Текст книги "Добролюбов"

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Берендеев Кирилл
Добролюбов

Берендеев Кирилл

Добролюбов

– А, это вы, капитан, добрый день, – он хотел сказать "бывший капитан", но, к его сожалению, такого обращения еще не существовало. – Я вас не узнал, должно быть, богатым будете.

Ничего удивительного. Сержант в первый раз видел меня в штатском, за все время нашего знакомства. Тем более, последние три года – после того, как уволился из органов, – меня вообще не было в городе. Думаю, я и в самом деле успел измениться.

А вот сержант практически нет. Разве что усы стали погуще, да появился намек на брюшко. В остальном... даже звание, и то осталось прежним. Я узнал его без труда, даже издали, по одному его зычному голосу, перекрывавшему возбужденный шелест двух-трех десятков человек, столпившихся возле подъезда жилого восьмиэтажного дома. Все, как один, смотрели вверх и недовольно ворчали, когда их просили отойти подальше, чтобы не мешать проезду общественного и частного транспорта.

Когда я поздоровался с сержантом, тот бросил на меня недовольный взгляд, хотел что-то сказать, но сдержался и высказал лишь это недовольное приветствие. Успел уже отвыкнуть от лица своего непосредственного начальника, пускай и бывшего.

– Давно вы тут?

– Минуты две, не больше, – неохотно ответил он. – Сейчас муниципалы подъедут и служба спасения.

– Думаю, не сейчас. Сюда просто так не проедешь, после грозы на дорогах километровые пробки. Да еще и футбольный матч в нагрузку.

Сержант кивнул.

– Не представляю, сколько у него патронов. Он уже пару раз стрелял в воздух, а....

Видимо, его смутил мой изумленный взгляд. Сержант замолчал, так и не закончив фразы.

– Так вы не в курсе происходящего, – хмыкнул он. – Надо же, я думал, наш бравый капитан специально решил появиться тут раньше своих сослуживцев.

– Нет, разумеется, нет. Я шел домой из дежурной аптеки, – не знаю, зачем я перед ним отчитывался. Должно быть, дает знать с некоторых пор укоренившаяся привычка подробно объяснять каждое свое действие, особенно перед людьми в форме. В бытность мою работы в органах такого не было, это все наслоения позднего времени, после отлучения. – Машину не взял, просто решил прогуляться дальней дорогой. Так кто там засел?

– Шестой этаж, третье окно справа. Однокомнатная "меблирашка"; квартиры в этом доме снимают, в основном, молодые семьи, еще не обзаведшиеся детьми, и студенты в складчину из соседнего университета. Какой-то придурок, по словам консьержа, забрался в квартиру, снимаемую неким молодым человеком, по счастью, бывшим в отлучке, и уже несколько минут грозится свести счеты с жизнью, выпрыгнув из окна.

– И в чем причина задержки? – я произнес эту фразу спокойным голосом, но в душе что-то взбаламутилось. Три года, все же не такой малый срок.

– Толпа внизу. Как он говорит, боится упасть кому-нибудь на голову.

– Чрезвычайно предусмотрительно. А оружие?

– Просьба сопровождается демонстрацией револьвера. Я согласен, это довольно сильный аргумент. С пару минут назад, он высунулся в очередной раз и бабахнул – ему тут же освободили пол-улицы, правда, сразу воспользоваться случаем он отчего-то постеснялся. А теперь сами видите, так что сцена еще очень может повториться.

Я кивнул.

– Застрелиться, конечно, сложнее, тут нужна особый настрой, некая решимость, не удивляюсь, что ему проще вывалиться из окна, нежели приставить дуло к виску и нажать на крючок.

Из окна, на которое указал сержант, неожиданно показалась черноволосая голова молодого человека, примерно лет тридцати. Он крикнул что-то неразборчивое и снова скрылся.

Сержант бросил взгляд на часы, чертыхнулся.

– Капитан, я, в самом деле, думал, вы прибыли раньше всех.... Судя по всему, подмогу ждать еще не скоро, а этот деятель....

– Я пойду, – резко, как отдавая команду, произнесли мои губы. К подъезду меня точно подтолкнул кто.

