Текст книги "Выстрел купидона"

Автор книги: Кир Булычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

3

В Ялте Зоя Платоновна оказалась следующей весной, в koнце апреля. Не хотела ехать, была занята, да и какое ей дело до того, что редактору понадобились позарез фотографии с новыми крымскими видами – землянками аборигенов, сдавших на лето квартиры приезжим, а заодно и с видами коттеджей новых вельмож «Незалежной»? Нет, уговорили, воспользовались добротой и податливостью. И ее собственным желанием еще разок поглядеть, как цветут глицинии на крутых улочках, как утренние прохладные облака сползают с Ай-Петри, ее воспоминанием молодости о горячем шепоте, который доносится со скамеек под платанами.

В Ялте было свежо, спокойно, относительно малолюдно, море еще раскачивалось, успокаиваясь после зимних непогод. Зоя Платоновна, вместо того чтобы выполнять «командировочное» задание, с утра пошла к морю, а после наверх, в горы, снимала цветущие вишни и тучи над корявыми театральными соснами. На третий день она поняла, что отдохнуть ей бы необходимо, что она здесь оживает, отходит, пропитывается весенним солнцем и морским воздухом.

Возвращаясь из Никитского сада, сошла на автостанции, где скучно сияли иномарки «мафии» посредников между приезжими и владельцами ялтинских коек. Из симферопольского троллейбуса выходили немногочисленные ещё гости города-курорта. «Агенты» потянулись к ним, обступая тех, кто посолиднее, желательно бездетные парочки. Так что на маленькую смуглую бабушку с чемоданчиком никто не обратил внимания. А Зоя прямо замерла от удивления. Это была бабушка Люба. Надо же, встретить ее здесь, под этим ласковым солнцем. А впрочем, почему бабушке Любе не приехать в Ялту? Нет, это невероятно. Если бы бабушка и приехала, то в дом отдыха, организованно, с путевкой за пазухой… Что могло быть лишь лет семь назад. Зоя подошла к бабушке и сказала:

– Любовь Семеновна, какими судьбами?

Бабушка оглянулась, и Зоя сразу поняла, что обозналась. Просто похожая бабушка. Даже странно, что спутала. Может, где-то в глубине сознания все еще сидит эта смешная деловитая старушка, которая через сорок лет решила разыскать сестру, да махнула рукой и смирилась с тем, что сестры давно уж нет на свете. И почему именно здесь это сходство так встревожило? Господи, конечно же, Спесивцевы в сорок восьмом уехали в Ялту лечить Веру от болезней, которых, как уверяла Любовь Семеновна, у Веры отродясь не было.

В Ялту… В Ялту.

А справочное бюро было тут же, на автостанции. Все это совершенно не касалось Зои Платоновны, но она понимала – потом всю жизнь будет корить себя, что не подошла к этой будке, оклеенной объявлениями, и не задала простого вопроса – где проживают Спесивцевы? Иван Макарович и Вера Семеновна, приблизительно 1907 и 1925 года рождения.

Зоя Платоновна подошла к справочному бюро.

Никакой надежды на то, что Спесивцев сказал тете Соне правду, никакой надежды на то, что эти люди, даже приехав в Ялту, остались здесь жить, конечно, не было.

И все-таки…

Полчаса Зоя Платоновна просидела на скамейке над узкой речкой, за ларьком-стекляшкой, а потом ей выдали ответ на бланке. Ответ совершенно удивительный:

«Спесивцев Иван Макарович проживает в Ялте с 1948 года, по улице Харьковской, в доме четыре. Спесивцевой Веры Семеновны в Ялте нет».

Теперь уж не оставалось ничего, как добраться до Спесивцева и узнать у него, где Вера. В конце концов, ее любопытство оправдано просьбой Любови Семеновны, ничего в этом нет особенного. Одна бабка попросила другую бабку, а та исполнила ее просьбу.

«Удивительно, – поймала себя Зоя Платоновна, – что я ищу оправдания своему визиту к Спесивцеву, к купидону прошлых лет. Еще полчаса, назад я и не думала об этих людях, а сейчас уже строю пустые теории…»

Харьковская улица причудливо вилась, следуя изгибам горы, веранды выглядывали из деревьев, с заборов свисала сиреневая глициния, одинокий кипарис устроился посреди улицы, и асфальт обтекал его с двух сторон. Зоя Платоновна запыхалась, пока добралась до этого уголка Ялты, не указанного в путеводителях, но наверняка памятного многим тысячам отдыхающих, которые снимали здесь койки.

