Текст книги "Александр Васильевич Суворов"

Автор книги: Кирилл Осипов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Репнина обошел… Салтыкова обошел… Прозоровского обошел… – перечисляя генерал-аншефов, бывших старше его чинами, а теперь обязанных сноситься с ним рапортами. В то время в России было только два фельдмаршала: К. Г. Разумовский и Румянцев.

Впрочем, скоро в бочке меда он ощутил обычную ложку дегтя: другие, чье участие в войне было ничтожным, оказались награжденными еще более щедро. Платон Зубов получил из польских земель владение в 13 тысяч душ.

– Щедро меня в Платоне Зубове наградили, – иронизировал Суворов.

Награда, которую получил Суворов, вызвала взрывы зависти среди царедворцев. В то время как широкие слои населения приветствовали производство Суворова в фельдмаршалы, многие генералы открыто выражали свое недовольство, а князь Долгоруков и граф И. П. Салтыков даже просили увольнения от службы.

Впрочем, существовало одно обстоятельство, ограничивавшее происки врагов Суворова. Доведенный до крайности, старый полководец начинал разговаривать со своими недоброжелателями на языке, который меньше всего им нравился. Когда в 1795 году Суворову передали о какой-то особенно злостной выходке против него Зубовых, он послал своего начальника штаба, Ивашева, передать Зубовым, что «для него и собственная пуля не страшнее неприятельской». Перспектива дуэли напугала Зубовых, и они рассыпались в извинениях.

Но зависть придворных была лишь предвестием ожидавших Суворова невзгод.

Захват Варшавы произошел так внезапно для Петербурга, что оттуда не успели снабдить победителя инструкциями о дальнейшем образе действий. Суворов никак не предполагал, что европейские державы предрешили окончательный раздел Польши. Напротив, он принял все меры к укреплению авторитета польского короля и к установлению дружелюбных отношений с польским населением (в частности, королю было оставлено 1 000 человек гвардии).

При вступлении в Варшаву Суворов отдал необычайный приказ: если раздадутся выстрелы из домов, чтобы на них не отвечали. Однако все прошло гладко; вооруженных выступлений не было. Приняв от магистрата городские ключи, Суворов выразил радость, что приобрел их не такой дорогой ценой, как ключи Праги.

На следующий день состоялось свидание со Станиславом– Августом. Суворов надел, против обыкновения, полную парадную форму со всеми орденами и в сопровождении кавалерийского эскорта отправился во дворец. Встреча носила очень дружелюбный характер. Суворов продолжал свою тактику уступок и снисхождений. Когда король попросил его освободить пленного офицера, служившего прежде в свите, Суворов с готовностью ответил:

– Если угодно, я освобожу вам их сотню, – подумавши: – две сотни, триста, четыреста, так и быть – пятьсот.

Тотчас был отправлен курьер, отобравший из числа пленных 300 офицеров и 200 унтер-офицеров. Этот жест произвел сильное впечатление на поляков и многих из них расположил к Суворову.

Дальнейшее поведение фельдмаршала было подстать этому.

Он старался не задевать национальные чувства полякоз, вообще держал себя так, словно он вовсе не был полновластным победителем. Он посещал балы панов и магнатов, которые быстро утешились при мысли, что сохранили свои поместья. Встречали его очень пышно и торжественно, а он, как обычно в таких случаях, выражал свое презрение к напыщенности забавными выходками. Но это не нарушало его дружелюбных отношений с поляками. Он провел целый ряд весьма благожелательных для Польши мероприятий. Чтобы поднять курс польских денег, он велел уничтожить ставшие военной добычей кредитные билеты на сумму 768 тысяч злотых; он запретил сбор продовольствия для нужд армии под квитанции, а приказал расплачиваться наличными; строгими мерами поддерживал в войсках дисциплину, пресекал мародерство, охранял памятники культуры.

Все это совершенно не походило на систему ведения войны того времени. В этой области Суворов был на голову выше своего века.

– Благомудрое великодушие, – говорил он, – часто полезнее, нежели стремглавный военный меч.

