Текст книги "Золотой грех"

Автор книги: Кирилл Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 5

Саня Халов за день успел смонтировать все оборудование, которое прислал Шаповалов. Он сумел не просто организовать себе в помощь всех в доме, он еще и сделал это незаметно для окружающих. Того тихонько попросил, этого подозвал на минутку, тому помахал рукой. И вот уже через час все трудились как пчелки. Охранники таскали стремянки, дворник Макарыч разматывал кабели и ворчал по поводу цветников, которые вот-вот заденут неуклюжие работнички. Веня только успевал крутить джойстики и щелкать тумблерами. Охват территории камерами получился с запасом процентов в двадцать. И дублировались как раз самые уязвимые части территории.

Проверка датчиков и контроллеров прошла успешно. Веня принес из переулка кошку, на которую датчики движения реагировали вполне бойко. Перерыв на обед произошел по строго заведенному в доме порядку – в 13.00. Веня, быстро перекусив вместе с Тофиком и Саней, снова вернулся в комнату охраны и уселся перед пультом. Оставались работы по настройке.

– Слушайте, – раздался за спиной девичий голос, – вы тут старший среди…

Веня обернулся и увидел хмурую Юлию, одетую в джинсы, дорогие кроссовки и легкую летнюю куртку. Настала очередь хмуриться Вене, потому что одежда на девушке была явно не домашняя.

– А что случилось? – ответил Веня на вопрос Юлии своим нейтральным вопросом.

– Ничего не случилось, – с явным раздражением ответила девушка, – я просто хотела поставить вас в известность, что мне нужно попасть в больницу к Глебу. Это мой жених, если вы не знаете или случайно забыли.

– Юля. – Веня слишком неосторожно вскочил на ноги, свалив при этом с колен инструмент. – Простите, Юля, но вам сейчас нельзя выходить из дома.

– Почему? – ледяным тоном спросила девушка. – Я под домашним арестом?

– Вы сейчас демонстрируете мне свой скверный характер? – Веня заставил себя улыбнуться. – Ну, вы же понимаете, что существует угроза нападения. И пока мы не разберемся с ситуацией, то лучше вам не рисковать.

– И сколько вы собираетесь разбираться с ситуацией? Пока что я вижу, как вы превращаете наш дом в крепость. Только что пушек не понаставили!

– Вы видите лишь двоих из всей организации, которую нанял Борис Михайлович, – терпеливо объяснил Веня. – Одни люди заняты одним, другие – другим. Мы с Александром обязаны осуществлять физическую безопасность. То есть мы ваши телохранители.

– А Мишка, Олег, Тофик что, не могут справиться?

– Юля, а давайте сядем и спокойно поговорим, – предложил Веня. – Я же вижу, что вас что-то буквально гложет.

– Скажите, какой глазастый! – процедила недовольно девушка. – И в какой это казарме вас учили таким тонкостям?

– Не в казарме, – снова постарался Веня ответить со всем возможным позитивом. – Я, между прочим, ученый-физик.

Он сказал это не из гордости и не для красного словца. Он попытался наладить контакт, помня, что жених Юлии тоже был физиком-аспирантом из местного университета. Это сработало, и взгляд Юлии сразу изменился! Она посмотрела на Веню внимательно, даже как-то так, как будто впервые его видела.

– Физик? Я думала, что у вас лишь эти… у которых мышцы, шеи, челюсти. Просто у вас вид такой… мужественный, что ли, для физика.

– Ну, это было давно, – рассмеялся Веня. – Мышцы, шея и челюсть – это все, что у меня осталось от службы в десантных войсках.

– А где вы работали? – спросила Юля, заметно расслабившись.

– В Центре нанобиомедицинских технологий Сибирского отделения Академии наук.

Веня подошел, вытирая руки носовым платком, и посмотрел девушке в глаза. Надо было выстраивать отношения, если уж так получилось. Момент был очень хорош для этого.

– Если хотите, то можно выйти, побродить на свежем воздухе по вашим газонам. Заодно я вам расскажу, что мы тут монтируем. Вы ведь весь день сидите в доме.

