Текст книги "Один толстый англичанин"

Автор книги: Кингсли Эмис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Глава 2

Решение не присоединяться к остальным далось Роджеру без особого труда. Такому, как он, любителю оказаться в постели с женщиной постоянно приходилось решать проблему, каким образом скрыть чудовищную свою дородность. Особенно остро, естественно, эта проблема вставала, когда он, напором или обходным маневром, заставлял какую-нибудь новую пассию выбрасывать белый флаг. Этот момент отодвигался все дальше и дальше по мере того, как рос его живот. Одного взгляда на него, даже на последнем рубеже обороны, могло быть достаточным, чтобы девица вспомнила о долге перед родителями, или мужем, или любовником, или начальником, или соседкой по комнате, или домовладелицей, или человечеством. Но это не все. Свежий опыт говорил ему, что это брюхо, выставленное ненароком или по невнимательности, могло совершенно лишить его благосклонности, которою его прежде дарили. Иными словами, оно способно было остановить женщину. Сделать холодной. В любой момент.

Нельзя было допустить, чтобы такое случилось с Элен. Ужасно досадно, что, не в пример другим женщинам, с которыми он обычно имел дело, она была капризна. Те чаще всего не обращали особого внимания на то, в каком виде он забирается в постель, и это способно было придать особую пикантность их играм. Элен же, напротив, бывала очень требовательна. В частности, она настаивала на том, чтобы если и разоблачаться, то на паритетной, так сказать, основе. Никакого подобия стрип-шоу перед ним, пока он продолжал сидеть в своем безупречном английском костюме. До и после, когда он не задыхался от волнения и ярости, Роджер находил такое ее поведение оправданным. Но это означало, что за возможность по-настоящему рассмотреть ее во всех подробностях, чего он жаждал всегда, надо было рисковать, предоставляя ей равную возможность детально рассмотреть его, возникни у нее такое желание. Только так и не иначе. И приходилось ему довольствоваться мимолетным видением: то бок, когда она выскакивала из постели или юркала в нее, то спина, когда надевала или снимала платье, то краешек груди, когда тянулась, чтобы выключить ночник.

Так что для него, подумал Роджер, это будет, без преувеличения сказать, целое событие – Элен в купальнике. Глаза насладятся ее телом, которое предстанет перед ним если и не в первозданной своей наготе, то хотя бы с той степенью откровенности, какой ему еще не доводилось видеть. Он надеялся, что выдержит подобное потрясение. Довольно улыбнувшись при мысли о собственной предусмотрительности, он полез в карман пиджака за солнечными очками. Теперь он во всеоружии, надо только не забывать время от времени слегка поворачивать голову – и тогда никто не догадается, куда он смотрит. И глазами можно вертеть как хочешь. Поглядывая в сторону кабинок и с нетерпением поджидая появления Элен, он подумал, что можно и не прибегать к подобным ухищрениям, если оставаться на месте, изображая собой сидящего идола из красного песчаника. Он поерзал, устраиваясь удобней на стуле, утер платком взмокшее лицо, забил понюшку в ноздрю и бросил взгляд вокруг.

Не пошли переодеваться и остались только Грейс Дерланджер и, что более удивительно, Ирвин Мечер. Они беседовали в нескольких ярдах от него. Верней, говорил один Мечер. У него был низкий и довольно звучный голос, какого он, по мнению Роджера, не заслуживал. Как не заслуживал и аванса в две или две с половиной тысячи.

– И это ваше право, зарабатывать деньги, – доказывал Мечер, словно защищаясь. – Более того, вы обязаны это делать, это ваш долг. Слыхали мы весь этот бред о том, что, мол, моральный долг – не иметь денег. Кто это установил? Моральные обязательства устанавливаются людьми, и только ими. Скажите мне, как поступают с солдатом, который идет сражаться и не берет с собой винтовку? Его отдают под трибунал, так? И это правильно. Тот, кто не может защитить самого себя, лишает защиты и других. В армии это понимают. Но важней другое. Армия – единственная дееспособная организация, потому что она существует только для одного – выполнять необходимую задачу. Все остальное – не ее дело. Жаль, что никто больше не может использовать ее, армию то есть. Все, что у нас теперь есть, – это ученые, а они ни на что не годятся. Не годятся для того, чего я ищу. Во всем этом слишком много эстетики.

