Текст книги "Перпендикулярный мир. Сборник"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Надо срочно поговорить с самим собой, решил Удалов. Без этого тайны только накапливаются.

Поэтому он повернул направо. В сторону Пушкинской улицы.

Прошел под плакатом, натянутым над улицей: «Хозяйство должно быть хозяйственным!» Не понял его, посмотрел направо, где должен был стоять кооператив «Пышка». Кооператива там не было. На месте вывески скромная надпись: «Прокат флагов и лозунгов».

Прохожих на улице было немного, некоторые лица знакомые, с ними Удалов по инерции раскланивался. Люди кланялись в ответ, но кое-кто при виде его прятал глаза и спешил мимо с опущенной головой.

«Тут должен быть гастроном, – сказал себе Удалов. – Зайду куплю своему двойнику что-нибудь. Ведь неудобно в гости сваливаться без подарка. Икорки возьму, шампанского – впрочем, неизвестно, что здесь есть, чего нет. Возьму что есть».

Витрина гастронома обрадовала Удалова. Наконец-то все вернулось на свои места. Она почти такая же, как в родном Гусляре. Грудой лежит посреди витрины бычья туша, по бокам поленницами разные колбасы, за колбасами разделанная осетрина и лососина. Именно лососина Удалова и обрадовала, потому что такой розовой и крупной он давно не видел. Значит, с рынком ложная тревога – второй Гусляр кое в чем нас даже обогнал. Удалов вошел в магазин и удивился его пустынности. Смотри-ка, сказал он себе: свято здесь соблюдают рабочее время. Даже домашние хозяйки по магазинам в рабочее время не ходят. А может быть, здесь разработана всеобщая система доставки товаров на дом?

Удалов подошел к рыбному отделу. Но на прилавке не обнаружил ни лососины, ни осетрины. Даже шпротов не было.

– Девушка! – позвал он продавщицу, что вязала в углу.

– Чего? – спросила она, поднимая голову.

Господи, понял Удалов, это же Ванда Казимировна, жена Савича, директор универмага.

– Вандочка! – воскликнул Удалов в большой радости. – Ты что здесь делаешь?

– Корнелий? – Ванда отложила вязание. И замолчала, глядя враждебными глазами.

– У тебя неприятности? – спросил Удалов. – Я сейчас Никиту встретил на рынке, он веники покупал. Я его про тебя спросил, а он мне ничего не рассказал.

– И что же прикажете рассказывать? – спросила Ванда.

Она осунулась, выглядела лет на десять старше, глаза тусклые.

Удалов осознал: беда. Каждый торговый работник живет под угрозой ревизии. У нас в Гусляре милиции и общественности пришлось потрудиться, прежде чем всех торговых жуликов разогнали. Но Ванда! Ванда всегда честной была! Ее универмаг первое место в области занял! И хор продавщиц в Москву выезжал!

Здешняя Ванда была совсем другой. Может, согрешила? Человек слаб.

– Чего вам надо, Корнелий Иванович? – спросила Ванда.

– Я там на витрине лососину видел, – сказал Удалов. – Ты мне не свешаешь граммов триста?

– Что? – тихо проговорила Ванда. Так, словно Удалов сказал неприличное слово, к которому она не была приучена.

– Граммов триста, не больше.

– И может, еще осетрины захотел, провокатор? – произнесла Ванда угрожающе.

– Кончилась, да? – спросил Удалов миролюбиво. – Если кончилась, я понимаю. Но ты мне можешь и с витрины снять.

– Слушай, а пошел ты… – И тут Ванда произнесла такую фразу, что не только сама знать ее не могла, но и Удалов лишь подозревал, что люди умеют так ругаться. – Мне терять нечего! Так что можешь принимать меры, жаловаться, уничтожать. Не запугаешь!

– Ванда, Вандочка, но я-то при чем? – лепетал Удалов. – Я шел, вижу, продукты на витрине лежат.

– Какие продукты? Картонные продукты лежат, из папье-маше продукты лежат, на случай иностранной делегации или областной комиссии.

Тут Ванда зарыдала и убежала в подсобку.

Удалов стоял в растерянности.

Вокруг было тихо. И тут до Удалова дошло, что немногочисленные посетители магазина, стоявшие в очереди в бакалейный отдел за кофейным напитком «Овсяный крепкий», обернулись в его сторону. Смотрели на него и продавцы. Все молчали.