– По газонам? – грустно хмыкнула девушка. – Макарыч нам походит! Метлой по спине…

Они вышли из дома и двинулись по одной из дорожек в самую тенистую часть сада. Территория, огороженная высоким забором, была не очень велика, соток двадцать. Но большая часть засажена декоративными деревьями. Однако Веня, к своему удивлению, увидел три ухоженные яблоньки, пышные кусты барбариса и короткую, но очень романтичную березовую аллею.

Юля уверенно свернула направо, где за кустарником пряталась маленькая резная беседка.

– Давайте здесь посидим, – предложила девушка.

– Любимое место? – с улыбкой спросил Веня. – Место для погружения в девичьи грезы?

– Да ладно вам, – дернула плечом Юля, заходя в беседку и усаживаясь на лавку. – Я не рафинированная барышня, которая хандрит по каждому поводу. Просто здесь самая красивая часть нашего парка. Я бы все устроила иначе, но у папы немного другие вкусы.

Веня вошел следом, сел напротив девушки и откинулся спиной на стенку беседки. Вид отсюда и правда был красивым. Все пылающие красками цветники остались сзади, ближе к дому, а здесь было уютное тенистое место с резным мостиком через искусственный ручей, каменными горками и замаскированными фонарями. Ручей журчал очень уютно.

– Скажите, Юля, а вам нравится ваш бизнес?

– А почему вы спрашиваете? – равнодушно ответила девушка, глядя куда-то в пространство.

– Просто мне показалось, что это все не женское дело. Какой-то он мужской. Старатели, рудное дело, горные заводы – все это испокон веков слыло занятием исконно мужским.

– Мало ли профессий на земле, которые перестали быть чисто мужскими.

– Согласен. Но при всем при том все же остаются те виды занятий, к которым в большинстве тяготеют мужчины, и те, к которым тяготеют женщины.

– Думаю, мне не отвертеться, – улыбнулась наконец Юля. – Отец настроен сделать из меня золотопромышленника, если уж у него нет сына. Он считает, что без поддержки в Москве, без лоббирования интересов в области законотворчества и исполнительной власти, никакой серьезный бизнес не выплывет. Значит, нужно кому-то работать здесь и кому-то работать там.

– И вы справляетесь?

– Я пока не погружена во все тонкости производства. Отец хочет, чтобы я сначала выучилась.

– А Глеб как-то далеко от вашего бизнеса? Я почему-то всегда считал, что в серьезном бизнесе, как и в королевских домах, всегда выходят замуж и женятся исключительно из деловых побуждений, интересов бизнеса.

– У вас, я смотрю, глубокие жизненные познания, – рассмеялась девушка. – Вас послушать, так выходить замуж я должна за дряхлого заводчика с трясущимися руками и здоровенной бородавкой на носу.

– Волосатой бородавкой! – поддакнул Веня, видя, что у девушки улучшается настроение и ведет она себя уже не так скованно.

– Бр-р! – передернула плечами Юля. – А если серьезно, то отец к Глебу относится нормально. Он и не собирается грузить его управлением нашего семейного бизнеса. Мне кажется, его вполне устраивает, что Глеб намерен посвятить жизнь науке.

– В ваших кругах престижно заниматься наукой?

– Послушайте… – Лицо Юли сделалось опять непроницаемым, и Веня понял, что сморозил глупость. – «У вас», «в ваших кругах»! Серьезным бизнесом занимаются не люди? Инопланетяне? Или вы думаете, что…

Девушка замолчала, видимо, от возмущения растеряв все слова. А может, не хотела использовать слов резких и оскорбительных.

– Юля, вы меня извините, – примирительно сказал Веня, – я эти обороты применял исключительно с целью подчеркнуть особенности вида вашей деятельности, а не каких-то иных особенностей.

– Как раз получилось у вас обратное, – буркнула Юля, вскочила и вышла из беседки. – И попрошу в самое ближайшее время решить, когда я смогу увидеть своего жениха!

– Юля! – попытался Веня остановить девушку, но она, не оборачиваясь, шла к дому.

