Текст книги "Донгар – великий шаман"

Автор книги: Кирилл Кащеев

Соавторы: Илона Волынская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Свиток 9
Про то, как Пукы едва удается избежать жестокой расправы

– Да что вы его слушаете! Правильно он сделать хотел, как же! Порки он испугался! За зад свой тощий! – Пронырнувший между ног охотников Аккаля с размаху пнул стоящего на коленях Пукы.

Покорно и равнодушно, как неживой, Пукы завалился на спину. Вес его собственного тела больно придавил связанные за спиной руки. Почему-то он вовсе не чувствовал ни боли в затекших запястьях, ни ломоты в груди, где по нему прошлись кулаки охотников – прежде чем Орунг прыгнул и накрыл его собой. По-настоящему мешал только напрочь забитый нос и жар во всем теле, опять – в который раз – предвещавший долгую болезнь. Вот этого сейчас и не хватало! Скорчившийся в кругу людей Пукы громогласно чихнул – раз, другой, третий… Не помогло. Лишь Аккаля еще разок замахнулся на лежащего ногой:

– Расчихался тут, сопливый-слюнявый!

– Прекрати, Аккаля! Убью! – мечась за спинами у оттеснивших его взрослых охотников, закричал Орунг. В голос выла мать.

Цепкая старческая лапка юрким соболем метнулась вперед – и ухватила Аккаля за плечо. С неожиданной силой шаман отшвырнул мальчишку от его жертвы – прямо в толпу.

– Совсем одичали, хант-маны, мальчишка в собрании охотников говорит и делает. – Шаман обвел людей тяжелым взглядом.

– Может, мой сын и мальчишка. – Отец Аккаля, такой же кругленький и толстенький, как сынок, поднял того на ноги. – Но я-то охотник…

Пукы, так и оставшийся лежать на спине, невольно дернулся. Вот уж кто молчал бы! На охоту отец Аккаля давно уже не ходил, предпочитая возить добытые другими шкурки на обмен. И еще каждый раз приговаривал, что весь пауль должен быть ему благодарен – вон он как ловко меняет! Пукы считал, что благодарностью можно и не утруждаться – хватит и того, что добрая четверть выменянного оседала в сумьяхе семейства Аккаля. И это был тот редкий случай, когда Орунг соглашался с братом. Орунг… Пукы постарался незаметно повернуть голову, ловя в толпе лицо брата.

– Я – охотник, – повторил отец Аккаля, обводя остальных взглядом – не скажет ли кто против. – И я повторю то, что сказал мой сын: этот мальчишка всех нас… Убил, вот что! – вдруг разом потеряв внушительный тон, он растерянно развел руками.

– Проклятый! Сам проклятый, и семья его вся проклятая! На ножи его, хант-маны, на ножи! – не узнать визг старой Секак было невозможно.

В толпе послышалась возня, звук удара, короткое «эк!». Люди подались в стороны. В образовавшийся просвет Пукы увидел валяющуюся в снегу Секак с расквашенным носом и нависшую над ней разъяренную мать. На мать смотрели хмуро. Считали – не дело той, что родила предателя, руки распускать. Но стукнула-то она старую Секак, которую каждому в пауле хоть раз, да хотелось по самые уши в снег вколотить. Потому молчали.

– А вот окажется, что Секак дело говорит, – вдруг бухнул отец Аккаля. На него воззрились изумленно. Он сперва смутился, а потом, набравшись храбрости, рявкнул: – Да! Есть нам нечего! Поголодаем, поголодаем и, как в стародавние времена, – виновного-то и съедим! – он искривил губы в подобие улыбки – вроде бы намекая, что это у него шутка такая, как черная Ночь. А может, и не шутка. Во всяком случае, Орунг все воспринял совершенно серьезно:

– Давай лучше тебя съедим!

– Не пререкайся со старшими, мальчишка! – обиженным фальцетом выкрикнул отец Аккаля. – Я жрицу на амбар не наводил – меня-то за что?

– За сало!

Все семейство Аккаля, на которых сала и впрямь было побольше, чем на остальных, невольно попятилось.

– Да уймитесь вы, – как колотушкой в бубен, гаркнул шаман. – Слушаю вас и думаю: может, я по старости поселок перепутал? Вроде у хант-манов шаманом был, а сейчас к мэнквам-людоедам попал!

– Ты – старый. И ты шаман. Ты смерти не боишься. А у нас дети, – мрачно буркнул отец Тан, поглаживая плачущую дочь по косам. На руках его молодой жены сидели два младенца – их собственный, родившийся этим Днем, и нивхский приемыш. Еще один малыш цеплялся за край парки.

