Текст книги "Третья мировая война (сборник)"

Автор книги: Кир Булычев

Соавторы: Иван Ефремов,Евгений Лукин,Любовь Лукина,Сергей Абрамов,Север Гансовский,Михаил Пухов,Андрей Дмитрук,Владимир Григорьев,Валерий Генкин,Александр Хлебников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Третья мировая война
(сборник)

Олег Алексеев
Рассвет на Непрядве

1

В ту осень меня приняли на первый курс института в Москве. Приемные экзамены закончились, до начала занятий оставалось три дня, и мне вдруг нестерпимо захотелось домой – в деревню, в псковские леса, к родителям, к друзьям, к одной необыкновенной девушке.

Лес встретил шумом, шорохом сухой иглицы. За десять дней в городе я истосковался по родине, шел, шатаясь, будто пьяный. Вот и деревня, вот и наш дом под тесовой крышей, отец возится с ружьем, мать идет с ведрами за водой… Увидела меня, бросила гремучие ведра.

От матери я узнал, что моя девушка выходит замуж в соседнюю деревню…

Не помня себя, добрел до поля, лег на копну, уткнулся лицом в горячее. Стало вдруг страшно. Так страшно, как было в войну, когда по мне и матери стрелял немецкий пулеметчик…

Смутно, словно издалека, долетел до меня чей-то голос. Пересилив себя, я привстал, а увидев, кто меня ищет, встал около копны…

Рядом со мной стояла хмурая женщина в темной юбке и черном платке, в мужском пиджаке, в яловых сапогах. Женщина, прихрамывая, подошла поближе. Левую руку держала неловко, будто птица подбитое крыло, в правой был холщовый узелок. Звали женщину Валентина-партизанка. В войну она жила в деревне за озером. Каратели сожгли деревню, а людей убили. Спаслась каким-то чудом одна Валентина. На ее глазах фашисты застрелили мать, сестру, брата и двоих детей Валентины – сына и дочку. Муж ее погиб в армии еще в сорок первом… У Валентины не осталось даже дальних родственников. «Полная, круглая сирота…» – говорила о себе Валентина. После страшного того дня она стала партизанкой. В деревне говорили, что она искала смерти, но и сама смерть ее боялась. От матери я слышал, что Валентина часто ходит на то место, где была ее деревня, садится около двух молодых елочек, называет их именами сына и дочки. Даже когда она улыбалась, глаза ее оставались пасмурными.

– В Москву, говорят, едешь? – хмуро спросила меня Валентина. – Попросить хочу тебя очень…

Торопливо, зубами развязала она холщовый узелок.

– Вот, погляди!

В холстине лежали награды: орден Отечественной войны II степени, медали «За отвагу» и «За оборону Ленинграда». Валентина отвернула уголок, и мне показалось, что рядом с наградами – раскаленный уголь, только что выхваченный из костра или печи.

На холстине лежал красный камень с медной цепочкой. Мой отец был учителем в деревне, он рассказывал, что такие камни-обереги были в древности у многих псковских воинов.

Валентина бережно взяла оберег, протянула мне.

– Говорят, он в двух страшных битвах побывал – на Чудском озере и на Куликовом поле… Далеко от Москвы Куликово поле?

– Не знаю… – пожал я плечами. – Наверное, не очень…

– В нашем роду оберег этот от отца к сыну передавали. Будто он от смерти спасает… Тот, что на Куликовом поле бился, так и не приехал на родину, раненый был, остался, а оберег с товарищем обратно послал. Мне это дедушка рассказывал, а он от своего деда слыхал… Узнать бы, может, кто-то уцелел из нашего рода? Ну хоть одна живая душа?

Протягивая оберег, Валентина смотрела с надеждой и болью. Я не мог не взять бесценную древнюю вещь.

– Не потеряй… – дрогнувшим голосом попросила Валентина.

