Текст книги "Утренняя песня"
Автор книги: Кимберли Кейтс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 7
Ханна смотрела на сестру, затерявшуюся в огромной кровати. На ее щеках больше не играл румянец, золотистые волосы стали блеклыми и тонкими. Из глаз исчезли веселые искорки.
– Ты пришла, – прошептала Лиззи со слезами на глазах. – Я боялась, что ты не придешь.
– Как ты могла сомневаться? Разумеется, я приехала, как только получила письмо и узнала, что ты больна.
Ханна взяла ее руку, такую хрупкую, что, казалось, та могла рассыпаться от одного лишь прикосновения. У нее сжалось сердце, когда она вспомнила, что, когда видела эту руку в последний раз, она была нежной, изящной, на пальце блеснуло обручальное кольцо, когда новобрачный подсаживал ее в изящную дорожную карету. Неужели это было всего шесть лет назад?
Ханне показалось, что с тех пор прошла целая вечность.
И все же она не ожидала увидеть Элизабет в таком состоянии. Цветущая невеста превратилась в тень, балансирующую на грани жизни и смерти.
– О, Лиззи, почему ты не послала за мной раньше?
– Не решалась. Ты столько раз приглашала меня приехать, но я так и не собралась.
Ханна поморщилась при воспоминании о том, как сильно ее оскорбляли эти отказы, – необходимость присутствовать на вечере, посещение двора, светская жизнь захватили Элизабет с того момента, как она стала женой баронета.
После смерти отца было больно смотреть, как Элизабет чахнет во вдовьем домишке на краю поместья их дяди, обходясь выгоревшими лентами и дважды перелицованными платьями.
Ханна старалась радоваться переменам в жизни сестры, но с того дня, когда Элизабет впервые объявила об этом, Ханну смутили слова сестры.
«Одна из нас должна заключить достаточно удачный брак, чтобы спасти фамильное состояние. Поскольку ты никогда не покоришься воле мужчины, это должна сделать я...»
– Я знаю тебя, Ханна, – прошептала Элизабет. – Знаю, чего тебе стоило... поступиться гордостью и продолжать писать, продолжать спрашивать. Но после рождения Пипа письма приходили все реже и реже, а потом только на Рождество и на мой день рождения.
Ханна вспомнила, как ей было больно: ведь ей ни разу не позволили взглянуть на крошечного племянника. Ребенка, которого она любила так же, как и сестру. Ничто, даже смерть отца, не потрясло ее столь сильно.
Но все это в прошлом. А сейчас Элизабет страдает.
– Я обидела тебя, Ханна. Я знаю. Но мне было так... – она помолчала, – так стыдно.
Эти слова ранили сердце Ханны – ее любимая сестра, некогда восхищавшаяся поведением Ханны, чуждым условностей, которая поняла, что за твердостью и практичностью Ханны скрывается нежное сердце, стала стыдиться сестры, которую когда-то обожала.
– Стыдно? – повторила Ханна, сравнивая серый вдовий домик с роскошным владением Мейсона Буда, а свои прямые грубоватые высказывания – с притворством света.
– Именно это и говорили Харриет и Фанни, но я не хотела верить.
Кровь бросилась Ханне в лицо.
– И все это время Харриет и Фанни думали, что я их стыжусь? Мамы, тебя и нашего бедного покойного отца? Как я могла стыдиться вас, когда я вас всех так люблю?
Ханна пошатнулась.
– Но ты сказала...
– Мне было стыдно за себя, Ханна. – В ее голосе послышались нотки горечи. – Стыдно за катастрофу, в которую я сама себя ввергла. За собственную слабость и беспомощность.
– Лиззи, я не понимаю. – Ханна покачала головой, крепче сжав руку Элизабет. – Но сейчас это не важно. Мы найдем способ вылечить тебя. Должно же быть какое-то лекарство... что-то против этой болезни.
– Лечение не поможет. Я не больна, Ханна. До моих ран не доберется ни один хирург. Они слишком глубоко.
Ханна подняла край ночной рубашки сестры.
– Но как... – У Ханны перехватило дыхание. Нежную кожу Элизабет покрывали кровоподтеки и синяки.
– Что случилось? Карета перевернулась? Или ты упала с лошади?
Элизабет отвернулась, прячась в подушке. На белой, как бумага, щеке выступило горячее пятно. Она вцепилась руками в одеяло.