– Они все умрут! – хлюпая разбитым носом, завопила старая Секак. – А этого убийцу даже не накажут? – Она злорадно скосила и без того раскосый глаз на мать Пукы.

Краснолицый ор вдруг наклонился, вглядываясь в безучастно лежащего на снегу Пукы.

– Надо же… – помутневшими словно от страшной боли глазами всматриваясь в лицо мальчишки, пробормотал он. – Такой маленький – а уже столько народу, почитай, уничтожил. Больше, чем эрыг. Больше, чем шаман какой черный.

Пукы дернулся.

– Порки забоялся? – Толстыми здоровенными ручищами ор ухватил Пукы за плечи и рывком вздернул над головой. Связанный мальчишка беспомощно повис, болтая ногами в воздухе. – Будет тебе порка!

Пукы почувствовал, что летит, – и со всего маху рухнул лицом в утоптанный снег. Ор навалился сверху, рыча, как разъяренный медведь. Выхваченный из-за пояса нож вспорол парку у Пукы на спине. Мальчишка отчаянно рванулся, пытаясь выкрутиться.

– Я не из-за порки! – срывая голос, из последних сил заорал он. – Слышите, Орунг, мама, я не… – его крик перешел в хрип – колено ора вдавило голову в снег. А потом дикая раздирающая боль разломила спину надвое.

– Будет тебе порка! – ревел староста. – За каждого, кого из-за тебя голод сожрет, получишь! – Новый удар, казалось, пробил тело насквозь. – По счету! – И снова боль разорвала Пукы.

Кто-то налетел на ора, вцепился, пытаясь оттащить от мальчишки.

– Ты что делаешь, живодер! – кричала мать, молотя кулаками по плечам и груди старосты. – Он слабый! Он не выдержит! Ты убьешь его!

– А он нас что? Он – нас? – брызгая ей в лицо слюной, выкрикнул ор. – На-а! – Сплетенная из оленьих жил веревка полоснула мать по рукам.

– Мама! – Длинным рысьим прыжком Орунг метнулся из толпы и повис на плечах ора, лупя его по голове. Мужик завертелся, пытаясь стряхнуть цепкого мальчишку. Орунг впился ему зубами в ухо. Ор закричал, рухнул на спину, стараясь придавить Орунга. В последнюю секунду мальчишка откатился в сторону. Разъяренный ор тут же вскочил на ноги. Измазанная кровью веревка из оленьих жил взметнулась над Орунгом.

– Нет! – защищаясь, вскинул ладонь Орунг.

– Не надо! – отчаянно вскрикнул Пукы.

Веревка словно переломилась в полете, извернулась в воздухе, захлестнув шею ора. Глаза его полезли из орбит, лицо стало еще краснее, чем обычно. Ора опрокинуло на снег, как пойманного оленя.

Грозный рокот прокатился над толпой, меховой плащ на шамане вздыбился, захлопал, будто его трепал ураган. И тут же налетел ветер. Погнал перед собой мелкие мерзлые снежинки, злыми жалящими уколами осыпал лица людей. Со свистом закружил в толпе. Визжащую старуху Секак подняло в воздух…

– Шаман! – закричал отец Тан. Порывом ветра его бросило на колени. – Что ты делаешь?

– Не… я!.. – поднятый ветер срывал и уносил прочь слова. – Духи… Духи!

В подтверждение его слов из ниоткуда раздалось громкое зловещее карканье. Кричал ворон. Бушующий ветер резко стих. Секак шлепнулась оземь и затихла, боясь малейшим движением привлечь внимание разгневанных духов. Люди медленно подняли головы. Высоко на темном небе, усыпанном мелкими колючими звездами, парил крылатый силуэт. Взмахнул крыльями, развернулся… исчез, словно растворился.

Шаман не смотрел в небо. Его остекленевшие и неподвижные глаза вперились в пустоту, а губы шептали:

– Думал, обойдется… Не обошлось… Не… – Он бросил затравленный взгляд на прижавшихся друг к другу братьев и, словно решившись на что-то, твердым голосом отчеканил: – Духи сказали свое слово. Не хотят, чтоб хант-маны были как мэнквы-людоеды.

Толпящиеся вокруг жители поселка переглянулись. Свернувшись клубочком, тихо всхлипывала тетка Секак. Полузадушенный ор протяжно застонал и сел, тупо пялясь перед собой. С его шеи свисала веревка из оленьих жил.