– Простите, – сказал Удалов. – Я не знал.

И он вышел из магазина.

С улицы он еще раз посмотрел на витрину. И понял, что только наивный взор человека, привыкшего к продуктовому изобилию, – скажем, взор бельгийского туриста или жителя нашего, настоящего Гусляра, – мог принять этот муляж за настоящую лососину.

«Ой, неладно, – подумал Удалов. – Пожалуй, хватит гулять по городу. Скорей бы добраться до дому и все узнать у себя самого».

Изнутри к стеклу витрины прижались лица покупателей и продавцов – все смотрели на Удалова. Как голодные рыбки из аквариума.

Удалов поспешил домой.

Правда, ушел он недалеко. Дорогу ему преградила длинная колонна школьников. Они шли по двое, в ногу, впереди учительница и сзади учительница. Школьники несли флажки и маленькие лопатки.

Они хором пели:

 
Наш родной счастливый дом
Воздвигается трудом,
Чем склонения зубрить,
Лучше сваю в землю вбить.
Левой – правой, левой – правой!
География – отрава,
Все науки – ерунда
Без созида-ательного труда.
 

Учительница подняла руку. Дети перестали петь и приоткрыли ротики.

– Безродному Чебурашке! – закричала она.

– Позор, позор, позор! – со страстью закричали детишки.

– Тунеядца Карлсона! – закричала вторая учительница, что шла сзади.

– Долой, долой, долой! – вопили дети.

Движение колонны возобновилось, и Удалов пошел сзади, размышляя над словами детей.

Но ему недолго пришлось сопровождать эту охваченную энтузиазмом колонну. Дети вышли на площадь. На такую знакомую площадь, ограниченную с одной стороны торговыми рядами, с другой – Городским домом. Там должен возвышаться памятник землепроходцам, уходившим с незапамятных времен из Великого Гусляра, чтобы открывать Чукотку, Камчатку и Калифорнию. Тут Удалова ждало потрясение. Статуи – коллективного портрета землепроходцев, сгрудившихся на носу стилизованной ладьи, – не было. Остался только постамент в виде ладьи. А из ладьи вырастали громадные бетонные ноги в брюках. Ноги сходились на высоте трехэтажного дома. Дальше монумент еще не был возведен – наверху суетились бетонщики.

Площадь вокруг монумента была перекопана. Бульдозеры разравнивали землю, экскаваторы рыли траншеи, множество людей трудилось, разгружая саженцы и внедряя их в специальные ямы. Школьников, с песней вышедших на площадь, сразу погнали в сторону, где создавались клумбы. И школьники, достав лопаточки, принялись вскапывать почву.

На балконе Гордома сгрудился духовой оркестр и оглашал окрестности веселыми маршевыми звуками.

Удалов стоял как прикованный к месту и лихорадочно рассуждал: кто из великих людей проживал в Гусляре или хотя бы бывал здесь проездом? Пушкин? Не было здесь Пушкина. Толстой? А может, Ломоносов на пути из Холмогор? Но зачем для этого свергать землепроходцев?

Тут Удалов узнал бульдозериста. Это был Эдик из его стройконторы.

Удалов подошел к бульдозеру, понимая, что вопрос следует задавать не в лоб, осторожно.

Бульдозерист Эдик тоже увидел своего начальника и удивился:

– Корнелий Иваныч, почему не в спецбуфете?

По крайней мере, Эдик на Удалова не сердился.

– Расхотелось, – ответил Удалов. – Как дела продвигаются?

– С опережением, – сказал бульдозерист. – Взятые обязательства перевыполним! Сделаем монумент на три метра выше проекта!

– Сделаем, – согласился Удалов, понимая, что к разгадке монумента не приблизился. Конечно, надо уходить, не маячить же на площади. Но любопытство – страшный порок. – Внушительно получилось, правда? – спросил он.

– Чего внушительно?

– Фигура внушительная.

– Вам лучше знать, Корнелий Иванович, – ответил бульдозерист.

– Крупная личность? Большой ученый?

– Это вам виднее, – неуверенно ответил бульдозерист.

Значит, не ученый. Или писатель, или политический деятель.

– А когда он умер, не помнишь? – спросил Удалов, показывая на памятник.