Участковый уполномоченный капитан Колотухин вел обычный прием граждан. На его попечении было шесть населенных пунктов в округе, но только здесь, в Пермяково, был самый приличный кабинет. Собственно, за стенкой Колотухин и жил. Этот дом в центре села был и его домом, и его участковым пунктом, и изолятором временного содержания. В других селах участковому выделялись по мере необходимости местным самоуправлением комнаты для приемов, для заполнения различных протоколов и постановлений. А здесь у него был свой стол, был тут сейф.

Капитан свою работу любил, хотя порой от него и слышали, что вот он уйдет, бросит их, что дадут им нового участкового, который не будет нюни разводить, а будет закручивать гайки как положено, по закону. Сельчане понимали, что Алексей Колотухин говорит это не от отчаяния и не от бессилия, а просто для порядка. Пытается подчеркнуть, что он им свой, что он тут, в Пермяково, родился и вырос. Что знает он все нужды и чаяния, образ жизни сельчан. А новый человек не будет делать скидок и относиться со снисхождением к мелким правонарушениям.

Было Алексею двадцать шесть лет, и если говорить честно, то больше всего его беспокоило в жизни то, что у него не росли борода и усы, как это положено у мужиков. То, что росло, никак этими громкими словами назвать было нельзя. Так, редкая светлая поросль. И все бы ничего, если вовремя бриться. Никто и не узнал бы. Но с непредсказуемой службой Колотухина ему частенько приходилось проводить по нескольку дней вне своего дома и вне досягаемости бритвы. Однажды Алексей угробил значительную часть своей зарплаты на аккумуляторную бритву «Браун», возил ее с собой постоянно на всякий случай. Но однажды не заметил, как внутрь во время дождя попала вода, и сгорела его дорогая игрушка.

Теперь Леша возил с собой одноразовую бритву «Жилет» и маленький баллончик с пеной для бритья. Неудобно, обидно, но выхода нет. Поэтому-то Колотухин так и любил бывать подолгу в Пермяково, где никто не мешал поддерживать свой внешний вид. А ему так хотелось отпустить красивые усы. Как у капитана Кольцова в «Адъютанте его превосходительства».

– Можно? – угрюмо буркнул в щель приоткрывшейся двери голос.

Участковый чуть было не ответил, что можно Машку под забором и что принято говорить «разрешите». Так в армии любил говаривать солдатам его старшина – прапорщик Никитин. Но Алексей вовремя сообразил, что голос за дверью явно женский, и поэтому насчет Машек под забором прозвучало бы из его уст весьма вульгарно.

– Да, заходите, – старательно придавая голосу солидность, пригласил Колотухин, отрываясь от бумаг.

Вошла здоровенная тетка неопределенного возраста в резиновых сапогах, ватной фуфайке и вязаной шапке на голове. Голосок у нее в самом деле был грубоват, хотя выглядела она несколько смущенной.

– Я, товарищ участковый, пришла… – Женщина замялась, не зная, как объяснить цель своего визита. Такое бывало часто.

– Я слушаю вас, – вежливо сказал Алексей. – Вас как зовут?

– Я… Алевтина Васильевна, я тут на Партизанской живу, в конце. У меня дом второй от конца.

– Да вы садитесь, садитесь, Алевтина Васильевна. Что-то случилось?

– Ох, и не знаю, как сказать, товарищ участковый. Тут и на смех ведь поднять могут, а мне за внучку страшно. Что я родителям ее скажу, если девчонка умом тронется. Скажут, что бабка Алевтина не уберегла, а может, сказками довела девочку до… этого.

– А-а, – обрадовался Алексей, что вспомнил, – так вы же тетя Алевтина, сказочница. Я же помню, как к вам раньше дети бегали всякие истории слушать.

Эти слова, впрочем, ничего положительного в настроении женщины не вызвали. Скорее наоборот. Она опять замолчала, теребя рукав фуфайки и глядя в стол. По крайней мере, визит не связан с пьяной дракой, кражей или иными деяниями. Алексей решил снова подтолкнуть женщину.

– Давайте, Алевтина Васильевна, по порядку. Что и когда случилось, а я уж отнесусь к вашему рассказу со всей серьезностью.

