Текст книги "Путешествие среди людей"

Автор книги: Кирилл Ивашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Когда мы совершали только первый заход с сумками, Матвей, проходя мимо этой оруэлловской толпы, злобно сказал не то мне, не то всем: «Мы так работать не будем». Мне осталось лишь подтвердить: «Надеюсь». Так мы и зашли в нашу первую в жизни общагу.

***

Внутри нас поджидал целый пункт приема документов по зачислению. Несколько старшекурсников во главе с уставшей от жизни женщиной на побегушках сказали нам оставить вещи и бежать в вуз, пока все нужные нам кабинеты не закрылись. Кабинетов, конечно же, была тьма. И в эту тьму мы поспешили окунуться. Но пока нам нужно было лишь пообщаться с комендантом и заполнить пару анкет.

Мы сидели на первом этаже общежития и заполняли нужные анкеты для будущего получения документов. Все время нам подсказывала одна из старшекурсниц. Она была настойчива в своей помощи.

– Вот здесь строго по паспорту, здесь по полису, а вот здесь укажите свой…

– Послушайте, девушка, я даже не просил тебя мне помогать. Здесь все предельно ясно написано и без ваших заученных комментариев, – и демонстративно взмахнув рукой, как это сделал бы какой-нибудь итальянец в разгар эмоционального разговора, Матвей уткнулся в бланк.

– Слышь, ты бы попроще был. Тут с такими остроумными на раз разбираются, – и наклонившись к нему, с исключительно пацанской ноткой добавила. – Уяснил?

– Я сейчас заполню эту вшивую анкету, затем еще одну, а во время этого и после этого и после-после этого, НИ СЛОВА тебе не скажу, хорошо? – он лишь добавил незначительное нечто в свой голос и пренебрежительно поднял голову, глядя ей прямо в глаза. – От тебя я жду того же. Справедливо?

– Понятно, борзый. Справедливо.

Остаток дня, до самого вечера мы бродили по всем кругам бюрократического ада. Километры коридоров, десятки недонесенных бумажек или в недостаточном количестве отксерокопированных заполнили часы первого знакомства с вузом, где нам предстояло учиться ближайшие 4 года и общежитием, где мы должны были жить все это время. Знакомство вышло не самым приятным для обеих сторон, потому что раздраженный Матвей – это искусство. Он может говорить самые невнятные и непонятные человеческому уму вещи, но стоило в конце добавить лишь одно слово, как ты тут же забывал всю остальную часть разговора и соглашался с ним. Он просто спрашивал: «Справедливо?», и ты уже не знал, что ему ответить. Если говорил «нет», он отвечал: «значит, у вас очень большие проблемы с головой». Или что-то в этом духе. Наблюдать за этим было ни с чем несравнимо, он был неподражаем, что касалось вытряски из человека неосознанного согласия. Это восхищало, лишь пока ты сам не соглашался с ним на тех же «справедливых» условиях.

Донеся все документы первостепенной значимости, нас посадили перед комендантом общаги. Крайне дружелюбное и располагающее лицо этого гражданина сразу же внушало доверие. Начинало казаться, что даже в таком гадюшнике еще остались хорошие люди. Его звали Габрис Гутанович. Причина, по которой ежегодно страдали сотни студентов Санкт-Петербурга. Эта хитрая рожа с первых же секунд нашего общения достала книжку с правилами общежития и стала нам разъяснять на своем корявом русском:

– Послущайте, друзья, ви теперь стюденты, всрослые люди. Всиё зависеть от ващей ответственности, – сложив руки на стол, начал он, заранее открыв свою наскоро напечатанную методичку. – Ви видете эту книжщку? – спрашивал он. – Виёт, я откриваю иё и что ми видим? Вам, госьъпода, надлежит не пить, не курить, не превыщать положённую громкость и отработать на благо общежития двадцать пиять часов. Это прекас ващего ректора.

– До начала учебы осталось меньше трех суток, – перебил его я. – Вы хотите предложить нам по 8 часов в сутки работать на, как вы говорите, благо общежития и ректора?

– Так, парень, я вижю, ты из этих нагльых маленьких парщивцев? Это очень хорощо. Ми таких тют очень любим.