Взгляд бульдозериста был дикий. Видно, Удалов сморозил глупость. И дата смерти человека, нижняя половина которого уже стояла на площади, была известна каждому ребенку.

– Нет, ты не думай, – поспешил Удалов исправить положение. – Я знаю, когда он умер. Просто тебя проверить хотел.

– Проверил?

Но тут бульдозер начал медленно разворачиваться ножом на Удалова. В движении была какая-то угроза.

– Если бы не очередь на квартиру, – сказал без улыбки Эдик, – я бы иначе с тобой поговорил.

– Всё! – закричал Удалов. – Ухожу. Я пошутил.

Он быстро пошел в сторону, стараясь не попасть под лопату бульдозера, и чуть не наступил на девчушку, которая ручками размельчала комья земли на будущей клумбе.

– Девочка, девочка, как тебя зовут? – спросил Удалов.

– Ниночка, – ответила девочка.

– Молодец, а ты в садик ходишь?

– В садик, – сказала девочка. – А ты кто?

– А я на работу хожу, – признался Удалов. – Скажи, крошка, это какому дяде памятник делают?

– Хорошему дяде, – ответила девочка уверенно.

– Он книжки пишет? – спросил Удалов.

– Книжки пишет, – подтвердила девочка.

– Он с бородой?

– С бородой, – сказала девочка покорно.

– Это дядя Толстой? – догадался Удалов.

– Ой! – воскликнула девочка, дивясь такой догадливости Удалова.

Она вскочила и побежала к воспитательнице, которая в окружении других малышей высаживала в землю кусты роз.

– Марья Пална! – закричала девочка. – Марья Пална! А этот дядя говорит, что наш памятник толстый!

– Гражданин! – Воспитательница оказалась красивой женщиной ниже среднего роста. – Вы что здесь делаете?

– Не обращайте внимания, – сказал Удалов. – Я обедать иду. Хотел девчушке помочь – пускай воспитывается. А она у вас молодчина. Знает, что памятник Толстому возводится.

– Что? – Женщина дернула девочку к себе, чтобы добрая рука Удалова не успела опуститься на ее головку. – Уйдите! Не травмируйте ребенка! Я буду жаловаться!

На крик стали оборачиваться люди, и Удалов быстрыми шагами пошел к пьедесталу. Сзади был шум, какие-то объяснения, вроде бы готовилась погоня.

Он обогнул пьедестал и увидел, что там лежит отдельно громадная бетонная рука с зажатым в ней портфелем, другая рука с раскрытыми пальцами, куски бюста, но главное, под большим брезентом – голова. Шар в рост человека.

Ноги сами понесли Удалова посмотреть на голову. Хоть и призналась девочка, что памятник будет Толстому, все равно хотелось проверить.

Удалов деловито подошел к голове, протянул руку, приподнял край тяжелого брезента, но увидел только ухо. И в этот момент сзади раздался пронзительный свист, к нему бежал милиционер, за ним – другие люди и дети.

Удалов понял: дело плохо. Он кинулся бежать с площади.

Но далеко не убежал – с другой стороны уже ехала «скорая помощь». Она затормозила у раскопанной траншеи, из машины выскочили санитары с носилками и также кинулись к Удалову. Удалов, как заяц, метался по полю, перепрыгивая через ямы, но кольцо преследователей все сужалось.

Удалова поймали бы, если бы не неожиданное отвлечение.

Внезапно воздух потемнел, на город наползла черная туча.

– Красная игрушка! – раздались крики в толпе. – Красная игрушка!

И тут же люди побежали прочь, ища укрытия, подхватывая на пути детишек.

Через полминуты Удалов остался один посреди площади.

Гроза идет, понял он и, благодаря природу за своевременное вмешательство, поспешил к торговым рядам, чтобы укрыться там. Но далеко отойти не успел, потому что все время оглядывался.

И с неба сорвались первые капли влаги.

Капли были черными, едкими, они жгли лицо и проникали сквозь одежду. Удалов побежал быстрее, но дождь становился все гуще. К тому времени, когда Удалов добежал до какого-то пустого подъезда, все тело горело от ожогов, а одежда начала расползаться и слезать с тела.

«Черт знает что, – рассердился Удалов. – Знал бы, никогда бы не согласился на такое путешествие. Вечно этот Минц с его открытиями!» Но внутренний голос поправил Удалова. «Корнелий, – сказал он, – тебя никто не заставлял бегать по площадям и задавать вопросы. Пошел бы прямо на Пушкинскую, уже, наверное, возвратился бы домой с формулами в руках. Сам виноват».