– Да как тут расскажешь! Шла, думала, что сейчас как расскажу, так всех на ноги подниму. Ведь страх-то какой, если разобраться. А сижу вот и стыдно рот раскрывать перед представителем власти.

– Ну-ну, говорите. Раз пришли, значит, надо говорить.

– Нежить какая-то завелась у нас в лесу, – выпалила женщина, как будто в омут головой кинулась. И смотрела она в глаза участкового со страхом, видимо, боясь увидеть в них иронию, а то и что похуже.

– Говорите, говорите, – закивал участковый.

– Позавчера внучка, на лето мне ее привозят, Таськой зовут, девять лет ей всего, позавчера она выходила вечером половики вытряхивать. Помощница растет, хорошая девочка… Вышла, а когда вернулась, то рассказывает, что вроде на задах медведя видела. Ну, или медвежонка. Кто-то там темный возился. Я-то вышла, конечно, посмотрела. Вдруг правда, у нас ведь бывает в сухие годы, что ходит в деревню всякое зверье. Особенно до курятников охочие. А вот медведи – эти редко. Эти когда случайно забредут или когда молодой да любопытный.

– И что, был медведь?

– Не увидела, – сокрушенно всплеснула руками женщина. – Я к соседу, к Кольке. Так мол и так. Не видал, не слыхал ли, а то, может, с ружьем-то сходить, пугнуть. Я ж понимаю, что стрелять нельзя, запрещено вроде как. А Колька ржет. Он говорит, что медведей у нас в округе уж лет десять как никто не видал. Ну, почесали языками и по домам. А вчера…

Женщина снова закачала головой, но теперь в ее глазах появился страх. И участковый сделал себе пометку связаться с Охотинспекцией и Управлением лесного хозяйства. Может, и вправду популяция медведей увеличилась, стали они к жилью чаще подходить. Женщина посмотрела, как он быстро пишет в рабочем журнале, и солидно кивнула. Факт, что участковый что-то записывает, внушал уверенность, что ее не сочтут старой болтушкой.

– Ну-ну, что вчера Алевтина Васильевна?

– А вчера внучка напугалась так, что заикалась весь вечер и спать одна не могла. Я ж теперь не знаю, как и родителям ее предъявлять. А если она так и останется заикой?

– Что, медведь? В самом деле?

– Какой медведь! – Женщина мгновенно понизила голос, а ее рука дернулась, как будто хотела перекрестить лоб. – Оборотень… или леший. Говорят, это к беде, если леший к жилью приходит. А может, мертвец в лесу, вот он и просит его убрать. Похоронить.

– Подождите, – попытался рассмеяться участковый, – какой леший! Что девочка видела?

– Так вот я и говорю, пусть она сама вам расскажет. Мы тут с соседками пришли, она в коридоре. Страшно-то всем, кто на окраине живет.

Колотухин вздохнул, понимая, что это дело добром не закончится. Он кивнул, разрешая позвать девочку. Женщина вскочила, подошла к двери, открыла ее, и сразу пространство за дверью наполнилось громким взволнованным шепотом. Как будто там кто-то раздразнил пчелиный улей.

Вошедшая девочка оказалась худенькой, высокой для своего возраста, с расцарапанными коленями и светленькими волосиками, заплетенными в две косички. Она смотрела по сторонам с интересом и не выглядела испуганной. Правая ручонка девочки теребила большой дверной ключ, висевший на шее на широкой грязной ленте.

– Здрасьте, – громко поздоровалась девочка, повинуясь тычку женщины в плечо.

– Как тебя зовут? – спросил участковый.

– Тася! Таисия! – уверенно заявила девочка.

– Ну-ка, расскажи, что ты там вчера видела? – велел участковый.

– Давай, рассказывай, рассказывай, – громко зашептала женщина.

– А че рассказывать. Я вышла курей запереть… Баба Аля просила. Вышла, а он большой такой, черный, через соседский забор пытается перелезть. А потом меня увидел, глазищами блеснул, и в траву. Только я его и видела.

