Текст книги "Азатот"

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Берендеев Кирилл
Азатот

Берендеев Кирилл

Азатот

Говарду Ф. Лавкрафту,

чей отрывок "Азатот"

послужил основой этого рассказа

Чутье подсказывает мне, что сила, которая правит нами, – людьми, животными, всем на свете, это сила непонятная и жестокая, и за все надо платить. Сила эта требует око за око, зуб за зуб, и как бы мы ни увиливали, и ни уворачивались, мы вынуждены подчиниться, потому что эта сила, и есть мы сами.

У. С. Моэм

Это случилось не так давно по меркам вечности, но в совершенно другой стране, отличающейся от нынешней и нравами, и образом мыслей столь поразительно сильно, что, сойдись живущий в той и нынешней странах и попробуй они поговорить друг с другом, хоть и велся бы их разговор на одном языке, не смогли бы они достучаться до сердца собеседника.

В той стране жил один молодой человек, внешне совершенно не отличающийся от прочих молодых людей, его ровесников. Если бы некто, пожелавший узнать о нем, решил взглянуть в его досье, каковое имелось на каждого жителя этой страны, то, кроме самых обыденных анкетных данных и отметок, касающихся его профессии, ничего примечательнее выведать не смог и сделал бы вывод, что он ничем не отличается от остальных.

Но это было не совсем так, как полагал бы сторонний наблюдатель....

Молодой человек жил в городе, основанном не так давно, в сравнении с древней историей его страны, городе-порте, на мелком гнилом море, где навигация длится всего лишь несколько месяцев в году, а в прочее время, частые штормы, наводнения и плавучие льды не дают кораблям прохода в узкую гавань. Некогда город был столицей страны, и тогда слава его шла впереди, и во всяком месте земли можно было слышать рассказы путешественников, побывавших в нем, и пришедших в восторг от неописуемой красоты его дворцов, фасады коих были украшены столь изысканно, что казалось невероятным, будто руки человеческие создали их, а внутренние покои наводили трепет на всякого, удостоившегося чести побывать в них; и даже чугунные решетки, что окружали дворцы, охраняя их от простонародья, и те не могли не вызвать подлинного восторга. А еще славился город своими фонтанами, чьи каскады так и манили в полуденную жару свежестью ниспадающих брызг и дивной красотой золотых статуй, извергавших струи воды.

Но не во всякое время приезжали в тот город путешественники, лишь поздней весной да ранней осенью, когда позволяло море и климат, царствующий в городе. Лето в тех краях было коротким, но злым и жарким и множества насекомых наполняли воздух, а от бесчисленных каналов города поднималось тяжкое зловоние затхлой воды, а долгая зима ослепляла жгучими морозами, длившимися месяцами напролет и превращающими море в ледяную пустыню, с которой мертвый ветер гнал и гнал мириады острых кристаллов замерзшей воды.

Безумный император построил этот город, жаждая доказать и себе и миру, что он величайший правитель и выдающийся воин, а для этого выстеливший долгую дорогу к болотам, окружавшим море, торной гатью из павших в пути солдат собственной армии. Сказывали, что в незапамятные времена на месте этого города среди болот, стояло иноземное поселение, жили в котором рыбаки да охотники. Ничем не примечательный поселок изредка навещали купцы с севера и юга, встречались друг с другом, обменивались товарами и отправлялись назад, так же, как и прибыли, сухим путем, ибо море то было мелко и зловонно, и не считалось возможным пользоваться им как новым трактом. И лишь безумный император, повелевший построить город в зловонной тине топких берегов, объявил его портом – воротами в его страну, для всех торговцев и путешественников окрестных земель.

Когда солдаты безумного императора прибыли в те места, где повелел он построить город, поселка рыбаков да охотников давно уж не было. Как не было ни одного свидетеля тому, что он существовал в иные времена, никто не помнил о нем, лишь редкие предания, передаваемые из уст в уста, стариками из соседних деревень и сел, говорили о том поселении. Но не говорилось в тех преданиях о конце поселка, что будто в одночасье исчез со всеми жителями. Неведом был конец его: то ли мор прошел, то ли войска, а может, жители его, не в силах более терпеть свинец туч и жижу болот собрались враз и убыли в неведомые дали, бросив все нажитое, оставив поселок вечной приморской топи.