Но вернемся к деньгам: если относиться к ним правильно, они дают потрясающую свободу. У моих родителей были деньги, я их за это любил, восхищался ими. Конечно, когда только и слышишь, что о деньгах и как это важно, иметь их, – это немного надоедает, но не более того. Деньги – замечательная вещь.

Последние слова прозвучали совсем рядом, поскольку. Грейс Дерланджер, заметив сидящего в одиночестве Роджера, направилась к нему, увлекая за собой собеседника. Коренастая Грейс плотно устроилась на стуле и посмотрела сквозь толстые очки на Мечера; лицо ее оставалось непроницаемым. Было трудно сказать, сознает она или нет, что Мечер несет ахинею. Роджер предположил, что сознает, однако не настолько отчетливо, как ему бы хотелось. Сам он, чтобы уверенно определить ахинею, должен был классифицировать ее, отнести к соответствующему виду: либеральная, гуманитарно-гуманистическая, академическая, протестантская, фрейдистская и так далее. Но разговор закончился прежде, чем он успел толком понять, что представляет собой случай Мечера.

Роджер живо повернул голову и увидел приближающихся Бангов. Эрнст обнимал Элен за плечи, несколько загораживая ее, однако не настолько, чтобы скрыть тот факт, что купальник на ней раздельный и довольно откровенный. Возле трамплина к ним присоединились громко болтающие Джо и Паргетер, англичанин; следом подошла девушка Мечера. Группа находилась в постоянном Движении, и все время кто-нибудь заслонял Элен. Роджер следил за нею, как снайпер, ждущий, когда в прицеле окажется генерал.

– Позвольте принести вам еще бокал, – сказал он Грейс, устав ловить момент, и, не дожидаясь согласия, скорым шагом направился к столику с бутылками. Он был уже довольно близко от Элен, когда та точно рассчитанным движением повернулась к девушке Мечера, чтобы что-то сказать ей, и предоставила Роджеру любоваться ее спиной, тогда как лицом оказалась к тому месту, где он только что сидел. Когда он возвратился с выпивкой, она повторила свой маневр, теперь в обратном порядке.

– Ну что же вы, прыгайте, – неожиданно крикнул он с таким задором, что Грейс и Мечер повернулись на стульях, чтобы взглянуть на него. – Так и будете стоять? Или воды боитесь? Может, покажете нам, на что способны?

– Принимаем вызов, Найджел, а? – заорал Джо. – Докажем ему, что мы ничего не боимся. – Он пошел к краю трамплина, костистый, в узеньких светло-зеленых плавках. Группа у него за спиной распалась.

– Ведь вы британец, мистер Декан? – во всеуслышанье спросил Мечер.

– Угадали. Но моя фамилия – Мичелдекан.

– Виноват. Но она у вас двойная, пишется через дефис? Митчел-Декан?

– Нет-нет-нет, в одно слово, без всякого дефиса и без «т». Почему это?

– Не знаю почему, да и откуда мне знать, мистер Митчелдекан?

– Кому же еще знать, как не вам?

– Это ведь ваша фамилия?

– Ну так что?

– Тогда вы знаете, почему она пишется слитно, а я не знаю.

– Не понимаю, о чем вы.

– Послушайте, вы спросили, почему ваша фамилия пишется слитно.

– Ничего подобного. Я спросил, почему вас интересует, не британец ли я.

– Ах, вот вы о чем спросили. – Мечер тихо засмеялся под внимательным взглядом Роджера. – Прошу прощения. Ответ довольно прост.

– Да?

– Да. Хотелось знать.

– И только?

