Текст книги "Моя Игрень (СИ)"
Автор книги: Кирилл Галабурда
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Галабурда Кирилл
Моя Игрень
Зимою 2015 года меня, безработного, служба занятости направила на собеседование. Метеослужба готова была меня взять. Но проблема, что нет у меня военного билета. Подождать улаживания вопроса метеослужба согласилась. Но военкомат обязал обследоваться на медкомиссии. Время шло. Внезапно попался психиатру Жовтневого РВК. Которая настояла, чтоб обследовался в Днепропетровской клинической психиатрической больнице на Ксеньевке. Это займёт у меня 21 день. Еду за город.
Обстановка
Ксеньевка была посёлком. По мне, больше похоже на парк. Пустые рисованые стены, вылинявшие корпуса, красные пищеблоки, церквище, мохнатые трубы, деревья, деревья, деревья. Местные носят еду вёдрами, забегают ещё на ближайшие торговые точки. Дохожу до 1 отделения. Не зайти. Надо звонить.
Внутри вестибюль. Больные тут общаются со своими посетителями, поедая передачи. У входа медсестра. Не войти, не выйти без оной. Входную дверь открывает. В её кармане дверная ручка. Кому надо внутрь, она ручку достаёт и впускает. Далее коридорчик. Становится страшно: выбежать уже не смогу. Идти надо мимо кабинетов. Это чтобы психиатры видели, кто в(ы)ходит. Следующая дверь – аналогичная. Теперь я заперт. Внутри тёмного коридора, по которому туда-сюда ходят они. Это вроде купейного спального вагона. Только в разы больше. Вместо купе – палаты. Коридору приросток – это столовая. За решёткой. Ковры, диваны, телевизор. И толпы гуляющих.
Телефон отобрали. Что ни случится, на помощь уже не позовёшь. Правда, кое-кому телефоны разрешены. Обследуемым. Меня вызывают общаться в определённое время на телефоне стационарном. И слышно меня не только собеседнику.
Палаты заурядные, больничные. Лишь окна зарешечены. А в окне – мрак. Хуже всего, что неодинок.
Жизнь общественная делает обычные вещи проблемой. Соседи храпят, едят. Нельзя пукнуть и ноздри ковырять. Люди друг друга раздражают.
Курилка – предбанник, у которого решётка на двери. Говорят, якобы накурено достаточно, чтобы сигаретами не пользоваться. Грязно, словно при ремонте. Свечение лампочки тоже грязное.
Туалет и ванная за дверьми стеклёными. Однажды, проходя коридором, я видел обнажённого толстяка, принимающего душ. Какающему приходится сталкиваться с писяющими, курящими. А то с рычащими соседями. Унитаз один. А рядом очки. Окно распахнуто – сиди мёрзни.
Где надо глаз, и вовсе двери нет. Палата для буйных. Все связаны. Блеют и стонут, и ругаются, каждую пятую минуту – стук. Медсёстры между кроватями снуют. У палаты в коридоре диван. С этого дивана медсёстры наблюдают. Круглосуточно. Зрелище страшное, жалкое.
Портреты
Персонал
Психиатры по телевидению, что проститутки. Приходите, забота у нас и уход. Насильно не держим. Держат, ещё как!
Психиатры самые разные. Любого пола, возраста, телосложения. Одна психиатресса годна на подиум. Другие постарше – люди заурядные. Пару раз обращал я внимание: психиатры смотрели на меня злобно. Настолько, словно готовы были растерзать. Пару раз ещё симулировали (неубедительно) заинтересованность мною. Моя заведующая, Викторовна, внешне, харатером – Анна Маньяни. Только худощавее, спокойнее, вымотаннее.
Медсёстры степени привлекательности разной. Белокурая кукла на ночь оставаться не рискует (сделал ей однажды комплимент). Худая губастая миксина кажется сонной. Страшноватая толстуха суетится, кидается фразами. Женщина среднего возраста замахивается на больного. Злая немая старушечья туша подслушивает у меня телефонные звонки. Старая клизма со свиными глазками выведена – больного стукнула.