В войну давнее время словно бы приблизилось: прошлые войны и битвы, показалось, были совсем недавно, встали в один ряд с Великой Отечественной. Оберег будил память…

Со мной была моя беда, я не мог забыть о ней ни на минуту, но огромное чужое горе заслонило эту беду, и она как-то вдруг потускнела. Острая боль ушла, осталась глухая, ровная…

2

Моим соседом по общежитию оказался кудрявый увалень с карими веселыми глазами. Звали его Антоном. Знакомясь, он так пожал мне руку, что я чуть не вскрикнул от боли. Появился Антон с огромным плетеным сундуком, который он нес без особых усилий, словно тот был пустым. Шел шестой послевоенный год, и одет мой новый знакомый был в армейские брюки и сшитую из трофейной шинели грубую куртку…

– Что это? Покажи, – заволновался Антон, случайно увидев оберег.

Я пересказал слышанное от Валентины.

– С Куликова поля? – Антон глянул на меня недоверчиво. – А разве псковичи были на Куликовом?

– Были. В Четвертой Новгородской летописи сказано: «Да еще к тому же подоспели в ту пору военную издалека великие князья Ольгердовичи, чтобы поклониться и послужить: князь Андрей Полоцкий с псковичами и брат его князь Дмитрий Брянский со всеми своими мужами».

– Наизусть помнишь? – удивился Антон. – А много воинов послала Псковская земля?

– Наверное, много. Есть документы, что были воины из Пскова, Холма, Гдова и Острова.

Антон осторожно взял оберег, посмотрел его на просвет.

– Здорово. Видно облака, зарю, дым, какие-то холмы. Погоди, я сейчас тоже чудо покажу.

Антон открыл плетеный сундук и что-то оттуда вытащил. Сначала мне показалось, что в руке у Антона ничего нет, но там оказался шар величиной с крупное яблоко неправдоподобной чистоты и прозрачности. Сбоку часть шара была сколота.

– А-а, «видящий» шар… – послышался голос с дальней кровати.

Свесив ноги, на койке сидел с книгой в руках лохматый четверокурсник в роговых очках.

– Где достали-то? – весело спросил очкастый. – Оберег – сердолик, а это вещь ценная – горный хрусталь.

– Это шар моего дяди, – сказал Антон. – Нашли школьники в овраге, а дядя Сергей был учителем, ему принесли. Посмотришь в шар, задумаешь что-то, задуманное и увидишь. Когда я был мальчишкой – все зайцев во сне видел, только они почему-то были голубые…

– А дядя что, любил минералогию? – Старшекурсник встал, бросил на кровать книгу.

– Нет, историю любил. Собирал древние вещи, материалы про Куликовскую битву. Наша деревня совсем рядом с Куликовом…

– Великолепный шар. В древности такие шары были у волхвов… – Четверокурсник бережно взял хрустальное чудо в руки. – Это же линза. Можно разжечь костер, прижечь рану. Волхвы смотрели в шар, видели прошлое и будущее.

– Я битву видел… во сне, – глухо сказал Антон. – Только сразу проснулся от ужаса.

– Игра воображения, – усмехнулся старшекурсник. – Впрочем, научно доказано, что возможна передача информации по наследству. Гены памяти. Потом это будет целой наукой. Жаль, вещь попорчена.

Очкастый вернул Антону шар, спросил весело:

– А съестного в корзине, кстати, не найдется?

Тронутый вниманием, Антон вывалил на стол целую гору провизии: полкаравая деревенского хлеба, кусок ветчины, кулек с ягодами, яблоки, полдюжины головок лука.

– Ну, спасибо, славяне, запируем!

В несколько минут бывалый студент расправился с провизией, нагрел на электроплитке огромный гвоздь, завил кок и, почистив одеялом ботинки, ушел в парк на танцы.

Мы с Антоном остались в комнате вдвоем.

– Антон, – спросил я, – а какое оно – Куликово поле?

– Обыкновенное. Только чувствуешь что-то такое. Жаркий день, а вдруг станет морозно. Понимаешь?

Я вспомнил, как отец взял меня на Чудское озеро и показал место великой битвы. Сидя в лодке, я долго смотрел в воду, словно на дне можно было увидеть древние щиты и мечи.

– Слушай, – оживился Антон, – айда в нашу деревню. В субботу махнем, к понедельнику вернемся. Может, и до вторника отпустят – только попроситься надо. Едешь, а?