В этих словах выражалась его программа действий в побежденной стране.

В декабре 1794 года Суворов писал Румянцеву из Варшавы: «Все предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцев не любят, нас обожают».

Деятельность Суворова в побежденной им Польше свидетельствует о том, что, помимо военной гениальности, он обладал крупным дарованием политического деятеля. Его методы управления в Польше – методы умного и вместе с тем гуманного правителя. Недаром комендант Варшавы Орловский писал пленному Косцюшке: «Остается утешиться тем великодушием и мягкостью, с которыми победитель относится, насколько может, к побежденным». Суворов не унизил побежденную страну и потому быстро вел ее по пути умиротворения. Но образ действий Суворова шел вразрез с программой прусского, австрийского и русского правительств. Из Петербурга были присланы два распоряжения, осветившие, наконец, Суворову истинные намерения союзных правительств: предписывались контрибуции, конфискации, аресты, применение оружия при малейшем протесте, упразднение варшавского магистрата и многое другое.

Для Суворова наступили тяжелые дни. Он никогда не был годен для пассивного исполнения чужих приказаний, в особенности если не считал их правильными. Но открытое неповиновение было невозможно и бесцельно. Идя на сделки со своей совестью, он избрал промежуточную линию частных уступок петербургским требованиям, сохраняя незыблемыми общие контуры своей политики. Магистрат он не распустил; о контрибуциях донес, что они неосуществимы вследствие оскудения страны; оказывал жителям разные мелкие поблажки, неоднократно хлопоча в этих целях перед Екатериной. Те строгости, которые ему приходилось все же употреблять, он открыто объяснял вмешательством Петербурга.

Когда ему пришлось сообщить одной депутации о невозможности удовлетворить ее ходатайство, он вместо объяснения причин стал посреди приемной и, прыгнув как можно выше, сказал:

– Императрица вот какая большая!

Затем он присел на корточки:

– А Суворов вот какой маленький!

Депутаты поняли и удалились.

В Петербурге с досадой смотрели на деятельность слишком самостоятельного фельдмаршала. Румянцев подсчитывал, сколько офицеров было освобождено Суворовым из плена: 18 генералов, 829 штаб-и обер-офицеров и, кроме того, все взятые во время штурма Праги. Один из государственных людей, Трощинский, писал: «Правду сказать, граф Суворов великие оказал услуги взятием Варшавы и истреблением всего мятежнического ополчения, но зато уже несносно досаждает несообразными своими там распоряжениями. Всех генерально поляков, не исключая и главных бунтовщиков… отпускает свободно в их домы, давая открытые листы… Вопреки сему посланы к нему прямо повеления; но покуда он их получит, много наделает вздору».

Однако не все придерживались такого взгляда на действия Суворова. Находились и более проницательные. П. В. Завадовский[88]88
  П. В. Завадовский (1739–1812) – русский государственный деятель, бывший одно время фаворитом Екатерины II.


[Закрыть] сообщал: «Нарекали на Суворова, что он все предал забвению и всех простил, а он говорит, что у поляков ничего не осталось: взяты пожитки, вся артиллерия, без изъятия все вооружения, а вместо того дано им 24 000 пашпортов. Острый и значущий ответ».

Короче говоря, Суворов проявил себя гораздо более дальновидным и умелым политиком, чем екатерининские дипломаты.

События шли своим чередом. С Пруссией в конце концов удалось договориться, и в 1795 году состоялся третий раздел Польши. Австрия получила 1 000 квадратных миль с населением в 1 300 тысяч человек; Пруссия – 680 квадратных миль (в том числе Варшаву) и 1 миллион человек населения; Россия – 2 730 квадратных миль с населением в 1 900 тысяч человек. Вассал Польши герцог Курляндский отрекся от герцогства в пользу России. Польша как самостоятельное государство исчезла с политической карты Европы.