…В доме четыре шел грандиозный скандал.

Его раскаты Зоя Платоновна услышала за квартал. Толстый, чернявый, голый по пояс мужчина с гаечным ключом в руке требовал у не менее толстой зареванной женщины денег за починку насоса и грозил, если мзды не получит, лишить весь дом питьевой воды досрочно. (Мол, в Ялте сейчас с этим просто. В том смысле, что с пресной водой и так большие сложности, так что начальство даже не заметит маленькой пакости сантехника.) Дом был двухэтажным, каменным, старым, обнесенным верандами и всяческими пристройками так, что первоначальный архитектурный замысел угадать было совершенно невозможно.

Зоя Платоновна остановилась на краю скандала и некоторое время пребывала в роли мирного свидетеля – тем более что была в этой роли не одинока: все жилицы дома свесились со своих веранд, а соседи прижались к заборам, разделившись на партии в зависимости от личных отношений с водопроводчиком^ и потерпевшей. Скандал тянулся, видно, давно и не намеревался прекращаться. Зоя Платоновна оглядывала лица соседей в надежде увидеть Спесивцева, но вроде бы никто под это описание не подходил. Наконец она выждала паузу в споре, когда стороны переводили дух, и спросила:

– Скажите, Спесивцев Иван Макарович здесь живет?

И туг тишина сразу усугубилась, напряглась и стала пещерной, подземной – слышно было, как разрезает воду километрах в пяти от берега пароход «Адмирал Макаров»,

– Вот, – сказал наконец водопроводчик, – я предупреждал. Толстая женщина вздохнула и ничего не сказала. Первой заговорила девочка с белой челкой, которая выглядывала с веранды второго этажа:

– А деда Ваню они в дом сдали.

– Молчи, – раздался другой голос, и какая-то неведомая сила утянула девочку от края веранды.

– Вы, значит, откуда будете? – уже спокойнее спросил водопроводчик, вдруг обретя своеобразную интеллигентность. – Если из газеты, то я вам прямо скажу – это гнездо пиратства и порока. Я с ней договорился по-человечески, двадцать пять и бутылка, понимаете? Договоренность соблюдают или нет?

– Работы на пятерку, – сказала твердо женщина.

– Я не ставлю под сомнение слова уважаемой Берты Богородской, – сказал водопроводчик, сочетая в этой фразе южную учтивость с южным же презрением, – я ставлю под сомнение ее моральные устои.

– Моральные устои? Это кто мне говорит, простите, о моральных устоях? Твои моральные устои лежат под забором в алкогольном бреду!

– Мои, мадам?

– Простите, – сказала Зоя Платоновна, – мне не ответили, где Спесивцев.

– Вам уже ответили, – сказал водопроводчик. – Они его сдали в дом для престарелых, чтобы завладеть его небольшой комнатой. Теперь они поставили в ней восемнадцать коек и сдают их по четыре бакса с носа, что не мешает экономить на водопроводчике…

4

Зоя Платоновна сидела на скамеечке в саду дома престарелых и любовалась цветущей олеандрой. Ей сказали, что Спесивцев будет на прогулке, как кончится завтрак, так и выйдет. Так что его можно здесь подождать. Он, правда, сильно болел, даже лежал в больнице, сказала, словно извиняясь, медсестра, но теперь лучше, хотя чего можно ждать, когда человеку уже за восемьдесят, а также расшатанные нервы? А вы ему родственница? К нему ни разу никто не приходил. Мы думали, что у него никого не осталось. Вы не обращайте внимания, что он такой нервный, это старческое, это уже неизбежно.

– А у него нет жены? – спросила Зоя Платоновна.

– Он холостяк, у него жена сразу после войны умерла, он рассказывал. Он ее очень любил. И больше не женился. Это удивительно, какая верность. Но правда, для него это плохо – представьте себе, каково кончать жизнь здесь, у нас… нет, у нас хорошо, питание нормальное и медицинский уход – даже сейчас, вы не думайте. Многие хотят к нам попасть, но все равно – не дом. Правда, я бы не хотела. У вас есть дети?

– Есть, – улыбнулась Зоя Платоновна. – Есть дети. Сестра вывела Спесивцева под руку.

Зоя Платоновна его сразу узнала. Хоть никогда не видела.

Иногда старики становятся похожи на младенцев, таким, наверно, Иван Макарыч был в детстве – красные надутые щечки, гладкая кожа, светлые волосики пушком над розовым черепом, пухлые ручки и ножки. Даже в старости он не похудел.