– О чем разговор, это же здорово!

– Вот-вот… А оберег старикам покажем…

* * *

Общежитие размещалось в старинном доме с узкими окнами и низкими сводами. Вечером я читал книгу о Куликовской битве, и порой мне казалось, что вот-вот окажусь в неведомом давнем времени…

Но жизнь шла своим чередом.

На курсе и в общежитии мы с Антоном оказались моложе всех, оба выросли в деревне, оба писали стихи, и это нас крепко сдружило.

С виду Антон казался неловким и слишком уж добродушным, но, когда в воскресенье затеяли на спортплощадке футбольную игру, я не узнал товарища: Антон шел напролом, крушил, падал, вставал, рвался вперед, не чувствуя боли и усталости.

Все, кто приехал из деревни, робко держали себя на переходах, но Антона не пугали машины, он даже успел спасти нерасторопную женщину, которую чуть не сбил грузовик.

Кое-кто из студентов, поверив в свою взрослость, уже пил пиво, курил, Антон же все свободные деньги тратил на мороженое.

– И конфеты люблю, – признался Антон. – Понимаешь, у меня пять сестер и ни одного брата. Раньше даже говорил: «Я пошла. Я подумала…»

Антон первым понял мою боль и обиду. Но он позавидовал мне:

– А я даже не целовал ни одну. Пусть бы бросила, разлюбила.

Вздохнув, добавил:

– Это я, наверное, из-за сестер так к девушкам отношусь – нерешительно.

3

«Видящий» шар лежал на подоконнике. Вечерело. От зари шар стал розоватым, а когда она погасла, туманно заголубел. Случайно я положил рядом магнит, обычный магнит-подкову. И вдруг я увидел родные места. По холму шли воины в кольчугах, на воде покачивались белые точеные струги. Словно наяву я увидел лица воинов, тяжелые мечи и брусничные щиты…

Рядом со мной был мой товарищ, удивительно похожий на Антона. На нас были надеты кольчуги и шлемы, на бедре товарища висел меч, у меня оттягивал пояс тяжелый боевой топор.

– На Мамая идем! – товарищ улыбнулся, показав белые, как озерная пена, зубы.

Меня мучило горе: девушку, которую я любил, просватали купцу-немчину, и купец увез ее в неведомый заморский город.

Мать пела по вечерам о белокосых пленницах, которых увозили в полон вражеские струги. А скольких русских девушек увели в полон ненавистные татаро-монголы, сколько лет стонала от их разбоя полоненная земля! Лишь каменные крепости Пскова и Новгорода не решилось взять дикое войско степи. Все, что я видел, происходило там, где я родился и вырос. Я узнал реку, узнал желтую песчаную косу, валуны на берегу, темную тучу бора. В разрыве леса, на покатом берегу стояла деревянная крепость. Стены крепости были невысоки, за стенами теснились тесовые крыши, белой елкой поднималась каменная церквушка.

Под берегом стояла толпа народа. Лица людей казались знакомыми, но говорили люди так, как говорят на Псковщине древние старики, и одеты все вокруг были по-старинному. Женские и мужские одежды из беленого полотна, лишь священник весь в черном, вороном среди белых куропаток…

Громко зазвонил колокол, и по реке покатились серебряные шары чистого звона.

Меня обнимала мать, в глазах у нее были слезы. Плакали и причитали женщины, сурово молчали мужчины.

Старая женщина протянула товарищу оберег – тот самый, я узнал сразу.

– Возьми… В битве, не в храме освящен. Помог ратнику на льду, поможет и тебе в чистом поле!

Воины медленно двинулись к стругу. Женщины хватали их за полы, становились на колени, ничком падали на песок.

В струге я оказался рядом с товарищем. Воины молчали, гудел льняной парус. Ослепила вода, поплыл мимо зеленый берег…

– Пойдем по рекам, – сказал товарищ. – Рыбьим путем…

Открыв глаза, я увидел, что ночь на исходе. Тускло, словно луна, на подоконнике светился «видящий» шар.