– И только.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Покуда происходила эта пикировка, Роджер страдал, страдал физически, оттого что все это время вращал глазами, пытаясь следить за Элен. Но более жестоким было страдание душевное – от невозможности делать это, потому что Мечер постоянно отвлекал его внимание. К тому времени, когда их разговор закончился, все пятеро купальщиков были уже в бассейне. Третий род страдания гнездился в нем самом. Ретроспективное по своей природе, оно было вызвано сожалением, что он не размахнулся и не пнул как следует ногой и Мечера, и его стул, чтобы они полетели в воду, едва тот разинул мерзкую свою пасть.

Бассейн был не слишком велик, однако достаточно для того, чтобы Джо, разошедшись, бороздил его из конца в конец снова и снова. При этом он фыркал, словно кашалот, поднимал волны, отчего на теле Элен, в те моменты, когда она не плавала, дробились и плясали радужные блики, а на воде рядом колебалось ее отражение.

Эрнст принялся нырять. Видимо, ныряльщиком он был неплохим, во всяком случае достаточно хорошим, чтобы Элен прекратила плавать и залюбовалась им. Роджер отчетливо видел ее затылок и плечи. Намокнув, ее волосы изменили оттенок: русые пряди стали темнее, светлые – почти прозрачными, и сквозь них просвечивали бронзовые волосы на темени. И она, и остальные купальщики весело смеялись, чувствуя себя легко и свободно.

– Не правда ли, чудесная пара? – повернулась Грейс к Роджеру.

Он подозрительно посмотрел на нее. По сравнению с другими американками средних лет она реже поражала его своей нелюбезностью, но и то правда, что он не собирался озадачивать себя вопросом, что творится у нее в голове. Впрочем, он поймал ее взгляд во время монолога Мечера и увидел, что она с интересом присматривается к собеседнику; ноздри ее раздувались, словно она подавляла в себе некое желание. Он надеялся, что это было желание зевнуть.

– Вы о ком? – изобразил он непонимание.

– Как о ком, о мистере и миссис Банг, разумеется. Вы не согласны?

– О, конечно согласен. Довольно милая пара.

– Они просто созданы друг для друга.

– Вы правы.

– Если он когда-нибудь надумает бросить философию или чем он там занимается, то должен стать киноартистом, сыграть Тарзана или кого-нибудь в том же роде. Он так изящен. Посмотрите на его походку. С такой внешностью, как у него, легко показаться женоподобным. Но в нем этого совершенно нет. А она так вообще восхитительна, не правда ли?

– О да, восхитительна.

– Типичная датчанка – белокожая, светловолосая. А фигура! Совершенно не понимаю, почему она не соглашается?

– Не соглашается на что?

– Да сняться – не то в кино, не то на телевидении, как ее уговаривает один парень. С такими данными, как у нее, можно ничего не уметь – ни петь, ни даже кого-то там изображать.

– Вы правы.

– Но знаете, что меня умиляет больше всего?

Роджер молча уставился на Грейс, не ожидая услышать что-то оригинальное.

– Они души друг в друге не чают. Это бросается в глаза. Я, когда первый раз их увидела, сразу это поняла. Совершенно невероятная верность друг другу. У него в мыслях нет заглядываться на кого-то там еще. То же самое и она – ни на кого не смотрит. Может быть, ведет себя даже безупречней, чем он. Что вы скажете?

Роджер молчал.

– В наше время это такая редкость, не правда ли? Когда кругом невесть что творится: и ссорятся, и разводятся, то муж сбежит из дому, то жена… Ой, простите, Роджер, это так бестактно с моей стороны. Я не имела в виду…

– Пустяки, Грейс, не стоит извинений.

– Я так сожалею, что…

– Ни слова больше. – Не то изувечу (подумал про себя Роджер), ты, в дамском-чай-клубе-чтения-«Субботнего литературного обозрения»-устраивающая, солидного-наследства-от-корпорации-безалкогольных-напитков-ожидающая, к-отцам-основателям-страны-взывающая, Кеннеди-обожающая кошелка с клеймом «Сделано в США».

Упавшим голосом Грейс спросила, изо всех сил стараясь казаться равнодушной:

– Как там Мэриголд, вы общаетесь?