– Вы? – сержант, кажется, не удивился. Спросил скорее из вежливости, помнил, что когда-то это было моей специальностью.

– Где консьерж?

Старик протиснулся мгновенно, точно заранее почувствовал внимание к своей персоне.

– Номер шестьсот восьмой, – прошепелявил он. – Я всех уж вывел, как господин сержант велел, можете не беспокоиться. И лифт заблокировал.

Предусмотрительно, ничего не скажешь.

– Вам лучше всего с черного хода идти. Вот дверь.

– Номер семь, – пробормотал я, поднимаясь по лестнице.

Да, седьмой. Пять удач, одно поражение; вполне неплохо даже для окончившего факультет психологии.

– Осторожно, – донесся до меня едва слышный голос консьержа. Не прислушивайся я, ни за что бы его не услышал. – Он и по двери бабахнул, пока я всех выводил.

Вовремя предупредил, я уже успел подняться до шестого пролета, когда услышал слабый голос старика. Хоть спускайся вниз и хватай с собой сержанта, если у последнего пистолет находится в кобуре, а не лежит в сейфе. Или, если он запамятовал выставить человека на этаже, на случай чего.

Я остановился у окна, выходившего во двор. К сержанту подошла женщина в пестром халате и лысоватый мужчина лет сорока в шлепанцах на босу ногу, видимо, одни из эвакуированных обитателей меблирашек, кого перепуганный консьерж все же успел спасти, невзирая на обстоятельства. Пока трудно сказать, насколько предусмотрительны были действия старика, но свое задание он выполнил на совесть, пускай и перегнул палку.

Я наткнулся на человека в форме, стоявшего у входа в коридор шестого этажа. Значит, сержант не забыл поставить часового, что ж, и то хорошо. Патрульный докуривал сигарету, одним глазом наблюдая за злополучной квартирой. Меня он узнал тотчас же, я же его – далеко не сразу.

– Это вы, шеф? – удивление патрульного показалось мне, по меньшей мере, странным. Я успел заметить краем глаза, что рука его уже потянулась за пистолетом, на мгновение у меня создалось впечатление, что он не верил своим глазам, опознав в поднимающемся человеке своего бывшего начальника. Вот уж не ожидал. Как вы тут оказались?

Он говорил довольно тихо, так что и я поневоле снизил голос, рассказав ему в двух словах предысторию моего появления на шестом этаже доходного дома. Патрульный улыбнулся, стараясь спрятать свою улыбку в редкие усики, и молча протянул мне свой револьвер, едва я заикнулся об этом.

– В барабане не хватает одной пули, – предупредил он в последний момент, указывая на дверь, соседней с шестьсот восьмой квартиры.

– Не понял, – я резко обернулся. Он смущенно посмотрел себе под ноги.

– Собака, – почти наудачу произнес он. – Кто-то выпустил. Довольно агрессивный бультерьер, не знаю, как таких держат в подобном месте.

Значит, пальнул не тот молодой человек в дверь, а этот в собаку, хоть это немного успокаивает. На шум, запершийся в квартире, вероятно, обратил внимание, но вот как прореагировал – неизвестно. По всей видимости, мне же и придется выяснять. Я кивнул патрульному, так и не спросив его о результатах стрельбы, и двинулся к двери.

– Удачи вам, шеф, – прошептал он так, что я едва его расслышал.

Я кивнул в знак согласия, что-что, а она мне понадобится, а спустя несколько секунд уже стучал в дверь шестьсот восьмой квартиры.

Секунда тишины. Я уже собирался сообщить самоубийце о своем приходе, как необычно спокойный голос произнес:

– Заходите, – и, когда я открыл осторожно дверь и оказался внутри, добавил, – капитан.