Раньше думал, якобы персонал издевается. Терзает, унижает умалишённого ради собственного наслаждения. Оказывается, персоналу наплевать. Медсестре бы только дождаться конца смены. Благополучие дороже достоинства больного. Это не жестокость, это безразличие.
Обследуемые
1 отделение ДОКПБ – "острое". Но притом ещё содержатся (претенденты в) АТОшники. Не спроста. А для насилия. Для запугивания, связывания, принуждения больных. Обследуемые, запертые в Игрени, всё равно кичатся здоровьем. Душевнобольных они презирают.
Играют идиотские шуточки. На потеху солдатне больные делают упражнения с отжиманиями. Связанных обязывают орать: "Путин – хуйло!" Это называется "растим патриотов".
Викторовна меня сразу предупреждала: "Люди служивые – неординарных они не любят. Будут обижать, переселим".
Ковтун – это фамилия. Поэтому прозвище Колдун. Общительный и дружелюбный. Лицо как утёночье. Примиритель.
Дмитрий Мальчишка. Худой и бородатый, и болтливый. Типаж еврейский. Ритмы говора, как отдельные фасолины по столу. Замечания глуповатые. Якобы разведывал: и действительно, подозрения не вызовет. Поскольку за себя не постоит.
Пацифист. Молодой. Тучноватый, однако стройный. Патлач. Ради пацифизма не соглашается в армию. Рисуется миротворцем, однако рожа недобрая. Высказывания банальны, неуместны. Сидя на койке, "рисует". Рисунки не впечатляют.
Дмитрий Нарк, очевидно, сидел: отказался вселиться на койку при входе. Лицо что пенёк, а глаза под надбровными дугами – пупырышки на пеньке. Дружелюбно подкалывает. Со слабаком агрессивен. К остальным и ругается полушутя.
Откормленный Андрей с АТО. Глаза выпучены, буквально квадратны, на лице выражение непонимающей обиды. К армии не годясь, ещё добивался возможности защищать Украину. "Догадайтесь, как". Жестокостью бравирует: на Донеччине кто-то шёл якобы по минному полю "на собеседование" – надавали по печеня̀м; пленили сепаратиста, деньги присовоил Андрей, а пленному не нравится – били, пока беззубым уже говорить не мог; якобы расстреливали чеченцев, а русских отчего-то жалели. Насмотрелся войны – "крыша поехала". Дают ему "сóники" – спит и пятки с-под одеяла чешет. Зато когда дочери спать, указания даёт. Грозится волонтёрами. Правда, ко мне дружелюбен.
Хозяин Игрени – Ткаченко Сергей. 40-летняя гора мусукулов: именуется боксёром. Стоя гнётся назад, уравновешивая мешок брюха. И гульфик его мешком. Рожа серая, шершавая, бесстрастная. Голос его низкий, взрывной и тихий. Интонация насмешлива. Повадки, шутки, лексика, темы высказываний – зэковские. Высказывания навязывает. Нарочные реплики для внушения страха: где сидел и кого побил. Я сразу стал его бояться. И персонал.
Пациенты
Пациенты разные. По возрасту, компанейскости, деятельности. Ходят они коридором. Усаживаются при несмолкающем ящике телевизора. Дедушка силится подняться – пытаюся помочь – он орёт – я пугаюсь. В укромном уголке скучковалися смотреть порнографию. Некоторые голубиться пытаются.
Некоторые больные – мальчишки совсем. Некоторые старики. Некоторые стариками сделаны. Шаркают, еле ходят и говорят усиленно. "Не волнуйтесь, – успокаивала Викторовна, – больные все пролечены". Кто бы вас пролечил!
"Patiens" – это "терпила". Пациетам Игрени приходится терпеть. Личной жизни никакой. Не выпускаются, не звонят, осмеиваются, руганы, связаны, биты, травлены лекарствами. Врачами, медсёстрами, солдатами. Хуже всего, что несознательны. Хихикая смотрят они связывание своих. Задевающего дверную ручку больной обругал и назвал его "придурком". Нету желания соединиться, дать здоровым отпор. В лучшем случае безразличие. В худшем – заискивать у здоровых.