Новые жители, поселившиеся на древних болотах, ничего не знали о сгинувшем поселении. Они жили, занимаясь обыденными делами: ремесленничали, торговали, осушали бесчисленные болота, возводили дворцы, чье неземное великолепие будет славиться в веках, а между делами играли свадьбы и воспитывали детей, а те росли, взрослели и старели, возвращаясь прахом, как и родители их, в топкую землю, из которой, согласно преданию, когда-то вышли. Со временем они привыкли к этому городу и уже не замечали ни тяжелых миазмов, поднимающихся с каналов, ни ледяной зимы, ни удушающего лета.

И потому, что воздух был удушлив, разъедал легкие и мутил мозг, а почва податлива, море всегда было готово излить на город наводнение, а берега предательски пасть под напором стихии, люди со временем стали равнодушны к себе. Они пленялись красотой дворцов, что построили их предки, жизнями заплатившие за прихоть императора именовать столицу "прекраснейшей", но забывали о собственных домах и жизнях. И не редко случалось так: путешественник, насытившийся величием и уставший от помпезности барочных построек столицы, отвернув голову от небесных куполов храмов и мрамора колонн, приходил в ужас, преследовавший его потом долгое время. Ибо прямо по соседству с дворцами и парками, огражденными изысканной чугунной решеткой, на другой стороне улиц лепились друг к другу убогие, мрачные серые дома с черными окнами и провалами подъездов, где во дворах не росло ни единого дерева и никогда не слышался детский смех, а всякий громкий голос, бессчетное число раз повторяясь и искажаясь темными стенами, нависавшими над дворами, обрушивался воем и стонами на осмелившегося громко заговорить человека.. Лишь изредка его улицы оглашались голосами и смехом то были голоса и смех путешественников из дальних краев и земель. Сам же город угрюмо молчал, не слушая чужих радостей, бездушный к чуждому веселью.

Молодой человек, тот самый о котором пойдет речь, родился и вырос в этом городе. Однако, родители его некогда приехали из дальнего пригорода на заработки и осели в нем. Жизнь в городе не принесла им счастья, тот труд, что кормил их, лишь давал им возможность не умереть с голоду и иметь крышу над головой, а о большем они лишь изредка, оставаясь в одиночестве, мечтали; пока ядовитые миазмы каналов не проникли в их сердца и навек не остановили их.

И он остался один – выпускник школы, только начавший познавать жизнь и, оглядываясь, находить в ней все новые и новые неизвестные ему черты и меты. Он поступил в прославленный университет и учился в нем самозабвенно и беспощадно по отношению к себе, находя в том единственное утешение и спасаясь от безысходности. Город угнетал его, а стены унылых домов давили на него, прижимая к земле, он так и не смог притерпеться к ним, ибо родители его не имели той закалке, что надо было пройти, дабы жить в городе и не замечать его мертвенной пустоты. Не имел ее и он. И спасение свое находил в мечтах.

Он жил в крохотной комнатке, окнами выходившей во двор. Туда, где царили вечные сумерки, и куда в тупом отчаянии смотрели черные провалы других окон. В том городе улицы не освещались фонарями, кроме тех редких мест вкруг дворцов и парков, и долгими вечерами лишь тусклые окна угрюмо серых домов освещали запоздалому путнику дорогу домой.

Со дна этого двора-колодца, а молодой человек жил на втором этаже, можно было увидеть лишь стены да окна, окна да стены, уходящие насколько хватает глаз, ввысь, и разве что иногда, если почти вылезти из окна наружу, – крохотные звезды, изредка прорывавшие свинцовый небосвод. И так как молодой человек чувствовал каждое мгновение давящую тяжесть окружавших его стен, он привык, возвращаясь вечером с работы – тупой и однообразной, что сегодня, что спустя двадцать лет – высовываться из окна, чтобы краем глаза увидеть нечто, не принадлежащее городу и миру.