Не входить, подождать, справиться с волнением, изменить выражение лица или схватиться за револьвер, заткнутый сзади в джинсы, было уже поздно. Я уже успел появиться, успел обнаружить, что при входе непосредственная опасность мне не угрожает, и, следовательно, все первые мои движения были предопределены сотни раз отработанными действиями за годы тренировок, проведенных в учебных классах, и за время работы в службе правопорядка. Я успел осмотреть комнату, заметить в ней стоящего подле окна молодого человека, примерно одного со мной роста и возраста, держащего револьвер в правой руке дулом вниз, успел понять, что, кроме него, в комнате никого, а дверь в кухню закрыта и заставлена этажеркой. Он произнес свое последнее слово, выдержав трехсекундную паузу, именно тогда, когда я оценил степень опасности, исходящую от этого человека и занялся, стараясь не упускать из виду его движений, осмотром квартиры; именно в этот момент он и подловил меня.

Молодой человек полюбовался сменой целой гаммы чувств на моем лице, внезапной скованностью моих движений, непроизвольным жестом выхватить из-за спины револьвер – Бог его знает, зачем, – и, видимо, остался доволен. Зато я убедился, и пол-очка в мою пользу – что, даже если он не один в квартире, даже если это ловушка, я успею отреагировать на любое появление со спины, из ванной комнаты любой группы, числом не превышающем количества оставшихся патронов в заткнутом в джинсы оружии, минус один патрон. Эту сторону дела он отметил также и произнес свою вторую фразу таким же спокойным и уравновешенным голосом, никак не вязавшимся с его намерениями, прежде чем я успел произнести свою:

– Не беспокойтесь, капитан, мы одни.

Я кивнул.

– Вынужден поверить на слово.

В ответ молодой человек улыбнулся. Или мне так показалось, что он улыбнулся; самоубийца стоял спиной к свету, лицо его находилось в собственной тени и разглядеть его выражение в ярких солнечных лучах, бивших из окна, было делом нелегким. Молодой человек выбрал очень удобную позицию для наблюдений за входной дверью, он видел ее от окна наискосок в проеме распахнутых створок, соединяющих комнату, практически лишенную обстановки, и крохотный коридорчик. Отсюда он мог, не беспокоясь о группе захвата, диктовать условия и решать проблемы, что привели его в эту квартиру. В течение долгой паузы, отведенной для ответа на мою фразу, мне подумалось, что, вполне возможно, квартира эта выбрана им намеренно, он мог быть здесь и раньше, скажем, составляя компанию тому студенту, что проживает в этой "меблирашке".

Пауза продолжала затягиваться, молодой человек продолжал улыбаться и лишь нервно дернул рукой с зажатой в ладони рукояткой револьвера: единственный признак, что он хоть в чем-то выдает свои чувства. Я боялся и не мог не смотреть на эту руку, она приобрела для меня куда большее значение, чем глаза собеседника, чем выражение его лица, ушедшее в тень. Мне было видно любое шевеление пальцев, любое сокращение мускулов пускай и непроизвольное; я поднял правую руку на пояс, зацепив большем пальцем за часовой кармашек джинсов. На всякий случай сократить путь своей руке.

И тут только я заметил, что молодой человек одет точно так же, как и я. Первоначально это не бросилось мне в глаза по весьма прозаической причине – слишком стандартное одеяние: теннисные или беговые кроссовки, голубые джинсы, с кожаным поясом черная обливная кожаная куртка и белая майка под ней. Я застегнул свою кожанку под горло, на улице было довольно прохладно, а молодой человек расстегнул свою. На майке была выведена надпись "Greenpeace", издевательская для данного случая.

– Очень хорошо, что вы пришли, капитан, – произнес молодой человек резким голосом, скороговоркой, отчего я вздрогнул.

– Я вижу, вы меня знаете.

– В самом деле, капитан.

– С удовольствием поинтересуюсь, откуда же.

– А вы меня не узнаете? Впрочем, – он перебил сам себя, – я понимаю, почему. Извините, капитан, меры предосторожности. Мало ли что....

Молодой человек сделал шаг в сторону и оказался рядом с открытой створкой окна; лицо его теперь осветилось, но рука с револьвером ушла в тень, создаваемую неуютными темными шторами, кое-где провисшими из-за обрыва поддерживающих их крючьев. Мне оставалось лишь всматриваться в его обрамленное черными, как смоль волосами среднеевропейское лицо. Слишком среднеевропейское, сколько я не старался, но выделить характерные именно для молодого самоубийцы черты так и не смог. Оно было похоже на многие, виденные мною раньше лица, и в бытность мою капитаном; я узнавал в нем отдельные черты своих бывших сослуживцев, и преступников, и свидетелей, и в то же время оно не походило ни на одно из той длинной череды лиц, что пришла мне на память.