– Тебе никогда не нравился Мейсон. Помнишь, Ханна?
Помнит ли она? Впервые увидев франтоватого англичанина, баронета с золотыми волосами с проседью и безукоризненными чертами лица, она возненавидела его. Казалось, что вместо лица у него маска, но никто, кроме Ханны, не видел, что за ней скрывается.
Сколько раз мать и сестры бранили ее за то, что, по ее мнению, ни один мужчина не достоин ее драгоценной Лиззи, так оно и было, и Ханну охватили сомнения. Мейсон Буд владел обширными поместьями в Ирландии и Англии. Он был богат и титулован. Мелкопоместные нетитулованные соседи-дворяне шептались, что о лучшей партии бесприданница вроде Элизабет Грей и мечтать не могла.
Он любил Лиззи по-своему. Был одурманен ею. Даже Ханна была вынуждена это признать. Однако мрачные предчувствия не покидали Ханну. Власть и деньги редко приносят счастье. В самом начале в Буде проявлялись черты собственника, он ревновал Лиззи даже к сестрам.
– Помнишь мою свадьбу? Ты пыталась отговорить меня, умоляла хорошенько подумать.
Ханна проклинала собственную искренность сотни раз, она боялась, что эта искренность будет стоить ее сестре любви. Мама уверяла, что именно язык Ханны – причина того, что ее не приглашают в новый дом Элизабет.
– И какая тут связь?
– Прямая, – устало признала Элизабет. – Ты была права в отношении Мейсона. У него... довольно-таки плохой характер.
Подозрение, слишком ужасное, чтобы высказать его вслух, сжало грудь Ханны.
– Лиззи, что...
– Он бьет собак, если недоволен ими, и лошадей, и... – Элизабет понизила голос до шепота, – и жену.
– Нет! – Ханна задохнулась от ярости. – Это сделал с тобой муж? Клянусь, я убью его.
– Нет! – Лиззи судорожно вцепилась в нее. – Это меня не спасет, Ханна. Лишь разрушит твою жизнь.
– Ты не можешь требовать, чтобы я ничего не сделала с этим садистом!
– Я его жена, часть его собственности. К несчастью, я сама спровоцировала его.
– Спровоцировала? – воскликнула Ханна. – Из всех нас ты была самой веселой! Никогда мухи не обидела!
– Я знала, когда на него находит, но не могла это остановить.
– Что остановить? О, Лиззи, даже не пытайся убедить меня в том, что ты сама виновата!
– Я всегда пыталась сделать так, чтобы ребенок был в безопасности, его прятали вместе с няней, когда Мейсон пребывал в ярости. Когда родился Пип, Мейсон так гордился, что у него появился сын, наследник.
Элизабет умолкла на мгновение и продолжила:
– Но когда выяснилось, что Пип слабенький, он пришел в бешенство. Заставлял ребенка делать то, что того пугало. Объяснял, что пытается сделать из Пипа мужчину. В тот день, когда я пострадала, он вызвал Пипа из детской и посадил на огромную норовистую лошадь.
Элизабет тяжело задышала.
– Лошадь была полудикой. Мальчик стал задыхаться. У Пипа всегда были слабые легкие. Он едва сдерживал слезы. Время от времени Мейсон заставлял его садиться на эту лошадь. А та сбрасывала Пипа. Я не могла... не могла этого больше выносить.
В голосе ее звучала боль.
– Я хотела, чтобы он побил меня, Ханна, а не мучил моего ребенка.
Ханну терзали ужас, гнев, и картина, нарисованная Лиззи, была столь правдоподобной и ужасной, что Ханна испугалась, что ей станет плохо. Она представила себе, как Лиззи приманивает сумасшедшего, пытаясь отвлечь его ярость от ребенка.
– Ну почему я не обратила внимания на твои письма и не приехала в Буд-Холл, несмотря на все, что ты писала? Я всю жизнь пренебрегала матерью и присматривала за тобой! Но нет, моя гордость была уязвлена. Я не могла рисковать... и все это время ты находилась в лапах чудовища! Этого я себе никогда не прощу.
– Твоей вины в этом нет, Ханна. Сейчас у нас с тобой нет времени на сожаления. Я хочу тебя кое о чем попросить. Ханна, моя Ханна!..