– Нет, уже несколько лет как не общаемся. – Роджер заметил, что Мечер слушает, о чем они говорят. Но что еще хуже, слушает вполуха. Ежели этот писака взялся ловить их разговоры тощими своими локаторами, резонно возмутился про себя Роджер, то хотя бы вкладывал в это дело побольше страсти. – Мэриголд, – продолжал он громко, – это моя первая жена. Нынешнюю мою жену, если только можно назвать ее женой, зовут Памела.

– О Роджер, не знаю, что и сказать, мне бы надо было сперва…

– Пустяки, милочка, незачем так расстраиваться. – Он улыбнулся ей снисходительной широкой улыбкой, чтобы она прочувствовала всю меру его морального превосходства. Показательную порку, которой заслуживала Грейс, следовало отложить до тех пор, пока не исчезнет этот нахальный выскочка с его локаторами наизготове. – Как раз перед отъездом сюда я получил от Памелы письмо.

– Как она?

– Да как будто замечательно. – Большую часть единственной странички, которую удосужилась написать Памела, занимала просьба постараться разыскать и вернуть в Англию последнюю машинописную копию романа ее бездарного братца – борца за ядерное разоружение. Предполагалось, что роман валяется где-нибудь в конторе нью-йоркского литературного агента по имени Строд Эткинс, который собирался быть на сегодняшней вечеринке, но пока, слава Богу, не появился.

– Что у нее нового?

– Ничего особенного.

Эрнст вылез из воды на противоположной стороне бассейна и отжимал волосы. Следом за ним там же, а значит, опять спиной к Роджеру, на сушу выбралась Элен. Грейс поспешила за полотенцами. Роджер смотрел, как Элен болтает с мужем и девушкой Мечера, берет у Грейс полотенце, обматывается им и идет вокруг бассейна. Она прошла совсем рядом – обмотанная полотенцем от шеи до колен. Ресницы ее были мокры от воды. Мгновенье спустя она села чуть впереди Роджера и несколько повернувшись к нему. Хотя плечи ее были скрыты под полотенцем, а колени стиснуты, все-таки можно было получить представление о ее формах. Разумеется, очень приблизительное. Он как раз мысленно репетировал, как встанет, небрежно подойдет к ней и поинтересуется, хорошо ли плавалось, когда Мечер протянул:

– М-да, красотка.

– Красотка? – переспросил Роджер, вспомнив, что он не один. – Кто красотка?

– Нет, не Сюзан Клайн, с которой я приехал и на которую вы не обратили внимания. А другая. Блондинка. Датчанка. Жена профессора. Миссис Банг. Она красотка. – Он кивнул в сторону Элен.

– Ах вот вы о ком, понимаю.

– Это хорошо. Правда, красотка?

– Что ж, можно сказать и так.

– Рад, что вы согласны со мной. Что она собой представляет?

– Не понимаю, что вы имеете в виду?

– Ах, вы не понимаете, – рассмеялся Мечер. – Да неужели? А вы посидите, подумайте, глядишь, и сообразите. Навряд ли я мог иметь в виду ее внешность – я и сам не слепой, что ж мне спрашивать чьего-то мнения. По сути дела, именно ее внешность заставила меня назвать ее красоткой. Ну вот, поскольку мы решили, что я не мог иметь в виду ее внешность, значит, я имел в виду что-то другое: скромна она или нахальна, умна или глупа, образованна или полная невежда, любит ли выпить, что у нее за характер, какие привычки – ну и все прочее. Вот что я имел в виду.

Роджер молча слушал Мечера, буравя его взглядом и раздумывая, чему отдать предпочтение: грубо оборвать его и тем ограничиться или все-таки применить к нему физическое воздействие. После продолжительной паузы он сказал:

– Я вас понял. Однако, не говоря уже о том, что не считаю возможным обсуждать с кем бы то ни было подобный предмет, должен вам заметить, что у вас, по моему мнению, настолько сильна идиосинкразия на жизнь вообще, что вас вряд ли интересует мое или чье-либо еще мнение по данному или любому другому вопросу.

– О нет, мистер Мичелдекан, вы ужасно несправедливы. Вижу, у вас сложилось превратное представление обо мне. Конечно же, меня интересует, что вы думаете о миссис Банг. В конце концов, вы знаете ее куда как дольше, чем я, согласитесь. К тому же вы старше и судите более зрело и взвешенно.