– Не сомневаюсь, Габрис Гутанович. Я в этом даже не сомневаюсь, – с особой наглостью и дерзостью в глазах продолжил я. – Хорошо, давайте опустим момент с отработкой. Он странный – пусть так, но неужели нам даже пиво запрещено? Скажем, вечером, после учебы, в домашней обстановке. Без шума, конечно же, и пьянства.

Еще не договорив, я почувствовал пинок на своей ноге. Это был как раз тот момент, когда Матвей меня останавливал от лишних слов.

– Прошу простить его, Габрис Гутанович, он слегка нагловат. У нас в городе все такие, он не специально, – без особого энтузиазма, но с уверенностью в голосе, вмешался Матвей. – Мы все понимаем, но отработаем столько, сколько успеем. Наша учеба так же важна ректору, как и отработка в общаге. Думаю, это вполне справедливо.

– И откюда же ви такие смелые? – прищурившись, спросил комендант.

– Мы из Краснодара, – отрезал я. Ситуация бесила меня. Обычно злился Матвей, а я переводил все в дипломатический дружелюбный диалог, но человек, сидевший напротив нас, сразу показался мне жуликом. Слишком уж хитрые у него глазки. Отвратительный мужик, так легко обманывающий своей приятной наружностью.

– Поньятно, – откинувшись в кресле, отрезал тот в ответ. – Ладно, надо подумать, куда вас сельить.

В конце концов, нам пришлось еще некоторое время сражаться за одну комнату на двоих, но получилось добиться лишь двух кроватей в трёшке. Уже неплохо, потому что большинство селили в комнаты по шесть, а то и по восемь человек.

Занеся первые пару сумок внутрь, мы бросили их на пол и молча простояли несколько минут. Первым ожил я и стал ходить по тем семи квадратным метрам, разглядывая то шкаф без дверцы и задней стенки, то ржавые кровати с провисшими пружинами, то, наконец, грибок, захвативший весь дальний правый угол комнаты. Ярко розовые стены с редко нарисованными цветочками обнадеживали, но не располагали. Однако, эти стены идеально вписывались в антураж комнаты. Без них, этот шкаф, стол и пара стульев выглядели бы менее живописно. А так, создавалось хотя бы ощущение, что тут жили одни сумасшедшие. Жили, правда, давно, но ведь жили. А это уже значило, что жить тут можно. Просто, не нужно. Но все же можно.

На Матвее лица не было. Он достал телефон и стал все фотографировать.

– Я это везде разошлю. Этого урода везде посадят. Во всех тюрьмах, сука, его сраное имя числиться будет, – заклинал он, фотографирую каждую мелочь с разных ракурсов. Со вспышкой и без. В фокусе и разфокусе. Он целое портфолио отослал маме через 15 минут.

Когда она получила фотографии, то сразу же позвонила.

– Сынок, что это? Где это? Вы уже заселились? – я слышал ее голос, стоя в нескольких шагах от телефона.

– Это наша комната, мам. Я уже начинаю думать, как бы свалить отсюда. Здесь все какие-то нелюди и кругом разруха какая-то, мам. Это просто…

– Давай я пока что за сумками схожу, – перебил я, сунув руки в карман. – Хорошо, мужик?

– Да-да, иди. – даже не повернувшись от грибка, уютно расположившегося у окна, ответил он. – Мам, я смотрю на это и просто…

Мне же не хотелось никому звонить. И жаловаться никому не хотелось. Комната почему-то не сильно меня расстроила: мне нравился этот артхаус загона для свиней. В конце концов я переехал из уютного родительского дома не ради комфорта.

У нас не было матрасов, и еще пара сумок осталась внизу, так что, когда Матвей договорил, мы пошли за всем этим вниз. Внизу нас ждала все та же соцбратия, кисло смотрящая на нас, зеленых, перваков. Мы подняли сумки, снова спустились и пошли к коменданту за матрасами. Его кабинет уже был закрыт, хотя слышно его из-за двери было. На входе сидела женщина за своим столом – что-то вроде секретарши. Мы спросили у нее насчет матрасов, но она ответила, что сегодня мы уже их не получим. На вопрос «Как это?», она показала на ту пацанку, с которой ругался Матвей, и ехидно посмеялась. Та гопница была ответственной за матрасы или что-то типа того. Проходя мимо этой звезды в спортивках, я улыбнувшись процедил: «Справедливо».