Я сдался. Молодой человек пришел мне на помощь.

– Вы в затруднении, капитан? Или вам трудно сделать выбор?

Я пожал плечами:

– Вы правы. Возможно, даже очень, что я видел вас раньше, но вот...

– О, это уже лучше. Вы делаете первые шаги в нужном направлении. Извольте, я вам помогу. Нет, стойте, где стоите, вовсе необязательно разглядывать меня вплотную.

Впрочем, рука с револьвером не дрогнула. Я оказался на тридцать сантиметров ближе к нему, молодой человек не обратил на это внимания. Чтож, пускай говорит.

Можно предположить, что он знаком с кем-то, кто был когда-то обязан мне жизнью, уж своих самоубийц я помню, а, может быть, кто-то из них повторил попытку, а он был рядом и не ушел....

Хотел бы я знать.

– С такого расстояния трудно определить достаточно точно...

– Неужели вы столь близоруки, – он усмехнулся, – Я бы посоветовал вам неплохую лечебницу в административном центре. За пару часов вам подкорректируют зрение при помощи лазерной хирургии так, что ваши глаза будут как новенькие.

Я увидел ровный ряд молочно-белых зубов, непонятно, отчего он рассмеялся. А я продвинулся еще на чуть-чуть к молодому человеку.

– Быть может, я так и сделаю. Однако мы несколько отвлеклись от темы.

– Да, – он резко перестал смеяться. – Вы правы. Продолжим узнавание.

– Если вы напомните мне...

– О, разумеется. Как же иначе. С этого и начнем. После того, как вы вглядитесь в меня, определение места и времени нашего знакомства будут вторым этапом.

– Этапом чего? – осторожно спросил я.

– Понимания, конечно. Мы же должны придти друг к другу, ощутить некое единство взглядов, целей и способов их достижения, иначе ваша миссия, капитан, будет просто-напросто провалена. Тогда счет будет два против пяти, а это уже плохо.

– Вы и это знаете.

– Да, я знаю о вас многое. Да и вы обо мне немало наслышаны.

– Хоть это утешает. Вот только лицо...

Фраза осталась без продолжения.

– Стойте спокойно, капитан! – молодому человеку не понравилось мое поведение. – И отойдите к двери, иначе нам придется повторить все сначала. Мне не хотелось бы, чтобы нам мешали спецназовцы или кто-то еще, кто захочет влезть вместо вас в квартиру.

Револьвер в его руке качнулся, однако, направлен он был не в меня, а в него самого. Я покорно отступил на исходную позицию.

– Теперь продолжим, – оружие он опустил. – Я не назвал вам дату, капитан, что ж, теперь я сделаю это с большей охотой. Но прежде, – быстрый взгляд в окно. К дому подъезжала машина муниципальных стражей порядка; мне лишь было слышно ее появление под вой сирены. Внезапно звук оборвался, послышались резкие голоса, отдающие приказы освободить площадку перед домом. – Прежде я хотел напомнить вам кое-что.

Он снова замолчал, но на сей раз, не стал выглядывать. Новый, резко оборвавшийся вой, видимо, приехала карета "скорой". Буханье дверей, чей-то голос, произнесший мою фамилию и сообщивший, что "он еще там". Хлопнула входная дверь "меблирашки", с лестницы едва слышно доносились шарканье многочисленных поднимавшихся ног. Все затихло на нашем этаже. Но на улице возня еще продолжалась, судя по выкрикам, перед окном растягивали брезент.

Молодой человек присел на краешек подоконника и сообщил мне:

– Быстро добрались. Чтож, придется говорить в их присутствии. Надеюсь, своей возней они не помешают нашей беседе.