Некоторые на больных и не похожи. Краснокофтный юноша, например. Отвлекая меня, мои тапочки смотрел. Когда пропадали чьи-то вещи, возмущался: "Ну кому то нужно?"
Ниже пациенты ДОКПБ-1 наиболее странные.
Бывало, ночевал я среди больных. Возле худого пожилого мужчины, который себе что-то шепчет и посмеивается. Ночью ходит, открвая воду, гоняя чаи, вымывая чашку. Моя сонливость от этого пропадает. Но молчу.
К нему парень. Молодой. Синева под его глазами, на голове шапка. Лицо бобровое. Чай отопьёт и головою мотает. Проглатывание только после мотания.
Обсессивный Паренёк. Лицо бесстрастное, голова треугольная вследствие слежавшиейся, торчащей шевелюры. Ходит и дверные ручки теребит.
Толстяк Озлобленный. Лет ему 40-50. На кофте скалящаяся змея. Глаза злые. Постоянно раздражён.
Толстяк Улыбчивый, около 30-ти, расхаживает обычно по пояс обнажённым. Болтает его брюхом и сиськами. Глаза пузырями. Волосы чёрные, короткие, торчком. Манера говорить – аччелерандо. Тема разговора спутана. То напевы свидетель-иеговывского гимна, то папаша – мразь, то Викторовне – смерть, то ливерную любит уминать после рабочего дня, то голую женщину нарисовал, то давай видеоклипы посмотрим. Чревоугодник и похотливый. Детская непосредственность. С матерью груб. Может агрессивничать. Но то, наверно, бравада. Видно, что других опасается. Жалко парня.
Красавец Прикованный. Беспомощный и расхристанный. Одурманенным ещё пытается что-то сказать. Глядя на меня. Руки прибинтованы до койки. Пытается мастурбировать, ему не дают. Если б я мог удовлетворить! Медсестра замахивается. Солдатня подшучивает. Я мастурбирую – меня тоже свяжут? Воображаю: ночь, а медсестра (была красавица-медсестра) дежурит одна. Среди воя, стука, стона сопалатников она краётся к этому блеющему красавцу. Садится на привязанного. Дикое, безумное наслаждение.
Напуганного старика вели за верёвочки на запястьях. На глазу синяк. Его связывают, а старик и стонет, и корчится. Старая медсестра на нервах ударила, накрыла матрасом. Успокоившийся либо смирившийся, затих и во рту палец. "Чупа-чупс", – острит Андрей. Хихикая, Ткаченко рассказывает: его, старика, вели на рентген. Внутри кабинки запаниковал. "Клаустрофобия". Заперли да начали метущегося лучами. Плевался лекарствами – солдацкие наезды. Несчастный.
День Игрени
В сумерки включается свет и телемузыка на полную. Медсестра ходит и каждую палату так. Кричит о подъёме, зовёт умываться. Окоченевшие со сна конечности передвигаю, курс я держу на туалет. По коридору шумно, людно. Рожи кислые. Выжидаю свобождения туалета. Хожу коридором. Скоро коридор уже пустеет. Начинают обход.
Свора психиатров объявляется в дверях. Словно птеничьи головы с гнезда вращаются. Посмотрели по сторонам, опросили, не задержались.
Дальше можно спать, однако не спится. Убийственно скучно. Силю себя заинтересовать одною книгою. Кто-то кушает. Обсасывают уже несвежую шутку. Не смешную с первого раза. Многие по коридору гуляют. Кто-то при телевизоре (ненавижу телевидение!). К услугам игральные карты, шахматы. Ткаченко думает, убивается время лучше всего ручною работой.
Завели покушать. Обследуемые демонстративно в эту столовую ни ногой. Света много. В окне понурые развалины, чёрные мокрые деревья, свинцовое небо. Обычно больницы посуду не предоставляют. А тут уже все порции на столах. Ложки-кружки тоже здешние. Заходи, бери хлеб и садись, если где свободно. Посуду занеси. Сидит у подноса медсестра, на подносе – дозы таблеток. Подходи, принимай.
Какать, увы, каждодневно. Еды немного – стул облегчённый. Некоторые нагибаются над очком. Неспроста при подметании выносили таблетки на совке.