Только когда он подошел ближе и Зоя Платоновна встала, чтобы его встретить, она поняла, что сравнение с младенцем не совсем верно. Щечки были изборождены малиновыми сосудиками, глаза помутнели и выцвели, пушок был седым, в желтизну, руки морщинисты и чуть дрожали.

Старик был предупрежден, что к нему гостья, и издали уже приглядывался, щурился, старался понять, кто это мог быть, и вдруг Зое Платоновне стало стыдно, что она не купила ему никакого гостинца.

Сестра помогла старику сесть и сказала:

– Я потом забегу, если что надо.

– Не знаю, – оказал старик, – не признаю.

– Здравствуйте. Вы меня в самом деле не знаете… – И Зоя Платоновна замолчала, потому что совершенно не представляла, что говорить дальше, как сказать – сразу, или сначала надо поговорить о других, посторонних вещах?

– Я заходила к вам на Харьковскую, – сказала она после паузы. – Там мне сказали, где вас найти.

– Я туда не поеду, – сказал старик высоким дребезжащим голосом. – Мне тут хорошо. Зачем я туда поеду?

– Вы меня неправильно поняли, – сказала Зоя Платоновна. – Я знакомая Любови Семеновны, вашей… забыла, как называется, в общем, сестры вашей жены. Вы ее помните?

– Нет, – сказал старик быстро. – Я вас не помню. И никого не помню. Я пойду, ладно?

– Ну, конечно, конечно, – сказала Зоя Платоновна. – Я вас не задерживаю.

– Я пошел, – повторил старик. Голова его тряслась. – Я себя плохо чувствую.

– Хорошо. Но все-таки, может, вы мне скажете, что стало с вашей женой?

– Ой, хитрая! – Старик вдруг засмеялся. Он смеялся долго, притворно, ему было совсем не смешно, на глазах выступили слезы, он закашлялся. А потом вдруг сказал: – Не было у меня жены. Никогда не было у меня жены.

– А куда она уехала? – спросила Зоя Платоновна.

– Не было, не было, а я сейчас уйду – и тебя не будет, – сказал старик. – Я пойду. Я себе палку из дерева вырезаю. С узорами.

Но никуда он не уходил. Думал, искоса смотрел на Зою Платоновну, и ей казалось, что он притворяется, как притворялся, смеясь. А в самом деле все помнит, все знает, но не хочет говорить.

– В сорок восьмом году, в ноябре, вы выписались с женой из квартиры на Песочной и уехали сюда.

– Я один уехал, – сказал старик. – Я холостой. У меня жены не было.

– Вы жили на Песочной улице в Москве? – спросила Зоя Платоновна, вдруг ей показалось, что произошла ошибка, странное совпадение.

– Я жил в Москве на Песочной улице и никогда этого не скрывал, – сказал старик.

– С женой?

– Не помню, – сказал старик, на этот раз серьезно. – Она уехала. Взяла и уехала. С дачи. Мы на даче жили, правда! Уехала, и никаких следов, как птицы в небе, пролетая над закатом, они не помнили о розовых мечтах, вы меня понимаете? Уехала, и никаких следов…

Старик стал говорить все быстрее, сбивчивее, Зоя Платоновна оглянулась в поисках медсестры, но той не было поблизости.

– И в землю закопал, – сказал старик, – и надпись написал, вы читали эту поэму? Собака уехала, и тот самый закопал ее в землю, чтобы не лаяла, нет собаки, потому что священнослужителю собака не нужна, но любить я ее продолжал безмерно и бесконечно, как соловей розу… – Старик обернулся к Зое Платоновне и приблизил к ней младенческое пухлое лицо. И заговорил громким заговорщицким, театральным шепотом: – Я подхожу к колодцу, а из-за забора на меня смотрит солдат. Я этого солдата каждую ночь во сне видел, он на меня смотрит и говорит, ты забыл ее шляпу в колодец положить, понимаете? И нет никакой гарантии, что он не стоял там раньше. А у меня еще масса работы, потому что прощание с любимой – это значит, чтобы от нее не осталось никаких следов на земле, кому нужны следы, если нет человека, вы меня понимаете?

В нем была такая настойчивость, такое смятенное и нелепое стремление донести до Зои Платоновны свои давние переживания, свою память, что стало страшно, будто его губами говорил совсем другой человек, тот, что остался в нем с прошлых лет, и тот, который видел во сне какого-то солдата.