– Приходите завтра, – ответила она. – Сегодня я работаю до пяти, но завтра вы должны успеть.

На часах было 5:05.

***

Спать без матрасов было не хуже, чем спать в железном гамаке. Спасало только ощущение общего приключения. По крайней мере, оно спасало меня. Я впервые за последние восемнадцать лет жизни спал не в уютной домашней кроватке, а на армейской раскладушке, без матраса. Это меня поддерживало, и я спешил делиться этой поддержкой с Матвеем. Постоянно нес какую-нибудь чепуху, но нес ее весело, и иногда эта чепуха даже помогала ему. Чепуха, как предмет магический, всегда способна помочь. Без шута при дворе не прожить от скуки – и я занял эту должность с достоинством.

На следующий день я заметил, что возле нас постоянно ошивается какой-то персонаж. Весь день я замечал его на курилке и на нашем этаже у лестницы.

– Чувак, в чем проблема? Я с самого утра тебя постоянно вижу, – прямо сказал ему я, когда мы в очередной раз шли гулять. Мы старались, как можно больше находиться вне общаги, чтобы постепенно забывать точный адрес нашего проживания, но не забывать город, в котором мы жили. – В чем дело?

Он, конечно же, сперва замешкался, стал межеваться от нас, но тут же взял себя в руки, подошел к нам, и протянул руку.

– Меня интересует тот же самый вопрос, – и, натянув нелепую улыбку, вытащил наушник из уха.

Матвей нахмурился, а я сделал то, чего делать не стоило – пригласил его прогуляться с нами.

Всего через полчаса мы уже были готовы придушить этого урода. Он шел и болтал. Просто шел и болтал. Все спрашивал нас и спрашивал. Эти притворные ознакомительные вопросы: как зовут? откуда приехали? на что поступил? не холодно ли в Питере после Краснодара? Людям, в запасе которых есть исключительно подобные вопросы, нужно сразу же открывать одну большую тайну – никому нет дела до того, откуда ты приехал и на какой факультет поступил. Чем ты занимался в родном городе? Да, это вопрос уже с подоплекой. Почему ты решил стать на путь инженерии? Это вопрос еще лучше. Это целая тема для разговора. Но этот кретин же ничем не интересовался и лишь продолжал спрашивать. Он спрашивал, пока мой друг не перебил его и не обидел этим.

Что касается человеческих чувств, даже чувств самых неприятных мне людей, я бываю слишком мягок. Матвей сказал правду: Арсений нам уже в край опротивел. Мы шли, как три придурка: Матвей чуть позади, шагах в двух-трех, я же молча рядом с нашим общим спутником, пока последний настойчиво пытался мне что-то втереть. Он рассказывал мне о своем городе, о своих «бескрайних» возможностях в нем, о своем «бескрайнем» количестве модного шмота и о всяком таком. Богатые друзья, всякие золотые карточки отцов и прочие понты. И особое место в любом рассказе у него занимали шмотки. Он не раз упоминал, сколько стоит его одежда, и каждый раз приятно удивлялся, что мы ничего не знаем о его любимых брендах. Нет в человеке души, если он способен всеми мыслями отдаваться бездушным тряпкам, нужным, лишь чтобы прикрыть свою наготу. Ни я, ни Матвей не переносили весь этот модный треп. Вот Матвей и не выдержал, поняв, что мы уже достаточно его наслушались.

Когда Арсений столкнулся с первоклассной способностью Матвея материться, мы подошли к бару, в который тот нас вел. И если и быть кому-то обязанным за появление этого места в нашей истории, то только этому мерзкому типу по имени Арсений.

Естественно, он клюнул на надпись: «Пиво – 100 рублей» и очень расстроился, когда на входе не посмотрели его бирки. Но очень трудно соответствовать собственному мировоззрению, когда ты – глупый пень в дорогой рубашке.

