Текст книги "Чай из трилистника"

Автор книги: Киаран Карсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

19. ГИАЦИНТ

Такова, насколько мне помнится, была прелюдия Селестина в день, когда он познакомил меня с ван Эйком. Помню я и точную дату, потому что передо мной лежит письмо, датированное 14 сентября 1959 года, праздником Воздвижения Креста Господня, которое я получил на следующее утро. Письмо было от Береники.

"Здравствуй, братишка, – говорилось в нем. – Ты, наверное, беспокоишься, почему это от меня ничего не слышно, ведь я о тебе беспокоюсь, и, думаю, ты обо мне тоже. Что до меня, то я совсем здорова, так что, надеюсь, и ты тоже здоров. По крайней мере, буду так думать. Не знаю, винишь ли ты меня в том, что случилось. Не знаю, виню ли я себя сама. В любом случае, Селестин уже, наверное, сказал тебе, что отправляет меня в монастырскую школу – вообще-то, оттуда я сейчас и пишу, она называется " школа св. Димпны", и содержат ее бенедиктинки. Находится она в ужасной глуши, в графстве Монахан, это в Республике. Я тут всего неделю, но уже столько всего наслушалась. Это старая дыра с кучей коридоров и лестниц, дортуары совершенно голые, а окна без занавесок. Девчонки говорят, что тут водится призрак старой монахини, его можно увидеть ночью, если выйти сам знаешь куда, и она появляется в конце коридора, на фоне этого незанавешенного окна, гремит цепями и смотрит на тебя из-под апостольника. Говорят, лица ее совсем не видно, и вот это-то самое страшное. Но если ты ее вообще увидела, значит, сама станешь монахиней, и тогда тебя посылают на постриг в одну старую обитель в местечке под названием Гел, под Антверпеном, в Бельгии. В Монахане сыро даже в сентябре, а над болотами стоят такие туманы. Девчонки из школы называют местных девчонок кикиморами болотными[17]. Как они называют ребят, я говорить не буду. Вообще-то, мальчишек тут и вовсе не видишь, не считая сына поварихи, да и тот полоумный. Еда кошмарная: на завтрак овсянка с комками и холодные тосты, причем ни свет ни заря; на обед – так называемый пирог с бараниной, это в час; а в шесть так называемый ужин – притронуться не успеешь, как уже звонят читать "Анге'люс[A18]", – и тебе выдают холодный тост, ну разве что с джемом, если пожелаешь, плюс так называемый "чай из трилистника" – это шутка, конечно, потому что там, говорят, всего три листочка. Если б они только знали. Ну, и пока ешь, над душой стоит эта старуха-монахиня и читает тебе что-нибудь из жития святого, которого в этот день поминают. Один, скажем, целовал язвы прокаженных, другого сожгли, типа, живьем, хотя позавчера было еще ничего, потому что это день св. Гиацинта, а он отметился тем, что избегал соблазнов Рима, и все девчонки решили, что он, наверное, был милашка. Ты представляешь?! У матери-настоятельницы в кабинете висит копия Картины, я ее видела в первый же день, когда меня привезли. Меня от одного взгляда на нее заколотило, а они стали так странно на меня глазеть и спрашивать, не больна ли я. Всё страньше и страньше. А в остальном всё нормально. Учу французский, который пригодится, если мне когда-нибудь придется поехать в Бельгию, ха-ха. Ну, я побегу, скоро этот le проклятый souper[19]. Пиши, если можешь. Пока,

Береника".

20. ЛЯПИС-ЛАЗУРЬ

Мой ответ датирован 18 сентября:

"Дорогая Береника,

Мне было очень приятно получить твое письмо, и я рад, что у тебя всё хорошо. Ты права, когда говоришь, что становится "всё страньше и страньше", потому что сегодня день поминовения св. Джузеппе Купертинского, а он, как ты знаешь, святой-покровитель воздушных полетов. Я также с интересом узнал, что твои монашки – бенедиктинки, потому что вчера был день св. Хильдегарды, которая тоже была монахиней этого ордена, и в моих "Житиях святых" говорится, что она написала книгу трактатов о стихиях, растениях, деревьях, минералах, рыбах, птицах, четвероногих и рептилиях и еще одну книгу о кровообращении, головных болях, депрессии и головокружениях, бешенстве, безумии и одержимости.