– Тут вы правы, – сказал Роджер. – Так что отложим, с вашего позволения, обсуждение достоинств миссис Банг до той поры, пока вы не обретете достаточного опыта. В данный момент это не имеет смысла.

Он встал, чтобы, как было задумано, подойти к Элен, но тут его позвала Грейс. Сделав над собой усилие, он повернулся на голос и увидел, что она направляется к нему в сопровождении незнакомых мужчины и женщины примерно его возраста. Наверняка Строд Эткинс с женой. Выглядели оба потрепанными, хотя одеты были пристойно. Ясно было, что они жаждут, чтобы их представили ему. К удивлению Роджера, его взора не застила алая пелена ярости, как это обычно бывало в таких случаях. Он встретился глазами с миссис Эткинс, тоненькой женщиной с огромными глазами и каштановой челкой, и их взгляд задержался друг на друге чуть дольше, чем было необходимо. Ее муж принялся с энтузиазмом трясти ему руку, громко приговаривая:

– О, англичанин! Еще один чертов англичанин. Здорово. Просто здорово. Знаете, я жуткий англофил. Поверьте, приятель, тут нечасто встретишь настоящего англичанина.

Глава 3

чем жуткий англофил отличается от обычного англофила? – спросил Роджер, обратив внимание, что миссис Эткинс тем временем, опустив голову, внимательно изучает ничем не примечательную траву у себя под ногами.

– Черт возьми! Я просто имел в виду, что до того люблю англичан и все английское, даже самому противно становится. Да что там говорить, не только мне, но и многим моим приятелям. И все равно продолжаю любить, чему есть несколько причин. Главное, я люблю их из-за своего английского происхождения. Предки у меня – англичане. Даже не знаю, в скольких поколениях. Я вот о чем хотел спросить вас, мистер Декан…

– Мичелдекан.

– Прошу прощения… я хотел спросить, известно ли вам, что Томми, то есть «томми» – так называют рядового английского солдата, как американского – «джи-ай», или там как Соединенные Штаты – «дядя Сэм»… э-э… так вот, знаете ли вы, что фамилия настоящего Томми была Эткинс?

– Да, теперь, когда вы сказали, что-то такое припоминаю.

– Можете мне поверить, что так оно и есть. Это показывает, насколько я англичанин. Хочу еще вас спросить.

– Сделайте одолжение.

– Как вы, англичане, произносите слово… – Строд Эткинс нахмурился и облизнул губы, – слово «и-д-е-м»?

– Идем, – не колеблясь, ответил Роджер. Высокомерный взгляд, который он только что без особого успеха испробовал на Мечере, в данном случае и вовсе был бесполезен. – Идем, – повторил он отчетливо.

Эткинс с важным видом покачал головой.

– Едим, – сказал он, – так или примерно так это произносится.

– Но все нормальные люди… Эткинс поднял ладонь.

– А как вы произносите слово… – он нахмурился еще больше и уставился на мыски своих башмаков, – слово «г-о-д»?

– Год?

Эткинс удрученно вздохнул:

– Гад.

– Но это же…

– В штате Западная Виргиния есть две долины, где еще говорят на чистейшем английском восемнадцатого века, на том языке, на котором говорили в Англии в восемнадцатом веке. Я родом из тех мест. Ну а… как вы произносите?…

Миссис Эткинс неожиданно повернулась к мужу и решительно сказала:

– Мистеру Мичелдекану не интересны все эти игры в слова. Почему бы нам не присесть?

– Если вы ищете, с кем бы обсудить проблемы произношения, – повеселел Роджер, – тут есть как раз такой человек. Пойдемте, я представлю вас.

Они направились к Бангам, прихватив с собой стаканы, Роджер – уже, наверно, пятидесятый по счету, Этккнс – первый, во всяком случае с тех пор, как появился здесь. По дороге Роджер попытался объяснить, кто такой Эрнст и чем он занимается. Однако ему не задалось возбудить интерес в своем слушателе. Когда они находились всего в пяти ярдах от Элен, она, что-то сказав Мечеру, грациозным движением поднялась со стула и направилась к раздевалкам. Легкий ветерок перебирал ее почти высохшие и ставшие пушистыми волосы.