Удалов согласился с внутренним голосом, хотя ему было жалко костюма, плаща и шляпы, не говоря уж о ботинках.

Кислотный дождь прекратился, но туча еще висела над городом, и улицы были пустынными. Удалов побежал домой.

Бежал он с трудом. Тротуары были скользкими и черными от зловонной жижи, плащ расползся, костюм держался еле-еле, у правого ботинка отклеилась подошва, а брюки пришлось поддерживать руками.

В таком плачевном виде Удалов пробежал по Пушкинской, влетел в ворота своего дома и сразу нырнул в подъезд.

Вот и родная лестница, вот и привычная дверь. Удалов нажал на кнопку и услышал столь знакомый звон, прозвучавший в квартире.

✽✽✽

Дверь открылась далеко не сразу.

В дверях стояла чем-то знакомая молодая блондинка. Приятной внешности, в цветастом халатике, натянувшемся на высокой груди.

– Корнелий! – воскликнула молодая женщина. – Как же ты не уберегся!

– Я… понимаете… понимаешь. – Тут Удалов совсем смешался, потому что ожидал встретить совсем другую женщину. Бывает, смотришь на человека и понимаешь: где-то ты его видел – или в детском саду с ним состоял, или в школу ходил, или в Ялте отдыхал. Но кто она? Кто она? Почему она здесь? Где Ксюша?

– Тебе лучше не заходить, – сказала молодая женщина, загораживая проход. – Сначала погуляй, обсохни.

– Я с тобой не согласен, – возразил Удалов. У него зуб на зуб не попадал.

– Только в комнаты не заходи. – Женщина отступила, не скрывая отвращения от запаха и вида Удалова. – Все здесь сбрасывай – и сразу в ванную!

Перед Удаловым стояла трудная проблема. Ему предлагали раздеться догола, полагая, что он не тот Удалов. Причем ладно бы предлагала Ксюша – перед Ксюшей, даже чужой, можно было не стесняться. Но с этой молодой красоткой… как при ней разденешься?

– Ты что? – спросила молодая женщина. – Оробел, что ли, мой орел общипанный?

– Знаешь, – сказал Удалов, – я лучше так в ванную пройду. Там я разденусь.

– Чтобы всю ванную провонял? У меня там импортные шампуни стоят.

В голосе молодой женщины послышались пронзительные нотки, и этим она напомнила Удалову Ксению. Но только напомнила. Была она лет на двадцать моложе его жены, глаза намазаны, щеки подрумянены, во взгляде поволока.

Удалов, возя ногой по ноге, стянул с себя распадающиеся ботинки, с ними сошли и носки. Потом все же двинулся к двери в комнату.

– Стой! – Молодая женщина загородила руками проход. – Убью!

Халат ее распахнулся, обнаружив кружевное нижнее белье, но это совсем не смутило красотку.

Тогда Удалов, понимая, что выхода нет, начал стаскивать с себя остатки костюма, делая это очень медленно, оттягивая время в надежде, что другой Удалов придет и освободит его от позорного действия, и в то же время опасаясь, что другой Удалов может его неправильно понять.

– Ты чего домой пришел? – спросила тем временем красотка.

– Я… я обедать пришел, – вспомнил Удалов.

– Обедать? Домой? Ты же в спецбуфете обедаешь! Откуда у меня для тебя обед?

Костюм упал на пол, Удалов остался в трусах и майке – хорошо, что они не расползлись от кислотного дождя. Но были ветхими, ненадежными. Приходилось поддерживать трусы руками.

Удалов готов был сгореть от стыда, но понимал: если он сейчас признается, что он не настоящий Удалов, может произойти трагедия.

От страха и полной растерянности Удалов стал агрессивным. Ну что за отношение к нему в собственном доме? Куда-то дели родную жену и еще приказывают!

– Дай мне халат какой-нибудь, – сказал Удалов.

– Вымоешься, получишь халат, – ответила молодая женщина.

«А вдруг это моя новая жена? – подумал Удалов. – Все в этом мире так же, как в нашем, только жена у меня не Ксения, а молодая и красивая».

И как только он об этом подумал, он поглядел на женщину совсем другими, можно сказать, хозяйскими глазами. Но в то же время что-то смущало, и было неловко перед Ксенией.