Кажется, он совсем забыл о своих первоначальных намерениях. Повернувшись ко мне, молодой человек произнес, задумчиво помахивая револьвером:

– Знаете, перед тем, как я назову вам время и место, я хотел бы сделать вот еще что. Я напомню вам кое-что из вашей жизни, и после мы оба бросим наш металлический хлам вон в тот угол, – он указал дулом в сторону узкой кровати. Я было дернулся, но револьвер оказался тотчас же направленным на меня. – Так как, капитан?

Не представляю, откуда ему стало известно о револьвере. Если не предположить только, что он слышал мой с патрульным разговор на лестнице. И все же ощущение на редкость неприятное, точно он видел меня насквозь. Я помолчал, но произнес:

– Извольте.

Нет, одним из моих "знакомых" по работе он вряд ли был. Если только не пластическая операция. Но лицо узнать совершенно невозможно.

– Очень хорошо. Отравимся в прошлое. Недалеко, всего-то на тридцать шесть лет. И ходить-то далеко не надо, все случившееся произошло в этом городке, в доме номер шесть по Аптекарскому переулку, в квартире... может, номер квартиры вы скажете сами?

Я молчал.

– Не хотите, как хотите. Номер сорок три, это на последнем, пятом этаже дома. Подле входной двери в квартиру – лестница на чердак. Обычно люк был лишен замка, и потому долгое время чердак был тайным убежищем вашего старшего брата, а, затем, и вашей тайной. Вам тогда было семь лет, нет, еще шесть, когда вы впервые побывали в его "апартаментах", уж так получилось, что вместе с матерью: она догадалась о месте пребывания вашего старшего брата....

Молодой человек снова замолчал, затем заговорщицки улыбнулся и, посматривая то в окно, то на меня, продолжил:

– Конечно, речь у нас пойдет не об этом случае. Я использую его лишь для того, чтобы вы мне поверили, прониклись доверием к последующим моим словам. Впрочем, по вашему лицу я вижу, что вы не собираетесь мне возражать.

Я с трудом взял себя в руки.

– Не собираюсь. Хотел бы я только знать, от кого вам все это стало известно.

– От вас, разумеется, – небрежно, как бы отмахиваясь, произнес он, и, не дав мне и слова вымолвить, продолжил: – Теперь непосредственно о случае, прелюдия к которому, только что прозвучала. Оставим же ее в стороне, это не слишком приятная тема для беседы. Ссора с матерью, предательство брата, вернее, наоборот, но результат один – разлад в семье.... Какое сейчас имеет значение, что за чем последовало? Вот именно, слушайте дальше, – он явно наслаждался выбранной для себя ролью, мне же невыносимо захотелось заткнуть ему хотя бы на мгновение рот и уйти, хлопнув со всей силы дверью. – Так или иначе, но вы почувствовали себя несчастным, всеми брошенным ребенком, до которого никому и никогда не будет дела. Ну и так далее... – он уже обращался не ко мне, а к некоей воображаемой аудитории, точно адвокат в зале суда. – Ведь что вам было, всего-то без двух месяцев семь. Короче, вы стащили из темной комнаты коробку спичек, соскребли головки в стакан и, залив водой, выпили.... Мне думается, это случилось не без влияния Гарина-Михайловского, "Детство Тёмы", если не ошибаюсь.

– Я тогда не умел читать, – холодно ответствовал я молодому человеку. Это его явно разочаровало.

– Ну что ж, можно представить, что ваш почин был совершенно самостоятельным. После этого были, конечно, ахи-охи, вызвали доктора, он прописал вам некое успокоительное, поскольку вся эта гадость так и осталась на дне стакана. На прощание сей Гиппократ заметил, что вы просто излишне возбуждены и, вообще, являете собой пример чрезвычайно нервного и издерганного ребенка. Ну, да и понятно, с отцом вам не повезло...

– Может быть, хватит, – я скорее не произнес, выкрикнул эти слова. Молодой человек несколько смутился, замолчал, однако, через секунду-другую его замешательство прошло, и он снова улыбнулся, демонстрируя мне молочно-белые зубы и разглядывая, не без некоторого удовольствия, мое потемневшее от плохо сдерживаемого гнева лицо.