Место было идеально сбалансированным: небольшое подвальное помещение с длинной угловой барной стойкой, светло-серым освещение и темным деревянным гарнитуром. На высоких подоконниках стояли усилители “Marshall”, гитары, настольные игры, и одиноко висела странная ковбойская шляпа. Дешевое пиво еженочно заставляло людей блевать, а антураж восхищаться жизнью.

Время было не позднее, бар еще пустовал, мы заняли столик, заказали сидр и надеялись поскорее сбежать от Арсения.

– Слушай, пацаны, мы же в таком перспективном городе, вы бы знали, – поймал он меня. С этой фразы я даже слушать его начал, но тут же бросил эту идею. – Да здесь бабки рубить – только так! Многие ошибочно считают, что бизнес-столица – Москва, но я-то знаю, что нет. Нас с вами за каждым углом поджидает золотой клад, пацаны, – добавил он, подмигнув.

Эти слова уничтожили последнее сочувствие к этому идиоту.

– Нет, «пацан», это ты слушай меня, – нависнув над столом, стараясь как можно тише, сказал я. – Ты, богатенький пидорок, ничерта не знаешь ни о Питере, ни о Москве, так что закрой свой рот. Питер всегда был городом творчества и души, а такие, как ты, тут вообще не всрались. Я не понимаю, что ты тут забыл, но еще хоть слово ты скажешь в том же хвастливом духе, и я врежу тебе.

– Нет, это я ему врежу, – привстав на мой уровень, отозвался Мот. – Ты попросту угробил мой день. Я как будто весь день провел перед телеком, пульт потерялся, а все каналы о моде. Короче, не лезь к нам с это темой. Вот и все.

Мы сели на место, наблюдая абсолютно потерянные глаза Арсения. И глядя на эту воодушевляющую картину, радостно чокнулись бокалами сидра.

После этого он недолго молчал. Почти сразу же начал выкладывать нам какой-то «бизнес-план» с краденными банковскими карточками. Мы слушали его, пока в бокалах был сидр, а допив, во весь голос заявили ему, как гениальна его идея и ушли. Но бар был неплох. Правда, очень годный.

– Нет, ну ты слышал его? – подходя к общежитию, все не мог уняться Матвей. – «Верное дело», говорит, «Верняк, пацаны». Стопудняк, сука. Такой кадр.

Мы уже заходили во двор, когда я попросил его постоять, пока я курю.

– Это же надо быть таким кретином. Просто аут какой-то, – продолжал Мот.

– Да ладно тебе, – меня не особо трогала эта ситуация. – Думаю, тут таких еще полно будет. Мечтающих без достоинства о недостойном. Они все как один будут бегать вокруг и кричать, какое верное дело – эти деньги – а, по итогу, станут обычными мешками. Этим детям только и снится, как бы поскорее стать мешком с дерьмом.

– Не могу я так спокойно к ним относится. Они отравляют общество. Их надо всех в одну шеренгу и…

– Помнишь свою детскую мечту?

– Какую? – отвлекшись от идей ГУЛАГа, спросил Матвей. – С двумя сразу?

– Нет, не эта.

– Тогда какая?

– Я про детскую, дурень. Про твою детскую мечту подарить маме дом, – по его лицу было видно, что он вспомнил, о чем я. – Мы как-то сидели с тобой во дворе твоего дома после школы, и ты рассказал мне, как мечтаешь вернуть маме все деньги и потерянные годы счастья, когда вырастешь.

– Да, помню, – сказал он и растворился в ностальгической улыбке. Он подумал о маме. И о ее будущем доме. По лицу сына всегда можно определить, когда тот думает о своей маме. Это очень теплое выражение лица. Во всяком случае, так должно быть.

– Так вот, тобой движет хорошая, добрая идея. Идея о любви. Но для ее реализации нужно много денег. Поэтому ты стремишься к деньгам. Но не они же тебе нужны, да? А Арсений – мелочный ублюдок, в его сердце нет семьи. Пусть так и будет. Забудь о нем и думай о семье, ждущей тебя через годик дома.

– Меньше.

– Что?

– Не через год, а меньше.

– Да, точно. Меньше.

С минуту помолчав, когда я уже понес окурок к мусорке, он спросил:

– А с чем я к ним приеду?

– Со взрослым собой, наверное.