Пришлось устраивать вместе с бабушкой перекрестный допрос. Девочка все время отвлекалась и никак не выглядела перепуганной до смерти. Правда, Алевтина Васильевна заявила, что дети быстро отходят. Это у них от возбуждения и с испугу так бывает, а потом проходит. Тем не менее, слова за слово, выяснилось, что это большое и черное было похоже на человека. И одеты на нем были не фуфайка и черная шапка с козырьком (участковый подумал было на беглых заключенных из соседней колонии, но подобных ориентировок пока не было). Что одето было на неизвестном, если это и был человек, девочка так и не смогла объяснить, а вот лицо, по ее словам, было черное и глаза блеснули не отраженным светом, как, скажем, у кошки, а черным. А голова у него была большая, черная, лохматая. Как у лешего! А по фигуре он был похож на человека.

Колотухин вспомнил, как они с пацанами и девчонками в детстве сидели на бревнах после вечерней зари и рассказывали «страшилки». Было до сладости страшно, но никакого ужаса и бессонных ночей. Обычное детское развлечение. И тут попахивало тем же – какой-то детской «страшилкой». Сказки не сказки, а участковому следовало подумать о том, что в селе мог появиться вор в черной маске, если это был человек. И не дай бог какой-нибудь убийца-маньяк или педофил.

Через полчаса Алевтина Васильевна с внучкой Тасей и соседи из дома, что стоял ближе к лесу, топтались в том месте, где, по мнению девочки, и пытался перелезть через забор «леший». Остальную делегацию перепуганных селян, что пришли к нему вместе с Алевтиной Васильевной, участковый решительно отправил по домам.

Соседи, молодые мужчина и женщина, как раз занимались ремонтом в доме, и им было не до детских шалостей. Они отмывали следы побелки, во дворе был развешен для просушки полиэтилен, которым они накрывали мебель в доме. Ничего похожего на зверей или оборотней они не видели и не слышали, никаких следов проникновения на участок не находили, ничего у них не пропадало. А дети, дело известное, всегда что-то выдумывают. И тут они увидели…

Одна вертикальная рейка на заборе была сломана в самом верху. И место слома было светлое, свежее. И на изломе рейки висел пучок чего-то, что очень было похоже на клок шерсти. Участковый наклонился пониже и стал рассматривать. Точно, не показалось. На древесине имелось темное, немного смазанное пятнышко. И очень оно было похоже на пятнышко крови.

Под хмурыми взглядами притихших сельчан участковый аккуратно положил в носовой платок волосы, снятые с забора, потом складным ножом отломил кусок древесины со следами крови и тоже положил в платок. Убрав улики в карман куртки, он строго распорядился держать язык за зубами и не разводить паники. Он отправит в отделение полиции на экспертизу следы, оставленные неизвестным животным, и даст ответ через неделю. А до этого… и вообще! Детям в темное время суток на улице делать нечего.

Колотухин шел к себе в участковый пункт, сдерживая улыбку. Ну, ясно же, что одна из местных собак пыталась перемахнуть через забор. А может, и волк забежал из леса. Вот и блеснули глаза. А то, что черный был, так в поздние сумерки все кажется черным. Интересно пройтись бы по селу и посмотреть на собак. Есть тут у кого большая собаченция с длинной черной шерстью?

Когда Борисову позвонил майор Коваль, то он заподозрил в голосе местного сыщика некое торжество. Что-то Вячеслав Андреевич нарыл, решил Борисов, направляясь к зданию гостиницы. Даже факт того, что Коваль сразу предложил приехать в гостиницу к Борисову, говорил о многом.

Они встретились у самого номера, когда Борисов, поигрывая ключами, шел по коридору. Коваль быстрым шагом взбежал за ним следом по лестнице, размахивая толстой папкой. Обменявшись взглядами, они друг за другом без лишних церемоний вошли в номер. И только здесь майор с усмешкой протянул московскому гостю папку.

– Меня за такие вещи по головке не погладят, так что уж не подведите.

– Что здесь?

– Здесь ксерокопии материалов одного уголовного дела. Я мог бы вас пригласить к себе в кабинет, и там бы вы читали все это сколько угодно. Но раз вы сами такую секретность установили, то довольствуйтесь тем, что я по своему разумению вам скопировал. Уговор – завтра все мне вернуть. За вами, конечно, сильные люди стоят в Москве, но рисковать погонами мне не хочется. Лучше уж я сам все уничтожу.