Оставшись один, он поставил свою кровать у окна, под самым подоконником и, засыпая, провожал глазами медленно, незаметно человеческому глазу, плывущие по небосводу звезды. Он не знал их имен, тех, что дали им жители Земли, а потому одаривал их теми, что создавал для них пока глаза не скрывались за отяжелевшими веками. И всякий раз, укладываясь спать, приветствовал их как единственных друзей в сером холодном городе, называя каждую по имени и приветствуя с искренней сердечностью. А звезды беззвучно проплывали мимо, сияя все ярче, казалось, опускаясь все ближе к Земле, к окну, у которого стояла кровать молодого человека. И он мечтал о них, как возлюбленный мечтает о невесте. И всякий раз, вернувшись домой, с нетерпением ждал времени, когда сготовится скудный ужин, чтобы, наспех проглотив его, идти к окну и, укладываясь в кровать, вновь помечтать о далеких мирах, обращавшихся вокруг неведомых звезд, порой едва различимых в океане небосвода.

И вот однажды, одной зимней ночью, когда его веки уже закрывались, он увидел нечто такое, о чем когда-то втайне мечтал, но не смел признаться в своих мечтаниях. Его давние грезы сами явились пред ним: в ту ночь, одолев почти бездонную пропасть, вожделенные небеса, спустились к окну молодого человека, смешавшись с воздухом его комнаты, изгнав смрад унылого города и заполнив крохотное пространство помещения ароматом бескрайних полей и лугов, березовых рощ и дубрав, прозрачных озер и рек, шумно катящих свои воды в неведомые края.

В его комнату явились непокорные потоки фиолетовой полночи, посверкивающие золотыми крупицами мгновений, шум океана, неисчислимое число лет влекущий седые валы к далеким землям, на которых никогда не ступала нога человека, влился из окна и позвал его в те края, где осмеливались останавливаться лишь морские нимфы, дабы полюбоваться на фьорды, послушать вековечный шум прибоя, то шепчущего, то рокочущего меж изрезанных скал и вдохнуть удивительных запах, доносящийся с могучих дерев, росших на большой земле, куда даже им нет торной дороги.

Молодой человек увидел разом сотни миров, спустившихся к нему с фиолетовой полночью, узрел их неземные красоты и почувствовал удивительные благоухания, названия коим не сыщется в человеческом словаре. Вострепетало сердце его, исполнившись неописуемой радости от увиденного. А бесшумная, беспредельная стихия уже объяла мечтателя и унесла его прочь, оставив в унылом городе лишь неподвижно лежащее тело, с открытыми глазами, устремленными к небу, а потом много дней, которые невозможно исчислить земными календарями, небесные потоки нежно и ласково обнимали его и несли к мечтам, о которых давно позабыли жители города, и помнил и грезил которыми только он один.

Нежные руки уложили его на шелковые травы неведомых берегов, там, где рядом едва слышно плещется говорливый ручей, и дремлют лотосы, навевая теплым своим ароматом сладостные видения, приносящие покой и умиротворение в издерганную душу. Кто знает, сколько проспал молодой человек на том берегу, вдыхая аромат лотосов, просыпаясь на краткие мгновения, чтобы заглянуть в их звездчатые чаши. Блаженная улыбка появлялась тогда на его пересохших губах, он вздыхал полной грудью, поворачиваясь на мягкой мураве, и засыпал снова, видя прекрасные сны, исчезавшие подобно дуновению легкого бриза и наплывавшие снова, исполненные новых чудесных видений.

Однажды он проснулся, почувствовав, что голова его не клонится на шелковые травы, а глаза не слипаются под тяжестью век. Тогда он поднялся, легко, пружинисто, ощущая необыкновенный прилив бодрости, готовый встретить чудеса, и огляделся по сторонам, решая, что ему делать дальше.