В октябре 1795 года Суворов получил милостивый рескрипт, отзывавший его в Петербург. Он был встречен с небывалым почетом. В Стрельну была выслана для него дворцовая карета. Ему отвели для жительства Таврический дворец с целым штатом придворных. Зная его нелюбовь к зеркалам, императрица распорядилась всюду их завесить.

Но все эти любезности не могли скрыть глубокой трещины, столь резко проявившейся в течение последнего года. Тридцать три года сидит на престоле Екатерина. Впервые за все это время созрела почва для прочного примирения ее со строптивым фельдмаршалом: она не может не оценить его услуг, как не может не считаться с популярностью его в армии и в Западной Европе. Она дает ему высокий чин вопреки шипению придворных (характерно, что свое решение о присвоении Суворову фельдмаршальского звания Екатерина держала до последнего момента в секрете, «во избежание интриг, искательства, клеветы и всяких иных докук»). Самый влиятельный недруг полководца – Потемкин – сошел в могилу. Ничто не мешает, повидимому, укреплению отношений императрицы с ее лучшим военачальником. Но тут-то и обнаруживается органическая невозможность этого. Суворов по-иному мыслит, он не может попасть в тон екатерининского двора, Главное, он этого не хочет. Это не Потемкин и не Репнин, Поэтому когда проходит нужда в его поразительном таланте, в его страшном мече, лучше всего упрятать его куда-нибудь подальше. Так было всегда, так случилось и на этот раз.

Суворов отлично уяснил себе и ненадежность благосклонности государыни и затаенную неприязнь царедворцев и генералов. Но он вернулся из Польши в сознании своего значения. Теперь он решительнее, чем когда бы то ни было, выражал свой протест против придворных порядков. Но попрежне– му протест этот облекался им в причудливую форму. Перед Екатериной старик бросался на колени, целовал ее платье, а потом с невинным видом критиковал и осуждал петербургские порядки, вкладывая персты в язвы. Императрица подарила ему соболью шубу, не хуже, чем у самого богатого из придворных; он заявил, что она чересчур хороша для него, ездил в старом плаще, а слуга Прошка бережно возил за ним шубу. Недаром Растопчин писал, что не знают, как отделаться от Суворова, от «плоских гауток» которого государыня поминутно краснеет.

Отношение свое к вельможам Суворов высказывал еще откровеннее: принимал их в нижнем белье; иногда вовсе не принимал, выскакивая на улицу, когда они подъезжали, и присаживаясь на несколько минут в их кареты; издевался над их чинопочитанием, напыщенностью и необразованностью. Как– то Суворову сообщили, что один офицер сошел с ума. Он принялся горячо возражать и спорил до тех пор, пока выяснилось, что он имеет в виду другого офицера.

– Хорошо, что так, – промолвил он с облегчением, – а не то я спорил бы до утра, потому что офицер, о котором я говорю, не имеет того, что сей потерял.

Екатерина хотела сплавить злоязычного фельдмаршала на персидскую границу, где предполагалась война, но Суворова не. прельщала персидская экспедиция, тем более, что шли толки о войне с Францией. Он считал нецелесообразным оказаться в столь острый момент за тридевять земель, но, впрочем, подчеркивал, что дальность похода его отнюдь не смущает. «В Финляндии был я за куликами, – писал он Зубову в ноябре 1795 года, – потом в Херсоне пугалом Турков. В сем интервале Россия пострадала. Чтоб не случилось, того между Персии и Туреции. Тамерланов же поход мне не важен, хоть до Пекина».

Его послали в Финляндию осмотреть построенные в 1792 году укрепления. Он выполнил поручение в две недели. Тогда его назначили командующим одной из южных армий (две другие армии находились под начальством Румянцева и Репнина), В состав этой армии входили войска, собранные в Харьковской и Екатеринославской губерниях, в Таврической области и в некоторых других южных районах.

Весною 1796 года Суворов выехал в город Тульчин на Днестре, где решил устроить свою штаб-квартиру. Прощание с императрицей было преисполнено взаимных любезностей, но когда оно закончилось, оба вздохнули с облегчением.

