Текст книги "Ангел Габриеля"

Автор книги: Кимберли Кейтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Глава 6

Языки пламени, то голубые, то оранжевые, плясали в темной комнате над миской, в которой набухшие сливы соблазнительно поблескивали в бренди своими круглыми боками. Габриель выхватил из огня сливу и сунул ее в рот.

– Теперь твоя очередь, Алана! – прощебетал он. – Сосредоточься, и у тебя все получится!

Но Алана не могла сосредоточиться ни на чем другом, кроме мысли о человеке, который, как узник в тюрьме, сидел в своем кабинете поблизости.

– Что-нибудь случилось, Алана?

Гладкий детский лоб Габриеля пересекла морщинка, уголки рта грустно опустились. Он давно научился угадывать переменчивые настроения взрослых, разочарование матери, скрытую боль отца. Как часто малыш брал на себя непосильную ношу, пытаясь примирить враждующие стороны!

Алана с усилием улыбнулась, сунула руку в миску и выхватила из нее целую горсть скользких ягод, но пламя лизнуло рукав ее платья, и материя задымилась.

– Алана, ты горишь! – испуганно закричал Габриель, но она уже успела потушить тлеющий рукав.

– Все в порядке, – успокоила она Габриеля, дуя на красный ожог на пальце и запястье.

Внезапно, к удивлению Аланы, дверь с шумом распахнулась, и Тристан ворвался в комнату. Он схватил Алану за руку и погрузил кисть в ведро с водой, которое миссис Берроуз предусмотрительно поставила рядом с миской.

– Как быстро вы явились! – изумилась Алана. – Можно подумать, что вы сторожили под дверью.

Румянец появился на щеках Тристана.

– Я как раз проходил мимо… Мне захотелось пить, и я…

Алана усмехнулась. Значит, Тристан следил за ними, хотел принять участие в игре, но разве он признается в этом?

– Я немного обожгла палец. – Она показала ему руку, воспользовавшись светом, который шел из коридора.

– Вот как наказывается чрезмерная жадность, мадам. Габриель, принеси со двора чашку чистого снега. Снег – хорошее средство от ожога.

– Я всегда сразу сую палец в рот, – поделился Габриель своим опытом.

– Пожалуйста, делай, что я тебе говорю.

Габриель выбежал из комнаты, оставив Алану наедине с Тристаном. Тристан продолжал держать в своих сильных больших руках руку Аланы, и жар, исходивший от его пальцев, превосходил ничтожную боль от ожога и поднимался все выше, сначала захватив руку, потом плечо и грудь, а затем и все тело Аланы.

– Вы ведь помните, мисс Макшейн, что алчность является одним из семи смертных грехов? Так что остерегайтесь, иначе вам не удастся войти обратно через врата рая.

– Сливы были такими аппетитными, что я не удержалась.

Тристан улыбнулся и вытащил сливу из огня без всякого видимого ущерба.

– Откройте рот, – приказал он Алане, и она подчинилась. Тристан положил ей в рот свой трофей, и его пальцы на секунду задержались, чтобы погладить влажный изгиб ее губ.

– Странно, но иногда я начинаю сомневаться, существуете ли вы на самом деле или вы некий дух, – заметил он.

В глазах Аланы мелькнул озорной огонек, и ее зубы сомкнулись на его пальце.

– Вот как, значит, ангелы кусаются? – рассмеялся Тристан. – Весьма немилосердно с их стороны.

– Вы правы, – согласилась Алана. – Наверное, я должна искупить свое прегрешение.

И, не веря собственной смелости, Алана схватила его руку и поцеловала кончик укушенного пальца, сожалея, что не может тем же способом заживить остальные его раны.

Легкий поцелуй, не больше чем прикосновение, но сколько этот жест поведал Тристану о ее тайных чувствах и робких мечтах… Он угадал в нем благодарность и… поощрение.

Некоторое время он, не двигаясь, смотрел на Алану, потом протянул другую руку и погладил ее по щеке. Его губы слегка приоткрылись, темные глаза вспыхнули.

– Если ангелы умеют кусаться, – сказал он, – то, наверное, они умеют и целоваться?