Невдалеке он увидел дорогу, что шла, разрезая дубраву, в неведомые края, другою же стороною уходя куда-то по течению реки и скрывалась за речным меандром. Дорога была торной, но редко используемой, покрывшейся кое-где проплешинами чахлой травки. Выйдя на нее, молодой человек долго решал, в какую же сторону следует ему направить свои стопы, пока не услышал невдалеке девичий смех и не увидел дриад в серебристо зеленых одеяниях, что с весельем и шутками устремились к нему из-под низкой кроны стоящего на пригорке дерева. Смеясь, окружили они молодого человека, и одна из дриад, чей взор показался ему проницательным и оттого печальным, положила ладонь на его лоб и произнесла неведомые слова, музыкой прозвеневшие в ушах молодого человека, а затем показала рукой вдаль, вниз по течению реки, и при этом она улыбалась, а из глаз ее готовы были политься жемчужины слез. Через мгновение она исчезла среди своих товарок, скрылась, неотличимая, в вихре хоровода, и молодой человек растерянно поворачивался в разные стороны, пытаясь снова перехватить ее взгляд и не спутать с другими, но ему этого никак не удавалось. Дриады запели песню на неведомом языке, не понимал он этой песни, хоть и заслушался ею, и лишь одно слово осталось ему, вспыхнувшее, точно путеводная звезда и слово это было именем, необычным именем, которого не слышал он раньше: "Мулиэра". И тотчас же, едва произнес он это имя, как враз разомкнулся и исчез хоровод, скрылись дриады, а молодой человек остался один с удивительным именем в сердце. И он двинулся вниз по реке и повторял его, вдыхая аромат лотосов в такт своей спешной ходьбе: "Мулиэра, Мулиэра, Мулиэра".

И с этим именем на устах он проснулся. Время его сна вышло, как странно, что прошла всего лишь ночь, а не долгие дни и недели, наступило утро, и молодому человеку надлежало идти исполнять свою работу, коей обязан он был публично гордиться, и почитать давших ему эту работу людей, а так же правителей города, за все заслуги, реальные и мнимые. И он работал в тот день так, как никогда прежде, и легкая улыбка витала на его устах, вызывая в коллегах по работе тайные искры зависти и раздражения, – не принято было в том городе улыбаться без нужды и без повода. А едва окончилась работа, поспешил он домой и, проглотив скудный ужин, которого не заметил, вновь оказался в постели под звездами и с нетерпением стал ждать нисхождения сна.

И сон явился ему. Он снова стоял на позабытом тракте кое-где покрывшимся зелеными проплешинами травы и видел вдалеке, за холмом, крохотные колокольни далекого города, к которому он спешил. Река близ дороги заметно разлилась и стала шумной и бурливой, с омутами и водоворотами. По ней, минуя опасные места, неспешно двигалась лодка, закрытая палантином, с рулевым и двумя гребцами, слаженно двигавшими ее к тому месту берега, близ которого остановился молодой человек. Лодка подплыла, рулевой вежливо поклонился молодому человеку и пригласил его на борт.

У молодого человека не спросили ни платы за проезд, ни конечного места маршрута, ни того, как попал он на эту дорогу, точно рулевому и так все известно было. Когда же молодой человек, удобно устроившись на подушках под навесом, спросил рулевого, тот в ответ улыбнулся и рассказал удивительную историю. Оказывается, его и двух его людей, – а рулевой был начальником стражи девятых врат города, – послал с лодкою верховный мудрец, прочитавший в книге судеб о появлении незнакомца в том самом месте, где они его, молодого человека, и обнаружили. Рулевой привык к подобным пророчествам и нисколько не удивился, когда, добравшись до указанного места, увидел молодого человека в странном одеянии, растерянно смотревшего на подплывающую лодку. Немало подобного рода поручений случалось за его долгую жизнь, сказал не без тайной гордости рулевой, что так или иначе оказывались связаны именно с ним и его деяниями, и сказав это, приказал отправляться в обратный путь.