– Может, твои духи нам еще скажут, где еду взять? – прерывая воцарившееся молчание, пробормотал отец Тан.

– Я знаю где! – Орунг вскочил.

– Ты что – дух? Не тебя спрашивают, мальчишка!

– Пусть говорит! – рявкнул шаман. – Вдруг это духи через него вещают?

– Я-то думал, духам положено вещать через тебя, – ехидно бросил отец Аккаля. – Ладно, пусть говорит.

– Ну убьете вы Пукы – что с того? Еда-то от этого не появится! – зачастил Орунг, торопясь, чтобы его не заставили молчать. – А даже если его съесть – так его ж на всех не хватит!

– Бульончику из него наварить! – приподнимаясь, пискнула неугомонная Секак и на всякий случай тут же прикрыла голову руками.

Пукы едва слышно застонал сквозь зубы. Жрица… бульончик… Как же она могла! Наверное, это неправильная жрица или вовсе не жрица!

– На охоту надо идти! – заглушая старую тетку, звонко выкрикнул Орунг.

– А казалось – умный, – после недолгого молчания задумчиво заключил отец Тан.

– Позволили мальчишке в собрании говорить, – скривил пухлые губы отец Аккаля. – Или ты не знаешь… – глядя на Орунга с презрительным превосходством старшего и опытного, бросил он, – нет сейчас охоты – ушел зверь.

– Какой ушел – а какой и пришел, – невозмутимо ответил Орунг. – Мы Вэса промышлять пойдем! А чего такого? – заторопился он, прежде чем потрясенная тишина разразилась негодующими воплями. – Вэс, он хоть и большой, а все равно – зверь. Эрыги его бьют – сам видел! Кучей наваливаются – и бьют! И жрица… – Он осекся, боясь, что упоминание о жрице заставит поселковых снова вспомнить о поступке Пукы. – Жрица Вэса на колья насадила!

– Так мы ж не жрица! Колья у него под брюхом не вырастим! – выкрикнули из толпы охотников.

– А и не надо! – азартно мотнул косой Орунг. – Высылаем разведчиков – чтоб на эрыгов не напороться. Отыскиваем, где Вэс, – корму ему в Ночи почти нет, он бродить будет, искать. На его пути землю Огнем протаим – и выроем яму! Глубокую! А на дно – кольев! – Орунг присел на корточки, щепочкой чертя прямо на снегу. Охотники невольно сгрудились позади него, поглядывая мальчишке через плечо. – Факелы сделаем, костры разведем и пугнем Вэса Огнем. – Орунг несколькими быстрыми движениями прочертил в снегу стрелки. – Огня он боится, все видели, – побежит прочь. Прямо в нашу яму! – пропоров снег еще раз, щепочка с треском сломалась. Орунг торжествующе отшвырнул ее. – А мы его копьями добьем! – он поднял глаза, обводя взглядом стоящих над ним охотников.

– А если не найдем? – пробормотал один из охотников, не сводя глаз с рисунка на снегу.

– Найдем, – буркнул второй. – Их много отмораживаться будет.

– Где два – там и третий, – согласно кивнул еще один.

– Вы что – согласны с ним? – Ор, пошатываясь, поднялся с земли и тяжело навалился на плечо ближайшего охотника. – Совсем пропасть хотите? Да он только затем это все и придумал, чтоб брата спасти! – Староста ткнул трясущимся пальцем поочередно в Орунга и Пукы.

– Орунг – не такой, – хрипло выдохнул Пукы. – Он не стал бы ради меня весь род губить…

– Может, и стал бы, – со свойственной ему задумчивостью отец Тан покивал головой. – Мать да брат – ближе никого нет. Только нам-то хоть так, хоть эдак – пропадать.

– А сколько за шкуру Вэс следующим Днем наменять можно будет… – ни к кому специально не обращаясь, будто в пустоту кинул Орунг.

Отец Аккаля сразу занервничал:

– Так вы ж ее кольями продырявите!

– Вэсова шкура пока по тундре бегает! – осадил его отец Тан. – Ты что скажешь, шаман?

– Не знаю я. – Старый шаман растерянно развел руками. – Белый я. Только Днем камлаю. Ночью ни лечить, ни погадать, ни удачу к охоте приманить не могу. Решайте сами.