– Не знаю, я не пробовала, – ответила Алана, горя от нетерпения прижаться своими губами к его губам.

Он наклонился к ней, и Алана услышала его громкое дыхание – красноречивый признак вспыхнувшего желания. Радостный, весь в снегу, Габриель вбежал в комнату.

– Алана, – закричал он, – я принес тебе снег, чтобы вылечить ожог!

Но Алана знала, что, окажись они с Тристаном на дне ледника, ничто уже не могло потушить полыхнувшего в них огня.

– Довольно нам играть в «Сокровище дракона»! – в смятении воскликнула она, вскакивая на ноги.

– Тогда давайте танцевать, хорошо, папа? – настаивал Габриель. – Мы будем танцевать под омелой.

– Я не умею танцевать, – призналась Алана.

– Я тебя научу! Тетя Бет говорит, что я ловкий танцор! Но нам нужна музыка. Пожалуйста, папа, заведи сам музыкальную шкатулку, ведь ты запрещаешь мне к ней прикасаться!

– Что ж, пожалуй, но только ненадолго, – неохотно уступил Тристан.

Через минуту они уже были в гостиной, той самой знакомой ей комнате, где Алана впервые очутилась в объятиях Тристана; она до сих пор жила воспоминанием о его твердых мускулах, крепкой груди и сильных руках, о взаимном притяжении их тел, как если бы они были предназначены друг для друга: две половинки единого целого – одна мягкая, женственная, слабая, Другая твердая, мужественная, сильная.

Тристан подошел к столику, на котором стояла музыкальная шкатулка, немного повозился с ней, и прозрачные неземные звуки наполнили комнату. Знакомая грустная мелодия повествовала о радостях и страданиях первой любви.

Алана взяла за руки Габриеля, и, смеясь и спотыкаясь, они принялись кружиться по комнате. Но все это время Алана чувствовала на себе внимательный взгляд человека, молча стоящего рядом с музыкальной шкатулкой. Он словно обволакивал ее своим настойчивым взглядом, притягивая к себе.

Наконец, задыхаясь от смеха, Габриель упал в кресло, и тогда Тристан решительно направился к Алане, всем своим видом свидетельствуя о том, что не собирается отступать. Сколько раз Алана мечтала об этом мгновении, и вот он наступил. Чего она ждала теперь, на что надеялась – на это у нее не было ответа. Намек на улыбку, знакомую Алане с тех прежних времен, появился на лице Тристана.

– Могу я пригласить вас на танец? – произнес Тристан с элегантным поклоном. Спроси он, готова ли она отдать ему свою душу, и Алана без промедления ответила бы согласием.

Но она не могла вымолвить ни слова, она только кивнула. Тристан подошел к ней совсем близко, и у нее перехватило дыхание; он взял правой рукой ее левую руку, а левой рукой обхватил ее талию. Она доходила ему всего до подбородка и могла видеть биение пульса у него на шее, слышать его прерывистое дыхание.

– Посмотрите на меня, Алана, – очень тихо попросил он. И она подчинилась. Силы, казалось, покинули ее, она стала податливым воском в его руках, готовым принять любую угодную ему форму. Они кружились на волнах музыки, и вдруг Алана ощутила, что у них есть своя собственная мелодия, ее и его, идущая от сердца к сердцу.

Никогда прежде Алана не чувствовала себя такой беззащитной и открытой перед ним: Тристан мог читать все ее мысли, заглянуть в каждый уголок ее души, взять ее в плен одной своей улыбкой. Как удивительно прекрасно было находиться в его объятиях, под его защитой, сознавать его силу и надежность и в то же время его ранимость и боль, залечить которые она готова была ценой своей жизни!

Тристан вдруг остановился. Он стоял и смотрел ей в лицо горящими темными глазами.

– Папа, ты привел Лани под омелу, значит, ты должен ее поцеловать! – закричал Габриель и захлопал в ладоши.

– Я знаю, – очень тихо подтвердил Тристан и опустил ресницы, скрывая растерянность и смущение, желание и страсть.

Его горячие губы на миг прижались к ее губам, робкие и все же настойчивые, испуганные и одновременно ищущие.