– Вы знаете, как я любил Веру, этого никто не может представить. И пускай она для меня навсегда останется молодой, это можно понять, а?

– Вы хотите сказать, что Вера умерла? – перебила его Зоя Платоновна.

– Умерла? Исчезла? Нет её, не может быть. А может, и не было. Конечно, ее не было… Покажите ваш паспорт, гражданка! – Сестра шла по дорожке. Зоя Платоновна увидела ее и помахала рукой. Та поняла. Подбежала.

– Ну что вы, Иван Макарыч, – сказала она, наклоняясь над стариком. – Вам же нельзя волноваться. Что вам доктор говорил – нельзя волноваться…

– Пускай она уйдет! – вдруг закричал старик. – Пускай ее не будет! Она копает могилы. Она хочет закопать, закопать колодец, закопать меня…

– Вы лучше уходите, женщина, – сказала сестра с осуждением. – Зря вы его так разволновали. Он заговариваться стал. Он, если волнуется, то заговаривается. Восемьдесят четыре года человеку, не надо его волновать.

– Вот именно, – сказал старик. – У меня нервы совершенно расшатаны. Я всю войну прошел.

Зоя Платоновна извинилась и ушла. От поворота оглянулась. Медсестра сидела на скамейке рядом со стариком, и оба смотрели ей вслед.

5

Зоя Платоновна написала бабушке Любе, что видела Спесивцева, и у нее создалось впечатление, что Вера Семеновна умерла. По крайней мере в доме по Харьковской, где Спесивцев прожил все эти годы, никто ее не видел, никто о ней не слыхал.

И конечно, Зоя Платоновна на этом не успокоилась. Она вновь и вновь мысленно повторяла бессмысленный и сбивчивый монолог старика и старалась найти в нем какой-то смысл. В монологе были какие-то конкретные опорные точки. Был солдат у забора. Был колодец, и была шляпа жены. Это были предметы из его воспоминаний. Все остальное – и его любовь к жене, и уверение, что ее нет, что она уехала, пропала и так далее, – эти слова Зоя Платоновна пока выкинула из головы.

Она не забыла этого монолога, этого странного истеричного разговора на скамейке в саду дома престарелых и трясущихся младенческих щек. Она не поверила старику. Получалось, что никто, ни один человек, не видел Веру Семеновну после осени сорок восьмого года. Ни. тетя Соня, когда Спесивцев уезжал с Песочной, ни соседи по Ялте, ни Любовь Семеновна.

Зое Платоновне захотелось пойти в милицию и поговорить там. Хотя она понимала, что ее выслушают, но вряд ли чем-нибудь смогут помочь. Представьте себе, вы – следователь. К вам приходит женщина и сообщает, что сорок лет назад некий гражданин Спесивцев уехал из дома на Песочной и переехал в Ялту. А вот его жены при этом не было. И я, Зоя Платоновна, подозреваю, что он ее убил… и что? И в землю закопал? А где сейчас этот Спесивцев? – спросит следователь. Этот Спесивцев, ответит Зоя Платоновна в возрасте восьмидесяти четырех лет и в состоянии полного маразма находится в доме престарелых. И ничего объяснить не может или не хочет… Нет, если идти в милицию, то надо идти с каким-нибудь более конкретным делом. Например, с сообщением о том, что вчера (а не сорок лет назад) обокрали твою квартиру. В конце концов, дело об исчезновении жены Спесивцева такое же древнее, как дело о смерти жены Ивана Грозного. И общественной опасности не представляет.

Именно размышляя таким образом, Зоя Платоновна поняла, что могла бы сделать больше, чем сделала. Могла бы, например, попросить паспорт Спесивцева и узнать, записана ли в нем его жена. Или они развелись? Или, например, пойти в ЗАГС Ялты и узнать, не умирала ли там некая Вера Семеновна… Теперь было поздно. Не возвращаться же в Ялту.

Правда, оставался еще один путь. И он более других отвечал характеру Зои Платоновны. И она позвонила своему приятелю в Гордуме и попросила его об одном одолжении. Как узнать, какие дачи были проданы в окрестностях Москвы осенью сорок восьмого года и кто был их владельцами?

– Зоя, ты сошла с ума, – сказал ее знакомый.

– Алик, – сказала Зоя Платоновна, которая имела несчастье (или счастье) двадцать пять лет назад целоваться с этим крупным ныне чиновником, – я никогда не прошу тебя ни о чем по пустякам. Дело идет о жизни и смерти.

– Когда ты повзрослеешь? – спросил Алик.