Лодка легко повернулась и поплыла по течению и через некоторое время достигла уже пределов города, отмеченных высоким арочным мостом, на коем по всему пролету были расставлены светильники из чистого золота, украшенные яшмой и нефритами, и блестевшие на солнце. По мосту взад и вперед сновали пешеходы, не останавливаясь и на мгновение, чтобы краем глаза ухватить непередаваемую красоту моста, видно, они были привычны к ней и не видели в ажурных конструкциях моста чего-то поразительного, что надолго привлекло внимание проплывавшего внизу молодого человека. И в этом они по-своему оказались правы, ибо впереди молодого человека ждало куда больше чудес. Город, в который он вплывал по полноводной реке, чьи берега утопали в лотосовых зарослях, источавших пряный сказочный аромат, о, город этот был столь прекрасен, что сравнить его с оставленным позади, молодой человек никак не мог, более того, прежде восхищавшую его красоту дворцов и фонтанов родного города ныне посчитал бы оскорблением простершегося вкруг него великолепия.

Город, имя которому было Рошанна, открывался молодому человеку в своем великолепии постепенно, неторопливо, с достоинством города, знающего свою притягательную красоту и делящегося ей по мере того, как первые впечатления утихнут, а сердце сможет принять новые красоты. Глазам молодого человека открывались дворцы с резными колоннами и витыми пилястрами, с фронтонами, украшенными изображениями неведомых животных и растений, с арочными сводами и прозрачными куполами, над коими возносились скульптуры неизвестных богов и героев. Древние замки, чьи поросшие вековыми мхами камни помнили минувшие тысячелетия, возвышались над городом, этаж от этажа сужаясь, возносились на немыслимую высоту; окруженные зубчатыми стенами, донжоны, подобные горящим свечам взмывали в небесную синь, заканчиваясь золотыми шпилями с флюгерами и вымпелами, бесконечные ряды уходящих друг в друга кокошников заменяли им крыши; казалось, что замковые строения столь легки, что малейшее дуновение ветра вознесет их в небеса, куда с такой неистовой силой они устремлялись. Молодой человек едва успевал вертеть головой, впитывая красоту окружавших его строений, и почти не слушая пояснений рулевого. Дворцы сменялись парками, нисходящими к самой воде; он видел, как в парках играют солнечные лучи в струях множества фонтанов, а вокруг них, среди высокой травы, резвятся дети, он слышал радостные крики и восторженный смех, и к удивлению своему не видел ни единой ограды, что указывали бы границы парков, точно в них не было ни малейшей необходимости. А лодка все плыла дальше, и парки уже сменялись городскими кварталами: то маленькими домиками, стоявшими у воды, то высокими строениями-зиккуратами, украшенными витражами, ажурной ковкой и резными портиками. Он видел храмы, чьи витые луковичные купола, украшенные множеством драгоценных камней, – сапфиров и яхонтов немыслимых размеров, вплавленных в теплую платину, – сияли на солнце мириадами огней, и томно мерцали, когда редкие кучевые облака закрывали солнце. Вкруг каждого храма был сад с неизменными лотосами и пирамидальными тополями, закрывавшими дальние пределы и, изредка, поразительной красоты и достоверности резьбу на стенах молельных домов, повествующую о славных победах далеких времен, о быте давно покинувших мир жителей города, о дальних походах и мудрых деяниях правителей города.

Незаметно лодка причалила к ступеням, спускающимся с высокой набережной к самой воде; молодой человек не сразу понял, что его путешествие подошло к концу. Рулевой помог перебраться ему на твердую землю и показал на скромный двухэтажный дом, заросший яблонями, грушами и еще какими-то неведомыми на земле деревами, чьи плоды источали тонкий аромат, напомнивший молодому человеку о далеком детстве. На душе у него сделалось легко и покойно, он обвел глазами дом и почувствовал, как ему хочется войти в него, пройтись по комнатам, посидеть у окна, глядя на лениво плещущие воды реки и на корабли и лодки, заполнившие ее спокойные воды, между делом перебрасываясь с хозяином дома фразами ни к чему не обязывающей беседы; молодой человек почувствовал внезапно, что в этом доме его ждут, как самого дорогого гостя.