Так что, не удивлюсь, если на ужин тебе зачитали порцию ее жития. Вообще-то, 17 сентября – это еще и день св. Ламберта Маастрихтского, так что сюжет усложняется. Он – святой-покровитель Льежа (население 174000 чел.), административного центра региона Валлония. В Льеже находится знаменитый иезуитский колледж и крупнейший орудийный завод в Европе. Дядя Селестин действительно навещал меня и сказал, что ты уехала в школу-пансион. Я чувствую себя нормально, хотя мама каждый день заставляет выпивать по чашке растворимого говяжьего бульона, но это не так страшно, ведь у меня рядом с кроватью стоит целая бутылка «Лукозейда», и я могу пить, когда вздумается.

И еще должен сообщить тебе, что меня тоже отсылают в пансион. Жду этого с нетерпением, потому что в книгах в таких школах всегда очень интересно. Школа называется "Дом Лойолы", в честь св. Игнатия Лойолы, который основал орден иезуитов, и находится она в графстве Даун, у самых Морнских гор, так что немало времени ребята проводят на свежем воздухе. Я не знал, что дядя Селестин там учился, но он говорит, это его alma mater и из ее стен вышло немало известных юристов и врачей.

А теперь, ты только послушай. Дядя Селестин подарил мне книгу под названием "Братья ван Эйк". Ведь Картину написал Ян ван Эйк, который родился в Маастрихте. Там говорится, что у Яна ван Эйка было двое братьев. Одного звали Ламберт(!), а другого – Хуберт, в честь св. Хуберта, епископа Маастрихтского! И еще в книге пишут, что Картина называется "Свадьба Арнольфини", хотя дядя

Селестин считает, что это неверно, поскольку нельзя с уверенностью сказать, свадьба это или нет. По-моему, очень здорово иметь такую книгу.

Что интересно, книга помогает мне лучше узнать Картину, и, честно говоря, Картина мне иногда снится, вот только мне ни капельки не страшно. Мне очень нравятся ее цвета, а читать интересно, потому что в книге столько рассказывается о том, какие краски использовались в те дни. Например, платье женщины выполнено ярью-медянкой по подмалевку свинцово-оловянным желтым пигментом и свинцовыми белилами. И еще там говорится, что некоторые из этих красок были ядовитые и порой художник сходил из-за них с ума.

Во сне я не вхожу в Картину, а просто созерцаю ее. Цвета такие насыщенные. Я начинаю видеть в ней то, о чем раньше не подозревал. В книге пишут, что у ван Эйка глаз был, словно микроскоп. Особенно мне нравится синий цвет рукавов сорочки на женщине, это ультрамарин. Ван Эйк изготовил этот пигмент из ляпис-лазури, очень дорогого камня лазурита. Ну, я побегу, пора пить этот проклятый бульон.

До свидания,

твой брат…"

21. ПЕРМАНЕНТНЫЙ ЧЕРНЫЙ

Мой ответ написан аккуратным курсивным рондо на кремового цвета нелинованной веленевой почтовой бумаге «Базилдон Бонд» «перманентными черными» чернилами «Куинк» производства компании «Паркер», Лондон. Помню и ручку («Паркер Дьюофолд» с черно-зеленым «черепаховым» корпусом), и футляр, в котором она продавалась, с листком, описывающим достоинства изделия:

Совершенная самопишущая ручка должна отвечать определенным требованиям. Она должна иметь удобную форму и размеры и минимальный вес. Ее чернильный резервуар должен быть настолько велик, насколько это совместимо с ее портативностью. Она не должна разряжаться сама собой, а лишь тогда, когда это требуется, и только с интенсивностью, не превышающей потребности пишущего. Она должна быть готова подать чернила в тот самый момент, когда перо касается бумаги. В ней должно быть минимальное количество рабочих деталей, она не должна иметь излишне усложненной конструкции и быть подверженной поломкам в результате небрежного обращения.