X. Конфликт с Павлом I

Первые месяцы в Тульчине протекли безмятежно. Суворов гордился тем, что командует крупнейшей в России армией; дальновидный политик, он в перспективе видел войну с Францией, разгромившей крупнейших западноевропейских полководцев. В донесении об осмотре войск он писал: «Кармань– ольцы по знатным их успехам могут простирать свой шаг на Вислу… Всемилостивейшая государыня, я готов с победоносными войсками их предварить».

В России в самом деле начались приготовления к войне с Францией. Назначено было, какие войска пойдут в поход,[89]89
  Намечалась армия численностью в 51 тысячу человек.


[Закрыть] приказано было их укомплектовать. Командующего не назначили, но все называли Суворова. К нему посыпались просьбы, от желавших участвовать в кампании. Он и сам считал этот вопрос решенным и деятельно вел приготовления к новой войне. Вызвав провиантмейстера, полковника Дьякова, он приказал привести в исправное состояние все магазины и склады, пригрозив в противном случае повесить его.

– Ты знаешь, друг мой, – пояснил он, – что я тебя люблю и слово свое сдержу.

По мнению Суворова, войну с Францией следовало начать поскорее, так как с каждым годом французы укрепляют свое положение. В письме Хвостову от 29 августа 1796 года Суворов писал: «Турецкая ваша война… Нет! А приняться надо за корень бить французов. От них она родитца. Когда они будут в Польше, тогда они будут тысяч 200–300; Варшавою дали хлыст в руки прусскому королю – у него тысяч 100. Сочтите турок (благодать божия с Швециею). России выходит иметь до полумиллиона. Ныне же, когда французов искать в немецкой земле, надобно на все сии войны только половину сего».

30 сентября он пишет тому же Хвостову: «Благоразумно нельзя ждать прекращения французских успехов, и ежели с нашей стороны влажность продолжится, то с нового года ваши 50 тысяч будет надлежать уже почти удвоить и так далее».

В ожидании похода Суворов занимался обучением войск, отдаваясь этому делу с былым увлечением. За несколько месяцев армия преобразилась.

Снова, как некогда в Новой Ладоге, Суворов, хотя теперь уже не полковник, а фельдмаршал, занимался чуть ли не с каждым солдатом.

– Всякий солдат к тому должен быть приведен, чтобы сказать ему можно было: теперь знать тебе больше ничем не остается, только, бы выученного не забывал, – таков лозунг Суворова в деле воспитания солдат.

По-прежнему он обращал главное внимание на то, чтобы выработать в войсках сноровку, инициативность и храбрость.

С неослабевающей строгостью преследовалось «немогузнайство». И здесь за кажущейся странностью таилась глубокая мысль: приучить солдат к самостоятельному мышлению. С этой точки зрения любой ответ был хорош, лишь бы в нем проявлялась находчивость и инициативность солдата. Преследуя «немогузнайство», Суворов искоренил растерянность и страх перед лицом неожиданностей.

– Как далеко до месяца?

– Два солдатских перехода.

Фельдмаршал улыбается и ласково треплет сообразительного гренадера.

– Сколько звезд на небе?

– Сейчас сочту. – Солдат считает до тех пор, пока иззябший фельдмаршал не убегает прочь.

Преследуя «немогузнайство», Суворов искоренял растерянность, ненаходчивость и страх перед лицом неожиданностей.

Много внимания уделял Суворов искоренению взяточничества, повсеместно процветавшего в армии. В одном письме к А. Р. Воронцову, содержавшем столичные новости, находим такие строки: «Граф А. В. Суворов донес рапортом, что он нашел в своей армии, что генералы почти все откупщики или поставщики…». Здесь как и всюду, Суворов повел решительную борьбу с воровством и взяточничеством, в результате которых солдаты ходили голодные и оборванные.

Развивая мысль, высказанную еще Петром I (учить «яко и в самом делу») Суворов всемерно старался придать всякому учению характер подлинного боя.