Молчание снегом накрыло поселок. Каждый вспомнил страшное, запретное имя того, кто мог и смел камлать в Ночи. Отец Тан помотал головой, отгоняя наваждение:

– Торум с ним, с тем камланием! Угощение Мир-сусне-хуму и духам выставим – авось не покинут. Идем! – он решительно хлопнул рукавицей по бедру.

– Ладно, коли так… – Ор нагнулся, ухватил Пукы за стягивающую запястья веревку и рывком поднял с земли. – Но вот этот у меня в яме возле пауля останется! Если ты, парень… – он злобно навис над Орунгом, – все выдумал и никакой охоты не выйдет – я его запорю! И тебя вместе с ним!

Свиток 10
О страшных снах, что снятся хант-ману в неволе

– Болит? – Орунг отодвинул сплетенную из палок решетку и спрыгнул вниз, в яму, где сидел Пукы.

Мальчишка зыркнул на брата сквозь свисающие на лицо волосы. Он сидел в привычной позе – подтянув колени к подбородку и крепко обхватив их тощими руками. Орунг наклонился над братом, бережно взял за плечи и повернул спиной к себе, раздвигая вспоротую парку. Едва сумел сдержать вздох – глубокие рубцы вздулись, налились черной кровью.

– Сейчас, сейчас. – Орунг принялся торопливо развязывать принесенный с собой туесок. – Тут у меня мазь есть. Шаман дал. – Он выволок наружу пахнущий травой и прогорклым жиром горшочек. – Повернись!

Пукы зашипел, грызя губу, на глаза навернулись слезы. Спина горела. За что ему все это? Ну за что? Как больно-то! Пукы рванулся из рук Орунга и отполз прочь по обледенелому дну ямы.

– Терпи, не маленький уже. – Орунг нагнал брата и придавил к земле. – Смазать надо, а то помрешь! – Его рука снова стала елозить по рубцам, развозя мазь.

Пукы завыл:

– Пусти… Медведь… Эрыг… Шаман черный…

– Отпускаю уже, отпускаю, – хмыкнул Орунг, действительно слезая с брата. И привычным жестом положил ладонь Пукы на лоб. – Опять засопливился? – Он укоризненно вздохнул.

– А я виноват? – немедленно огрызнулся Пукы. Пожар на спине начал стихать, будто снегом присыпанный. Пукы как мог оправил на себе парку и снова подтянул колени к подбородку. – Орунг, – тихо-тихо позвал он брата. – За что они меня так?

Тот аж подпрыгнул – Пукы показалось, если бы не решетка, брат взлетел бы в темные небеса.

– За что?! – завопил Орунг. – Да ты… Да не будь ты моим братом, я б тебя, однако, сам…

– Давай! – проныл Пукы. – Давай, бей! Все равно я правильно сделал! Правильно! А если правильно – остальные тоже понимать должны… – в его голосе появились нотки бесконечной растерянности.

– А они – не понимают! – рявкнул Орунг с такой силой, что наверху мелькнула перепуганная рожа ора. Орунг резко понизил голос: – Голодные станут – еще меньше понимать начнут! А как первый помрет – вовсе перестанут!

Он плюхнулся рядом с Пукы, и братья опять, как всегда, уставились в разные стороны.

– Правда пойдешь на Вэса охотиться? – наконец тихо спросил Пукы.

Орунг молча кивнул.

– Боишься?

– Угу, – ухнул Орунг. – А что делать?

В его тоне был упрек – даже не упрек, а так, напоминание. Пукы обиделся. Потом вспомнил, что так и не поблагодарил Орунга за помощь, – и снова обиделся. Вздохнул:

– Ты меня спас.

– В первый раз, что ли? – ухмыльнулся Орунг.

Пукы зашипел сквозь стиснутые зубы – вот тетерев таежный! Ходит, голову задрал – курлы-курлы!

– На. – Орунг вынул из туеса горшок с болтушкой из порсы. – Поешь.

Изголодавшийся Пукы торопливо запустил ложку в горшок.

– А я уж думал, мне не дадут ничего, – наворачивая, прочавкал он.

В яме на мгновение повисло молчание. Пукы остановился. Сглотнул.

– Ты мне свое отдал? – не глядя на брата, спросил он. И попытался всунуть горшок Орунгу в руки.

– Ты ешь, ешь. – Орунг похлопал брата по плечу. – Мне мать или Тан еще один утащить обещали. – Он поднялся. – Пойду я. Скоро уже. – Он запрокинул голову, с тоской глядя на просвечивающее сквозь деревянную решетку небо.