Ваша "Паркер Дьюофолд" разработана с учетом всех этих стандартов. Она всегда готова писать – где угодно и когда угодно. Она никогда не запинается, не царапает бумагу, не ставит клякс, ведь идеально гладкое перо "Паркер Дьюофолд" гарантирует вам 25 лет верной службы, а корпус и колпачок из фирменного «перманита» компании «Паркер» сломать практически невозможно.

Ручки «Паркер». Имперское качество.

Читая эти строки, я представлял себе, что ручка «Дьюофолд» обладает собственным разумом: писателю, ищущему вдохновения, стоит лишь снять с нее колпачок, и она без запинки испишет чистые страницы. Этот взгляд разделяла и мама, преподнесшая мне «Дьюофолд» в качестве "подарка выздоравливающему". Она возлагала на меня определенные надежды как на будущего литератора, и в своем письме к Беренике я вижу попытки следовать ее советам по части разбиения текста на абзацы. У моей родни по материнской линии было принято воспитывать любовь к литературе: девичья фамилия мамы – Джойс, а ее двоюродный дед Августин добился на этом поприще некоторого признания. Подарочные экземпляры его трудов были с гордостью выставлены в семейном книжном шкафу.

Как я уже говорил, "Братья ван Эйк" захватили меня с головой. Мне казалось, что если я перепишу своим «Дьюофолдом» что-нибудь из текста, то, возможно, смогу лучше понять его; или слова эти, словно по мановению волшебной палочки, станут моими:

"В отличие от красок на яичной и водной основе, эйковскую масляную краску можно наносить на большие площади совершенно равномерно, не оставляя мазков; изменяя же ее консистенцию, либо используя свойства медленного высыхания, ей можно придать широкий спектр фактурных эффектов. Наложенная толстым слоем, или, напротив, лессировкой, либо нанесенная однимединственным касанием кисти, масляная краска способна дать непревзойденную чистоту цвета. Перед взором смотрящего картины ван Эйка переливаются, словно составленные наложением полноцветных стереоскопических слайдов. Это сродни гипнозу драгоценных камней, любованию подсвеченными глубокими водами. Ван Эйк кистью проделывал работу ювелиров по металлу и самоцветам, схватывая тот блеск, который, кажется, есть отражение божественного сияния, света предвечного. Ведь в этом свете все вещи кажутся равноценными, от блика на шляпке гвоздя в полу бюргерского дома до сверкающих шпилей Нового Иерусалима".

22. ДЕЛФТСКАЯ ЛАЗУРЬ

Под каждой из этих выдержек я писал дату и заметки о жизни святого, чей день был по святцам. К примеру, под приведенной выше цитатой нахожу:

"19 сентября: св. Януарий. Слава о "непрерывном чуде", по определению Барония, разжижения и закипания крови великомученика при сближении с его головой гремит во всех уголках христианского мира. В главном соборе Неаполя, в роскошном приделе, называемом Сокровищницей, в двух древних флаконах хранится кровь св. Януария, и здесь же – его голова. Кровь свернувшаяся и темного цвета, но, оказавшись в виду головы, пускай даже на значительном расстоянии, она тает, пузырится и при малейшем наклоне течет по стенкам. Это явление происходит в любое время года и при самых разных обстоятельствах. Регулярно же его можно наблюдать в день поминовения св. Януария, 19 сентября, в праздник переноса его мощей, который падает на первое воскресенье после майских календ, и го декабря, поскольку в 1631 году в этот день было погашено ужасное извержение Везувия и поток кипящей лавы остановил свое продвижение, когда жители призвали в защиту святогопокровителя".