Войска делились обычно на две части. Обе стороны строились развернутым фронтом, одновременно начинали движение вперед и, сблизившись на сотню шагов, бросались по команде в атаку – пехота бегом, кавалерия галопом. Пехота держала ружья наперевес и только в момент встречи с «противником» поднимала штыки вверх. Главным условием при этом было безостановочное, стремительное движение; если перед встречей происходила задержка, учение начиналось сызнова. Перед самым столкновением солдаты делали полуоборот направо, что позволяло участникам обеих сторон протискиваться сквозь ряды. Нередко, особенно если в маневрах участвовала конница, возникала настоящая свалка, кончавшаяся увечьем нескольких человек. В этих случаях Суворов всегда проявлял беспокойство, но не изменял своего метода, который он считал исключительно полезным. Маневры происходили при непрестанной ружейной и артиллерийской стрельбе (холостыми зарядами), так что атакующие бывали густо окутаны облаками порохового дыма.

Сам Суворов во время учений вертелся вьюном, отдавал распоряжения, передвигал части, хвалил и бранил (но никогда не арестовывал). Заметив однажды офицера, скакавшего позади своей атакующей роты, фельдмаршал рассвирепел и отдал приказ немедленно «убить» его; офицер опрометью понесся вперед.

О том, как старался Суворов создать на маневрах атмосферу подлинного боя, свидетельствует такой забавный эпизод. В 1791 году во время учения одна колонна попала в трудное положение. Суворов, видя, что резерв не идет ей на помощь, прискакал в резервную колонну.

– Отчего вы не сикурсируете?[90]90
  Сикурсировать – идти на помощь (от французского: Lе secours – помощь).


[Закрыть] – обратился он к офицеру.

– Жду повеления от генерала, коему я подчинен.

– Какого генерала? – закричал Суворов и, указывая на находившегося поблизости генерала, с тревогой следившего за ними, добавил: – Ведь генерал давно убит. Посмотри: вон и лошадь бегает.

Присутствие Суворова на маневрах воодушевляло солдат. Все бывали охвачены лихорадкой быстроты и энергии.

Артиллеристы выбивались из сил, чтобы не отставать от пехоты, пехота торопилась за кавалерией. И над всем этим царил образ худого старика в холщовой рубашке, носившегося по равнине и выкрикивавшего:

– Стреляй метко, штыком коли крепко!

После учения Суворов часто собирал отряд и производил краткий обзор действий. Говорил он негромко, но в полной уверенности, что слышавшие его солдаты передадут вечером его слова всей армии. Внешняя манера поведения оставалась у него такой же простой, как в бытность мушкетером, – и это очень нравилось солдатам.

Суворов приходился по сердцу солдатам и тем, что не вмешивался в мелочи и не позволял офицерам придираться к пустякам. Но если проступки относились к основным требованиям службы или проявлялось неповиновение, он строго взыскивал, и взыскивал с высших чинов больше, чем с нижних.

В Тульчине окончательно оформилась и была записана знаменитая суворовская инструкция войскам: «Наука побеждать». Еще в Херсоне и затем на походе в Польшу Суворов приказывал обучать войска составленному им военному катехизису; и большинство солдат знало это наставление наизусть. Теперь оно получило окончательную редакцию.

«Наука побеждать» внутренне тождественна с «Суздальским учреждением». Она построена на тех же принципах. В ней так же выражена мысль о единой связи между техническими приемами обучения и нравственным, моральным воспитанием. Войскам прививаются те же идеи о необходимости порыва, энергии. Даже слог «Науки» соответствует этому: «рви, лети, ломи, скачи», тяжелые ранцы именуются «ветрами» и т. д. Слова, отвечавшие инстинкту самосохранения, вышучивались. Так, «ретирада»[91]91
  Ретирада – отступление.


[Закрыть] Суворов произносил нараспев, о «дефензиве»[92]92
  Дефензива – оборона.


[Закрыть] говорил, что на русском языке нет соответствующего слова.