– Погоди. Я спросить хотел… – Пукы замялся. – Как ты это сделал – ну, с веревкой? И раньше, когда эрыги полезли, – с ножом? Я думал, только шаман такое может.

Орунг остановился.

– А я думал, с ножом мне показалось, – задумчиво сказал он. Увидел расширившиеся – аж круглыми стали! – глаза Пукы и засмеялся. – Не делал я ничего! Я же не шаман! – Он подтянулся и легко выбрался наружу. На решетке стукнул деревянный засов – Пукы снова заперли.

Пукы еще немного подумал – наверное, совсем состарился их шаман. Силу потерял. Не он духами командует, а они сами, как хотят, куролесят.

Наверху затянули песню хозяину охоты Хингкэну – значит, мужчины уже вышли из пауля. Пукы привычно вслушался, ожидая охотничьего камлания, – и тут же себя одернул. Шаманский бубен, как и положено, молчал. Не Черный, однако, их шаман, чтоб Ночью духов тревожить. Песня удалялась – и вот стихла совсем.

Спина больше не горела, а надсадно, изматывающе ныла. Нарастающий жар во всем теле заставлял Пукы мучительно трястись, скорчившись на дне ямы. Кровавый туман плавал перед глазами. Пукы почувствовал, что его веки каменеют, голова отяжелела, как полный котел. Медленно опустилась на грудь…

* * *

Мальчишка встряхнулся, разгоняя навалившуюся одурь. Поднял голову…

Черный шаман пришел за ним. Плотно завернувшись в плащ, он висел вниз головой, будто большая летучая мышь, пальцами босых ног цепляясь за прутья решетки. Пошевелился и, переваливаясь неуклюже, как эрыги, пошел с решетки – на стенку ямы. Навис над Пукы, уставившись на мальчишку. Его глаза то сужались в две узкие щелочки, то расширялись, становясь почти круглыми, как у жрицы. И горели. Огнем. Огнями. Правый – Голубым. Левый – Рыжим. Или наоборот?

Шаман спрыгнул на дно. От него волнами расходился одуряющий жар. Он открыл рот… Между зубов показалась… голова маленького человечка! Человечек кубарем выкатился наружу. Он мерцал, как порой мерцает и дрожит воздух над костром, то вырастал в великана с раскосыми глазами и смуглым лицом, прекрасным, как у самого всадника Мир-сусне-хума, повелителя средней Сивир-земли. То вдруг оборачивался крохотным существом с мерзкой ехидной рожей злобного уродца. У него была всего одна нога и четыре руки… Нет, все как обычно – две руки, две ноги и… две головы! Потом…

– В-вот эт-тот? – сильно заикаясь, спросил человек-не-человек. Голос его был похож и на рев медведя, и на олений крик, и на журчание воды, и на шум ветра, и на…

Застывший за его спиной Черный молча кивнул.

Пукы ударило под дых с такой силой, будто олень копытом лягнул. В груди перехватило. Весь воздух вокруг исчез.

– А-ах! – мальчишка попытался вдохнуть…

Ему словно влепили снежком по зубам. Что-то плотное и в то же время неосязаемое впрыгнуло в рот… Пукы замотал головой, пытаясь выплюнуть, но челюсти сковало. Нечто деловито протискивалось в горло. Пукы чувствовал, что его сейчас стошнит…

– Н-не взд-думай, – предостерегающе сказал голос.

Пукы судорожно сглотнул… Оно – с радостным хихиканьем! – ухнуло в живот.

Черный расхохотался в ответ, вздымая полы шаманского плаща… сгреб Пукы и, словно пушинку, одной рукой выкинул из ямы.

В уши ударил пронзительный – и почему-то женский – вопль:

– …Вот он! Решетку разломал! Удрать хочет!

Пахнущий дымом и кровью морозный ветер ударил в лицо. Мальчишка открыл глаза, ошалело озираясь по сторонам. Он был наверху. Стоял на краю ямы, в которую его посадили. В решетке словно выпилили аккуратный круг. Никакого черного шамана рядом. Вместо него перед Пукы торчала тетка Секак, глядя так, как, наверное, мэнкв-людоед смотрит на одинокого охотника, и бешено орала:

– А я вам говорила! Еще тринадцать Дней назад говорила! Милк он!

Свиток 11
О том, что действительность бывает страшнее самого страшного кошмара

Толпящиеся за спиной Секак поселковые уставились на Пукы. Мальчишка поглядел в их лица и понял: Черный – это, однако, не самое страшное!