Я задумался, все еще переживая сон. Видимо, все так и было. Псковичи горячо откликнулись на призыв московского князя Дмитрия, вызвались помочь ему в битве с татарами. Без сомнения, псковичи приплыли, а не пришли к месту битвы. Могли они двигаться и путем птиц – пешком и на лошадях. Но путь этот был тяжел: мешали чащобы, болота, реки. Коням и всадникам нужен отдых, а под парусами можно идти днем и ночью. Осадка же древних стругов была такова, что они могли пройти даже по ручью, а на волоках струги легко передвигались по кладинам.

Видение древней Псковской земли так ошеломило меня, что ни о чем другом я уже не мог думать.

И снова увидел я узкую незнакомую реку. Ветра не было, плыли, отталкиваясь копьями. Мой товарищ с рогатиной шел вброд впереди головного струга, мерил глубину, показывая, где плыть.

Река петляла, справа и слева теснились холмы, но еловых грив на холмах не было – лишь березовые рощи и дубравы. Незнакомые травы шумели по берегам, не по-северному щедро светило солнце.

Вдруг товарищ что-то заметил в кустах, бросился к берегу, вскинул рогатину, ударил в густую листву. На берег выскочил татарский лазутчик, пронзительно засвистел, подзывая коня. Со стругов начали прыгать воины, кто-то вырвал лук, пустил стрелу, но конь уже мчался к лазутчику. Правая рука татарина была ранена, болталась словно плеть-камча. Не останавливая коня, лазутчик на скаку прыгнул ему на спину, повис и так и умчался за рощу.

Лицо друга стало темным от ярости. Вместе со мной он холил на медведя, без промаха сажал зверя на рогатину. Медведь силен, страшен, но порой он медлит, а в татарском же разведчике было что-то рысье. В деревнях чудского поозерья медведей не боялись, но рысей береглись и самые отчаянные охотники.

– Рысь, оборотень, – только и сказал товарищ. С трудом я открыл глаза. Хрусталь «видящего» шара казался раскаленным, по комнате разливалось сияние… «Может быть, шар сконцентрировал биополе предков, – подумал я, – и теперь его действие передалось мне?»

4

На родину Антона мы приехали поздней ночью. Поезд пришел на станцию засветло, но на большак долго не было попутной машины, мы продрогли на ветру, истомились.

Антон гулко забарабанил по кабине водителя, грузовик остановился, и мы оказались на огромной всхолмленной равнине.

Первым моим ощущением было то, что я вернулся в родные места. Светила круглая, словно щит, луна: в дымчатом ее сиянии лежали передо мной три покатых холма, долина, две реки – узкая и широкая, нивы, овраги и деревенские дома. Не было только леса.

– Айда напрямик, полем, – весело предложил Антон. Перепугав нас с Антоном, вылетел из-за кочки заяц, заметался, пропал в темноте. Пролетела невидимая стая диких уток, пряно пахло привядшей травою.

– Звезд-то, звезд! – выдохнул Антон.

Волнуясь, я подумал, что в ночь перед великой битвой вот так же сияли луна и звезды, проносились утиные стаи, дурманило запахом травы…

Мы шли среди скирд и стогов. Может быть, некогда здесь стояли стога и ометы, ратники сидели под ними, с тревогой смотрели на звездные россыпи. Вокруг горели костры, и было их не меньше, чем звезд.

– А вот и наша хата. – Антон показал на приземистое строение.

Было уже совсем поздно, и, чтобы не будить мать, Антон с улицы открыл одно из окон, и мы один за другим забрались в тесную боковушку.

Мать все-таки проснулась, засветила лампу, принесла хлеб, кринку молока и кружки.

Взглянув на женщину, я невольно вздрогнул: она была удивительно похожа на Валентину-партизанку, даже глаза такие же пасмурные, суровые.

– Отец и дядя Сергей погибли, – негромко сказал Антон. – Отца убили в сорок втором, дядю – в сорок первом…

В молчании мы выпили по кружке холодного молока. Антон открыл сундук, достал толстенную тетрадь в черном кожаном переплете. На обложке золотой вязью было написано: «Страховое общество „Россиянин“».

– Дядины записи. – Антон осторожно положил тяжеленную тетрадь на стол.