Долгожданные сумерки. Вечером обязательно телевизор. Новости. Ещё не в России живём? Ткаченко разваливается да комментарии с умною харей. Меня зовут общаться по телефону. Вечерняя палата кажется покинутой. Ненадолго. Скоро сопалатники выключат освещение: сон. Только Толстяк Улыбчивый остаётся в коридоре. Тревожно. Не спится. Слышны крики, завывания. С палаты выхожу. На свет. Читаю, пока не вымотаюсь.
Конфликты
Медсестра должна была взять анализ испражнений. Однако призналась: если найдут у кого-то глистов, ей это неудобно, поэтому не надо. Я настоял. Мне баночку выделили. По всем отчиталася, будто глиста нет. Но мне дефекация не шла. Меня во всеуслышанье повинила, будто все сдали кал – я нет.
Другая медсестра зашла за бельём и вскрикнула: "Крыса! Такая вот!" Я подошёл и поинтересовался, водятся ли крысы. Медсестра вскрысилася сама: "А ты видел!?" – "Слышал я, Вы сказали..." – "Да что ты слышал! То твои галюны́!" Фамилию не назвала.
Сопалатники тоже конфликтуют. Со мною Ковтун играет. Приближается Толстяк Улыбчивый: "Пошли со мной, колбасы поедим!" Довольный, что слон. Мне пока неудобно, не доиграл. Ковтун отсылает его подальше. Больному не нравится, что "прогоняют". Взялся за карты – Ковтун ему грубит. Ответные грубости, послал, язык ему кажет. Ковтун озлился, замахнулся шахматною доской.
Потом Улыбчивому Толстяку хотелося телепрограмму переключить. "Переключи", – советую. Толстяк Озлобленный его называет обязьяной у пульта, в ответ Улыбчивый Озлобленного посылает. Однако спешит отсюда. Вслед ему: "Моя жопа хороша..."
В палате же Ткаченко держится нахально. Второго дня спрашивает, отчего вчера был я заторможен. Мою внешность осмеял. "Не все вальты в колоде". Во время сна при мне демонстративно пускает ветры. Дмитрий Нарк, однако, при подселении погрозил анониму: "Порву голубятню" – Сергеевы метеоризмы что рукой. Покушался читать моё самоописание – пришлось упрятать и носить его при себе. Я всё терплю да чувствую себя трусом. Надо злобно на него посмотреть.
Дмитрию Мальчишке:
– Обещал убирать? Очередь твоя.
– Я ж убирал уже. На улице.
– Но мы же не на улице живём.
– Жрать кончай, идиот! – это реплика Дмитрия Нарка. – Зды получишь!
Я сказал этому Дмитрию Нарку, чтобы парня не пугал. Пацифист уже протирает у кроватей былца, поручая жертве помогать. Чтобы не было конфликта. Я сижу, воображая, что скажу, когда такой разговор и мне предстоит. Ткаченко с Андреем и Дмитрием очередь явно пропустят.
Ткаченко с АТОлпой ведут одного больного за руки.
– Что вы собираетесь делать?
– Съедим, – Сергей отвечает.
– Всё ништяк, – мне больной.
Возможно, Ткаченко боялся моего наблюдения. В курилке держал одного парня за шею, но заметил, я смотрю, – руку переложил ему на плечо как обнимая.
До того Дмитрий Мальчишка встрял из-за болтливости в разговор. На него Дмитрий Нарк и накричал. "Как язык ещё твой поганый не вырвали!?" Помню, Дмитрий Мальчишка сидел, а Ткаченко нависал и требовал убрать его руки, которыми закрывался. Хотел ударить? Я за медсестрой. Медсестре безразлично.