– Вы совсем не в форме, капитан, – ровным голосом произнес он. Раньше вы были куда как сдержаннее и уравновешеннее. Право же, тогда столь же легко подцепить вас было просто невозможно. Я как чувствовал, что настала пора освободиться от начиненных взрывчатыми веществами железок, особенно от той, что у вас за спиною.

Я столь явственно вздрогнул, что молодой человек пришел в истинное веселье и хлопнул себя по колену свободной рукой.

– Да, годы уже не те. Неприятности подкосили вас, капитан. Жаль, что все так получилось, право же, мне искренне жаль. Нет, я не о вашем далеком прошлом говорю, а о совсем недавнем. Ну, хорошо-хорошо, не буду.

Он поднял левую руку, пустой ладонью повернутую ко мне, как бы подтверждая отсутствие у него дурных намерений. Я продолжал молча смотреть за его действиями. Молодой человек отвел глаза и, бросив мимолетный взгляд за окно, уселся поудобнее на подоконнике и положил ногу за ногу. Шум внизу постепенно начал стихать, должно быть, собравшиеся зеваки узрели спину самоубийцы и посчитали это дурным знаком, знаменующим неизбежный провал моих переговоров. Чей-то голос, точно в подтверждение этой мысли, заполнив тишину, произнес:

– Тяни брезент, дубина. Не видишь, что ли... – и тут же замолк.

– Итак, капитан, – молодой человек вновь смотрел на меня. – Возьмите, пожалуйста, свою "пушку" двумя пальцами за ствол, спусковым крючком к себе. Вот так... – он показал мне. Я послушно последовал его примеру, понимая, что разоружение будет только мне на пользу. – Вытяните руку... убедившись, что я выполнил все, как он сказал, молодой человек проделал то же самое. Ясно, он не блефует. Из такого положения весьма непросто сразу же воспользоваться оружием. – Вторую руку за спину. Так. Теперь по счету "три" бросайте оружие вон в тот угол. Разумеется, я сделаю это одновременно с вами.

Я кивнул, выражая согласие. Молодой человек начал считать, и, едва произнес "три", как оба револьвера, сверкнув на солнце, полетели вправо и с грохотом ударившись вначале в стену, – никто из нас не рассчитал силы броска, упали на пол. На улице же наступило кратковременное замешательство, ропот пролетел по рядам зрителей, и, видимо, органов правопорядка и служителей Асклепия. За стеной так же послышался приглушенный шум, непонятно было, отчего он происходит, но, чтобы избежать возможной свалки с группой захвата, молодой человек подал голос, и, одновременно с ним, я спросил:

– Что дальше?

– Все в порядке, капитан... Дальше? Как, вы забыли? Я обещал назвать дату.

– Да, – я кивнул. – Дату. Я слушаю.

– Учтите, капитан, она будет двоякой.

– Не понимаю, – молодой человек тянул время намеренно, это уже больше раздражало, чем заинтриговывало.

– Сейчас объясню, разумеется, на примере. Просто вы узнали об этой дате восемь лет назад почти день в день с сегодняшним, как вам еще одно совпадение? – нет, не узнали, я неверно выразился. Или вспомнили или ощутили потребность заглянуть в туманную даль прошлого именно тогда, но на самом деле... на самом деле.... Все началось куда как раньше, если быть точным, – он снова выдержал долгую паузу, пристально оглядывая меня, точно анализируя мое нынешнее состояние, а, когда закончил анализ, произнес: – в начале лета тысячу девятьсот двенадцатого года от Рождества Христова.

Я ожидал услышать нечто более разумное и в ответ попросту расхохотался. Напряжение внезапно спало, мне стало легко и спокойно, все волнения, связанные с таинственной способностью молодого человека угадывать факты моей биографии, мигом улетучились; я даже допустил пару вариантов, где и при каких обстоятельствах он мог почерпнуть такие сведения. Чтож, вполне возможно, что я прав, процентов девяносто могу дать, осталось лишь сообщить ему об этом, сбить с толку, ошеломить, и тогда уже – взять голыми руками. Не уверен, что он попытается после этого сопротивляться.