– А в другом виде этого нет? – почесал нос Борисов.

– А в другом виде тогда еще ничего не было. Только бумага. Это дело двадцатипятилетней давности.

– Та-ак, – догадался Борисов, – дела юности Давыдова.

– Почитайте, почитайте. Лучше один раз увидеть, чем мое мнение выслушивать, правда?

– Хорошо, Вячеслав Андреевич. – Борисов протянул руку майору. – Когда вернуть вам все это?

– В половине восьмого утра я к вам заеду и сам заберу. Устроит?

– Вполне.

Борисов проводил майора до двери, запер ее на ключ и уселся в кресле. Хотелось есть, пить, хотелось принять душ, но нетерпение одолевало. Вот хитрый Коваль! Заинтриговал, как девушку.

В папке оказались листы бумаги, многие из которых были темными, почти черными по краям. Копировали прямо из «Дела», не раскрепляя листов. Отсюда и чернота на перегибах бумаги, когда папку совали прямо под крышку ксерокса. Часть листов была скреплена степлером. Наверное, листы были из отдельных томов дела. И он погрузился в чтение.

1988 год. Что он помнил о тех годах, и 88-м в частности? Сколько ему тогда было, десять? Он был тогда шокирован недавно вышедшим фильмом Сергея Соловьева «Асса». Странный, непонятный и какой-то обнаженный фильм. Но запомнились песни Виктора Цоя, особенно «Мы ждем перемен». Ну да – это как раз перестройка, а Цоя с его песнями называли как раз певцом перестройки. Точнее, певцом того, чего от перестройки ждали.

А еще Борисов помнил, но это из истории в училище, про XIX Всесоюзную партийную конференцию КПСС. Важнейшими результатами ее были, кажется, решение по инициативе Горбачева о реформе политической системы и… еще что-то. Теперь исторические моменты чуждых Геннадию времен постепенно выветривались из головы.

Хотя нет, запомнилось еще кое-что. Например, меры, призванные сохранить роль КПСС в стране. Это было странно: старт предпринимательства и коммунистическая партия. А еще в 1988 году было полностью прекращено глушение зарубежных радиостанций в СССР. А вот что Борисов хорошо помнил, так это изменения в литературном мире. Ведь в горбачевские времена начали публиковать ранее не печатавшиеся и запрещенные книги. Тогда появились «Дети Арбата», «Жизнь и судьба», «Доктор Живаго».

А еще тогда громыхали процессы над казнокрадами и коррупционерами. И вовсю по стране маршировало горбачевское слово «перестройка», а за границей молодежь носила футболки с этим словом на груди и спине, а еще с надписью: «Я люблю Горбачева».

И вот знакомая фамилия – Давыдов. Да, Борис Михайлович Давыдов и некий Владимир Николаевич Ложкин. Давыдов – первый секретарь Читинского горкома ВЛКСМ и Ложкин – молодой инженер, новатор и рационализатор. Открытие первого в Чите Центра научно-технического творчества молодежи, которым руководил как раз Ложкин. А отвечал в горкоме за открытие этих центров как раз Давыдов.

Дальше шло описание деятельности Центра. Ясно, что от научно-технического творчества он быстро отошел, занявшись различными формами коммерческой деятельности. В основном это была банальная перепродажа сырья, закупленного по госцене. А что, вовремя ребята сориентировались, ведь Центры НТТМ пользовались тогда огромными, баснословными льготами. Они не платили налогов! Никаких! Вот это были времена! Правда, они все-таки отчисляли 3 % от своего дохода в общесоюзный фонд НТТМ. Очень похоже на «крышу» в более позднее коммерческое время. А, и 27 % в местный фонд, которым распоряжался координационный совет НТТМ. И возглавлял его спустя полгода уже кто? Владимир Николаевич Ложкин!