Чего же он боится? Что снова совершит ошибку? Что любовь так же недостижима, как и его мечта создавать шедевры в уединении мансарды?

Поцелуй длился мгновение, но Алана знала, что он изменил всю ее жизнь.

– Папа! – встревоженно вмешался Габриель. – Как ты думаешь, можно ли целовать ангела? Я не знаю. А что, если в нас ударит молния или постигнет еще какое-нибудь несчастье?

– Ты опоздал, Габриель, молния уже поразила меня, – в изумлении пробормотал Тристан, и в его глазах Алана увидела страстное желание обладать ею. Сколько раз она мечтала увидеть это выражение на его лице, и вот теперь ее мечта осуществилась. И что же? Единственным ее чувством теперь было беспокойство.

Ей не следовало забывать, что ее любовь к Тристану не сулит ничего хорошего. И она знала об этом с самого начала. Теперь он проявляет к ней интерес, но лишь мимолетный. Даже ангелы не могут позволить себе все время витать в облаках. Скоро ей придется расстаться с Тристаном.

– Скажи мне, Лани, какие правила там вверху, на небесах? – отвлек ее от тревожных мыслей простодушный детский вопрос Габриеля. – Что, если я подброшу мяч вверх до самых небес и он там застрянет, сбросит ли Боженька мне его обратно?

– Мне кажется, что да, – рассеянно отозвалась Алана. – Разве когда-нибудь было, чтобы ты подбрасывал мяч вверх и он не возвращался к тебе?

Габриель благодарно улыбнулся ей, как если бы она открыла ему тайну Вселенной.

– Я бы хотел что-нибудь так высоко подбросить вверх, чтобы эта вещь осталась на небесах, – вдруг став серьезным, сказал мальчик. – Я бы хотел, чтобы мама ее там поймала.

Алана заметила, что Тристан вздрогнул, как от боли, и все же ласково спросил:

– И что бы ты хотел передать ей, сын?

– Письмо с пожеланием счастливого Рождества. На небесах обязательно празднуют Рождество, ведь это они устроили нам этот праздник. Вдруг ей там немного грустно, пусть даже с ангелами…

Алана почувствовала, как у нее сжалось горло, и она снова вспомнила печального маленького Габриеля у открытого окна, рассказывающего звездам о своих желаниях.

– Может быть, тут можно что-то сделать, – сказала она. – Тристан, вы ведь собираетесь отправить письмо со своими пожеланиями Санта-Клаусу? Пусть Габриель тоже напишет, и мы отправим его письмо на небо вместе с вашим.

Словно против воли на лице Тристана появилась улыбка. Добросердечие этой улыбки, когда-то столь глубоко тронувшей Алану в мальчике, было еще прекраснее, освещая мужественные черты взрослого мужчины.

– Я обязательно отправлю и его письмо, – сказал он тихо.

Габриель с надеждой посмотрел на Тристана: невинный ангел-ребенок и умудренный жизнью и страданием отец, один – полный ожиданий и грез, другой – расставшийся с ними навеки.

– Ты ведь поможешь мне написать письмо, папа?

Габриель доверчиво сунул свою маленькую ладошку в большую и сильную руку отца, и Алана отвела глаза, боясь не выдержать пытки.

Тристан повел сына к себе в кабинет, и Алана последовала за ними. На столе в кабинете высились горы бухгалтерских книг и стопки бумаг, исписанных рядами букв и цифр. Тристан отодвинул бумаги в сторону и вытащил чистый лист.

– Напиши все, что ты хочешь сказать маме, как будто ты сидишь рядом с ее креслом на своей скамеечке. Ты помнишь, как ты ей все рассказывал?

Габриель кивнул. Он взял перо, окунул его в чернильницу и начал писать. Неприятный скребущий звук вдруг нарушил тишину, и на бумаге расплылась большая чернильная клякса.

– Папа, я все испортил! – в ужасе воскликнул Габриель.

– На небесах не обращают внимания на кляксы, – успокоил его Тристан. – Кляксы там исчезают сами собой.

Мальчик недоверчиво улыбнулся:

– А ты тоже напишешь маме?