Слезы потекли из глаз Элизабет.
– Я не могу спокойно умереть, зная, что оставляю ребенка на мучения.
– Мейсон Буд никогда больше не причинит страданий ни одному из вас, – поклялась Ханна, стиснув зубы.
– До того как Мейсон последний раз избил меня, я хотела бежать. Увезти Пипа в какое-нибудь безопасное место. Я зашила свои драгоценности в подкладку саквояжа и упаковала в него немного одежды. Но теперь я не могу бежать. Забери Пипа и увези далеко-далеко. Чтобы Мейсон его не нашел. Мой мальчик... мой бедный, бедный малыш.
– Я позабочусь о нем, клянусь. Я заберу вас обоих домой, туда, где вы будете жить в мире и спокойствии.
– Мейсон притащит нас обратно. Закон на его стороне. Мы не можем рисковать. Вся наша семья подвергнется опасности. Как бы мне хотелось не просить тебя о жертве...
– Я все сделаю для тебя, Лиззи. Ты же знаешь.
– Мейсон уехал на охоту. На следующий день после...
– Он бросил тебя умирающей?
– Он не знал. Он всегда уезжает после этого. Пропадает на некоторое время. Чтобы не видеть моих синяков. Нельзя терять времени. Ты должна забрать Пипа прямо сейчас.
– Но, Лиззи, да я же только что обрела тебя снова! Как я могу уйти?
– Я не боюсь умереть в одиночестве.
– Лиззи, нет! Не проси меня об этом.
– Разве ты не видишь, что другого выхода нет? Ханна, ты единственная не боялась смотреть в лицо реальности.
Лиззи права. Ханна всегда была сильной.
– Ты заберешь с собой все, что я люблю, – мягко проговорила Лиззи.
Элизабет потянула шнур от звонка. Через мгновение показалась служанка. На ее пухлом лице было написано настоящее горе.
– Миледи? – Глаза девушки покраснели от слез. – Вам принести снотворное? Доктор оставил его целую кучу.
– Нет, спасибо, Энн. Приведите мастера Пипа. Я хочу, чтобы моя сестра... познакомилась с ним.
– Конечно! Вы сразу повеселеете, когда увидите его. Милый молодой хозяин.
Девушка неуклюже присела и удалилась.
Ханна мечтала об этой встрече и годами представляла ее себе. Но не при таких трагических обстоятельствах. Оставить Лиззи умирать... Взять на себя заботу о ее сыне...
Ханна понимала, насколько опасна ее задача.
Если бы Элизабет забрала сына, ей пришлось бы столкнуться с ужасными последствиями этого шага. Если же это сделает Ханна, не являющаяся матерью ребенка, то заберет наследника пэра королевства... Хуже того, она никогда не видела ребенка. Как же этот малыш будет ей доверять?
Ханна была ошеломлена, когда поняла, что ее бьет дрожь, и перешла в темный угол комнаты, пытаясь взять себя в руки, чтобы не испугать ребенка. Пип и так уже достаточно пережил.
Через несколько минут она услышала тихий скрип и увидела худенькое личико заглянувшего в дверь ребенка.
Его золотые локоны сияли, глаза были огромными, испуганными и полными муки.
У Ханны сжалось сердце, когда она увидела копию Элизабет. Он даже не заметил Ханну, смотрел только на мать.
– Мама!
Он подошел к кровати, как только служанка вышла и тихонько закрыла дверь.
– Пип!..
В первый раз со времени приезда в Буд-Холл Ханна увидела, что Элизабет улыбается той ангельской улыбкой, которая очаровала не одного мужчину.
– Мама, я знал, что ты еще здесь! Няня сказала, что ты уходишь! И никогда не вернешься. Но я знал, что ты не бросишь меня одного.
– Няня сказала правду. Мне придется совершить путешествие, дорогой.
Элизабет протянула сыну руку. Пип осторожно вполз на кровать.
– А я не могу отправиться вместе с тобой?
– Надеюсь, это произойдет не скоро. Понимаешь ли, я отбываю на небо.
– Но это там, где... где мертвые?.. – Пип в ужасе вцепился ей в руку. – Нет, мама! Я буду хорошим мальчиком! Я всегда буду ездить на папиной лошади! Только не уходи!
Ханна чувствовала, каких усилий Элизабет стоит сдерживать слезы.