Указав рукой на дом, рулевой сказал, что здесь и живет верховный мудрец, предсказавший его появление на заброшенном тракте. Едва он произнес эти слова, как дверь в доме распахнулась, явив на пороге старца в белых, под стать власам, одеждах, с дружеской улыбкой начавшего спускаться по широкой лестнице. Подойдя, он сердечно поздоровался со всеми, отметив особо молодого человека и обратившись к нему по имени, поблагодарил рулевого, пожелав славной службы ему и тем, кто пришел с ним. Лодка отплыла и, повинуясь могучим взмахам гребцов, быстро скрылась за меандром реки. А старик широким жестом пригласил молодого человека в дом, усадил за щедрый стол, заставленный удивительными яствами, вкуса коих гостю сравнить было не с чем, столь прекрасными они ему казались. За столом молодому человеку прислуживала молоденькая улыбчивая горничная, чей голос звенел подобно колокольчику; глядя на нее, молодой человек снова подумал о том, сколь же непохожи жители этого города на тех, кого он оставил по то сторону сна.

Когда молодой человек отобедал, старик, с неизменной улыбкою наблюдавший за ним, пригласил молодого человека следовать в сад по мощеной розовым гранитом дорожке, через минуту приведшей их к маленькому домику, что предназначался для гостей верховного мудреца. К их числу старик отнес и своего спутника. Он провел молодого человека по всем коридорам и комнатам домика и пожелал, чтобы тот гостил в нем столько, сколько пожелает, и располагал бы своим и его, верховного мудреца, временем в меру своих намерений и устремлений.

Пока старик показывал сад молодому человеку, невдалеке хлопнула калитка, и в саду появились новые люди: молодая пара – юноша, немногим старше двадцати и девушка, его ровесница. И едва молодой человек взглянул на нее, как у него остановилось сердце.

А старик остановился и, подозвав пару к себе, представил обоих своему гостю: его дети – старшая Мулиэра и младший Палеон. Девушка застенчиво взглянула молодому человеку в глаза и тотчас же вспыхнула как маков цвет и залилась румянцем и потупилась, не решаясь ни подойти, ни покинуть сад. Она так и стояла в стороне до тех пор, пока старик не обратился к Палеону и не пригласил его следовать в дом, оставляя молодых наедине.

Минута не истекла, а они уж говорили как самые близкие знакомые. Говорили обо всем, о чем только могли вспомнить и спросить, взволнованно и спешно, точно боялись не успеть наговориться за отведенное солнцем время. За время этой беседы молодой человек узнал, что собеседница многое знала о нем самом, услышанное из недавних рассказов отца, и то, что поведал Мулиэре отец о его жизни в ином мире, странным образом сблизило с девушкой, ибо она уже приняла его, такого, какой он есть и, приняв, ничего не просила взамен. Она знала многое не только о нем, но и о мире, в котором он жил и живет вне сна, о "Сумрачном мире", как сказала девушка, повторяя слова отца, и молодой человек не мог не согласиться с ней. А, согласившись, попросил рассказать о себе.

Но в тот раз ему не суждено было услышать ее историю, ибо Мулиэра, внимательно на него взглянув, сказала, что он уже просыпается, и, торопливо попрощавшись с ним, поцеловала в щеку, – точно облако скользнуло по коже. В сей же миг молодой человек оказался в утре нового дня на своей постели в городе его родного мира, того, которому дадено имя сумрачного, в городе, которого он бежал эту и предыдущую ночи.

Ему давно уже пора было идти на работу, но он все медлил, вспоминая дивный сон, пришедший к нему этой ночью и с пробуждением унесший, Мулиэру, с которой его познакомил великий мудрец, и ее отца, и брата, сожалел, что не может все время быть вместе с ними, и, одновременно, досадовал на свою нерасторопность: не успел он в последний миг заключить Мулиэру в объятия и коснуться ее губ. Единственная мысль утешала его о том, что все еще впереди, все повторится, стоит ему вернуться с работы и погрузиться в долгожданный сон. И с ней молодой человек с небольшим опозданием пришел на место своей службы, вызвав неодобрение старших коллег, и делал дело свое механически, не задумываясь, мыслями пребывая в далекой Рошанне. А едва прозвучал сигнал к завершению дел, со всех ног устремился домой.