Представив Банга и Эткинса друг другу, Роджер отправился в одиночестве бродить по участку. На всем немалом пространстве неровной торфянистой земли, которое Дерланджеры называли своим садом, не было ни цветочных клумб, ни живых изгородей, которые окаймляли бы участок, что, на взгляд Роджера, придавало ему незавершенный вид. Невысокий, поросший лесом холм в полумиле от дома горел всеми оттенками красного и оранжевого, вызывая у собравшихся бесконечное восхищение. Но кроме холма да двух-трех домов, отстоявших далеко один от другого, во всей панораме глазу не на чем было остановиться. Дорога была по-прежнему пустынна – ни единой машины. На обочине, у подножия сосны сидела белка и с любопытством глядела на людей. Внезапно, словно чего-то испугавшись, она взмыла вверх по стволу, спугнув ярко-красную птицу, которая, резко взмахивая крыльями, полетела к лесу. Хлопнула сетчатая задняя дверь, и чернокожая служанка Дерланджеров торопливо свернула за противоположный угол дома. Стоило ли тратить усилия, чтобы останавливать на всем этом внимание, пытаться осмыслить? Роджер считал, что не стоило.

Ему предстояли дела поважней. Прежде чем придет пора разъезжаться, хорошо было бы договориться с Элен или по крайней мере договориться о том, чтобы договориться. В который раз его охватывала зависть к парню из одного французского фильма, который он когда-то видел. Тот парень для подобных случаев использовал лютню, на которой в подходящие моменты исполнял определенный аккорд. Звук лютни повергал всех, кроме самого лютниста и дамы, на которую в этот раз падал его выбор, в бесчувственную неподвижность. Пара исчезала на некоторое время, а когда возвращалась на прежнее место, лютнист брал другой аккорд, и все вновь оживали. Хитрая штучка, эта лютня, только где же сейчас сыщешь такую.

Увы, не было у него ни лютни, ни тщательно припрятанной ручной гранаты, чтобы, прибегнув к их помощи, умыкнуть Элен или хотя бы заставить гостей и хозяев не подбегать к нему каждые четверть часа, чтобы затеять новую дискуссию. Но нужно, непременно нужно улучить момент и поговорить с Элен. В предстоящие две недели у него будет возможность – может, последняя – увезти куда-нибудь Элен, пусть хотя бы на пару дней. Это не так хорошо, как на пару недель, но все же лучше тех считанных встреч урывками, какие у них были до сих пор: несколько раз днем и вечерами в Копенгагене и Лондоне, а еще большая часть ночи, когда Эрнст уезжал в Оксфорд читать какой-то манускрипт. Мучительно было думать, что он так мало помнит из того, что ему особенно хотелось бы запомнить о тех встречах. Все остальное по-прежнему было живо в памяти: его притворный (чтобы обмануть Артура) уход из дома Бангов, который те снимали в Хэмпстеде; получасовое стояние на лестничной площадке в одних носках, пока никак не засыпавший Артур пил горячее молоко; и самое настоящее бегство в 5.45 утра, когда проснувшийся Артур крутил ручку двери, пытаясь войти в родительскую спальню. Хотя бы дня два, и чтобы не было никакого Артура.

Однако, сказал себе Роджер, ему понадобятся все силы на борьбу с целой армией Артуров, если все-таки случится так, что два дня растянутся на неопределенно долгое время. Есть ли у него реальная надежда отбить Элен у Эрнста? Последний раз в Лондоне она обещала подумать над этим и даже поцеловала его в губы, когда он встречал все их семейство в аэропорту. Тем не менее тон письма, которое он получил от нее спустя почти месяц после этого, был таким же, как всегда: веселым и всего-навсего дружеским. (И почему она никак не научится правильно писать его фамилию?) Он хотел было позвонить и сказать то, что ему всегда хотелось сказать ей без обиняков: слушай, ведь ты моя любовница. Тут нет ничего позорного, с какой стороны ни взглянуть; в этом он был совершенно уверен. За кого она, в конце концов, его принимает?