– Дай халат, – повторил он, делая еще один шаг вперед.

Женщина отступила, но не столько от страха перед Удаловым, сколько от нежелания об него испачкаться.

Прихожая в доме Удаловых невелика, так что в три шага Удалов достиг входа в комнату и повторил еще громче и смелее:

– Дай халат!

Тут произошло совсем уж странное событие – его халат возник в приоткрытой двери. Он двигался по воздуху, потому что его держала обнаженная мужская рука.

Удалов принял из мужской руки халат и увидел в щели главного архитектора города Оболенского, можно сказать, в одних кальсонах.

– Это что? – спросил Удалов, полностью переключаясь на роль своего двойника.

– А что? – спросила молодая женщина, стараясь закрыть спиной дверь.

«Может, не жена? – подумал Удалов. – Я тут бушую, а она, может, и не жена, а вовсе жена архитектора Оболенского?»

– Что Оболенский там делает? – спросил Удалов.

– Оболенский? – удивилась молодая женщина. – Какой такой Оболенский?

– Архитектор! – воскликнул Удалов и, отодвинув женщину, распахнул дверь в комнату.

В окне мелькнула темная тень, послышался треск ветвей и глухой удар о землю.

Удалов кинулся к окну.

Оболенский с трудом поднялся с земли и, прихрамывая, заковылял к воротам. Он был полураздет, под мышкой нес недостающую одежду.

– Эй! – крикнул ему Удалов. – Стой! Поговорить надо.

Но архитектор Оболенский даже не обернулся.

Тогда Удалов обернулся к молодой женщине.

– Попрошу объяснения, – сказал он.

– Объяснения? – Женщина была возмущена. – Кто ты такой, чтобы давать тебе объяснения?!

– А вот такой! – ответил Удалов, потому что не знал, кто он такой.

– Человек в гости пришел, чаю попить.

Видно, не хватало наглости у молодой женщины – в голосе прозвучала попытка оправдаться.

– Чаю попить?! – закричал Удалов. – Чаю попить в халате?

– А у него горячей воды нет, – ответила женщина, отступая перед яростью Удалова. – Воды нет, вот и пришел ванну принять. И в конце концов – какое твое дело?

– Какое мое дело? – Удалов понял, что открылась возможность выяснить, кем ему приходится эта женщина. – Ты мне жена или не жена?

– Ну жена, – ответила женщина. – Ну и что?

– А то, что таких жен душат на месте!

– А ты придуши, придуши, Отелло! Посмотрим, какой ты завтра будешь!

– А мне плевать, какой я буду завтра! – зарычал Удалов и, подняв растопыренные руки, пошел на молодую жену.

Молодая жена отступала в комнату, нагло хихикая и покачивая бедрами. И по этим бедрам Удалов узнал непутевую Римку, что заигрывала с ним на улице. Может показаться невероятным, что Удалов не сразу узнал ее, увидев дома. Но встаньте на его место – придите домой, найдите там молодую малознакомую соседку, облаченную в халат вашей жены, еще посмотрим, сразу ли вы ее узнаете.

Тут Римма завопила, словно он ее уже начал душить.

Бешеными глазами она уставилась за спину Удалова.

А от двери послышался удивленный голос:

– Что такое?

Рот Риммы раскрылся, глаза закатились, и она медленно опустилась на пол.

Удалов тоже оглянулся и увидел, что в дверях стоит он сам собственной персоной. Только в плаще, костюме и кепке, надвинутой на уши.

– Ты кто такой? – грозно спросил пришедший Удалов.

– Стой, стой, стой! – закричал первый Удалов. – Все в порядке! Все путем. Навожу порядок в нашей семье.

Но тут пришедший Удалов узнал первого Удалова.

Он, конечно, не поверил собственным глазам, потому что зажмурился и долго не разожмуривался.

А молодая жена лежала на ковре у его ног и почти не дышала.

– Слушай меня внимательно! – быстро сказал первый Удалов своему двойнику. Говорил он напористо, чтобы не дать двойнику опомниться. – Я – это ты, тут никакой мистики, одна наука. Все объясню потом. Возьми себя в руки, Корнелий.

– А она? – спросил, не разожмуриваясь, двойник.

– Римма пускай полежит в обмороке, – сказал Удалов. – Ничего не случится. Есть дела более важные.