Терпеть Андрея всё труднее. Герой Украины применяет охотно силу к больным, одряхлевшим и малолетним. Днями с дочерью сюсюкая, даёт указания жене, как её бить. Больных якобы "надо строить". Хвастает, якобы на новости "подсадил" их он. Говоря: "Вы не одни". Можно подумать, Андрей один! Будто бы пациенту хотелося смотреть видеоклипы – вояка заставил его переключить, обзывая "бараном". Даже Ковтун ему замечание сделал. Дошли новости, что старик отказывается травиться лекарством. Андрей устремляется туда, демонстрируя разозлённость: "Пойду набью второй глаз". Возвращается после связывания людей – "за шею надо привязывать, к трубе под стенкой". "Это здоровых, – говорю, – надо!" Я передразнивал его смех. Когда хвастал издевательствами в отношении пленного. В оправдание стал излагать, якобы старушки стали пленного бить, узнавши, что сепаратист.
Я видел его в деле. Он и Ткаченко стонущего старика перетащили, связали. Ткаченко схватившегося за кровать оторвал и без явного надрыва, с ухмылкой. Странно, Ткаченко погладил ему грудь, успокаивая. Другой связанный умоляет освободить и жалуется, что "больше не могу". Андрей, человека связывая, рассказывает ему, что тоже в этой обстановке не может. Сколько лицемерия!
Взяли бытылку, попоили больного. Пришаркал и владелец. Возмущается – сулят ему новую бутылку. Но всё равно нельзя брать чужое. Андрей нависает и начинает ему рассказывать, якобы матюгаться нехорошо.
– Так у тебя самого через слово матюк! – вмешиваюсь я.
– И что?
– Чего другим запрещаешь?
– Не нравится.
– А мне ты не нравишься!
– У тебя две жизни? – вмешался Ткаченко. Лицо к моему – на расстояние носового дуновения.
– Ну так убей меня!
– Нос откушу.
– Вперёд!
Медсестра Татьяна всё видела. (Позднее Ткаченко с оной обнимался. Я побоялся, что так и следы заметёт.) Ткаченко вернулся на кресло: "Свяжем его – вместо защиты на БТР. К оконной решётке. И будет орать: 'Свободу попугаям... Свободу художникам'". (Меня почему-то назвали художником.)
Палата. Возвращаюсь я на свою койку. Сидят АТО-шники мрачнее тучи. Андрею хочется разъяснений. Меня называя "телом", объявил, якобы мне место с "этими" (пациентами). Думает, охренеть как оскорбил!
– Я войну прошёл, и мне матюгаться можно.
– Больные тоже много пережили, раз они здесь.
– Не надо мне, пожалуйста, про войну. Ты видел, у человека когда рёбра выворачиваются? Когда другу 99,9% кожи сожжено, просит его застрелить, убивал?
– Ничего, – Ткаченко солдата тешит, – будет эту ночь спать под окном.
Ткаченко склонился надо мной, угрожает и по-тарабарски бранит. "Сам такой", – говорю, в его глаза не глядя. Мне посулы проснуться среди шоссе на койке голым и привязанным. Я так и воображаю: Ткаченко же с отделения выпускают. Койку, может, и вынесет. Ткаченко в углу, выпивая за компанию: "Ночка сегодня – что надо". Реплика нарочно для меня. Вышел – обращаюся к сопалатникам. Подобно Христу, прошу бодрствовать. Меня заверяют, якобы ничего не будет. Сижу сочиняю себе кошмары. Сплю-сплю, Ткаченко приходит и начинает избивать и насиловать. У меня реактивный психоз. Меня привязывают, и на всю жизнь я в Игрени. Лучше не спать?
По телефону маму предупредил. Медперсонал, оказывается, всё подслушал. Медсёстры приходили, забирали в иную палату Дмитрия Мальчишку. Выяснилось, они перепутали. Ткаченко: "Не того в карты проиграли". Когда к Артуру, дежурному, пошёл, он уже всё знает. Пировали медсёстры, сулят, якобы в иную палату переселят. "И Свету возле положим". Ткаченко ходил и, чтоб я слышал, объявлял его собеседникам: "Сказку на ночь раскажем" или: "Подхожу к санитару: 'Слушай меня, внимательно слушай...'".
Перевели меня через пару палат. К умалишённым. Краснокофтный меня хорошо принял. Уж и спокойнее стало.