– Я не хочу уходить, Пип. Но я должна. Я не могу... не могу остаться.
– Но я не хочу быть один! Мама, пожалуйста!
Сердце Ханны рвалось из груди.
– Это самый лучший выход, – сказала Элизабет с вынужденной веселостью. – Ты не будешь один, Пип. Помнишь, я тебе рассказывала про тетю Ханну?
– Она заботилась о тебе, когда ты была маленькой девочкой. И ты все время перечитывала мне ее письма. Ты любишь ее больше всех на свете, не считая меня.
– Теперь она позаботится о тебе. Она заберет тебя далеко-далеко, где тебе никогда не надо будет бояться. И каждый раз, когда вы будете обнимать друг друга, вы оба будете знать, что я все еще с вами. Здесь. – Элизабет прижала ручонку Пипа к своему сердцу. – И что я люблю вас.
– Но я хочу, чтобы меня обнимала ты! Я хочу, чтобы это была ты!
– Ханна! – вскрикнула Элизабет. – Помоги!
Помочь? Как можно объяснить смерть, жестокость по отношению к ребенку? Существуют ли для этого какие-то слова? Но дело касалось Лиззи, ее Элизабет.
Ханна вышла из тени, встала на колени и дотронулась до младенчески мягкой щеки Пипа.
– Я тоже хочу, чтобы она осталась. Больше всего на свете. Но твоя мама... сломлена внутри.
Серо-зеленые глаза ребенка блеснули. У него был взгляд, как у взрослого.
– Это из-за папы, да?
– Да, Пип.
Он протянул руку. Ханна взяла ее, ощущая любовь Лиззи, все ее надежды и мечты, заключенные в теплом пожатии пальчиков ее сына.
– Мы должны уходить, пока и меня не сломали.
Повизгивание щенка вызвало слишком ясные и слишком острые воспоминания. Ханна вытерла слезы и повернулась как раз в тот момент, когда Пип вошел в комнату со спаниелем на руках.
– Нанна, псих говорит, что щенки спят в конуре, а можно я уложу этого рядом с собой под оделяло?
– Не стоит, Пип. Я не хочу, чтобы ты заболел.
– Когда я был маленький, я боялся, и мне снились плохие сны, иногда я выскальзывал из детской, чтобы мама взяла меня к себе в постель. Там было тепло и мягко, а от нее пахло цветами. Мы делали вид, будто это волшебство такое, как невидимая стена Моргауза в легендах о короле Артуре. Она ограждала от всего плохого. Я хочу доказать Лиззи, что ее никто больше не укусит и не прогонит.
– Я знаю, ты хорошо о ней позаботишься, ангел мой.
– Как мама, которая изо всех сил пыталась позаботиться обо мне. Нанна, по-моему, Лиззи одиноко. – Пип погладил мордочку щенка. – Очень тяжело оставлять маму.
Она откинула локоны с его лба.
– Пип...
Она раздумывала, как бы получше предостеречь его...
– Помнишь, покидая Ирландию, мы обсуждали, что надо делать, чтобы оставаться в безопасности?
– Говорить всем, что ты моя мама?
– Да. Ты очень хорошо с этим справлялся, дорогой мой. Я лишь хочу, чтобы ты никогда никому не рассказывал о твоей настоящей маме. Даже мистеру Данте.
– Мистер Данте никогда не расскажет папе, где мы. В его глазах ангелы. Он нарочно изображает сумасшедшего.
«Интересно, как отреагировал бы Остен Данте, если бы услышал, что о нем говорит Пип?» – с улыбкой подумала Ханна.
Несколько успокоившись, Ханна потянулась и откинула одеяла. Пип улыбнулся и вскарабкался на кровать. Пока Ханна помогала ему раздеваться и натягивать ночную рубашку, Лиззи тянула за рукава, обнюхивала подушки и смешила Пипа.
Ханна выглянула из окна на звезды, сиявшие в далеком раю, и помолилась о том, чтобы другая Лиззи, где бы она ни находилась, услышала, как радуется Пип подарку безрассудного, опасного человека с загадочными глазами.
На какое-то время она останется в Рейвенскаре. С Остеном Данте, в его изысканной тюрьме, вместе с его фортепиано и письмами, которые он никогда не распечатывал. А потом, что самое важное, она вернет бриллиант и избавится от угрызений совести.