В этот момент из кабинки вышла Элен, небрежно расчесывая волосы, необыкновенно пушистые и блестящие. Он коротко помолился про себя, надеясь, что на самом деле она не забыла апрель 1961 года и сейчас лишь притворяется, жалея Эрнста. И поспешил к ней вниз по склону. Одеревеневшие ноги не слишком слушались его, то ли из-за выпитого джина, то ли оттого, что он так сильно затянул брючный ремень, а может, трава была слишком скользкая. Он присоединился к Элен, которая шла к дому в сопровождении только Сюзан Клайн, и Ирвина Мечера, и Строда Эткинса, и Найджела Паргетера. Он поинтересовался, получила ли она удовольствие от купания, и Элен все-таки успела ответить, что получила, и премного, прежде чем отвернуться к Мечеру, который разглагольствовал об Уильяме Голдинге.

В доме Грейс спорила с Джо, который хотел, чтобы ужин накрыли на воздухе. Последнее слово осталось за Грейс, и она повела женщин наверх. Разозленный Джо с минуту хмурился, а потом потащил Эткинса показывать дом. Мечер тоже куда-то скрылся, может быть, взбирался сейчас по водосточной трубе в поисках удобной позиции, чтобы подглядывать за Элен. Компанию Роджеру составил один Паргетер, коротконогий двадцатичетырехлетний очкарик.

– Вы здесь впервые? – спросил Паргетер.

– В этом доме? – не понял Роджер.

– В Соединенных Штатах.

– Нет. А вы?

– Я – впервые. Я здесь только недели две. До этого все болел.

– Сочувствую вам.

– Я аспирант в Будвайзере.

– Чем занимаетесь?

– Пишу диссертацию о Гевине Дугласе.

– О Дугласе, этом шотландском олухе, который жил в пятнадцатом веке?

– Да. Вы знаете его труды?

– Но ведь он же не американец!

– Конечно нет.

– Тогда какой, к черту, был смысл приезжать сюда, чтобы писать о нем?

– Я приехал не для того, чтобы писать о нем. Я хочу здесь защититься, поскольку получил стипендию в Будвайзере, вот поэтому…

– Но разве рукописи и прочие материалы о таком типе, как Дуглас, находятся здесь? В Пенсильвании вы ничего подобного не найдете.

– Меня это не волнует.

– Ах вот как? – сказал Роджер и поспешил ретироваться. Ему в самом деле понадобилось в туалет. А там, под предлогом, что он заблудился в незнакомом доме, можно будет побродить по комнатам в надежде натолкнуться на Элен. Он напомнил себе, что, прежде чем бросаться целовать ее, необходимо договориться о том, когда он сможет позвонить ей без риска нарваться на Эрнста. Ежели он ее не найдет и договоренности не добьется, то, может быть, ему повезет в другом и он застукает Мечера за каким-нибудь пакостным занятием: когда тот будет прятать в карман хозяйскую статуэтку доколумбовой эпохи или же на антикварной кушетке интимничать с Сюзан Клайн.

А в случае чего, вся надежда только на быстроту реакции. Застегивая брюки, он остановился у карты мира, висевшей в рамке на стене. В центре ее располагались обе Америки, остальные континенты были или обрезаны посередине, или присутствовали дважды. Интересно, много ли американцам понадобится времени, чтобы принудить ООН или кого там требуется переместить нулевой меридиан таким образом, чтобы он проходил через Вашингтон? И почему это – он глянул на себя в зеркало – рожи у американцев никогда и вполовину не бывают такими красными, хотя бы они и выпили, сколько он сегодня?

Он спустился вниз и увидел, как Джо с большой охапкой дров, верх которой ему приходилось поддерживать подбородком, подошел к одному из каминов, стоявших посередине комнаты задними стенками друг к другу, и не нагибаясь швырнул дрова на решетку. Потом, подравнивая, ткнул поленья ногой и сказал, не глядя ни на кого:

– Если нас, как считает Грейс, ждут зверские холода, лучше подготовиться заранее, чтобы потом до смерти не замерзнуть. Теперь затопим. Где-то тут были…

Когда, под внимательным взглядом Роджера и Паргетера, он яростно принялся шарить в тумбочке под подоконником, появилась Грейс.