***

«Пусть отец всегда вселял страх,

А мать была вечно с тобою строга,

Пусть у каждого приятный нрав,

Но на деле, это всего лишь слова.

Даже если ты встречаешь людей из харчевни

С распростертыми по горизонту руками,

Твоя сестренка, в своем платье вечернем,

Течет по парням, что ходят к ней штабелями.

Ты можешь быть агрессивен и злобен,

Быть можешь спокоен и весел –

Все равно перед свитой семейной покорен,

Пока та взирает на тебя с кожаных кресел.

Они будут думать, что делают лучше.

Поразмышляют над нормами жизни.

Все равно огонь твой вскоре затушат

И не дадут тебе спеть ни единой песни.

Ты только дурного не думай, не злись.

Их жизнь научила осторожнее быть.

И с твоим первым криком они поклялись:

От боли твоей вместе с тобою выть.

Ведь жизнь каждый день преподносит шансы,

Поэтому стыдно на кого-либо зло держать.

Ведь у тебя не душа – хитиновый панцирь,

А искусство твое острее любого ножа.

Абсолютно каждому дается нечто свое,

Однако скрывается за чьим-то забором.

Ты однажды посмотришь в чужое окно –

Ускользнешь от судьбы перед маминым взором.

Но важно одно понимать:

Насильно разрушая мосты,

Не забывай, что под ними вода.

И, если страшен прыжок с высоты,

Значит, жизнь победила тебя».

Когда-то давно. На самом же деле, всего год назад, я сидел в школьном классе, как всегда, на задней парте. Урок литературы. Задали очередную нелепую работёнку на сорок минут, но я не хотел ее делать. Сидел, слушал музыку, думал на книжку отвлечься уже, как тут я посмотрел на своего друга, что сидел через ряд. Точнее, на его ноги. Я знаю его уже давно, с самого первого сентября, если не больше. И за это время успеваешь узнать не только человека, но и его семью.

Из-за того, что мама было одна и все было не ней одной, он рос в «скромном достатке», и это научило его чаще других ценить любые жизненные блага. Он многому меня научил, а в частности – показал, что такое любовь к маме. Без него, пожалуй, злость взяла бы во мне верх.

И вот, в наушниках играет «I’ve just seen a face», я сижу, смотрю на его ноги и вижу новые, красивые и явно дорогие ботинки. Это было нечто. Меня пронзило понимание того, с каким трудом и любовью его мама подарила их ему. Я представил, как он с улыбкой на лице надевает их каждое утро, благодарит ее, целует ее и идет в школу. В новых ботинках. Они заставляют его улыбаться, но он счастлив только оттого, что умеет благодарить свою маму, ценить ее и улыбаться ей. И я знал, отчего он счастлив, но счастья этого тогда не знал.

И я подумал: «Почему бы не любить наших матерей так же, как они любят нас?».

Нам всем выдали по листочку, по гелевой ручке, заставили убрать все с парт и за что-то, в очередной раз, похвалили Матвея. Уродец Матвей. Как же я ненавидел его всю начальную школу. И немного после. «Вечно он в любимчиках» – примерно так я думал класса до 7го. Он, как и я, не особо любил учиться, но каждый раз умудрялся делать это с блеском. Он понимал материал, вникал в него и на уроке выдавал все как надо. Единственное, что меня радовало, так это его эссе и сочинения, которые получались у него совсем никак. То есть оценка у нас с ним была одинаковая – двойка, иногда тройка – но содержание явно было совершенно разного уровня.

Тогда, на уроке литературы, нам сказали писать пробное итоговое сочинение – довольно важная работа в 11 классе. Топор вражды уже давно был зарыт, а с навыком письма Матвей все еще не разобрался. Я предложил помощь, а когда заметил его ботинки и проникся их надуманной мною историей, был очень рад его отказу, потому что впервые сам захотел получить пятерку по сочинению, а не помочь кому-то в ущерб себе.

Меня уже давно на тот момент зацепила его мечта о доме для матери. Она для меня была, как кадилак Элвиса в наших реалиях. Но понял я свои мысли только сидя на том уроке литературы, стараясь как можно лучше написать сочинение.