Должен же быть способ исправить все, что она натворила.
Нужно привести все в порядок. Она отнесет на место еду, а потом проберется в музыкальную комнату, после того как все заснут, и положит драгоценность на диванчик, туда, где она ее нашла.
Глава 8
Часы из позолоченной бронзы, стоявшие на камине, пробили два, когда Ханна выскользнула из постели. Лиззи, уютно устроившаяся на подушке рядом с Пипом, подняла шелковистую голову и взглянула на Ханну, потом зевнула и уткнулась носом в теплую шею Пипа.
У Ханны кольнуло сердце, когда ручонка Пипа обняла покрепче меховой комочек, несмотря на то, что мальчик крепко спал. Пип был окрылен обещаниями Данте показать, как следует заботиться о собаке, расчесывать ей шерсть и кормить из рук.
Пока Пип не переставая болтал об Остене Данте, сердце Ханны растаяло, как лед на весеннем солнце.
Девушка подошла к столу и нащупала чулки, которые положила в саквояж. Вынув булавку, она зажала ее между пальцами и выскользнула в коридор.
Дверь в спальню Остена была закрыта. Она видела это много раз, но ее никогда не интересовало, что находится за этой дверью. Ей вспомнилось, как потеплел взгляд Данте, а губы тронула улыбка при виде того, с каким восхищением Пип прижимает к груди щенка.
Кто бы мог подумать, что сумасшедший хозяин Рейвенскара ощутит тайное одиночество, царившее в сердце мальчика? Что он может с нежностью касаться золотых локонов Пипа?
Кто он? Загадка, подобная древним кельтским скульптурам, о которых ей рассказывала в детстве няня. Они постоянно меняют свой первоначальный облик.
Разве не существует легенда про сказочного короля, плененного с помощью колдовских заклинаний? Разве он не освободился, когда дама его сердца взглянула ему в глаза и увидела его таким, каким он был на самом деле?
Ханна сжимала булавку так сильно, что укололась, но даже обрадовалась жалящей боли, благодаря которой пришла в себя. Ей нужна была ясная голова, чтобы выполнить свою задачу. Мало ли кто может встретиться ей на пути.
Она вздрогнула, когда сквозняк проник сквозь ночную рубашку. Стала спускаться с лестницы и вдруг остановилась. До нее донеслись тихие звуки. Это была колыбельная, которую она пела Пипу, когда тот задыхался. Кто-то играл на фортепиано.
Перед ее мысленным взором предстал Остен Данте. Одинокий. Всегда одинокий в этом доме, полном людей. Одинокий до того момента, пока не опустился на корточки рядом с задумчивым малышом, державшим в руках щенка.
Она закусила губу. Ангелы небесные! Надо немедленно вернуться к себе. Дождаться, пока он не поднимется в свою в комнату.
Мгновение она колебалась. Что это? Безрассудный риск или первый честный поступок с тех пор, как Остен Данте укрыл ее и Пипа от дождя?
Набрав в грудь воздуха, Ханна спустилась вниз и вошла в музыкальную комнату. В ночной рубашке она очень напоминала привидение.
На рояле горели свечи и лежали письма. Кажется, с тех пор, как она прочитала их мистеру Данте, прошла целая вечность. Пламя свечи падало на его необычайно красивое лицо.
На нем был халат в ярко-синюю и кремовую полоску, темные волосы взъерошены.
До этого ни один мужчина не вызывал в ней желания. Видимо, пришло ее время. Ханну бросило в жар. И не в первый раз Остен Данте наводил ее на греховные мысли. Кровь забурлила в жилах.
Ее сердце упало, когда он исполнил последние аккорды и закрыл лицо рукой. Она с трудом сдержалась, чтобы не дотронуться до темного шелка его волос.
Она потрясла стол, чтобы он услышал шум.
Он повернулся, посмотрел на нее, и ее сердце учащенно забилось.
– Ханна, вы слышали, как я занимаюсь этой нелепицей?
Он вымученно улыбнулся.
– Вы не должны были сюда приходить. Я хотел дать вам хоть немного выспаться. Видит Бог, у вас был такой усталый вид, когда вечером вы пришли к стойлам.
– Я пришла не для того, чтобы записывать музыку, разве что вы сами этого пожелаете.
– Нет. Видите ли, я украл вашу песню. Она звучит гораздо лучше всего, что я пробарабанил на этом инструменте за последние месяцы.