– Милк он! – входя в раж, орала Секак. – Еще когда имя не бралось, его убить надо было! А мне не верили! Шаман не верил, смеялся, колотушкой в лоб бил!

– Надо было ломиком добавить, – безнадежно глядя на Пукы, вздохнул старый шаман.

Но Секак было не остановить.

– А теперь выходит – права старая! – Секак торжествующе огляделась. – Милк и есть! Думаете, чего жрица приехала? Он навел! – ее обвиняющий перст снова уперся в Пукы.

– Не я… Она всюду ездит… – пролепетал Пукы, сам понимая, что его слова звучат жалко, да и не слушает его никто. Под устремленными на него недобрыми взглядами мальчишка попятился. Поселковые дружно сделали шаг вперед.

– И еду из амбара тоже он сожрал! – уже из середины толпы продолжала кричать Секак.

Пукы все пятился, обходя яму. Поселковые надвигались.

– И нас сожрет! – в визге тетки звучал настоящий восторг. Похоже, она просто мечтала, чтоб Пукы немедленно начал закусывать кем-нибудь из родовичей. – Орунга уже загубил! А какой парень был!

– Орунг? – Пукы остановился, испуганно переводя взгляд с одного лица на другое. – Что с Орунгом?

– Ты убил его! Ты! – Толпа распалась, и на Пукы кинулась растрепанная, плачущая Тан. Ее растопыренные, как когти хищной птицы, пальцы полоснули его по лицу, оставляя на щеке пять бороздок от ногтей. Пукы вскрикнул от боли, попытался перехватить руки Тан.

– Ты куда к моей дочери руки тянешь, милк? – гаркнул отец Тан – и люди, крича, бросились на мальчишку.

Пукы заверещал от ужаса. Попытался кинуться в сторону. На него, широко растопырив руки, бежал ор. Пукы рванул обратно – но там, наматывая на локоть ременной аркан, его уже караулил отец Аккаля. Мальчишка заметался, невесть как уворачиваясь от хищно тянущихся отовсюду рук. Прыгнул через яму и со всех ног помчался прочь. Брошенное сзади бревно подбило его под коленки. Пукы рухнул в снег. Попытался подняться. На него навалились со всех сторон. Чьи-то кулаки прошлись по спине. В боку вспыхнула дикая боль – утробно хакая, ор пинал мальчишку ногами. Очередной удар обрушился Пукы на голову – перед глазами все поплыло. Пукы почувствовал, как все его души начали отделяться от тела, готовясь в полет…

– Помогите! – прохрипел мальчишка разбитым ртом. – На помощь!..

– Никто… тебе… не поможет… Кому… ты… нужен… – в такт ударам выдохнул староста. Жилы на его лбу вздулись.

– Хоть кто-нибудь… – чувствуя, как уплывает сознание, выдохнул Пукы. Ему даже показалось, что из его уст вырывается совсем незнакомый испуганный голос: – П-п-помогите…

Звезды закружились вокруг, полыхнули. Пукы мгновенно ослеп, и на него навалилась тьма гуще самой Ночи.

Тьма сменилась серой промозглой мглой. Свернувшийся калачиком, Пукы лежал, погрузившись в медленно движущийся туман. Бесформенные темные фигуры скользили сквозь мглу вокруг мальчишки. У ног его текла Река. Великая река. Она была огромна и беспредельна, а воды ее темны и маслянисты – и вызывали страх. Казалось, в ней заключены все реки Средней земли, и Верхней, и Нижней. Она то струилась спокойно и величаво, то начинала бушевать и покрываmься белой пеной, как на горных перекатах, зарастала льдом, вырывалась из-под льда… И все это происходило враз, одновременно. От ее вод невозможно было оторвать глаз. Пукы вгляделся в темные глубины. Постепенно сквозь густую и совсем непрозрачную воду начали проступать контуры человеческих фигур, развалины…

Беззвучно крича, какие-то люди – Пукы они показались смутно знакомыми – лупили скорчившегося на земле мальчишку. «Забьют, однако. Не повезло бедняге!» – с сочувствием подумал Пукы.

– Эт-то мне с т-тобой, к-кажется, не повезло, – раздраженно буркнул заикающийся голос. – Д-для кого я тут с-стараюсь? Т-ты д-делать что-нибудь думаешь, или мне снова ч-через т-тысячу Дней возвращаться?