Молодой человек был смущен и несколько ошарашен моей реакцией, но всего лишь несколько мгновений. Лицо его скривилось, рот дернулся. Но более никаких иных эмоций я прочитать не смог, оно вновь стало бесстрастно-флегматичным, и такая же отстраненная улыбка вновь сморщила щеки молодого человека. Он сидел на подоконнике, привалившись к раме распахнутой половинки окна, отчего лицо его освещалось ослепительными солнечными лучами лишь наполовину, погружая вторую в непроницаемый мрак. Кажется, он чувствовал эту удивительную черно-белую симметрию своего лица. Посидев в таком положении около минуты без движения – мой смех умер сам собой – он обернулся ко мне – тени разом стали мягче.

– Вы совершенно напрасно смеетесь, капитан.

– Вот как? Может, вы потрудитесь объяснить, отчего же.

Я снова не мог видеть его лица. Молодой человек хмыкнул, но ничего не сказал.

– Решили прекратить дискуссию?

Молодой человек медленно произнес с легкой ноткой печали в голосе:

– Это не дискуссия, капитан, – солнечный луч снова вырвал часть его лица из темноты.

– А что же?

– Узнавание. Долгий, мучительный, но необходимый процесс. Вы ищете себя во мне, меня в себе, мы медленно сближаемся, сходимся, начинаем понимать друг друга, осознаем сопричастность, согласие, сходство, идентичность. Мы проделываем путь друг в друга, становимся тем, кем надлежит нам быть, кем мы были когда-то и... на этом процесс заканчивается.

– А что начинается?

– Уже ничего, капитан. Ничего более не потребуется, никаких усилий, больших, чем были приложены, просто мы станем и все.

Я покачал головой, но комментировать его слова не решился. Былой запал неожиданно испарился, еще минуту назад я собирался сообщить ему, что не верю его чепухе, что знаю, откуда он почерпнул свои сведения обо мне, что все представление, что он устроил передо мной не более чем грошовая комедия дельарте. Однако так ничего не сказал: не решился или побоялся прервать не знаю, но почему-то мне захотелось дослушать молодого человека до конца. Он второй раз говорил об одном и том же, но дополняя и уточняя свои слова. Впрочем, разглагольствования молодого самоубийцы понятнее от этого не стали, скорее, напротив. Последняя его фраза мне понравилась меньше всего, но прерывать я его не смог, хотя и побаивался, что молодой человек выкинет какую-нибудь штуку, все же, в некотором смысле, я у него в заложниках.

– Собственно, – продолжил он, – мы уже почти стали, разоружившись. Я сделал шаг навстречу вам, вам же остается сделать нечто подобное со своей стороны; тогда и только тогда вы сможете понять меня и оценить мои намерения. И поступите так, как велит вам рассудок.

– О чем вы?

– Давайте лучше вспоминать. Я говорил вам о двенадцатом годе, число помню плохо, уж извините, не то двадцатое, не то двадцать второе июня. Теплый летний денек, ясный, спокойный, ни ветерка, это я помню превосходно. Вы снимали тогда меблированную комнату, ну, комнату, не комнату, но угол уж точно на последнем, шестом этаже доходного дома госпожи Галицкой. Мерзкий захолустный тупик на окраине города, в двух шагах от Невы. Зимой эти доходные дома наводнялись крестьянами, отправляющимися в столицу на заработки со всех окрестностей, летом же тупик пустел, поскольку все местные клошары, прошу прощения, за французское слово, в те времена это было модным, так вот, вся босота отправлялась, напротив, в пригород. Вы оставались едва ли не в гордом одиночестве, вечный студент, играющий на бегах и подрабатывающий в артелях на строительстве дорог; так, помнится, в восьмом году вы вкалывали на постройке моста, соединившего вашу глушь с центром города. Вы тогда читали репортажи со скачек в бульварных листках, скандалы, связанные с употреблением доппинга, так это называлось в те времена, разного рода рекламы, сообщения о приеме на работу, бродили по городу и стучались в двери всевозможных забегаловок и лавок. А вырученные деньги пропивали в компании сундука, стола, и, если повезет, девки, которую обыкновенно не пускают на Невский тамошние господа сутенеры, дабы не пугала клиентов непотребным видом. Так что ей и оставалось: полтинник с носа в лучшем случае, да штофчик на пару, чтобы не было мучительно стыдно. Или противно, уж как повезет.