– Пожалуй, это справедливо.
Ханна затаила дыхание, не желая уничтожать возникшее между ними чувство понимания.
Но что общего у нее с Остеном Данте? Практичная женщина с острым языком и независимыми взглядами, смущавшими всех знакомых ей мужчин, и дворянин, необычайно красивый мужчина, обладавший деньгами и властью, впитанной им с молоком матери. Конечно же, она ему не ровня.
– Я не понимаю, – произнес он, вопросительно щурясь.
– Сегодня, когда я пришла за Пипом, я... я уже решила покинуть Рейвенскар. Мои вещи были упакованы и сложены под кустами азалий.
Он заметно побледнел.
– Но я не дал вам ни шиллинга! Где бы вы нашли еду и кров?
– Мне пришлось бы... то есть я взяла кое-какую провизию...
Оказалось труднее, чем она себе представляла, признаться в содеянном под этим гипнотическим взглядом.
– Мистер Данте, я украла у вас вот это.
Она вытянула руку и разжала пальцы, показывая булавку.
Данте медленно перевел взгляд на ее раскрытую ладонь. Он долго молчал. Она терпеливо ждала, когда он заговорит. Потом не выдержала и нарушила молчание:
– Вы снимали шейный платок, положили булавку сверху, вот я и взяла ее, ведь вы отказались мне заплатить за работу.
Она запнулась. Заработала ли? Ее щеки горели от стыда, а ложь жгла язык. Она не заработала ничего, кроме презрения Остена Данте. Она с самого начала лгала ему.
А теперь объясняет, что хотела обокрасть человека, который укрыл их с Пипом от дождя. Она могла дать объяснение всему, чему угодно, но правда по-прежнему была проста, безобразна и лежала в виде булавки на ее протянутой ладони.
– Не важно, почему я это сделала, – призналась она. – Я это сделала. Если вы пожелаете, чтобы я покинула Рейвенскар, я это пойму.
Господи, как долго он будет смотреть на ее руку? Никогда еще Ханна не видела его таким спокойным.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он накрыл длинными пальцами ее ладонь. Его руки были жесткими, поразительно мозолистыми и такими сильными, что очаровали ее. Они были такими теплыми, что душа затрепетала. Он сомкнул ее пальцы вокруг драгоценности, его голос был низким и хриплым:
– Оставьте это себе.
– Ч... что?
– Тогда, если вы опять решите по глупости сбежать, мне не придется думать о том, достаточно ли у вас с Пипом пищи и есть ли кров над головой.
Ханна ошеломленно смотрела на него. Этот сильный, богатый человек беспокоится о ней и Пипе?
Такое ей просто в голову не приходило. Но, глядя на выражение его лица, не приходилось сомневаться в искренности сказанного.
– Но... но, сэр, вы не понимаете. Я... я украла это у вас.
– Считайте, что это подарок.
– Я не могу это принять, – запинаясь, произнесла она.
Его губы сложились в улыбку, не похожую ни на одну из тех, что она видела прежде, – ироничную и одновременно теплую.
– Вы же хотели это украсть? – мягко поинтересовался он.
– Но... тогда все было по-другому! Должно быть, эта вещь стоит целое состояние!
– Если хотите, будем считать, что этого разговора не было, и вы сможете украсть ее еще раз. Мой слуга снова будет упрекать меня в небрежности, а я пожму плечами и куплю другую булавку. Или, может быть...
Он замолчал, его взгляд становился все напряженнее.
– Может быть, все станет проще, если я попрошу кое-что взамен.
– Да. То есть, нет... я...
Ханна застыла, уверенная в том, что он снова начнет выпытывать у нее то, что его интересует.
– Ничего особенного я не прошу, но, если вы согласитесь, это доставит мне большое удовольствие.
Он все время смотрел на ее руку, и она вдруг осознала, что он держит ее в своей мускулистой, горячей ладони.
– Зовите меня Остеном.
– О... Остеном?
– Очень давно никто не называл меня так.
– Остен.
Ее щеки горели. Рука дрожала. Его имя прозвучало в ее устах совершенно необычно. Как нечто пряное и сладкое, словно расплавленный шоколад.
– Но я не думаю... То есть я хотела сказать, едва ли это соответствует...
– Пожалуйста, Ханна.