Забыв обо всем на свете, я придвинул лампу, открыл рукописную книгу.

Записи были сделаны черными чернилами, строгим учительским почерком.

Я невольно вспомнил записные книжки и тетради моего отца. Отец записывал все, что ему казалось важным. На подоконнике у нас лежала стопка тетрадей. На обложках самых старых был тенистый дуб, поэт в черном плаще, кот, какие-то птицы и воины в мокрой броне.

В горнице царили чистота и порядок.

– Дядино богатство, – сказал Антон, показав на «Фотокор», подзорную трубу, треногу и фотопринадлежности.

Над столом висела фотография: похожий на Антона плечистый парень стоял около щелястой стены сарая, улыбался, уронив на лоб волосы. На другой фотографии текла река, горбился покатый холм.

– Куликово поле? – спросил я у Антона, и товарищ молча кивнул.

Присев к столу, я бережно открыл черную тетрадь «Россиянина».

«Князь Дмитрий знал, что в войске Мамая несколько тысяч генуэзских пехотинцев-наемников, это его не удивило: пехота в четырнадцатом веке приобрела новую роль…»

«Пехотинцу было трудно бороться против всадника в чистом поле, зато у ворот крепости, за „твердью“, в лесу, в горах он чувствовал себя увереннее. Значение пехоты поднималось в период военных потрясений и катастроф.

Так случилось и в годину монгольского нашествия. Нехватка профессиональных войск привела к тому, что смерды-„пешцы“ стали большой силой».

Я задумался. Конечно же, псковичи прислали пехотинцев. Конников вообще у Пскова было мало. Ни в одном краю не было такого количества каменных крепостей, а ведь крепость – твердыня пехоты.

«Важнейшим оружием „пешца“ был топор. Хотя пехота и превышала по численности конницу, снарядить ее на войну не требовало особых затрат. В пешем бою употреблялись тяжелые копья, дубины, сулицы и длинные щиты. Пехотинцы разделялись на тяжеловооруженных пехотинцев – копейщиков и легковооруженных пехотинцев – лучников».

«Русские в бою дрались сомкнутыми группами на небольшом пространстве, в виду один у другого. Плотности боевого порядка придавалось особое значение: „Егда же исполчатся вои, полк яко едино тело будет!“»

«Воины никогда не передвигались в кольчугах, панцирях и шлемах. Это тяжелое вооружение везли особо и надевали только перед липом опасности…»

«В летописях упоминается самострел…»

С волнением я перевернул страницу…

«В эти бедственные годы на первое место выдвигается не полевая, а крепостная война. Сильно повысилась роль массового применения метательной и осадной техники, луков и стрел, арбалетов… На Руси впервые появился крюк для натягивания арбалетов.

Русские дружинники были вооружены не хуже, а лучше, чем татаро-монголы, у которых не хватало железа и мастеров».

«Пушки на Руси появились, видимо, в 70-х годах XIV века. В 1382 году при защите от нашествия Тахтомыша на Москву защитники города уже применяли пушки…»

Чуть ниже резкая приписка карандашом: «Пушки могли быть и на Куликовом поле».

В конце страницы было размашисто написано красным карандашом: «И все-таки – пехота! Князь Дмитрий оказался прав».

Я закрыл тетрадь, погасил карбидную лампу, долго лежал с открытыми глазами. «Видящий» шар Антон положил на подоконник; пронизанный лунным светом, шар неярко светился.

Вдруг я увидел заросли можжевельника, обрыв, глинистую, дорогу, повозку, карателей в голубоватых шинелях и касках. Я лежал между кочек, рвал кольцо рубчатой гранаты. Я узнал повозку, узнал карателей. Накануне они арестовали и увели моего отца. Кольцо не слушалось, я вцепился в него зубами. И вдруг кто-то навалился на меня, отвел руку с гранатой. Я повернулся, и на щеку мне упали волосы матери.

Очнулся, долго не мог прийти в себя. Видение войны было таким ярким, что я оцепенел, не мог шевельнуть рукой. Все было как наяву. Даже хвоинки на шинелях виделись с какой-то небывалой, резкой ясностью.