В новом сне он, как и прежде, очутился в том самом месте, где расстался со сном предыдущим, – как раз на средине пути между домиком для гостей и обиталищем верховного мудреца, а, оглядевшись по сторонам, сразу же увидел спешащую к нему Мулиэру. Тотчас же молодой человек бросился навстречу ей, заключил в объятия и исполнил, наконец, то, о чем мечтал поутру, досадуя на свою робость и нерешительность.

Позже, значительно позже, предначертанная неизбывная страстность, бросившая их в объятия во все сметающем и все оправдывающем порыве, немного утихла, остыла, нет, не остыла, скорее, насытилась, перешла в иное качество и дала им возможность уже без мучительного, жадного блеска в глазах взглянуть друг на друга, просто почувствовать окутавшую их близость и, почувствовав, насладиться самим фактом существования ее. Всё это случилось в домике для гостей: он гладил белоснежные волосы Мулиэры, разметавшиеся по подушкам, а она, устроившись на плече молодого человека, водила указательным пальцем по его груди и тихо шептала, перемешивая воспоминания с мечтами.

– Знаешь, – Мулиэра назвала его ласковым именем, от которого сладко заныло сердце, и расправила складки простыни на груди, и жест этот показался молодому человеку удивительно домашним, каким-то по-особенному уютным, точно он всегда мечтал вот так вот находиться подле Мулиэры и гладить ее по волосам, а она в ответ бы говорила о чем-то и изредка поправляла складки на простыне, – знаешь, мой отец непременно поможет нам, я совершенно уверена, что он найдет выход, и нам не нужно будет все время разлучаться. Ну, разве что иногда, – она улыбнулась, и он улыбнулся вслед за ней. – Сейчас по нашему миру путешествует лишь твой разум, облаченный в фантомное тело, но мой отец знает, как совершить не только духовное, но и телесное перемещение твоего истинного "я". Когда я была маленькой, много лет назад, – сказала она с непосредственностью молодой девушки, – он сделал это по просьбе самого князя, за что и получил в награду наш дом. Мне не дозволялось в то время заходить в комнату, где отец готовится к путешествиям и совершает их, предсказывает или творит заклинания, но в тот раз я все же пробралась к замочной скважине, тихо как мышка, и наблюдала за всем происходящим. И кое-что, переняла у него, еще до того, как отец начал меня учить – ведь наш род славится сновидческими умениями. У меня пока еще плохо получается, у брата куда лучше... знаешь, я иногда завидую ему. У него все выходит так просто и легко. Особенно ему даются путешествия во снах, одиночных или в качестве проводника для только начинающего постигать азы этого мастерства. Да, как проводнику ему цены нет. Надо будет сказать Палеону, чтобы он помог проводить тебя в мир Истриса, нам обязательно надо будет побывать там... просто у меня одной не хватит сил на это, тут нужен брат. Я возьму с него обещание, что он не будет подглядывать, – и Мулиэра звонко рассмеялась. – Он славный сновидец, думаю, и ты скоро будешь таким.

Молодой человек очень надеялся на это. Отец и брат Муриэры в тот же день, когда у влюбленных хватило сил разлучиться друг с другом, принялись обучать его основам сновидчества, искусству, которому он случайно начал обучаться сам; теперь же, под руководством опытных наставников, молодой человек мог методично и целенаправленно совершенствовать удивительное умение. Уроки продолжились и на следующий день и через день и через неделю, а к окончанию месячного срока – периода совсем небольшого для освоения азов сновидчества – он смог уже без посторонней помощи и вмешательства, отправляться вместе с возлюбленной в те неведомые края и земли, что отстоят бесконечно далеко, но столь же удивительны и прекрасны, как и Рошанна, и, может быть, еще прекраснее, – ведь неведомые края всегда кажутся таковыми, – но только совсем чуть-чуть, так, что, попав туда и осмотрев все, на что хватало сил восхищаться, можно было немножко соскучиться и вспомнить о возвращении в дорогую его сердцу Рошанну.