Во взгляде его была мольба. Выражение лица смягчилось. Высокомерия как не бывало.
Сейчас самое время признаться, что она не умеет записывать ноты. Но как он отреагирует на ее обман? Потеряна музыка, та самая, которую он с таким трудом сочинял. Которая была для него наваждением и без которой он жить не мог.
Музыкальная комната стала для них обоих тюрьмой. И все же проведенными здесь часами они очень дорожили. Для Ханны Остен Данте все еще оставался загадкой. Он мог приютить путников в непогоду и в то же время игнорировать письма своих близких.
Пламя свечи отразилось в блестящей поверхности фортепиано.
– Остен, можно задать вам вопрос?
– Я задал их вам более чем достаточно. Не скажу, чтобы от этого была какая-то польза. – На его лице отразилось разочарование. – Так что это за загадочный вопрос, мадам?
На губах Ханны появилась слабая улыбка.
– Почему музыка имеет для вас такое большое значение?
Подобного вопроса Остен не ожидал.
– Что вы имеете в виду?
– Почему вы занимаетесь музыкой с такой страстью?
Она поняла, что зря затеяла этот разговор, но уже не могла остановиться.
– Порой мне кажется, что вы ненавидите занятия музыкой, зачем же мучить себя?
– Вы говорите так, потому что я напрочь лишен таланта. Не правда ли?
– Нет.
– Что «нет»?
– Не надо этим шутить. Я лишь хочу стать вашим другом.
Что за глупость она сморозила! Но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.
– Моим другом... – Он улыбнулся в раздумье. – С тех пор, как у меня был друг, прошло очень много времени. Не потому, что Чаффи... – Остен замолчал.
До чего же он одинок! А ведь он добрый, великодушный. Они с Пипом наверняка не первые, кого он облагодетельствовал.
Она чувствовала, что задела какие-то струны его души, где-то в самой глубине, которых еще никто не касался. Это и пугало ее, и радовало.
– Пожалуйста, Остен, расскажите о музыке.
Он внимательно смотрел на нее, не произнося ни слова. Видимо, не решаясь сказать то, что его давно мучило. И наконец заговорил:
– Вы когда-нибудь расставались с кем-то, кого очень любили?
Сердце Ханны болезненно сжалось. Она вспомнила умирающую Элизабет. Вспомнила, какой кошмар пришлось ей пережить.
– Я...
– Нет, – перебил ее Данте. – Вы никогда никому не позволите нанести вам удар, моя отважная Ханна.
Он нежно провел пальцем по ее шелковистой щеке.
– Вы ошибаетесь, – призналась она. – Я потеряла человека, которого любила больше всех в жизни, не считая Пипа.
Он внимательно посмотрел на нее.
– Тогда вы должны сделать все, чтобы с ним помириться, сказать, как сильно вы сожалеете.
Она провела с Лиззи так мало времени. Они даже не успели сказать друг другу все, что хотели.
– Иногда достаточно одного лишь прикосновения, – произнесла Ханна. – И не нужно никаких слов.
Лицо Данте исказила боль.
– Слова. Проклятые слова. Бессмыслица. Я не умею с ними обращаться. А ведь сказанные невпопад, они могут глубоко ранить.
– Я тоже не умею с ними обращаться. Поэтому речь моя бывает грубой, хотя я этого не хочу.
Данте печально улыбнулся.
– А я оскорблял намеренно. Ранил словами, словно мечом, чтобы прогнать его, чтобы он не увидел...
Он осекся, не в силах продолжать. Она погладила прядь его волос, упавшую на лоб, желая успокоить, словно ребенка. Что же этот человек натворил? Что он скрывает? Что заставляет его так страдать? Так ли уж важны подробности?
– Порой мы боимся показать, какие мы на самом деле. Боимся кому-нибудь довериться. Всячески скрываем свои пороки.
– Когда любишь, видишь только хорошее.
– Если оно есть, это хорошее. Но если человек, по вашему выражению, бесполезен, словно камень на дне реки?
– Я не должна была так говорить. Вы столько раз проявляли великодушие ко мне и к Пипу. И ничего не просили взамен. – Ей с трудом далось это признание. – А мне нечем вам отплатить, как бы я этого ни хотела.
– Вы недооцениваете себя, Ханна, – мягко произнес он. – Вы можете предложить гораздо больше, чем представляете.