Теперь стало понятно, что же инкриминировали Ложкину и Давыдову. Оказывается, когда Центры НТТМ получили право обналичивать деньги, это стало чуть ли не основным их бизнесом. Вот она, колыбель российской «бизнес-элиты», вот откуда этот бешеный рывок инфляции. И Давыдов с Ложкиным через подставные организации, кооперативы и липовые договора обналичили порядка 150 миллионов рублей. И это при том, что новый «жигуль» в автомагазине стоил 9800 рублей, а средняя зарплата по стране была около 200 рублей. Ясно, что они не все положили в карман, что делились, не считаясь и не стесняясь. Но все равно в их карманах осталось много. Очень много. Так вот откуда пошел бизнес Давыдова?

Но как им удалось отвертеться? А отвертеться удалось… только Давыдову. Борисов в который уже раз возвращался и вчитывался в показания и свидетельства, в сведения, предоставленные экспертами и консультантами. И получалось, что Давыдов был честным комсомольцем, борцом за развитие научно-технической мысли в молодежной среде и достойной оплаты этой мысли. А вот Ложкин вор! Значит, Давыдов – идейный вдохновитель, а исполняющее его идеи лицо проворовалось.

Терпение лопнуло, Борисов решительно перевернул оставшиеся страницы и нашел лист с заголовком «приговор». Он не стал перечитывать преамбулу, а сразу нашел место после слова «приговорить». Ложкина Владимира Николаевича приговорить к лишению свободы сроком на двадцать лет с отбыванием… Двадцать лет! Хотя по тем временам это были суммы, подпадающие под «особо крупные размеры». Ну-ка, ну-ка, а Давыдов? На основании свидетельских показаний… где-то тут, а вот – Давыдова Бориса Михайловича. Свидетельских показаний!

Борисов почесал нос и посмотрел на календарь. 1988 год плюс двадцать лет. Получается, что Ложкин, если не подох в колонии, вышел на свободу в 2008 году. И вполне ему могло хватить времени на организацию и подготовку мести своему бывшему коммерческому партнеру. А если еще не все удалось конфисковать, если он умно распорядился и не оставил деньги в бумажках, то у него и средства могли найтись на все это. И тогда Давыдов не просто в опасности. Он сам и вся его семья в смертельной опасности, потому что, отсидев двадцать лет, Ложкин мог просто осатанеть от жажды мести. Он мог, только ею питаясь, и выжить там в эти страшные для него годы. У-у, ребята, а дела-то наши плохи!

Борисов набрал номер Шаповалова и только потом посмотрел на часы. Он невольно поморщился, но решил, что дело того стоит.

– Але, Сергей, не спишь?

– Что у тебя? Что-то срочное? – спокойно ответил голос Шаповалова.

– Помощь нужна, Серега. Ты не мог бы попросить нашего шефа поднять дела на осужденного в 1988 году Владимира Николаевича Ложкина в Чите. Очень интересно, выжил ли он в колонии, где сидел, вышел ли, как и положено ему было в 2008 году?

– Что, нарыл версию с вендеттой? [3]3
  Вендетта (итал. vendetta – мщение), изначально обычай кровной мести. В современном языке употребляется в понимании мести вообще.


[Закрыть]

– Думаю, что ты бы тоже пришиб кого угодно, отсидев единолично за общие делишки двадцатку. Лучшие годы молодого парня.

– Та-ак! Это уже серьезно, Геша.

Борисова в предоставленных ему Ковалем материалах заинтересовало еще одно лицо. В материалах она фигурировала не просто как гражданка Самохина Лидия Ивановна, пару раз она там именовалась как невеста подсудимого Ложкина. А вот и лист допроса Самохиной. Город Чита, улица Профсоюзная, дом 27. И все? Борисов полез в карту Читы и без труда установил, что это частный сектор. Вряд ли, конечно, но устанавливать ее придется. Столько лет прошло. А она моложе Ложкина и Давыдова на пять лет, значит ей сейчас 48 лет. Если жива.

Профсоюзная улица уходила от центра в хвойные леса и блистала лужами в ямах разбитого асфальта. Недавно поставленные бетонные столбы освещения были еще не подключены, а старые деревянные столбы уже убрали. Борисов представил, какая тут темень вечером, и ему стало грустно. В центре люди живут, и здесь тоже. Все граждане одного города, а какая разница в условиях. Пасынки и падчерицы!