Прерывистый, лаконичный слог «Науки» был понятен солдатам, привыкшим к языку своего полководца. Первую часть «Науки побеждать» составлял «Вахт-парад» – наставление о производстве учения. Вторую и главную – «Разговор с солдатами их языком»: система суворовских афоризмов о поведении в бою и о быте солдат.

Этот замечательный документ заслуживает того, чтобы привести его (в выдержках).

НАУКА ПОБЕЖДАТЬ (деятельное военное искусство)

Раздел 2-й. Разговор с солдатами их языком.

…Военный шаг – аршин, в захождении – полтора аршина; береги интервал…

Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, как негде взять. Стреляй редко, да метко. Штыком коли крепко, пуля обмишулится, штык не обмишулится.

Пуля дура, штык молодец. Коли один раз, бросай бусурмана с штыка: мертв, на штыке царапает саблею шею. Сабля на шеи, отскокни шаг. Ударь. Коли другого, коли третьего. Богатырь заколет полдюжины, больше. Береги пулю в дуле. Трое наскачут – первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун.

…В атаке не задерживай…

Обывателя не обижай, он нас поит и кормит; солдат не разбойник. Святая добычь! Возьми лагерь, все ваше. В Измаиле кроме иного, делили золото и серебро приго– рошнями. Так и во многих местах – без приказу отнюдь не ходи на добычь.

Баталия полевая. Три атаки: в крыло, которое слабее. Крепкое крыло. Закрыто лесом. Это немудрено, солдат проберется… Атака в середину невыгодно, разве кавалерия хорошо рубить будет, иначе сами сожмут. Атака в тыл очень хороша, только для небольшого корпуса, а армиею заходить тяжело…

Баталия, штурм. Ломи чрез засеки, бросай плетни, чрез волчьи ямы, быстро беги, прыгай чрез палисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы. Стрелки очищай колонны, стреляй по головам. Колонны лети чрез стену, на вал, скалывай на валу, вытягивай линию, ставь караул, к пороховым погребам, отворяй вороты коннице, неприятель бежит в город его пушки обороти по нем, стреляй сильно. В улицы бомбандируй живо. Недосуг, за этим ходить.

Три воинские искусства

Первое – глазомер: как в лагере стать, где атаковать, гнать и бить.

Второе – быстрота. Поход: полевой артиллерии от полу до версты впереди, чтоб спускам подъемным не мешала… Не останавливайся, гуляй, играй, пой песни, бей барабан. Десяток отломал, – первой взвод снимай вещи, ложись. За ним второй взвод и так взвод за взводом. Первые задних не жди… На первом десятке отдыху час. Первой взвод, вспрыгнув, надел вещи. Бежит вперед 10–15 шагов… Так взвод за взводом, чтоб задние, между тем, отдыхали. Второй десяток отбой, отдыху час и больше…Кашеварные повозки впереди с палаточными ящиками. Братцы пришли, к каше поспели. Артельной староста к кашам. На завтраке отдых 4 часа, то ж самое к ночлегу, отдых 6 часов и до 8-ми, какова дорога.

…При сей быстроте и люди не устали. Неприятель нас не чает, щитает за 100 верст… Вдруг мы на него, как снег на голову. Закружится у него голова, атакуй с чем пришли, с чем бог послал. Конница начинай! Руби, коли. гони, отрезывай, не упускай!

Третье – натиск. Нога ногу подкрепляет, рука руку усиляет. В пальбе много людей гибнет. У неприятеля те же руки, да русскова штыка не знают. Вытяни линию, тотчас атакуй холодным ружьем. Недосуг вытягивать линию, – подвинь из закрытого, из тесного места… Обыкновенно кавалерия врубается прежде, пехота за ней бежит, только, везде строй. Кавалерия должна действовать всюду, как пехота, исключая зыби, там кони на подводах… В двух шеренгах сила, в трех полторы силы; передняя рвет, вторая валит, третья довершает.

Бойся богадельни, немецкие лекарствица издалека, тухлые, всплошь бессильны и вредны. Русской солдат к ним не привык. У вас есть в артелях корешки, травушки. муравушки. Солдат дорог, береги здоровье, чисти желудок, коли засорился. Голод – лутчее лекарство. Кто не бережет людей – офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору – палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет.

