло артиллерийским огнем. Так эта соплячка – ей сейчас восемнадцать, значит, тогда не больше семнадцати было – у одного раненого бойца вырезала снаряд!

– Что сделала? – Шибанову показалось, что он ослышался.

– Снаряд, говорю, вырезала! Он у него в боку застрял! Ну, то есть, не видно было, что это снаряд – такая дура размером с огурец, под кожей! Как он не разорвался – непонятно! Все перепугались, хирург говорит – я не буду оперировать, он же здесь все разнесет на хрен! Тогда эта соплюха, Катерина, берет у него скальпель и говорит – всем отойти на двадцать метров! И представь, все слушаются. Она зажимает эту выпуклость рукой, а скальпелем вскрывает парню бок. Шайба, она до этого в жизни не оперировала! Вырезает снаряд – а это все-таки был снаряд – и со всей дури швыряет его как можно дальше, а сама падает на землю. Бабах! Все живы, включая раненого. Хирург в шоке. Девочка, говорит, дай я тебя расцелую! А она ему – я с трусами не целуюсь. Представь?

– Откуда сведения? – спросил капитан. – Сама рассказала?

– Обижаешь, – Бричкин крутанул баранку и машина вильнула влево, объезжая глубокую рытвину на дороге. – Хирург раскололся. Тот самый, которого она целовать отказалась. Таким, знаешь, не хвастаются…

– Он тоже здесь?

– Да, они одним эшелоном прибыли. В общем, налицо интереснейшая ситуация, друг мой Шайба. Не советская комсомолка, а просто какая-то французская королевишна.

– Почему французская?

– Эх, Шайба-Шайба! Басни про мух цитируешь, а то, что нам Абрамыч в спецшколе про французских королей рассказывал, забыл?

Абрамычем курсанты звали старого коминтерновца, читавшего им курс лекций о странах Западной Европы. Как его звали на самом деле, никто не знал, но акцент и характерная внешность не оставляли сомнений в том, что прозвище свое он получил не зря. Коминтерновец за свою долгую жизнь успел побывать во всех европейских странах, за исключением, может быть, Албании, пережил массу приключений, и его лекции слушались с большим интересом.

– Я с королями редко дело имею, – засмеялся Шибанов. – А с мухами – регулярно.

– Французские короли лечили наложением рук! – торжественно заявил Бричкин. – Когда они выходили на улицы, им прохода не давали паралитики и золотушные! Исторический, между прочим, факт!

– Хочешь сказать, что эта твоя Катя тоже наложением рук лечит?

– Да! – закричал Бричкин и машина снова вильнула. – Именно так! Если бы у нее было какое-нибудь чудо-лекарство, вот как этот английский пенициллин, я бы понял! Но у нее ничего нет! Йод, перекись, хлороформ! То же, что и у других! Только у других тяжелые больные умирают, а у нее – выздоравливают!

Машина уже катила по улицам города. Деревянные домишки за покосившимися штакетниками напомнили Шибанову родной Таганрог. Вот разве что палисадники в Таганроге были зеленее и богаче…

– Это наша медсанчасть, – Бричкин выехал на площадь, где стояли крытые брезентом грузовики, лихо развернулся перед крыльцом длинного деревянного барака, и заглушил мотор. – На самом деле медсанчасть – одно название. Госпиталь, огромный, на полторы тысячи коек. Крупнейший на всем Южном Урале!

– Да ты, как я посмотрю, стал патриотом Каменск-Уральского, – капитан хлопнул его по плечу. – Не завел ли ты себе здесь зазнобу, Леха?

Бричкин ничуть не смутился.

– А если бы и завел? Я парень видный, серьезный, к тому же настоящий джентльмен. Вполне естественно, что я пользуюсь большим успехом у противоположного пола…

– Вот что, джентльмен с Богатяновки, – Шибанов повернулся к приятелю и, слегка наклонив голову, уставился ему в глаза немигающим взглядом. – Скажи честно, ты к этой Катерине тоже подкатывал?

Алексей театрально вздохнул. Попробовал отвести взгляд, но черные глаза капитана держали его цепко.

– Что значит «тоже»? Ну, да, я попробовал установить с ней дружеские отношения. Девчонка симпатичная, веселая. Позвал ее пару раз прогуляться над рекой… Но не сложилось. Очень уж принципиальная. «Я, – говорит, – вас, Алексей, уважаю, как человека, так что давайте останемся друзьями». Ладно, я же джентльмен! Подарил ей цветочки, поцеловал ручку и больше ничем не тревожил ее трепетную душу. Правда, хмыренка этого, который к ней клеился, с лестницы все-таки спустил. Но она, если честно, его и не любила. Она, если хочешь знать, вообще никого не любит. Ждет своего принца…

Шибанов хмыкнул и прикрыл глаза. Бричкин растерянно заморгал.

– Ты что это, Шайба? Ты опять эти свои штучки? Как в школе?

– Да нет, – капитан кривовато усмехнулся. – Я уже давно этим не балуюсь. Так, случайно вышло, извини.

Алексей отвернулся, побарабанил пальцами по баранке «Виллиса». Сказал глухо:

– Больше так не делай, а то морду набью.

Шибанов не успел ответить. С крыльца скатилась толстая девица в очках и белом халате, подбежала к автомобилю, уцепилась за дверцу и закричала прямо в ухо Бричкину:

– Как вам не стыдно! Вы зачем здесь машину поставили? С минуты на минуту привезут больных из Шадринска, куда я их буду сгружать?

– Вы? – изумился Алексей. – Вы лично? Такая хрупкая девушка?

Девица покраснела – то ли от смущения, то ли от злости.

– Немедленно переставьте машину, товарищ лейтенант! – звенящим голосом потребовала она. – Иначе я доложу о вашем поведении начальнику медсанчасти!

– О-о, – протянул Бричкин разочарованно, – в бой вступает тяжелая артиллерия… нет уж, милая девушка, давайте обойдемся без вашего начальства…

Он вновь завел мотор и медленно покатил вдоль грузовиков, высматривая, куда бы приткнуть «Виллис».

– Ты боишься начальника медсанчасти? – недоверчиво спросил капитан. – Кто же этот лютый зверь? Какой-нибудь двухметровый полковник медслужбы, заслуженный патологоанатом республики?

– Знаешь, Шайба, – сказал Алексей грустно, – когда ты пытаешься острить, это выглядит настолько неестественно, что даже пугает. Начальник медсанчасти – женщина. Между прочим, красивая, хотя и старше нас с тобой лет на десять. Кстати, если ты собираешься забрать отсюда Катюшу, предупреждаю – без ее санкции ты это сделать не сможешь.

– Тогда я пошел за санкцией, – Шибанов не стал дожидаться, когда Бричкин припаркует «Виллис», открыл дверцу и легко выскочил на ходу. – Ты, как я понимаю, меня не проводишь?

– Провожу, – обреченно вздохнул Алексей. – Но запомни, капитан: лучше бы это был патологоанатом.