Я дослушал его до конца. Молодой человек воздал должное моим рукам неплохого каменщика, заметив, правда, что подобный образ жизни никого еще не доводил до добра, переключился на описание моей хозяйки: "душевная женщина, всегда верила вам в кредит" – после чего вновь вернулся к чудесной погоде того приснопамятного дня не то двадцатого, не то двадцать второго июля двенадцатого года.

– День был рабочий, это я хорошо помню. Надо было бы взглянуть в календарь, прежде чем с вами встретиться, – сокрушенно вздохнул он.

– Это верно. И особое внимание уделить моей биографии. Я отродясь не был в Санкт-Петербурге, не говоря уже о том, что и мои предки в нем не жили, в этом я уверен совершенно. Более того, я...

– Вы, тот, что говорить со мной сейчас, и не были, – прервал меня молодой человек. – А я говорю о вас том, что из Санкт-Петербурга шагу не сделал. О том, кто прожил двадцать восемь лет и не оставил после себя ни следа, ни памяти. О вечном студенте, всю жизнь проведшем в "меблирашках" подобной той, что вы снимали у госпожи Галицкой, большую часть своей неприхотливой жизни, и оставшемся после смерти ей должным за три месяца, равно как и булочнику напротив, у которого вы, еще задолго до нашего знакомства, подрабатывали мальчиком на побегушках. Впрочем, это самое начало вашей бездарной карьеры.

– Вы сказали, "до нашего знакомства", я не ослышался?

– Вы вспомнили, нет? – я покачал головой. – Жаль, чрезвычайно жаль, капитан. Видимо, эта ваша жизнь каким-то образом напрочь отгородилась от предыдущей. Давайте тогда зайдем с другой стороны. Вы не против?

Я был не против, хотя эта комедия начинала мне надоедать, несмотря даже на странный огонек интереса, все более и более разраставшийся где-то в глубине. Молодой человек продолжил:

– Многим вашим знакомым могло показаться странным ваше увлечение русской литературой конца XIX – начала XX века. Эдак от Тургенева с Достоевским, до Шмелева и Осоргина. Кстати, вышеназванный Федор Михайлович как писатель очень вам был симпатичен, особенно его повести и романы, относящие читателя в Санкт-Петербург прошлого века, зловонный, полный нечистот и миазмов, чудовищ и святых в их обличье, гениев и безумцев, копошащихся на самом де человеческого общества, в отбросах, доставшихся им от сановных господ. Вам странно нравились их нелепые мысли, абсурдные поступки, сама невыносимая жизнь изо дня в день в подвалах и под самой крышей. Вас притягивали пьяные и нанюхавшиеся кокаина подонки в среде коих обитали герои романов писателя, вы подчас ловили себя на мысли, что все это – странно дразняще знакомо вам. А если вас и притягивали описания высшего света, то примерно тем же, что и предыдущий мир – разгулом на всю катушку, низменностью душевных побуждений, ежели таковые вообще имели место, бессмысленностью и бездарностью проживаемых дней, час за часом на протяжении всего повествования. Не правда ли, сколь схоже то, о чем я повествовал вам немного раньше, с этим описанием сценок из "Преступления и наказания" и "Идиота"?

– Весьма схоже, – согласился я.

– Да и как все вы тоже были социалистом. Вы курили дешевый опий в компании себе подобных, ругали статьи в газете "Речь", правительство, Думу, губернатора и мечтали все отнять и поделить. В итоге вас изгнали из кружка этих недоучек социал-революционеров, в общем, понятно, за что, учитывая все вышесказанное, и последние три года вы провели в тщетных попытках разобраться в причинах нынешнего падения, мечтали отомстить всем и вся, а затем задумались об отмщении и себе тоже. И если первое у вас не вышло в любом случае, то на втором пути вас ждал некоторый успех.