Тристан отвернулся, и Алана заметила, как потемнело его лицо: значит, догадалась она, Тристан и его жена отдалились друг от друга задолго до смерти прелестной Шарлотты. Наверное, тогда, когда он забросил живопись и погрузился в дела компании. После короткого раздумья Тристан кивнул:

– Я обязательно напишу. Уже очень, очень давно мне надо сказать ей нечто важное.

Габриель прилежно трудился над своим посланием, и Тристан тоже написал письмо, короткое, всего в одну строку, но эта строка была написана кровью сердца. Затем он аккуратно сложил лист вчетверо.

Габриель последовал примеру отца, но его прямоугольник получился кривым, к тому же мятым и испачканным чернилами. Одним словом, совсем таким, как письма, которые матери с незапамятных времен всегда хранили в своих заветных шкатулках.

– А что мы будем делать дальше? – Габриель вопросительно посмотрел на Алану.

– Папа тебе скажет.

Тристан подвел сына к камину, где ярко горел огонь и время от времени стреляли поленья.

– Мы бросим письма в огонь. Если дым сразу уйдет вверх, в трубу, значит, наши письма отправились прямо на небо и твое желание обязательно исполнится.

– А если нет?

– Тогда мы напишем еще раз, только немного погодя.

Габриель напряженно сморщился и сунул свой прямоугольник в самый огонь. Концы листа обуглились и вспыхнули, бумага загорелась. Все трое напряженно следили, что же будет дальше. Алана затаила дыхание, изо всех сил желая, чтобы дым пошел прямо вверх. Дым действительно пошел прямо в трубу, его слабые завитки потянулись к небу, к облакам, к ангелам, к той, которой Габриель написал свое письмо.

– Папа, папа, она меня услышала! Мама меня услышала! Как тогда, когда она прислала Алану! – Габриель сиял от счастья. – А теперь очередь за тобой!

Тристан опустился на колени и бросил в огонь свое послание; вся его фигура выражала напряженное ожидание, на грустном лице была написана безнадежность.

Записка сгорела дотла, и завитки дыма поплыли вверх, по своему пути к небу.

Габриель придвинулся к отцу и прижался головой к его плечу.

– Папа, а что ты попросил у мамы?

– Я попросил у нее прощения, – еле расслышала Алана шепот Тристана.

– Почему ты просил прощения, папа?

– Потому что я не был ей хорошим мужем, Габриель. А тебе не был хорошим отцом.

– Ты замечательный отец, папа. Только ты очень занятой человек и часто беспокоишься.

– Я лишил тебя Рождества, Габриель, – напомнил Тристан, безжалостно клеймя себя презрением.

– Ну и что же, папа. Ты сделал мне необыкновенный подарок: знаешь, ты улыбнулся целых три раза. Это ведь не последнее Рождество, впереди у нас еще много праздников, когда ты не будешь печальным.

Нечто похожее на стон вырвалось из груди Тристана. Это не последнее Рождество… «Нет, последнее, Габриель, только ты об этом не догадываешься. Последнее Рождество, которое ты проводишь в этом доме…»

В следующем году все будет по-иному. Габриель будет жить в доме Бет и ее мужа, надежного и очень доброго Генри. Гуляя, Генри будет держать Габриеля за руку, Генри будет утешать Габриеля, если тот вдруг разобьет коленку. Генри научит Габриеля ездить верхом и играть в крикет, он вырастит из него мужчину.

А будущее Тристана лежало перед ним, как заброшенная земля в осенний день под моросящим холодным дождем. Тристан осознал, чего он лишится, расставшись с Габриелем.

Озарение было столь ярким, что Тристан вздрогнул. И все же Габриелю будет лучше без него. У Тристана не было другого выбора, кроме как отдать Габриеля Бет. Тристан с трудом удержался, чтобы не обнять сына: поддайся он соблазну, его воля ослабела бы и он никогда бы уже не решился отослать его от себя.

– Тебе пора ложиться спать, сын, – сказал Тристан. Габриель доверчиво улыбнулся и вдруг быстро обнял отца, что было совсем на него не похоже. Мальчик охотно обнимал миссис Берроуз, не забывал и мистера Берроуза, ласкался к матери и теперь к Алане, но очень редко – к отцу.