Ошалевший Пукы даже не успел задуматься – что за голос, зачем он собирается возвращаться через тысячу Дней, да еще снова… Картинка в Великой реке резко приблизилась, и Пукы с отчетливой ясностью понял – это же он! Его бесчувственное тело валяется там, под ногами. Его забьют, однако! Ему не повезло!

Видный сквозь воду ор подхватил с земли палку и вскинул ее над головой. Сидящий у темной воды Пукы протестующе пискнул… Опустив руку в воду, попытался перехватить поднятую дубину. Ничего не вышло. Неожиданно Пукы почувствовал, что совсем недалеко находится что-то живое – и доступное ему! Недолго думая, мальчишка сгреб это живое за шкирку – он и сам не понял как! – и с размаху швырнул в ора.

Истошно визжа и дрыгая лапами, перед физиономией ора прямо в воздухе возник… его собственный пес! Здоровенный серый вожак врезался в хозяина, и оба кубарем покатились по земле. Вожак вскочил и, исходя слюной от злобы, яростно рванул хозяина за воротник меховой парки.

В толпу ворвались поселковые псы. Морды у них были совершенно ошалевшие – будто они и сами не понимали, куда бегут, зачем рычат и кого кусают. Поджарый пес, облезлый, как заяц после Ночи, выскалил клыки на мать Тан. Женщина отчаянно завизжала:

– Это же наш Клык! Наш Клык!

Обычно тихий и спокойный зверь, безропотно таскавший поклажу или лениво валяющийся у дверей дома, вцепился в одежду хозяйки. Отмахиваясь ременным арканом, вопил Аккаля, атакованный собственной ездовой упряжкой.

Отчаянно лая, псы метались между людьми, как бешеные бросаясь на хозяев. Те орали – наполовину грозно, наполовину испуганно. Только старый шаман невозмутимо застыл среди безумия. Один из псов длинным прыжком кинулся к нему…

– Мальчишка ты еще – на меня… – старик ухмыльнулся, – …чужой хвост поднимать. Вот Дней через двадцать… – Он резко ударил пса в нос.

Плавающий в серой мути Пукы едва успел удивиться – с кем шаман сейчас говорит? – и тут же получил по носу. Больно!

Старый шаман отшвырнул прочь присмиревшего пса и легко, как молодой, вертясь между отбивающимися от собак людьми, кинулся к бесчувственному телу на мерзлой земле. Склонился над мальчишкой и тихо, протяжно запел…

Вода перед склоненным лицом Пукы разлетелась мелкими брызгами. Две старческие руки вынырнули из темной глади реки, ухватили Пукы за шиворот и дернули на себя… Пукы рухнул в воду – ледяную и кипящую одновременно – и понял, что захлебывается…

Белый наст и низкие деревья тундры неслись ему навстречу. Он лежал на чем-то твердом. Мучительно болело избитое тело. Пукы попытался подняться…

– Лежи! – знакомая рука прижала его. Пукы повернул голову. Рядом была мать. Легкая нарта, запряженная крупным серым псом, уносила их по ледяному полю прочь от пауля.

– Мама! Мама! – забормотал Пукы, захлебываясь слезами. – Что со мной, мама? Серая мгла! Тени! Голос! Где я был, мама? Где?

– Ничего, сыночек, сейчас, – явно не понимая, о чем он спрашивает, бормотала мать, обнимая Пукы за плечи. – Отъедем подальше. Не погонятся. Шаман не пустит. Обещал. – Вопреки собственным словам мать обеспокоенно поглядывала назад. Погони действительно не было. – Все, я тут спрыгну! – выкрикнула женщина, приподнимаясь, чтобы соскочить с нарты.

– Куда ты, мама? Нет! – Пукы отчаянно вцепился матери в сахи [8]8
  Сахи – двойная меховая шуба.


[Закрыть], и оба они на полном ходу скатились в снег.

Отплевываясь, мать вскочила, встряхивая Пукы, как нашкодившего щенка:

– Ты у меня совсем глупый?

Почувствовав, что нарта стала легче, пес уже разворачивался к ним, виновато поскуливая. Кажется, извинялся, что потерял седоков.

– Я ничего не понимаю. Я был… Как я тут очутился? – не обращая внимания ни на пса, ни на грозные крики матери, требовал Пукы. – Поселковые на меня кинулись, Тан кричала… – Он вдруг ясно вспомнил, что кричала Тан. – Что с Орунгом, мама?

Женщина замолчала и опустилась в снег, будто у нее разом кончились силы.