– Вот это ты брось! – Двойник открыл глаза. Характер у него был удаловский, упрямый.

Он резким движением сбросил плащ, присел на корточки возле молодой женщины и взял ее пальцами за кисть руки. Слушал пульс.

– Ну что я тебе говорил? – спросил Удалов. – Нормальный пульс?

– Пульс слабый, – ответил двойник.

– Давай ее на диван положим, – предложил Удалов.

– Я сам, – сказал двойник. – Ты же грязный.

Он поднатужился, поднял крепкое молодое тело и дотащил его до дивана. Молодая жена не проявляла признаков жизни.

Сделав это, двойник обратился к Удалову:

– Ты чего здесь в одних трусах делаешь?

В голосе его прозвучала ревность.

– Не по адресу обращаешься, – ответил Удалов. – Ты не меня подозревай, а того, кто через окно сбежал.

– Через окно? – Двойник бросился к окну.

– Нет его там, – сообщил Удалов.

– А кто был?

– Кто? Сам небось знаешь.

– Честное слово, не знаю, – ответил двойник.

– Архитектор Оболенский.

– Так я и знал! – сказал двойник. – Козел старый!

– А ты чего хотел? – вскинулся Удалов. – Если старую жену на молодую поменял, учитывай риск. Сам небось не Аполлон.

– Да помолчи ты! – огрызнулся двойник.

Он смотрел на свою молодую жену со странным чувством, которого Удалов разгадать не смог.

– Она думала, что ты обедать будешь в буфете, – добавил Удалов.

– Буфет кислотным дождем затопило. Сквозь крышу просочилось. Даже Сам без обеда остался, – ответил двойник. – А ты откуда?

– Знаешь что, – сказал Удалов, – можно, я помоюсь сначала?

– У тебя что, дома своего нет? – спросил двойник.

– Есть, но далеко, в трусах не добежать. А мне с тобой поговорить нужно.

– О чем? – Видно, двойник все еще был в шоке.

– Пойдешь со мной, – сказал Удалов. – Побудешь со мной в ванной, пока я буду мыться.

– Не хочу. Мне на совещание надо.

– Корнелий, не спорь – разговор у нас секретный. А секретные разговоры лучше вести в ванной, когда там вода течет и никто подслушать не может.

Удалов решительно пошел в ванную, двойник колебался. Молодая неверная жена лежала без чувств, неизвестно было, то ли ее жалеть, то ли убить.

Для начала он накрыл ее пледом, потом все же пошел в ванную.

Удалов включил газовую колонку, разделся. Двойника он не стеснялся. Двойник с удивлением смотрел на большую родинку под правым плечом. Понятно почему – наверняка у него такая же.

– Потерпи, – сказал Удалов двойнику. – Сначала ополоснусь.

– А ты Оболенского точно видел? – спросил двойник.

– Точно, – ответил Удалов. Щадить двойника он не хотел.

– Этого не может быть, – усомнился двойник. – Она меня любит.

– Дверь закрой на крючок, – сказал Удалов. – Чтобы Римма случайно не заглянула.

– Объясни, прошу, что это значит? – взмолился двойник.

– Всё в свое время, – ответил Удалов, садясь на край ванны и указывая двойнику на табуретку.

Теперь они могли говорить, сблизив головы. Головы отражались в зеркале – это было видно обоим, и оба этому дивились.

«Ох и молодец Минц, – думал Удалов. – Вот гений человечества!»

«Что творится, – думал второй Удалов. – Неужели я сплю? Или это вражеская провокация?»

Но когда он попытался ущипнуть себя, Удалов сказал ему:

– Не старайся, все это объективная реальность. Я твой двойник из параллельного мира.

– Ага, – согласился двойник, но вроде бы не понял.

– Где Ксения? – спросил Удалов.

– Развод, – ответил двойник.

– А я в нашем мире с ней живу. И разводиться не собираюсь.

– Долг выше привычки, – сказал двойник.

– Ты меня удивил. Я, конечно, понимаю, что наша Ксения не подарок. Но когда четверть века отбарабанили вместе. А где Максимка?

– С ней, – кратко ответил двойник. Говорить ему об этом не хотелось.

«Ну ладно, – решил Удалов, – мы еще вернемся к этой проблеме».

– А новая, Римма? – спросил он. – Как она тебя подцепила?