Тристан взял на руки драгоценный груз и отнес сына в постель. Он заботливо подоткнул со всех сторон одеяло, а любимого игрушечного пони Габриеля уложил на подушке рядом. Когда Габриель был уже устроен на ночь, Тристан поднял голову и встретился глазами с Алан ой, наблюдавшей за ним, стоя на пороге. Ее взгляд проник в самую его душу, но она тут же повернулась и исчезла, лишь ее серое платье мелькнуло в дверях.

Оттаявшее сердце Тристана проснулось, вздрогнуло и сжалось от боли впервые за много лет.

Это все Алана, это она перевернула его жизнь. Кто она, эта женщина, которую не устрашила его суровость, которая разгадала тайну его страданий и проникла в волшебный мир, созданный Габриелем? Габриель утверждал, что она его ангел. Но, стоя на коленях у постели сына, Тристан спрашивал себя, в ответ на чьи молитвы явилась сюда Алана Макшейн – Габриеля или его собственные?

Глава 7

Ночь за окном гостиной была темной, одинокой и бесконечной. Алана в ночной рубашке смотрела в ее черноту, и старый дом вокруг вздыхал во сне, как беспокойно вздыхает седой, но все еще крепкий пожилой джентльмен.

Прошло уже много часов с тех пор, как она оставила Тристана у постели сына. Сначала у себя в спальне она при колеблющемся свете свечи читала дневник в зеленом кожаном переплете. А потом целую вечность ходила по комнате, мучительно переживая слова, написанные Шарлоттой Рэмзи много лет назад.

Чужие грустные слова преследовали Алану и не давали ей уснуть, новые открытия вызывали беспокойные мысли, стены уютной спальни обступили Алану, будто высокие стены тюремной башни, ей не хватало воздуха, и она пришла сюда, в просторную гостиную, где было легче дышать.

Год за годом на Рождество она смотрела в окно этой комнаты и любовалась ярким пламенем камина, сиянием свечей, смеющимися радостными лицами, уютом обжитого жилища, с его шкафами, заполненными старыми книгами и знакомыми, привычными безделушками. И она твердо верила, что никому в этом волшебном мире не грозит никакая беда. Но она ошибалась.

Вчера Алана стала свидетелем того, как сильно одиночество меняет человека. Какими опустошенными бывают глаза, каким несчастным и сиротливым становится человек даже под защитой толстых кирпичных стен, даже в тепле комнаты, освещенной множеством свечей. Даже если за его спиной стоят прошлые поколения – надежная опора для тех, кто пришел им на смену.

Листая страницу за страницей, Алана проследила, как медленно, постепенно разрушались мечты Тристана и каким горьким было его разочарование в жене, своими руками погубившей их счастье.

Что произошло с Тристаном после рождения Габриеля? Какая потеря, настолько огромная, что он до сих пор не оправился от нее, постигла его в те годы? И все же вчера в гостиной у камина Алана ощутила, как зашевелилась в ее сердце надежда, крошечный росток, пригретый первыми весенними лучами. Тристан наконец обратился душой к сыну и не таясь открыл ему всю глубину своих страданий.

Их послания небесам, письмо Габриеля, наивное и трогательное в своей детской непосредственности, и письмо Тристана с мольбой о прощении, легкий дым, что унес их просьбы наверх, к ангелам, вряд ли способным устоять перед таким искренним проявлением чувств… И Шарлотта, его жена, где она теперь? Неужели там вверху, среди ангелов?

На земле Шарлотта Рэмзи не была ангелом. Сколько сил потратил Тристан, чтобы заставить ее улыбаться, чтобы защитить ее и согреть своей любовью! Нет, Шарлотта не заслуживала такой преданности. Каждую уступку Тристана, каждую его слабость она безжалостно обращала против него.

Вчера вечером Тристан попросил прощения у Шарлотты Рэмзи, и мысль об этом огнем жгла Алану. Чем он провинился перед ней? Тем, что посмел показать свою боль и обиду, когда его лишили возможности творить? Ведь Тристан бросил вызов самому Всевышнему, отказавшись от ниспосланного ему дара и подчинившись женщине, которая не раздумывая закрыла перед ним дверь в будущее.