Все это время он учился для мамы. Ради женщины, оберегавшей его сон последние 17 лет. Ради человека, его воспитавшего. Ради своей мамы, купившей ему эти ботинки на зиму. И мне просто стало приятно понимать, как радуются ее глаза, когда Матвей приносит домой хорошие оценки. Тогда я решил, что тоже порадую свою маму. Потому что посмотрел на ботинки и увидел, сколько в них любви.

Так вот, почему бы не трудиться ради улыбки маминых глаз так же, как она трудится, ради улыбок наших животов? Ведь ее глаза достойнее любых других в этом мире.

***

На следующий день мы должны были идти в вуз, на встречу с группой. Заодно нам должны были выдать зачетки. Как и полагалось, нас посадили в украшенный актовый зал с роскошной сценой и всякими побрекушками на ней. Кто-то пел, потом кто-то танцевал, между ними выходил ведущий и выкрикивал: «Военмех», на что мы должны были крикнуть: «Лучше всех». В общем, на сцене кипела жизнь, пока несколько сотен студентов ждали завершения всего. Хотелось, конечно же, верить, что в помещении собрались одни Холдены Колфилды и что все они понимают фальшивость таких вот мероприятий, но, когда дело дошло до конкурсов, пол зала рванулось в них участвовать. Бедные недотепы.

После всех конкурсов и напутствий от преподавателей мы отправились в специально отведенную нам аудиторию, чтобы познакомиться с одногруппниками и деканом нашего факультета.

Когда мы с Матвеем вошли в аудиторию, все уже сидели и явно ждали нас – мы слегка заплутали в коридорах этого Хогвартса. Мне никогда не давались такие стадные моменты. Все эти настороженные лица, так знакомые и все, как один, на кого-то уже похожие. Потом какой-нибудь придурок начнет высирать из себя неумелые остроты, кто-нибудь его поддержит, потом подключится пай-девица и попросит его замолчать. Словом, тем придурком все время оказывался я, вот только не находилось поддержки, и пай-мальчик Матвей шикал на меня, чтобы я заткнулся.

А лица и правда были каждый раз очень похожие. Создавалось ощущение, будто я уже их видел. Допустим, вот этого парня я видел в супермаркете – он работал охранником, ему было сорок лет и сорок унылых морщин. Вот того я как-то видел на заправке, когда тот заливал девяносто второй в машину моего отца. Отец еще отсыпал ему мелочи после. Вот эти двое – однозначно детсадовские лопухи. Их всегда забирали бабушки, они подолгу не хотели натягивать колготки, так что это приходилось делать бабушкам. Вставать на колени с артритом, а потом пыхтя вставать. Тогда они, наверное, бабушкины мальчики. Или бабушкины овощи. А вот эти две дурочки – недавно появившаяся подкатегория пустышек – блогерши-пустышки. Высокий коэффициент бесполезности и низкий уровень интеллекта, вкупе с их пятью подписчиками и подтянутой пятой точкой, создавали идеальный пылесос. А вот, кстати, и будущий обладатель пылесоса – в школе его не особо принимали, но он ушел из девятого класса и уже заработал на первую девятку. По выходным они с пацанами едут на парковки больших супермаркетов, достают из багажников кальяны, включают музыку и обсуждают свои новые пылесосы. А этому повезло чуть больше – его рожу я видел по ящику, он отчитывался за «потраченные» из бюджета деньги. А эти вот считают, что последнему повезло в жизни. Только пару лиц я еще не видел.

Еще в школе я понял, что те люди, с которыми я учусь – будущие кто-то. Теперь же, моими одногруппниками стали чьи-то бывшие одноклассники. По большому счету, ничего не изменилось. И это напрягало мое восприятие. Я все никак не мог понять, кто они такие. И кто я тогда, если они – кассиры из Пятерочки?

По лицу многое можно сказать. В конце концов, и влюбляются всегда не в человека, а в его лицо. В то, что скрывают глаза. В то, о чем грустит улыбка. В молчанье смеха и в то, что видно лишь тебе. Когда смотришь на человека впервые, и вдруг видишь нечто в нем. А уже приложением к этому «нечто» идет и сам человек. И если с этим человеком получается ужиться, то это уже называют ячейкой общества. То есть человек нам может и не сильно-то нравиться. Но его лицо мы любим. Все остальное – не любовь. Если в этом нет глаз, улыбок и желания смотреть, то человек не стоит любви и взглядов. Ведь любят только лица.