Двадцать седьмой дом он нашел сразу. Цифра была грубо нанесена краской малярной кистью прямо на почтовый ящик на низенькой калитке. А за калиткой неухоженный сад, заросший высокой сорной травой и кустарником. Нет в этом доме благополучия, это было видно сразу. Хорошо еще, чтобы здесь не было и собаки. В планы Борисова не входило громко призывно кричать и барабанить в калитку на всю улицу. Он предпочитал, чтобы вообще никто не знал о его визите.

Рискнув, он повернул щеколду и проскользнул во двор. Протоптанной тропинкой прошел до покосившейся веранды, взбежал по расшатанным ступеням и поднял руку, чтобы постучать.

– Эй, милок, а тебе кого надо-то?

Оглянувшись на голос, Борисов увидел бабку лет восьмидесяти, тяжело опирающуюся на палку. Она шла со стороны почерневшего от времени деревянного покосившегося туалета. Картина запущенного двора, внешний вид этой явно одинокой старухи в застиранном коричневом платье, с выбившимися седыми прядями из-под косынки, терзаемой, видимо, болями в ногах и спине, то, что ходит она в уличный не обустроенный туалет, – все вызывало какую-то горькую грусть.

Борисов вспомнил, как он восемь лет назад помогал другу перевозить из деревни его бабушку. Старой женщине совсем стало невмоготу жить одной, но ей было очень тяжко покидать родные стены, ведь старики «прикипают» к месту прожитыми годами, воспоминаниями. И хотя друг Борисова в доме своей бабушки сделал теплый туалет со сливом, оборудовал дом газовым котлом, все равно бабушке там одной оставаться было тяжело. А тут… «Одинокая», – решил Борисов.

– Здравствуйте, бабуля! – бодро приветствовал он старушку. – Как здоровье?

– Да уж какое мое здоровье, – привычно прокряхтела женщина, подходя к незнакомцу и разглядывая его лицо. – А тебе чего надо-то? Ты не из собеса?

– А вы сядьте, сядьте, – бережно взял Борисов бабушку под локоть, помогая ей взобраться по ступеням на веранду и усаживая на стул. – Я женщину одну разыскиваю, которая здесь жила очень давно.

– Женщину? Это как давно-то? До войны, что ль?

– Нет, позже, бабушка. А вас как зовут-величают, бабуль? Меня зовите Геннадий.

– Ишь, Геннадий, – с доброй улыбкой произнесла бабка. – Барское имя. А меня все Захаровной зовут. По-простому.

– Ну и хорошо, очень доброе прозвище, – улыбнулся Борисов. – И отца своего не забываете, если вас по отчеству величают. Вроде как и все его поминают, когда к вам обращаются.

Он специально не торопился со своим делом. Хотелось просто посидеть, поговорить, доставить этой бабушке удовольствие. Вряд ли она избалована гостями и просто человеческим вниманием. Борисов всегда жалел одиноких стариков. Стоило представить, что эти люди чувствовали, глядя на окружающий мир, в котором живут семьями, живут вместе с близкими, делают друг другу подарки к праздникам, где в семье много шума и детского смеха. Смотрят они на этот мир, а потом заходят в свои пустые дома и садятся у окна на лавку. Они как брошенные дети, потому что беспомощные. А еще они невероятно усталые, потому что вытащили на своих плечах целую жизнь.

– Когда-то, – начал рассказывать Борисов, – двадцать с лишним лет назад здесь, в этом доме, жила девушка Лида, Лида Самохина. Она ваша родственница?

– Лида-то? Внучка она мне. Только живет она в городе.

– Навещает? – машинально спросил Борисов.

– А как же, – грустно заявила старушка, – на каждые праздники приезжает. И гостинцев привезет, и внуков погостить. Одна она ведь, одинокая. Я уж и пыталась сказать, чтоб на меня, старуху, не тратилась. Мне ведь все одно скоро собираться, так чего ж на меня тратить деньги. Лучше бы детишкам лишнюю конфетку купила. Мне-то много не надо. Чего положено, я на смерть приготовила, а остальное люди сделают.