Если бы Тристан принадлежал ей, Алане, как бы преданно она оберегала его талант и его отзывчивое сердце – свидетельство красоты души и страстности натуры! И может быть, из их союза, союза сердец и слияния тел, родилось бы новое существо, маленькое, хрупкое, беззащитное, которое Тристан принял бы в свои любящие объятия.

Но этой мечте не суждено осуществиться, Алана знала это с того самого мгновения, когда впервые увидела Тристана, впервые заглянула в окно этой гостиной. Еще больше она уверилась в этом, кружась с ним в танце под легкую прелестную мелодию музыкальной шкатулки. Одна его рука на ее талии, другая крепко сжимает ее ладонь, и прикосновение его тела к ее телу при стремительных поворотах… И поцелуй, теплый и влажный… А потом возвращение к действительности и холодное сознание безнадежности.

Люди утверждают, что Ева отказалась от рая ради того, чтобы вкусить от запретного плода. Никогда прежде Алана так остро не сознавала всю глубину вины Евы, потери ею благодати. И никогда прежде она не оправдывала ее с такой горячностью, потому что готова была отдать, имей она их, и небо, и звезды, и даже рай за один поцелуй Тристана.

Если бы ей хватило смелости взять руку Тристана в свою, поднести ее к губам и до тех пор целовать его пальцы, пока они не обретут прежней гибкости, потом вложить в его руку кисть и уговорить его вернуться к живописи, занятию, на которое Тристана благословил Бог… Если бы она могла распахнуть ему свои объятия, как делали это женщины для своих любимых испокон веков… Но они с Тристаном принадлежат к разным мирам, таким же далеким друг от друга, как Габриель от тех звезд в небе, к которым он взывал.

Алана подошла к столику с музыкальной шкатулкой и подняла крышку, и тут же зазвучала музыка, полились в ночь прозрачные серебряные звуки. Внезапная тоска охватила все ее существо, горькие обжигающие слезы безысходности подступили к глазам.

Когда-то она думала, что знает все о Тристане Рэмзи: лукавый огонек в его мальчишеских глазах, неистовую внутреннюю силу, которую излучала вся его фигура, твердую решимость в каждом движении и слове, пугавшие и притягивавшие ее с их первой встречи.

«Я буду самым великим художником на свете». Что это такое? Неразумная похвальба подростка? Ни в коем случае. Он готов был трудиться и принести в жертву все ради искусства, он готов был идти до конца избранной им дорогой. Если бы не его отец, заблудившийся и обреченный на муки на своем одиноком пути к смерти… Тристан пришел к нему на помощь, разве мог он поступить иначе?

Никогда прежде Алана не задумывалась над тем, что стены отчего дома, согревающие и защищающие, могут превратиться в холодные застенки каземата, хотя уже ребенком, глядя на собственного отца, знала, что неосуществленные возвышенные мечты часто превращаются в жалкие низменные пороки. Она была благодарна судьбе за то, что ее мать не видела, как любимый ею человек, падая все ниже и ниже, еще при жизни обрекал себя на страшную смерть.

– Прошу тебя, Боже, помоги Тристану! – попросила она вслух. – Он так нуждается в Твоей помощи!

– Габриель, наверное, сейчас бы сказал, что Бог прислал вас, чтобы молиться за нас.

– Тристан! – смущенно воскликнула Алана, захлопнула музыкальную шкатулку и обернулась.

Тристан стоял на пороге. Он был без сюртука, и черные панталоны подчеркивали стройность его бедер, белая рубашка была распахнута на груди, открывая смуглый треугольник кожи, покрытой темными волосами. Его усталый, напряженный взгляд был устремлен на Алану, и весь он был так дорог ей, что у нее защемило сердце.

Алана знала, что, возьми он сейчас в руки кисть, он бы с легкостью запечатлел на полотне не только ее лицо, но и состояние ее души: мечту о недостижимом и мучительное сожаление о том, что их любви не суждено осуществиться.

Как ей хотелось броситься ему на шею, крепко обнять, прижать к груди! Но она знала, что самые тесные объятия не смогут преодолеть разделявшую их пропасть.