Через полчаса мы уже стояли у выхода в вуз. Все счастливые и столь же озадаченные, как и полчаса назад. Но теперь мы официально были студентами. Вот ты просто школьник, а теперь – на, держи студак.

Эта фраза доносилась отовсюду. Она кружила среди толпы, вселяясь то в одного, то в другого. Эти слова, что я никак не мог сказать про себя, «Мы – студенты!». Они пугали меня. Матвея тоже. Он молчал. Потом кто-то сказал: «А пошли в бар, ребят? Отпразднуем», а я крикнул: «Айда, мы с Мотом знаем хорошее место неподалеку», а они такие: «Айда! Айда!». Ну, как-то так и было.

Почти все жили в нашей общаге, поэтому мы толпой двинулись переодеваться, брать зарядки для телефонов, деньги и все прочее. По дороге мы все оживленно разговаривали. Только Матвей молчал. Я спрашивал у них: «Почему Питер?», на что они говорили: «Чувак», – будто тысячу лет уже со мной знакомы, – «ну ты чего? Это же город-мечта. Это же Питер».

Мы с Матвеем остались ждать всех на улице. Брать нам ничего не нужно было, да и в комнату, если честно, заходить совсем не хотелось. Я достал сигарету и спросил его:

– Ну, как ты, братан?

– Они все какие-то фрики, чувак, – помотав головой и пожав плечами, ответил он. – Не знаю еще. Я, конечно, пойду с вами, но только потому, что в комнате находиться совершенно невозможно. Даже с этими савдепоскими матрасами спать невозможно. Даже сидеть там не хочется.

– Да ладно тебе, не усугубляй ты так все. Давай будем чуть менее… требовательными, что ли. Что-нибудь придумаем, ладно? В смысле, послушай их: «Это же город-мечта. Это же город-мечта». А нам что, не мечта? Давай так и будем думать. Вон они, идут счастливые. Улыбнись, собака. Нам с ними в одной группе 4 года дрессироваться.

Уже через минуту мы все шли отмечать последний день лета и первый день в статусе «студентов». Мы шли в местный бар, в котором совсем недавно было противно находиться из-за противной компании. Но там играла хорошая музыка и наливали вкусный сидр, а студенту больше и не должно быть нужно.

По дороге я слегка отстранился от общей толпы и подошел к той девочке, чье лицо я никак не мог определить час назад. Она была похожа на остальных и, судя по неустанному контакту со своим айфоном, больше относилась к категории пустышек, но лицо ее как будто выдавало. И мне казалось, что она играет в какую-то игру, правил которой я не знал.

– Привет, – сказал я.

– И тебе, – не отрываясь от телефона, ответила она.

– Почему ты не идешь рядом со всеми?

– Я со всеми уже знакома, поэтому и решила ответить на пару сообщений, – она все еще смотрела в телефон, но взгляд уже успела на меня бросить. – А ты почему не ними?

– Я не особенно люблю знакомиться.

– Значит, со мной ты сейчас чем-то другим занят?

Вопрос заставил меня рассмеяться. И это подкупило.

– Почему Питер? – спросил я.

– Так уж случилось, что я родилась в Чувашии и выбраться в такой город из того места для меня многое значит. В Москву я не хотела, там как-то душно, а в Питере всегда ветерок и люди лучше. И вот, в 8ом классе меня отправили сюда с классом. Экскурсии, постоянные обеды в столовках, интересные люди вокруг, все такие разные. Так что я пообещала себе поступить сюда, взять от этого города все, что он сможет мне дать и вернуться домой, – она сделала паузу и на выдохе спросила: – Домой, понимаешь?

– Да, кажется, понимаю, – и устами, и глазами ответил я. На секунду задумавшись, я спросил: – Ты любишь свой родной край?

Она только рассмеялась в ответ.

– Люблю ли я Чувашию? Ты, парень, ни разу в нашей беседе не появлялся, да?

– Почему, я как-то что-то спрашивал. Но идея постоянно общаться в сети мне не очень-то нравится.