Так они побывали в Истрисе, мире кристаллов, чьи земли рождают лишь многогранное, строго выверенное математическое великолепие самых разнообразных цветов, форм и размеров, от карликов, едва различимых взором, до гигантов, охватить которых взглядом можно лишь издалека. В этом мире кристаллы то вырастали из земли подобно деревам, то колкой щетиной стелились по земле, то выпирали могучими холмами, громоздясь на невообразимую высоту и отражая свет далекого солнца своими темными и светлыми краями. Аметист или изумруд, рубин или берилл, александрит или топаз, – каких только камней не было в этом мире, и каждый, из встречавшихся им, был хотя бы чем-то отличен от тех, что они видели прежде. А еще им довелось побывать в Шиффу, где туземцы поклоняются великому древу Ковсал, что растет уже неизмеримые века и столетия, и никто не помнит, когда же оно появилось на свет или хотя бы когда оно было молодым. Цветет это древо, раскинувшее стволы свои и кроны на десятки верст вокруг, раз в пять лет, а едва оно зацветет, то верховные вожди и жрецы дерева, покрыв тела свои обрядовыми одеждами и совершив древние обряды очищения от дурных духов и мыслей, восходят на ветви его и приносят семя свое в цветы, что подобны по форме своей женскому лону. И вскорости древо Ковсал уж плодоносит, и плоды эти – дети странного союза – раскрываются все разом в тихий безветренный вечер, и из плодов выходят небесноликие девы с прозрачными крылами, что живут лишь одну эту ночь и всю ночь до самого рассвета, опаляющего их душу и убивающего нежное тело, поют сладкозвучные песни, славя мир, в котором им довелось появиться на свет и луну, что касается их бледным своим сиянием и древо Ковсал давшее им быстротечную жизнь. А после побывали влюбленные путешественники в мире Аиске, где лишь ветры да пески на многие и многие мили вокруг, да знойные скалы, на которых играют ветры свои дивные мелодии, каждый ветер – свою, и прекрасные и удивительные мелодии эти невозможно ни повторить, ни напеть.

И еще во многих мирах, имен которых и не вспомнить было, побывали молодой человек и возлюбленная его Мулиэра, во многие вселенные забирались они, дабы лицезреть красоты их, но лишь одного мира избегнули. То был центр всего сущего, самого мироздания, мир, из чрева которого вышли все миры и вселенные, что есть и что будут, а центр тот – крохотная планетка, вращающаяся вкруг желтой звезды на окраине неведомой галактики. И причину, по которой не решились они посетить этот мир, не могла не рассказать Мулиэра. Ведь в одном из городов на этой планетке, подобных другим, что во множестве разбросаны по материкам и континентам, древнем, позабывшем свои года, спит султан демонов Азатот. Он спит долгие века и тысячелетия в гранитной усыпальнице, у входа в которую стоит безмолвная стража, стерегущая его покой. Спит Азатот в хрустальном гробу и изредка шевелится во сне, и всякое его пробуждение на самое малое мгновение в этот миг – беда и горе для жителей всей той земли: ураганы и землетрясения, обвалы и извержения, рождаются пробуждением Азатота. От единого дыхания султана на свет вырываются малые демоны, невидные взору человеческому и разлетаются от закрытого хрустального гроба прочь, по всей земле и по всем мирам и вселенным, и короткую жизнь свою проводят в неутомимом стремлении насытить бездонную свою утробу чужою кровью и болью. И идут и идут избранные из всех народов, населяющих тот болезненный мир, ко гробу хрустальному и несут к нему свои жизни и свои души, чтобы не разлетались бы демоны по всей земле и по всем землям, и не проснулся бы их султан Азатот и во сне доставляющий им без меры бед и страданий.