– Она секретаршей была. У Самого. А когда я развелся, он мне ее рекомендовал.

– Кто, Белосельский?

– Белосельский?

– Ты что, Колю Белосельского не знаешь? Мы же с ним в одном классе учились. Он у нас предгор!

– Не знаю, – сказал двойник, косясь на дверь. – Тебе уходить пора.

– Что-то у вас здесь неладно, – определил Удалов. – Я, когда сюда приехал, думал, что все как у нас. А вижу, что у вас не параллельный мир, а в некотором смысле… перпендикулярный.

– Какой еще мир? Что ты городишь?

– Ты о параллельных мирах разве не слыхал? Известная теория. Наш профессор Минц ее разработал и отправил меня к вам, чтобы одно дельце решить. Ты что отворачиваешься?

– Не знаю никакого профессора Минца, – ответил ему двойник.

– Вот это ты брось, – сказал Удалов. – Этот номер у тебя не пройдет. Сейчас пойду к Минцу, он мне все объяснит.

– Не ходи.

– Почему?

– Нет там Минца.

– Как так нет Минца?

– Нет, и с концами.

– А где же он?

– Где положено.

– Мне трудно поверить глазам, – сказал Удалов. – Ты – это я. И в то же время ты – это не я. Как это могло произойти? У нас и мама с папой одинаковые, и в школы мы ходили одинаково. И характер должен быть одинаковый.

– Я не хочу тебя слушать.

– Почему?

– Потому что надо разобраться, на чью мельницу ты льешь воду.

– Ну ваще! – возмутился Удалов. – Сейчас же говори, что произошло в Гусляре, что за катаклизмы такие? И почему ты изменился? То-то я чувствую – Ванда на меня волком смотрела. И Савич. Они не на меня волком смотрели – они на тебя волком смотрели.

– Открой! – раздался голос за дверью. – Открой, мне надо!

Голос принадлежал Римме-секретарше.

– Подожди, кисочка! – испугался двойник. – Подожди, я к тебе выйду.

– Открой, тебе говорят! – воскликнула Римма.

– Что будет, что будет? – Двойник стал крутить головой, искать, куда бы спрятать Удалова.

Над их головами было небольшое окошко – оно вело на черную лестницу.

– Лезь туда! – шепотом приказал двойник.

– Не полезу!

– Лезь, ты погубить меня хочешь?

Дверь зашаталась – видно, Римма пыталась ее сломать.

– Открой, мерзавец! – вопила она. – Довел меня до инфаркта, это тебе даром не пройдет!

Двойник буквально на руках поднял Удалова, стараясь выпихнуть его через окошечко, но пролезала только голова. Двойник был в такой панике, что не понимал этого, а только шипел:

– Ну же! Скорей! Скорей!

Тут дверь все же распахнулась – не выдержал крючок, и Римма увидела, как ее муж пытается себя же, только совершенно голого, поднять на руках, как Атлант Землю.

От неожиданности двойник выпустил Удалова, тот упал в ванну, двойник – на него, а Римма завопила как зарезанная и выпала из ванной на спину – снова в обморок.

Удалов поднялся, скользя по мокрой ванне, потер ушибленный бок и помог выбраться из ванны своему обалдевшему двойнику.

Тот лишь вздыхал, охал и не мог сказать ни слова.

И тут со двора послышался резкий звук сирены.

– Меня, – сказал двойник, глядя на распростертое тело жены. – Вызывают. Уже актив начинается, а я здесь. – И в голосе его была полная безнадежность.

Со двора снова донесся звук сирены.

– А ты пойди, – посоветовал Удалов. – Скажи, что не можешь, жена заболела.

– Да ты что? – удивился двойник. – Меня же вызывают! Я опоздал!

– Ну тогда я скажу, – заявил Удалов.

Двойник повис на нем, как мать, которая не пускает сына на фронт. Волоча двойника на себе, Удалов дошел до середины комнаты, но тут вспомнил о своем внешнем виде и, сбросив двойника, завернулся в штору – только голова наружу. Высунулся в окно.

Под окном стоял мотоцикл с коляской. В нем капитан Пилипенко. Давил на сигнал.

– Ты чего? – спросил Удалов. – Весь дом перепугаешь.

– Удалов! – ответил Пилипенко. – Личное приказание – тебя на ковер. Садись в коляску!