Внезапно она вспомнила, что на ней тонкая ночная рубашка, и краска залила ее щеки.

– Я не думала, что разбужу вас, – сказала она.

– Вы меня не разбудили.

Тристан охватил взглядом ее всю – от облака рыжевато-каштановых волос до ступней ног, выглядывавших из-под края тонкой рубашки. Он не удивился, что она бродит по дому в столь легком одеянии. Скорее он принял это как должное: он бы не удивился, обнаружив сияние вокруг ее головы или крылья за спиной. Если бы только он знал правду…

Тристан подошел к камину, на полке которого стояло несколько миниатюр – портретов членов семьи Рэмзи, хорошо знакомых Алане.

Вот улыбающаяся Бет Рэмзи в подвенечном платье, а рядом с ней ее муж, надежный, крепкий Генри Мулдауни.

Вот мать Тристана, явно чувствующая себя неловко в слишком модном платье, с единственной розой в руке, рожденная на свет не для кокетства, а для того, чтобы вытирать детские слезы и лечить разбитые коленки.

Вот Тристан на своем пони, готовый к поединку с Зеленым Рыцарем, битве с Титанами, а может быть, к путешествию по Европе, где он покорит народы не мечом, а силой своего таланта и богатством воображения.

– Как это странно! – сказал Тристан, взяв в руки позолоченную рамку с портретом матери. – Вы, кажется, знаете абсолютно все обо мне, моей семье, о том, как украшали дом к Рождеству и в какие игры мы играли. Вы даже знаете о моем пони Галахеде, самом замечательном подарке, который я когда-либо получал. Но я никогда не слышал, чтобы вы говорили о своей семье или о том, как праздновали Рождество в вашем доме.

– Я никогда не праздновала Рождества, но иногда мне случалось видеть, как это делают другие люди.

Тристан смотрел на нее, тронутый скрытой жалобой, прозвучавшей в ее словах: Алана была лишь сторонним наблюдателем, а не участницей волшебного праздника с его радостным смехом, сердечным теплом и ярким светом.

– Вы хотите сказать, что наблюдали за нами? – спросил он, вдруг догадавшись, откуда ей столько известно о жизни их семьи.

– Я наблюдала за вами через окно. Ваша семья всегда была такой любящей и счастливой, вы все – такими красивыми. Самое удивительное, что я никогда не мерзла, часами стоя на холоде.

– Удивительно, Алана, но иногда мне кажется, что я знаю вас всю жизнь. И что вы появились у нас не просто так, а словно по волшебству, вместе с приходом Рождества.

Огонь в камине бросал неровные блики на ее лицо и волосы, ее маленькие груди розовели сквозь тонкое полотно рубашки, и ему хотелось прикоснуться к ним. Как кающийся с благоговением прикасается к чему-то святому…

Но особенно его влекли ее золотисто-карие глаза, никогда Тристан не видел, чтобы глаза излучали такой свет. Неужели это свет любви, или он ошибается?

Свет любви…

Эта мысль перевернула его душу и пробудила в ней неутолимую жажду. Господи, это безумие – он начинает ее любить, даже не зная, существует ли она на самом деле!

Он хотел разрушить разделяющую их загадочную стену, открыться перед ней, ничего не тая и не пряча. Но кто решится осквернить руки ангела, доверив им душу грешника?

Нет, он не смеет к ней прикоснуться, это было бы кощунством. Но он может обратиться к ней со словами, и это будет все равно что прикосновение. Он расскажет ей о вещах, в которых не смел признаться другим, о тех мыслях, что, почти неосознанные, еще только зарождались в нем.

– Как только Габриель уснул, я сразу поднялся на чердак, – наконец решился он.

Алана представила себе Тристана перед грудой его неоконченных картин. Что он хотел вернуть, уж не свои ли потерянные мечты? Или, напротив, он хотел их оплакать?

– И вы нашли там то, что искали? – спросила она.

– Право, не знаю. Я просто сидел там и думал… О многих вещах, которые уже давно не приходили мне в голову. Думал о Шарлотте. Об отце. О Габриеле и о том, чего лишился, обделяя сына своим вниманием, когда он был совсем маленьким.