– Пропал Орунг! – тихо прошептала она, и на глазах у нее заблестели слезы. – Вэса они нашли. И яму с кольями выкопали – как раз над самой рекой. Только Вэс из нее вырвался. Брюхо пропорол, метался. За охотниками погнался. Еще б чуть-чуть – всех передавил. Орунг копье Вэсу в ногу воткнул. Вэс в реку сорвался, лед пробил и под воду ушел! И Орунга за собой утащил. Мужики говорят, Вэса еще попробуют достать. А Орунга… – она замотала головой, разбрызгивая слезы со щек, – Орунга так и не нашли.

Пукы молча ткнулся маме головой в плечо. Так они и замерли, сидя в снегу, и только растерянный пес топтался вокруг них, жалобно поскуливая и то и дело тычась влажным холодным носом.

– Думаешь, я виноват? – не отрывая лица от маминого сахи, тихо спросил Пукы. – Что Орунг…

Мама не ответила. Отстранилась, решительно отерла слезы ладонью:

– Я тебе лук Орунга положила, ловушки его, снегоступы… Уходить тебе надо. Не простят тебе люди.

– Куда ж я – в тундру? Один? К эрыгам в зубы? Я ж там не смогу… – Он замолчал – вслух признаваться, что не сможешь выжить в тундре, невыносимо. Почему мать заставляет его это говорить? Почему отсылает его? – За что меня так? – Слезы неудержимо покатились по впалым щекам Пукы. – Я ж хотел, как учили… Как правильно…

– Ох, сынок, какой же ты у меня еще маленький! – обхватывая руками его голову, мама засмеялась сквозь слезы. – Одна беда – люди этого не понимают. – Она развела руками, словно извиняясь перед сыном, что ничего уже нельзя изменить.

– Они все просто меня ненавидят, – упрямо пробубнил Пукы. – Ну почему Орунга все любят, а меня – нет? Он ведь мой брат! – в ярости вскричал Пукы… и осекся, вспомнив, что Орунг…

– Не брат, – опуская голову, тихо сказала мать. – Не родной. Его отец на заработки в город ушел и пропал. А мать тем же Днем от болотницы померла. Маленький остался, один совсем. Я взяла. Мы-то с тобой тоже совсем одни были. Веселее втроем. – Она вдруг начала копаться за пазухой своего сахи. – На! Шаман сказал – тебе вернуть. Отца твоего это нож.

Всем известный в пауле нож настоящей южной стали лег Пукы в ладони.

– Отца? Отца? – Пукы поднял на мать потрясенные глаза. Ему и без того худо, а от ее слов стало казаться, что наст качается туда-сюда, как сосна в буран. Сперва Орунг ему не брат, а теперь… – мой отец – геолог, странствующий жрец, который Голубой огонь для новых Храмов ищет?

Мать молча кивнула.

– Ты в Храм иди, – торопливо сказала она, вставая. – Нож покажешь – может, возьмут тебя. На кухню или еще куда… В Храме тебе хорошо будет.

– Я не хочу в Храм! – закричал Пукы, отшатываясь от нее. – Не хочу, слышишь? Не гони меня! Я хочу тут! С людьми, с тобой!

– Но люди тебя больше не хотят, – тихо сказала мать. – Мне одной тебя не защитить.

Пукы снова уткнулся лицом в ее сахи, всей грудью вдыхая родной запах, словно хотел надышаться напоследок. Спросил – тихо и вовсе безнадежно:

– Ты со мной не пойдешь?

– А Орунг? – так же тихо откликнулась мать, обнимая его. – Поселковые его искать не будут. Другие у них дела. А я попробую… Может, найду, – в голосе ее мелькнула и погасла надежда.

Они на мгновение прижались друг к другу – будто хотели стать одним целым. Потом она повернулась и пошла обратно к паулю. Пукы непонимающими, неверящими глазами глядел вслед. Мама уходила, становясь все меньше, меньше… исчезла совсем.

Пес жалобно заскулил у ног мальчишки, рванулся за матерью, оглянулся, вернулся, жалобно скуля и таща за собой нарту. Пукы поймал его за постромки.

– Тебе лучше со мной быть. Если Вэса не вытащат – собак есть начнут. А у матери даже собаки не будет. – Он заглянул в печальные, растерянные глаза пса… и перерезал постромки. Серый, поняв, что его отпускают, радостно залаял и рванул по следам хозяйки. Пукы глядел ему вслед. Из глаз его, подмерзая на щеках, катились слезы. Он ухватил легкую нарту за передок, зашипел от боли, закидывая постромку на плечо, и побрел сам не зная куда.