– Дорогой, что это ты затеял?

– Ты мне уши прожужжала, что, похоже, зима наступит внезапно и пора протопить камины. А потом я приготовлю пунш, а может, и грог сварю…

– Ты ненормальный, Джо. Дорогой, мы ведь зажаримся, сидя у огня. Я совсем не имела в виду…

– Хорошо, хорошо, мы откроем окна.

– Ну право…

Грейс, прижав руки к груди и сокрушенно качая головой, смотрела на мужа, который на коленях переполз к соседней тумбочке и с треском распахнул дверцу. Паргетер приблизился к Роджеру с таким видом, словно сгорал от желания обсудить с ним погоду. Осторожно ступая, вошел Эткинс, держа на вытянутых руках дребезжащий и звенящий поднос со стаканами. Джо взглянул, как он устанавливает стаканы на стол и, вооружившись острым ножом, пытается срезать пластиковую пломбу с бутылки джина, и мгновенно позабыл о камине.

Вновь появилась Элен в сопровождении миссис Эткинс, Сюзан Клайн и Мечера, который рассказывал, и очевидно уже давно, о своем романе.

– Видите ли, больше всего они боятся, – повествовал он, глядя на приближающегося Роджера, – уронить на себя пищу. Поскольку это, вместе с общей их неопрятностью и неряшливостью, свидетельствует об их физическом недостатке. Поэтому в нашей потешной лавке для мигунов мы специально держим свитеры с пятнами супа на…

– Простите, что перебиваю, – сказал Роджер, – но что это за потешная лавка для мигунов?

– Это потешная лавка для мигунов-нищих, только они не знают, что она ненастоящая. Они-то думают, что это обыкновенная лавка, где продают кое-какие специфические вещи для… Ах да, мистер Мичелдекан, совсем забыл, что вы не слышали мой рассказ с самого начала. Мигунами мы называем слепых нищих. Разумеется, это весьма приблизительное название действий, которые многие из них производят своими глазами. Никогда они не пребывают у них в покое: их таращат и жмурят, ими вращают, вот так, – он продемонстрировал, как именно слепые вращают бельмами, – их трут, ну и прочее в том же роде. Так вот, в этой лавке есть все, что нужно: собаки-поводыри, чашки для милостыни с надписью «Забери обратно», а выбор темных очков поистине потрясающий. На стеклах изображены разнообразнейшие лозунги, выведенные белой краской: «Белые – козлы!» – это для мигунов-негров, «К чертям собачьим поганых евреев!», «Смерть вшивым ирлашкам!» и так далее – в зависимости от ситуации с национальными меньшинствами в том районе, где живет мигун. Кроме того, для постоянных клиентов есть секция, где продаются девочки – голенькие мане-кенчики, у которых, как говорится, все на месте, высотой в четыре фута девяносто пять дюймов, и тоже с лозунгами. На заднице: «Убери свои грязные лапы, извращенец безглазый!», а на животе…

– Но какой в этом смысл, ведь они ничего не видят? – спросила миссис Эткинс. – Все эти надписи на очках предназначены для других, тех, кто способен…

– Но в том-то вся и штука. Неужели не понятно? Это оскорбление, очищенное от всего личного, оскорбление ради оскорбления. Голая идея, ничего больше. Все равно что подкладывать в детскую больницу бомбу с часовым механизмом и заводить его на то время, когда сами вы уже будете на том свете. Делать же это, стремясь получить определенное удовольствие от той или иной реакции публики, значит потакать собственным прихотям и желаниям, собственным человеческим слабостям, тогда как меня интересует…

– А расскажите о «Затемнении», – попросила Сюзан Клайн.

– Я уже придумал этому другое название – «Черная дыра». Право, не знаю, Сюзан, может быть, не стоит об этом сейчас. Может быть, в другой раз.