– Но сегодня вы были воплощением любви. Вы заметили, как блестели глаза Габриеля, когда он посылал письмо своей маме?

– Как вы думаете, оно дошло до нее? – спросил Тристан, с надеждой вглядываясь в лицо Аланы.

– Я не понимаю…

– Я имею в виду письмо. Попало ли оно на небеса? – Его искренний и немного испуганный взгляд вопрошал ее. – Получил ли я прощение?

Господи, неужели он думает, что она знает ответы на все вопросы? И за что его прощать? За то, что он принес себя в жертву другим? За то, что слишком любил Шарлотту? Или за то, что был слишком сильным?

– Тристан… – начала она, посмотрела ему в глаза и твердо закончила: – Да, вы прощены.

Проклятие, гнев небес должны были бы обрушиться на нее в наказание за такую дерзость. Но почему же тогда она не сомневается в истинности своих слов?

Он глубоко вздохнул, и Алана догадалась, что он не дышал, ожидая ее ответа, как если бы в ее власти было отворить ему врата рая или, наоборот, ввергнуть его в пучину ада.

– Вы ведь мой ангел-хранитель, Алана Макшейн? – спросил Тристан. Он взял прядь ее золотисто-каштановых волос и накрутил на палец, словно привязывая ее к себе. – Я так долго вас ждал, что почти потерял надежду.

– Но теперь я здесь, с вами.

Она коснулась его щеки, упрямого сильного подбородка, почувствовав на своей ладони его теплое дыхание.

– Может, ты укажешь мне дорогу, ангел? Почему мне кажется, что стоит мне взять тебя за руку и… – Он рассмеялся и отпустил прядь ее волос. – Я говорю как Габриель, выдумываю сказки об исполнении желаний и волшебстве и о том, что ангелы спускаются с небес, чтобы помочь страдающему человеку залечить раны.

– Если бы я могла помочь вам, Тристан, я бы это сделала.

– Когда вы произносите эти слова, в вашем голосе и в ваших прекрасных глазах столько сочувствия… Если бы вы могли… Неужели я такой грешник, что прощение уже невозможно, что никто не может мне помочь?

– Я не могу залечить ваши раны, Тристан. Никто не может это сделать за вас, пока вы сами не решите, что пришло время выздоровления.

– Значит, я сам должен позаботиться о себе?

– Почему вы терзаете себя, Тристан? Что для вас дороже: самобичевание за прошлые вымышленные грехи или будущее, полное любви к своему сыну? Неужели вы не хотите увидеть, как он вырастет и станет сильным мужчиной? Можно сокрушаться об ошибках и наказывать себя за них, но нельзя ради этого приносить в жертву любовь ребенка. Я вижу, что боль, сознание вины и раскаяние превратили вашу жизнь в ад. А ведь все дорогие вам люди готовы простить вас. Шарлотта, ваш отец и даже Габриель. Но прежде всего вы сами должны простить себя. Что бы вы хотели получить, Тристан, если бы сейчас могло исполниться любое ваше желание?

– Я бы хотел… я бы хотел вернуть обратно это Рождество. Я хочу, чтобы звучала музыка и чтобы все целовались под омелой. Я хочу подарить Габриелю самого красивого пони какой только есть на свете, хочу сам посадить сына в седло и увидеть, как его лицо засияет от счастья.

Надежда и радость яркими бабочками запорхали перед глазами Аланы. Она схватила руку Тристана и изо всех сил сжала ее.

– Тогда пусть Рождество вернется! – воскликнула она.

– Поздно, Рождество уже прошло, – сказал он, и Алана поняла, как не хватает ему рождественского веселья, горящих свечей и детского восторга Габриеля.

– Но мы можем его удержать, – пообещала она и подошла к стоящим на каминной полке часам, стремительно и безжалостно отсчитывающим минуты и часы. Встав на цыпочки, она повернула ключ в стеклянной дверце, прикрывавшей циферблат. Дверца открылась, Алана протянула руку и отвела назад черные стрелки. Один час, два, три, пока они не стали показывать без одной минуты двенадцать. Потом она осторожно остановила маятник.