Я вновь посмотрел на мерцающий шар, стараясь представить совсем иную войну и себя не мальчуганом, а взрослым. И вдруг понял: ведь и мое собственное биополе, то самое биополе, о котором писали Кажинский и Чижевский, могло воздействовать на шар!..

…Псковичи жили на порубежье в постоянной опасности, и это отразилось на их характере. Быстрота решений и действий, порывистость, взрывчатость впитывались с молоком матери. На Куликово поле, конечно же, послали самых отважных воинов… Лес, холмы, поле открылись резко и неожиданно. Товарищ, пригибаясь, перебежал луговину, я поспешил следом.

С холма мы увидели татарский стан. Будто снежные сугробы, белели юрты, вился над кострами дым, поблескивали на солнце котлы-казаны. Живым омутом кипел огромный табун, истошно ревели верблюды. Рядом с кострами, между повозок кружили всадники в малахаях.

Стан был так близко, что в нос ударил запах острой мясной пищи.

По полю проносились конные дозоры – сталкивались, но чаще резко разъезжались. Монгольские кони легко уклонялись от стрел, уходили от погони.

Пора было возвращаться, мы быстро отползли, сбежали по скату холма и вскоре были возле своего стана.

Товарищ тревожно оглядывался, видя какую-то опасность. Оглянулся и я: по полю мчалось пятеро всадников.

– О-о-о-о! – дико закричали враги.

Товарищ вырвал меч, я вскинул топор.

Но на помощь уже мчались свои – рослые воины в черной одежде.

Нас спасли черноризцы. Поверх черных халатов у них были кольчуги, вместо колпаков – кованые шлемы, каждый подпоясан мечом. Белые, как мох белоус, лики черноризцев резко выделялись среди загорелых и темных лиц конных дружинников.

Я не удивился: на Псковской земле монахов порой брали даже в набеги, а во время обороны крепостей ставили под оружие всех до одного. Псковитяне всячески старались подчинить веру целям обороны: псковские храмы были на деле крепостными башнями, звонницы – дозорными вышками.

Один из монахов выделялся ростом и шириной плеч. На бедре чернеца покачивался двуручный меч, левой рукой великан поддерживал щит, в правой держал копье.

– Брат Пересвет, – негромко сказал кто-то рядом. – Десница Сергия Радонежского, надежа князя Дмитрия.

– Чай, псковские, – весело посмотрел на нас с товарищем Пересвет. Болотом бредоша, поршни потеряша…

Я снова не удивился: псковитян легко узнавали по одежде, обуви и оружию. Монахи даже коней придержали, чтобы рассмотреть наши арбалеты.

– Ливонские, свейские? – спросил молодой монах. На боку Пересвета была огромная фляга, от бороды пахло медовухой. Псковские монахи тоже были любителями этого напитка.

– Зело грозна штука, – похвалил Пересвет наше оружие. – А я, браты, сосед ваш, из брянских лесов, с Десны-реки родом. Не боязно? Татарове люты…

– Русь надо спасти! – товарищ резко повел плечом.

– Аки стемнеет, гостьми ждем к костру нашему. – И Пересвет натянул поводья.

Конь у монаха был под стать хозяину: огромный, сильный, порывистый. За голенищем короткого сапога засапожный нож, на сгибе руки черная змея плети.

Возле самой Непрядвы, отражаясь в воде, пылал одинокий костер. Рядом сидели псковичи, негромко переговаривались.

– Беда бысть велика. Пришед немец под Остров, стреляша, огненные копья пускаша, а псковские воеводы смотреша и ничего не делаша…

– Мать начаши меня увещати: не ходи биться супротив поганых, татарове злы аки демоны…

– И воеваша псковичи пять дней и пять нощей, не слезя с конь.

– Бысть у нас чудо преславно: явися на небеси три месяца и стояху близ друг друга в ночи…

Река шелестела осокой, гнула камыши, билась о камни. В воде отражались звезды и костры. Река усиливала звуки, и я услышал сотни голосов сразу.