– Я не могу, я из ванны! – ответил Удалов. Он почувствовал, что сзади шевелится, вот-вот вылезет на свет двойник, и, не оборачиваясь, оттолкнул его подальше, а сам, сбросив штору, предстал перед капитаном в полной наготе. – Видишь?

– Мне плевать, – ответил Пилипенко. – Если сам не спустишься, под конвоем поведу.

Тут, видно, нервы у двойника не выдержали, потому что за спиной Удалова раздался крик:

– Иду, спешу! Сейчас!

И послышался топот.

Удалов понял, что в таком состоянии его двойник не боец. Нет, не боец. Он догнал его у дверей ванной, где двойник замер над распростертым телом Риммы.

– Послушай, – сказал Удалов. – Давай рассуждать спокойно. Нельзя тебе в таком состоянии на актив. Отговорись чем-нибудь.

– Ты ничего не понимаешь! Дело идет о жизни и смерти!

Римма шевельнулась, попыталась открыть глаза.

– Сейчас она в себя придет, – предупредил Удалов. – Если ты ей не сможешь доказать…

– Она к нему побежит! Она меня погубит!

– Не рыдай, – сказал Удалов. – Есть выход. Я сейчас с Пилипенко поеду на этот самый актив. И отсижу там.

– Тебя узнают!

– Кто меня узнает? Я же – ты.

– Но тебе надо будет говорить, и они догадаются!

За окном снова взревела сирена.

– Я буду молчать. Не впервой отмалчиваться на совещаниях. Я привычный. У тебя специфических грехов нету?

– У меня вообще грехов нету!

Римма снова пошевелилась, и двойник вздрогнул.

– Улаживай свои семейные дела – и бегом на центральную площадь. Затаись там, за памятником. Я в перерыве к тебе выбегу, и ты меня заменишь. Ясно?

Двойник кивнул и лихорадочно прошептал:

– Только молчи! Кивай и молчи. Ты ничего не знаешь, а погубить меня – проще простого.

Удалов не стал тратить времени даром, кинулся в комнату, распахнул шкаф. Слава богу – шкаф на месте и вещи лежат как положено. Вытащил выходной костюм, тот, что Ксюша в Вологде покупала, начал было натягивать на голое тело, сообразил, вытащил белье – и с бельем в руке, как с белым флагом, выскочил к окну, помахав Пилипенко.

– Айн момент! – крикнул ему.

Сжимая галстук в кулаке, выбежал в коридор. Его двойник сидел на корточках перед своей молодой женой – ничего не соображал.

Удалов повторил:

– За памятником! Черные очки надень, помнишь, где лежат?

И выбежал на лестницу.

Но не сразу вниз: метнулся по коридору до минцевской квартиры, хотел предупредить Минца, что скоро придет, потом остановился в изумлении: на месте замочной скважины – веревочка, на ней пластилиновая пломба – опечатана квартира. Значит, и в самом деле умер старик? Да какой он старик? Шестидесяти нет. Но что случилось? Сердце у Льва Христофоровича как мотор. Эх, зря связался со спасением двойника – скорее надо узнать, что произошло с профессором, ведь такая же опасность ему может грозить и в нашем мире. Не думаем мы о здоровье, а потом становится поздно.

С этой мыслью под вой сирены Пилипенко Удалов выбежал во двор, с ходу вскочил в коляску. Пилипенко лишь рявкнул: «Убью!» – и дал газу. Мотоцикл, как норовистый конь, выскочил на улицу.

С Пилипенко говорить невозможно: мотоцикл ревет, Пилипенко матерится, люди шарахаются с улицы.

В пять минут долетели до Гордома, Пилипенко затормозил так, что Удалов вылетел головой вперед из коляски, и его подхватил какой-то незнакомый молодой человек.

– Эх, Корнелий Иванович! – сказал он укоризненно, помогая Удалову подняться. – Ждут вас, серчают. – И он буквально поволок Удалова наверх по знакомой лестнице, к кабинету предгора.

Удалов старался на ходу завязать галстук.

В приемной было тесновато – три стола, за ними три секретарши. Все молодые, яркие, наглые, наманикюренные, перманентные, все похожи на Римму.

А у двери, обитой натуральной кожей, по обе стороны стояли два молодых спортсмена в серых костюмах, как часовые джинны из восточной сказки, но с красными повязками дружинников на рукавах.