– Ну, там уже все меня стебут за разрез глаз и за то, что я постоянно говорю о Чувашии. Странный ты.

– Ты тоже. Забавно, я даже имени твоего не знаю.

– Влада. Меня зовут Влада, – и на этих словах она потянулась приподнимать свою блузку. Оказалось, она решила показать мне свою татуировку.

– «Чувашский ниндзя», – прочел я под рисунком лягушки-ниндзя с катаной в руке. – Вот это да. Почему ниндзя?

– Как-то, привязалось прозвище. Сама его придумала, и оно за мной почему-то закрепилось.

– Мне нравится, – и на этих словах я потянулся поднять футболку.

– «Free thought», – прочла она перечеркнутую надпись у меня на ребрах под рисунком. – Интересно. Что означает?

– Ну, это долго объяснять.

– Нам до бара еще долго?

– Нет, еще минут пять, – я посмотрел на нее, она посмотрела на меня и снова уткнулась в телефон.

– Ладно-ладно, расскажу, – на что она с улыбкой посмотрела на меня и радостно убрала телефон в сумку. – Какие элементы татуировки ты видишь?

– Ну, – протянула она, – вижу масонский глаз, надпись под ним и, пожалуй, все. Нет, еще ветки какие-то вокруг пирамидки, – дотронувшись, она игриво добавила: – Колючие.

– Верно. Так вот, – я снова спрятал свою татуировку и постарался объяснить ее значение, как можно менее пафосно: – Ты должна понять 3 вещи: у тебя есть сознание, есть подсознание и есть характер. Подсознание куда сильнее сознания, и оно формирует твой характер. То, как ты будешь вести себя в той или иной ситуации, редко зависит от тебя – ты делаешь выборы в своей жизни неосознанно. Эти решения за тебя принимает подсознание. И, исходя из сделанных выборов, люди говорят о твоём характере.

– Допустим, но это слишком как-то серьезные слова.

– Да, конечно серьёзные. Я же всерьез тебе все это говорю, – я и правда говорил, пусть и с редкой улыбкой, но глазами я впивался в слух Влады. Я старался донести до неё свою мысль. Я хотел, чтобы она меня поняла. – Теперь начнём с глаза. Он олицетворяет твоё подсознание. Таинственный механизм, из тумана шепчущий тебе «правильные» поводы выбрать что-то. Ответить мне так или иначе. Согласиться или нет. Показать мне свою татуировку или не доверять мне. Ты же не всем ее показываешь, верно?

Да, не всем. – по глазам я увидел, что она начинает меня понимать. Очень приятное ощущение, когда тебя понимают.

Так вот, он – есть твоё подсознание. Но он окружён ветвями. Ветви тёрна. Они защищают его, не давая к нему подобраться. Понять, что он есть, увидеть сквозь ветки – да, конечно, но, чтобы к нему подобраться, ты должен исколоться тёрном. Подобно Иисусу, стать мучеником. Но он мучился ради народа, а ты мучаешься ради самопознания.

– Здорово, – ребята уже зашли внутрь бара, а мы стояли у лестницы и продолжали говорить. Ей понравилась моя теория. Она приняла мою идею и продолжила со мной разговор. Мы проговорили так ещё несколько минут, пока нас не позвал тот парниша со вторым уникальным лицом на факультете.

Перед самым входом, она спросила:

– А что с третьим элементом?

– С надписью?

– Да, с ней.

– Она означает, что, до тех пор, пока ты не достигнешь своего внутреннего, спрятанного от твоих глаз, ока, ты не сможешь свободно мыслить.

– Черт, а ведь правда, – мы уже подходили к столику, музыка играла вовсю, когда она остановила меня на секунду и шепнула на ухо, слегка прильнув ко мне всем телом. Она шепнула: – Ты интересен мне. Я таких ещё не встречала.

В тот вечер собрались почти все, с кем нам предстояло дальнейшее общение. Пусть этот бар, по итогу, остался всего лишь неделей в целой истории, с него все началось. И каждый день той недели мы собирались, как в первый раз. Состав все время увеличивался, приходили новые люди, а некоторые старые отсеивались. Но основной шум в том баре исходил от нас. И это было захватывающее, находиться среди них.