6

На бывшей даче Спесивцева жил Коля. Коле было сорок два года, он играл в дачу, как мальчик в железную дорогу, нисколько не завидуя выросшим, как опара, по дороге на дачу дворцам новых русских (и нерусских) – со встроенными гаражами и евробалясинами под бордовой черепицей… И поэтому, когда они туда приехали, Зое Платоновне волей-неволей пришлось помогать ему тащить по заляпанной грязью асфальтовой дорожке, а потом по тропинке через перелесок, саженцы вишни какого-то невероятно редкого и плодовитого сорта, а сам Коля волочил банки с химикалиями, краску, набор садовых инструментов и еще что-то в рюкзаке – что вылезало оттуда острыми углами и норовило этот рюкзак проткнуть. Коля уже знал об истории с Верой Семеновной Спесивцевой, но относился к опасениям Зои Платоновны скептически. Мысли об убийстве, тем более таком древнем, казалось, даже чем-то обижали его дачу, полученную вместе с молодой женой и старой тещей.

– Вы только подумайте, – говорил он, сгибаясь под рюкзаком, – какие у него основания – ну, если недоволен, то разведись. Вот у меня были неоднократные скандалы с Галей, доходило до страшных слов, и я не удивлюсь, если она желала моей смерти. Ну и что? Разошлись. Оба счастливы. Вы бы посмотрели, какой у нее муж – мы с ним в воскресенье ходили на футбол – если бы я знал, сам бы на нем женился. Умница, физик-теоретик.

– А известный случай из жизни Отелло? – спросила Зоя Платоновна.

– Литература.

– Вы хотите сказать, что люди вообще друг друга не убивают?

– Конечно, теперь убивают, – шутя разглагольствовал Коля. – И по телевизору, и в Москве, и на Кавказе… Но – тогда?!

Дача была и в самом деле маленькая, одноэтажная, с чердачным окошком под двускатной крышей. Коля, как только они свернули на улицу поселка, стал рассказывать Зое Платоновне, как он ее перестроит и превратит в виллу Ротшильда, и вообще у Коли все было просто – надо только чего-нибудь подтащить, немного потерпеть, чуть-чуть недоспать, а люди хорошие, кто-нибудь заметит, как Коля старается, и дадут ему всего – и денег, и шиферу, и московский телефон, а когда-нибудь даже машину.

Видно, до Колиного появления в том семействе, что купило дачу у Спесивцева, дачей там заниматься было некому. Ею пользовались, на ней жили, ее ругали, туда таскали продукты и подставляли тазы, когда снова начинала подтекать заштопанная крыша, но коренных перемен никто там не предпринимал. Даже мебель туда отправлялась, как бывает чаще всего на русских дачах, – в ссылку, доживать свой век. Может, почему-то подумала Зоя Платоновна, это происходит от генетической памяти наших предков-кочевников, считается, что на даче следует жить в неудобстве, житейской скудости и излишней простоте, а может, это происходит для того, чтобы лучше можно было оценить осенью городской уют.

– А колодец здесь есть? – спросила Зоя Платоновна. Спросить это надо было раньше, но как-то не поворачивался язык. Все расследование Зои Платоновны зиждилось на том, что здесь когда-то был колодец. Колодец, который фигурировал в бреду старика Спесивцева.

– К сожалению, – ответил Коля, наклоняясь, чтобы подобрать брошенные Зоей Платоновной саженцы, обнимая их, прижимая нежно к груди, чтобы занести на веранду, – колодец за три участка. Воду носить неудобно. Надеюсь, если все будет в порядке, провести сюда водопровод от колонки. Многие уже сделали. Только расход большой. Трубы дорогие.

– Трубы дорогие. А раньше колодца не было?

Доски пола веранды заскрипели под коренастой, склонной к полноте фигурой Коли, пролетел холодный ветер и пошевелил листьями на березе. Береза была старой, она помнила и Спесивцева, и Веру Семеновну. Может быть, Вера сидела под ней и вышивала. В солнечный день. Вынесет стул и вышивает…

– Вам обязательно нужен колодец, – сказал Коля. – Иначе вашему преступнику некуда было кидать холодный труп.

Зоя Платоновна вздохнула. В устах Коли все звучало крайне дурацки. В самом деле – приехала старуха, подавай ей колодец, в который спрятали труп. С ума можно сойти. Неужели она такая дура?

Коля гремел на веранде, разбирая банки и бутылки.

– Сейчас мы с вами сообразим чего-нибудь поесть, – крикнул он. – Разберусь – и сообразим, хорошо?