…Богатыри! неприятель от вас дрожит; да есть неприятель больше богадельни, проклятая немогузнайка! Намека, загадка, лживка, лукавка, краснословка, краткомолвка, двуличка, вежливка, бестолковка от немогузнайки было много беды.

…Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву.

…Ученье свет, а неученье тьма. Дело мастера боится… За ученого трех неученых дают. Нам мало трех, давай нам 6. Нам мало 6-ти, давай нам 10 на одного. Всех побьем, повалим, в полон возьмем. Последнюю кампанию неприятель потерял щетных 75 000 только что не 100 000. Он искусно и отчаянно дрался, а мы и одной полной тысячи не потеряли. Вот братцы! Воинское обучение! Господа офицеры! Какой восторг!

К паролю! с флангов часовые вперед ступай на караул! По отдаче генералитету или иным пароля, лозунга и сигнала, похвала или в чем хула вахтпараду и громогласно:

Субординация,

Послушание,

Дисциплина,

Обучение,

Ордер воинский,

Чистота,

Порядок воинский

Опрятность,

Здоровье,

Бодрость,

Смелость,

Храбрость,

Экзерциция,

Победа и слава!

«Наука побеждать» не обременяла солдат ничем, что не вызывалось боевой надобностью, и в то же время давала им указания относительно всего, что могло встретиться в бою и на походе.

…Так текли дни в Тульчине. Судьба снова, теперь в последний раз, послала старому полководцу краткий период покоя. «Наш почтенный старик здоров, – писал один из находившихся при Суворове. – Он очень доволен своим образом жизни: вы знаете, что наступил сезон его любимых удовольствий – поля, ученья, лагери, беспрестанное движение; ему ничего больше не нужно, чтобы быть счастливым».

Но это было недолговечно.

Утром 17 ноября 1796 года Екатерина II скончалась.

Новый император, Павел I (сын Екатерины II и Петра III), в широких кругах был мало известен. Знали, что у него всегда были неприязненные отношения с матерью, что достаточно было заслужить его благосклонность, чтобы впасть в немилость у Катерины; что уже в детские годы он был занят «маханием» за фрейлинами; что он был раздражителен, гневен, презирал всех окружающих, по каковой причине его воспитатель Порошин предсказал, что «при самых наилучших намерениях он возбудит ненависть к себе», а его любимец Растопчин заявил. «Великий князь делает невероятные вещи; он сам готовит себе погибель и становится все более ненавистным». Известно было, что он, подобно отцу, пристрастен ко всему прусскому. Наконец, рассказывали об его парадомании и наклонности к поддержанию дисциплины посредством жестоких наказаний.

На первых порах заждавшийся власти Павел проявил себя рядом поступков, направленных к снижению популярности в стране. Освобождены были заключенные по делам тайной экспедиции, среди них томившийся в Шлиссельбурге Новиков; из Сибири вернули Радищева; многие пленные поляки, в том числе Косцюшко, получили свободу; была прекращена война с Персией; отменен рекрутский набор и объявлено иностранным дворам о мирных намерениях России.

Однако прошло несколько месяцев, и царь стал заводить порядки, которых не ведали и при Петре III. Опасаясь проникновения из Франции «якобинской заразы», Павел прибег к самым необычайным мерам. Весь уклад жизни подвергся строгой регламентации; запрещены были круглые шляпы, фраки и жилеты; надлежало надевать немецкое платье со стоячим воротником установленной ширины; женщинам воспрещалось носить синие женские сюртуки; регламентированы были упряжь, экипаж, прическа, форма приветствия государю. Даже отдельные слова подвергались гонению: вместо «стража» следовало говорить «караул», вместо «граждане» – «жители», вместо «отечество» – «государство»; слово «общество» было вовсе запрещено. Воспрещен был ввоз из-за границы книг и музыкальных произведений. Вся переписка тщательно перлюстрировалась. За неосторожные речи о государе пытали. По самым ничтожным поводам людей хватали, сажали в тюрьмы, ссылали в Сибирь, били кнутом. По всей России скакали фельдъегери, развозившие неожиданные и непонятные повеления императора: ссылки, наказания, перемещения, награды. По свидетельству современника, «генералы возрастали так же быстро, как спаржа растет в огороде», но так же быстро они увядали. В царствование Павла I было уволено 333 генерала и 2 261 офицер. «Награда утратила свою прелесть, – писал Карамзин, – наказание – сопряженный с ним стыд».