Прошли дни. Поднялся шум, якобы пропала Ткаченкова планшетка. Я до того сидел у палаты прежней. Вдруг именно меня заподозрят? Вдруг обокраденный и подложил эту вещь мне? Чтобы меня разоблачить? Ринулся во свою палату проверять. Надо сидеть и не выходить. Врывается Ткаченко.
– Вставай давай!
– Зачем?
– Вставай, ска, дебил!
Ноги сами перенесли меня на соседнюю кровать. Помощник его щупает у меня вещи. Отгибая матрас.
Отправился за медсестрой. Возмущается, но не Сергеем. "Чего за себя постоять не может?!" – сказала моей матери. Появляется Ткаченко, к этой медсестре ласкается. Тупоголовая жалуется выродку на мою жалобу. Тот отрицает, отшучивается. "Пусть его мама деньги собирает". Издевательски медсестра сказала, чтоб её держался. Ткаченко предложил и поженить.
Ночами Сергей с Атошниками ночами бубнят и шляются по коридору. Слышу крики связанных. Угрозы Ткаченко. Больные посылают. Кого-то душат. Вдруг это мой знакомый? Медсёстры пытаются Ткаченко, дежурного сдерживать. Я выхожу, чтобы помочь. Но чем я помогу? Чтобы только видеть происходящее, надо подойти. Выгляжу дураком. Где видано, чтобы людей связывали, били? Чтобы невозможно было помочь?
16 февраля сижу в палате беззаботно. Врывается Сергей. Становится передо мной: сидел я кровати поперёк.
– Руки на стену.
– Перебьёшься.
– Думаешь, самый умный?
Меня по бедру – со страху газы не сдержал. Сопалатники не вмешиваются. "Закройте дверь". Больные наблюдают из-за двери. Ткаченко мне по лицу. Спустя секунды – возле сестринской. Жалуюсь. Мужчина пытается меня рассоветовать: "Конфликт исчерпан". Медсёстры не реагируют. Ткаченко продолжает обход. Оказывается, снова что-то пропало.
От испуга даже не помню, кто присутствовал. Один, оказывается, видел обыски – заблаговременно вышел. Больные стали спорить о произошедшем. Будто бы видели, что меня били в грудь. Будто бы две койки были пусты. Будто бы Ткаченко пах перегаром. Я пытаюсь оспаривать. Шептун, я помню, не выходил. Спрашиваем его – "У меня свои проблемы". Ко мне прицепились: "Я что, псих?" – "Говори, что хочешь" – "Что значит?.. На меня подумают" – "Оставьте меня в покое".
В коридоре кричат. Ткаченко напал и на медсестру.
– Серёжа! Серёжа! – заскулила вторая.
– Солнце, я тебя съем! – выскочило чудовище в коридор.
– Дай хоть ночь додежурить спокойно. Уволюся завтра.
Вторая медсестра выпросила, чтобы Ткаченко вернулся в палату. Возвращается вразвалочку.
Наутро мама была потрясена. Выпросила, чтобы меня выпуситили домой. У медсестры выпрашиваю пуховик. Зачем? Викторовна, говорю, велела. Встречаю психолога: куда? Мама, говорю, ждёт. Стрессы заставили расхвораться. Выезжал я лихорадящим. В микроавтобусе со слабости сажуся на пол. А спустя пару дней уже возвращаться на психкомиссию. Температура, но сижу жду.
Перед отъездом эта Викторовна попрекнула, что не пишу заявление. Спросил её фамилию на шапку – "Иванова". Оказалась Рачинской. Значит, она заявления не хотела. Хотела выставить меня дурачком. И Ткаченко со мной одновременно выписывают. Следовательно, все конфликты подстроены больничной администрацией. Неспроста медсестру предупреждали, что Ткаченко скучать не даст (её слова). Людей стравливают, отслеживая реакцию. Безнаказанно.
Эпилог
В Игрени находился с 10 по 19 февраля 2015 года. За такое время метеослужба меня не дождалась. Рабочее место потерял. За документами, называется, сходил!
Военного билета не получил. Долго тянули больницы-военкоматы. Недели минули, пока меня не вызвали. Дали временное удостоверение. К армии не годен. Шизотипическое расстройство личности.