Ее щеки опалил огонь, она опустила глаза, переведя взгляд с его лица чуть ниже, и тут же пожалела об этом, потому что уткнулась взглядом в глубокий вырез атласного халата, обрамлявшего твердую, мускулистую грудь. Бронзовые от солнца мускулы пульсировали в жидком золоте света, а темные волосы так и манили прикоснуться к ним.
Интересно, каково это, прижать ладонь к его истерзанному сердцу? Почувствовать его губы на своих, чтобы он хоть ненадолго забыл о своем одиночестве?
Эта мысль потрясла Ханну. Она, обладавшая железной волей, мечтала о сильных мужских руках, обнимавших ее.
Его взгляд сквозь густые темные ресницы задержался на ее губах. Ему не нужно было дотрагиваться до ее губ своими. Она ощутила его напряжение всем телом, до самых кончиков пальцев.
– Ханна... Я...
Он дотронулся до ее затылка, схватил прядь волос и стал наматывать на ладонь.
Она желала его и в то же время боялась.
Остен приподнял ее голову, и у Ханны перехватило дыхание; время замерло, когда его чувственные губы, нежные и теплые, приблизились к ее губам и запечатлели на них поцелуй.
Остен со стоном прижал ее к себе, ощутив каждый изгиб ее нежного тела под тонкой ночной рубашкой.
Она была ошеломлена, почувствовав, что он весь дрожит.
Что это? Желание? Казалось невероятным, что этот мужчина, столь совершенный, мог пожелать ее, скромную Ханну Грей.
Он провел языком по ободку ее губ.
– Открой рот, Ханна, – пробормотал он, – дай мне попробовать тебя изнутри.
Эта мольба была такой опьяняющей, такой грешной и такой прекрасной.
Она открылась ему и ощутила, как сильно он ее хочет.
Он изучил ее рот, губы, кончик языка, заставляя ее изнывать от желания.
Она так сильно сжала пальцы, что булавка впилась ей в руку.
Ей показалось, что Данте коснулся ее затвердевших сосков.
– Ханна, – выдохнул он, скользя ладонями по ее телу. – Ханна... Ханна... Ханна...
Девушка застонала, ей хотелось, чтобы он обхватил ладонями ее грудь, хотелось чего-то большего...
Ханна вздрогнула, когда он стал ласкать ее грудь и обхватил губами сосок.
– О... О, пожалуйста, – взмолилась она. – Я не вынесу этого.
– Не уходи от меня, Ханна. Я не причиню тебе боли, как он, – пообещал Остен.
Он? Кого Остен имеет в виду? И тут ее осенило. Данте уверен, что Пип ее сын, что она спала с другим мужчиной и позволяла ему делать все, что делал с ней Данте. Он хочет взять ее к себе в постель и снять с нее ночную рубашку, чтобы между ними не осталось ничего, кроме ее лжи.
И о чем только она думала, позволив ему обращаться с ней подобным образом? Разве ее положение и так не было рискованным? Она запаниковала.
– Пожалуйста, прекратите!
Он прервал поцелуй и отпрянул от нее, пораженный. Будто очнулся от волшебного сна.
Что он о ней думает? После того как она повела себя так недостойно... Но она не может сказать ему правду.
«Я никогда не была в постели с мужчиной... меня никогда не целовали, пока ты...»
– Я сожалею о случившемся, – произнесла Ханна, поднеся руку к губам, все еще дрожавшим от его поцелуев.
– Не могу сказать то же самое, Ханна. Я не мог не прикоснуться к тебе. Да и ты, по-моему, была не против.
Она ничего не сказала. Ей и не нужно было ничего говорить.
Он все понимал, словно заглянул ей в душу.
Он стоял, словно зачарованный, глядя ей вслед, когда она уходила.
Кто бы мог подумать, что под убогой одеждой эта колючая, острая на язык Ханна скрывает тело, при виде которого у любого мужчины потекут слюнки? И все же было что-то более глубокое, чем просто красота лица или тела, от чего сердце Данте дрогнуло. Эту загадку ему предстояло разгадать.
– Ханна! – остановил он ее. – Я никогда тебя не обижу. Ты веришь?
Она остановилась, опершись изящной рукой о дверь и повернувшись ровно настолько, что он смог увидеть ее грудь, от которой дух захватывало.