– Спасибо, я не хочу,

– Я тоже не хочу, но на свежем воздухе при простом труде такой аппетит разыгрывается, вы себе просто не представляете.

«Неужели он заставит меня копать грядки или убирать листву?» – испугалась Зоя Платоновна. С него станется.

– Заходите в дом! – крикнул Коля. – Правда, от них никаких вещей, наверное, не осталось. Хоть мои дачей буквально не занимались, но, кроме старого шкафа и дивана, этот Спесивцев ничего нам в наследство не оставил.

За верандой была кухонька и прихожая. Потом большая комната. Вот и все. Шкаф и в самом деле был основным предметом в комнате. Было ему сто лет, даже удивительно, как его смогли затащить в эту дачу. На столе лежали кипой старые журналы, пахло летней пылью и старыми тряпками. Нет, здесь ничего не могло остаться.

– И на чердаке нет? – спросила Зоя Платоновна. Коля расхохотался.

– Вы меня поражаете, Зоя! – сказал он. – Я туда лазил раз сто, ни одного скелета.

«Что здесь произошло?»-думала Зоя Платоновна. Она подошла к маленькому окну. На нижней раме валялись дохлые мухи. Ветка яблони билась о стекло снаружи. И хоть окружали ее чужие для Спесивцева вещи, хоть на веранде гремел, шумел, возился медведем Коля, она все равно не могла отделаться от ощущения, что именно здесь скрывается тайна исчезновения Веры Семеновны…

Зоя Платоновна вышла в сад.

Трава пожелтела, пожухла, хотя листва с малины и низкорослой смородины еще не облетела. Участок был невелик, но зарос так, что угадать, был ли там когда-нибудь колодец, невозможно. Участок был узким, как бы сжатым между соседями. Забор, выходивший на улицу, был коротким, метров пятнадцать. Сама дача стояла в глубине участка, а там, ближе к забору, к боковой стороне участка притулился старый сарай, крыша его провалилась посредине, дверь была полуоткрыта. Если тот солдат подходил к забору, то, вернее всего, Спесивцев разговаривал с ним не от дома, а ближе, от сарая, например.

Зоя Платоновна подошла к сараю. Какие-то палки, гнилые сучья мешали ей, торчали из травы – видно, сюда редко кто заходил. Удивительно, но даже в самых маленьких пространствах, даже в квартире, всегда найдутся кусочки территории, куда не ходят. Зоя Платоновна заглянула в полуоткрытую дверь. Сарай тоже не участвовал в жизни дачи. Сюда только кидали вещи громоздкие, ненужные или те, что, казалось, когда-нибудь пригодятся.

– Зоя! – крикнул Коля с веранды. – Если хочешь туда заглянуть, интересуйся! Только в сарае угрожающая обстановка. Я все жду, когда он упадет, чтобы сжечь его спокойно.

И Коля засмеялся на весь участок хорошим, громким смехом здорового работящего человека.

– И колодца там нет! И скелетов…

Зоя Платоновна ступила в сарай. Да, здесь сам черт ногу сломит. Правда, светло – щели в стенах и крыше такие, что может пролететь самолет. Чего здесь только нет. Вон старый рукомойник с треснутой мраморной стенкой, стопкой, одно в другом ведра, кастрюли, грабли, лопаты, топор без топорища, ржавый велосипед, толстая цепь с ведром, рваные сапоги, листы фанеры, пошедшие от сырости, доски, бревно…

– Зоя! Обедать!

Коля уже расставил на столе на веранде дачную посуду, нарезал колбасу и открыл четвертинку – Зоя Платоновна поняла, что выступает в роли доброго предлога выпить рюмочку до трудов праведных.

Где же этот чертов колодец? Она была уверена, что он на участке. А если он где-нибудь у соседей?

Не может же быть, чтобы ни хозяева дачи, ни она не обратили внимания на такую крупную деталь пейзажа, как колодезный сруб…

– Ну, за знакомство, – сказал Коля. – Или, как говорил американский детектив Перри Мейсон, – за убийство! Ты по-английски читаешь?

– Я читаю по-английски, – сказала Зоя Платоновна. Что-то мучило ее. Что-то, что она увидела здесь, и это было упущено памятью, а не должно было быть упущено.

– Чего же не пьешь? – спросил Коля. – Нам с тобой надо всю бутылочку прикончить. Не оставлять же воронам?

Он с ней подружился, ему и в голову не приходило, хочет ли Зоя ответить взаимностью.