Тяжелее всех чувствовала гнет павловского режима армия. Была восстановлена старая прусская форма: волосы солдат спрыскивали квасом, посыпали мукою и давали засохнуть мучной корке на голове; сзади к голове привязывали железный прут в поларшина для устройства косы, на висках приделывали войлочные букли. В службе завелась назойливая, мертвящая мелочность. Оторванная пуговица у одного из солдат могла свести к нулю отлично проведенные маневры. На первый план были выдвинуты послушание и исполнительность.

«Солдат есть простой механизм, артикулом предусмотренный» – такова была установка Павла I. За малейшую провинность солдатам давали по нескольку сот шпицрутенов. Заслуженные боевые офицеры подвергались из-за пустяков грубым выговорам. Один полковник-суворовец, выслушав от Аракчеева оскорбительный выговор, застрелился. Во время разводов Павел на месте приговаривал к палкам, разжаловал офицеров в рядовые; однажды целый полк, не потрафивший императору, получил в конце учения приказ:

– Дирекция прямо! В Сибирь – шагом марш! – и вынужден был прямо с плаца маршировать в Сибирь.

Трудно было найти более резкие противоположности, более различные системы, чем те, которые насаждались Суворовым в Тульчине и Павлом в Петербурге. Сосуществование их было невозможно. Они неминуемо должны были столкнуться.

При жизни Екатерины II отношения между Суворовым и цесаревичем были хотя и сдержанные, но не плохие. Случались, правда, стычки. Будучи однажды у наследника, полководец, как обычно, заключая сарказм в форму буффонады, выразил неодобрение виденным порядкам. Не отличавшийся обходительностью Павел в бешенстве крикнул:

– Извольте перестать дурачиться! Я прекрасно понимаю, что скрывается за вашими фокусами.

Суворов тотчас угомонился, но, выйдя за дверь, выкинул последнее «коленце»: пропел перед придворными экспромт, выражавший его гнев и обиду:

– Prince adorable, despote implacable.[93]93
  Восхитительный принц! Неумолимый деспот!


[Закрыть]

Но такие инциденты были в характере обоих. Павел знал, что фельдмаршал со всеми «дурачится», а тому был известен нрав наследника.

Существовало, правда, одно обстоятельство, чреватое серьезными последствиями: Павел не одобрял суворовских методов, его «натурализма». Воинский идеал для него воплощался в Фридрихе II; с этой же меркой он подошел к Суворову – и, конечно, ничего не понял в нем.

Все же в первые месяцы по воцарении у Павла не возникало конфликтов с фельдмаршалом. Император сводил счеты с приближенными Екатерины. Суворов, встречавший при екатерининском дворе холодный прием, не вызывал в Павле подозрений. Суворов, в свою очередь, проявлял полную лойяльность, к новому государю.

Скоро на безоблачном небе появились первые предвестники грозы. В армии началась чехарда перемещений, увольнений и назначений. Чуть не целый десяток генералов сразу был произведен в фельдмаршалы; множество генералов было уволено; новый начальник генерал-квартирмейстерского штаба, Аракчеев, притеснял даже высших чинов, так что, их служба сделалась «полной отчаяния»: на петербургской гауптвахте всегда сиживало по нескольку генералов. Наконец, что самое важное, Павел, опираясь на советы Репнина и Аракчеева, полагавших, что «чем ближе своим уставом подойдем к прусскому, чем равнее шаг… тем и надежды больше на победу», стал вводить новые порядки в полках.