Где-то совсем рядом были новгородцы, я узнал их по строгой речи и оканью. Совсем близко говорили двое:

– Меха продаша, взяша три московски. Лиса с надцветом, а не бура….

– Зрело, отче… Торговаша славно…

Я не любил новгородцев. Псков был городом-воином, Новгород городом-торговцем. Псков считался младшим братом Новгорода, но издревле тянулся к Москве. Новгород богател, не ведая войн и нашествий, а Москва и Псков истекали кровью;

Псков заслонил Новгородскую землю с запада, Москва – с востока и юга.

Вдруг я увидел Пересвета. Монах присел рядом с моим товарищем, протянул ему открытую флягу. Отхлебнув несколько глотков зелья, мой товарищ закашлялся, и лицо его посветлело. Улыбаясь, Пересвет сказал, что хорошо знает псковичей, они богу молятся, а мечу веруют…

– Воистину! – улыбнулся товарищ. Монах попросил еще раз показать арбалет. Хмуро обронил слово о том, что латинская церковь это оружие осуждает…

– А православная? – без улыбки спросил мой товарищ.

– Благослови тебя бог! – И чернец резко перекрестил моего друга.

Я наконец проснулся. Тикали ходики, в печи стреляли дрова: Антон сидел за столом, что-то писал. Кудрявые его волосы, чтобы не падали на лоб, не мешали работать, были схвачены ремешком, так когда-то делали на Руси мастеровые.

Не желая мешать товарищу, я долго лежал с открытыми глазами.

Задумался: были ли стычки перед Куликовской битвой? Конечно, были. Поблизости встали два враждебных стана, велась торопливая разведка…

Еще во время похода князь Дмитрий послал в Придонскую степь сторожу – большой разведывательный отряд. Главной задачей сторожи было добыть «языка». Но связь с отрядом потеряли, пришлось послать вторую сторожу, а при подходе к Дону – третью, под командованием воеводы Семена Медика. Этот отряд захватил пленного из свиты самого Мамая и до самой битвы продолжал давать сведения о силах и движении войска Мамая. Хан был так уверен в успехе, что пренебрег глубокой разведкой. Для татар было полной неожиданностью появление русских полков у ската Красного холма. Татары вначале подумали даже, что это войско Ягайлы…

– А, проснулся! – Антон бросил писать, позвал меня завтракать.

Горница оказалась тесной, но уютной и чистой. Между белой как лебедь печью и широкой кроватью стоял стол, покрытый льняной скатертью. Во главе стола сидела мать Антона, рядом с нею – четыре девочки, каждая на голову ниже другой. Четыре пары любопытных глаз, не мигая, смотрели на меня.

– Старшей не хватает, – сказал Антон, усаживаясь поудобнее. – В городе, вечером придет…

И уже совсем весело добавил:

– Пять невест сразу. Самый богатый дом в деревне!

«Невесты» засмущались, мать улыбнулась, зарумянилась, но лицо Антона было вполне серьезным. И вправду: не домами и садами богата деревня, главное ее богатство – люди, а девочки и девушки – будущие матери, основа семей…

Разоряя русскую землю, татаро-монголы не зря уводила девушек, они знали, что это обескровит народ, без того измученный и обескровленный…

– Кушайте, кушайте… – Мать Антона пододвинула поближе ко мне тарелку борща и ломоть мягкого хлеба.

Неожиданно я увидел еще одну пару глаз – пронзительно зеленых и внимательных. Рядом с младшей из девочек сидел толстый серый кот. Мягкая его лапа бесшумно скользнула по скатерти, уволокла хлебную корку…

– Ух ты, а про подарки-то я и забыл! – Антон метнулся из-за стола, нырнул в боковушку, вернулся с пакетом конфет и кульком крупной брусники. Все это мы купили вместе в магазине и на колхозном рынке.

Ни жестом, ни словом девочки не выдали восторга, но глаза их так и засверкали. Кот опередил хозяек, поймал выкатившуюся брусничину, торопливо раскусил, сморщился. Потом вдруг пушистая лапа уцепилась за конфету, и вместе с добычей огромный кот метнулся в подпечье.

– Ну, Васька, смотри! – рассмеялась хозяйка.