Когда я писал эти строки, резервуар моего «Дьюофолда» почему-то упорно представлялся мне своего рода резиновым реликварием, содержащим вместо крови чернила, но я пресек эти мысли, заметив, как мне повезло родиться на острове, избавленном от вулканической деятельности и одаренном ровным климатом. Сентябрь в тот год и впрямь выдался мягкий, хотя и с легкими ночными заморозками; днем воздух был ясен и чист, небеса – делфтская лазурь.

Листая «Братьев», я стал замечать, как похоже небо ван Эйка на наше. Та же высота, вид – словно оно свежевымыто дождем. То же интерьерное обрамление: я видел небо в окне своей "больничной палаты", со шпилями и городскими стенами. Тот же узор подвешенных в небе птиц, над головами застывших фигур на городских площадях, охваченный неземным покоем. На ум шли синие китайские ландшафты на фарфоровых сервизах.

21 сентября, на праздник евангелиста Матфея, которого обычно изображают за письменным столом с ангелом, направляющим его руку либо держащим чернильницу, я наткнулся в "Братьях ван Эйк" на описание Гела и вспомнил, что Береника упоминала о нем в своем письме.

" Гел – это городок с населением около 14600 человек неподалеку от Антверпена, пополняющий свою казну в основном за счет расположенной здесь и в окрестных деревнях колонии умалишенных. Пациентов размещают у крестьян, которым они помогают в трудах и домашних заботах, им также дозволено разгуливать без ограничений в пределах своего околотка. Эта блестящая, гуманная система неизменно давала желаемый результат – вплоть до того, что случайному путешественнику порой нелегко различить по поведению, кто сумасшедший, а кто нет. Научный труд по искусству ван Эйков будет неполным,

если не упомянуть, что рядом с саркофагом св. Димпны, хранящимся в церкви ее имени в Геле, имеется небольшая (17x9 см) икона св. Варвары, глубоко почитаемая геличанами как работа Яна ван Эйка. Однако независимые эксперты пришли к заключению, что дубовую панель, на которой изображена Варвара Гельская, можно датировать никак не раньше, чем шестнадцатым столетием, что мазки наносил левша и что мнимая подпись ван Эйка – в небе над башней, атрибутом св. Варвары, – выполнена рукой некоего священнослужителя XVIII века. Иными словами, "Варвара Гельская" – это мастерская, хотя, возможно, и не злонамеренная, подделка и не заслуживает дальнейшего упоминания".

23. БЕЛЛАДОННА

Вот выдержка из «Паломничества во Фландрию» Дж. Августина Джойса, автора книг «Прогулка по Дордони», «Путник в Венеции», «Возвращение в Рим», « Святые места Иерусалима» и др., издательство «Шид и Уорд», Лондон, 1892 год:

"Отправившись в ранний, но удобный час из Антверпенского мегаполиса, утренний поезд оставит путешественника на станции Херенталс. Там обнаружится благоустроенный омнибус, ожидающий своей порции пассажиров, багажа и тюков с почтой, пункт назначения которых – причудливый старый городок Гел. Бодро тронувшись в путь, оживленные пилигримы покатят по мощеному шоссе, мимо долгих, регулярных посадок дубов и вязов. Дорожные указатели с переменными интервалами отмечают расстояние до соседних городов в километрах; и вскоре путешественник уже высаживается в историческом центре Гела. Он не прогадает, если разместится в превосходной, несмотря на странноватый вид, гостинице "L'Hotel de l'Agneau" – с вывеской в виде аиста – на рыночной площади, прямо напротив церкви Св. Димпны. Постель и постой обойдутся в четыре бельгийских франка.

Бесцельно прогуливаясь по старинным фламандским улицам, путешественник непременно почувствует благоухание, которым дышат густые травяные плантации, где в надлежащее время года снимают урожай, идущий на снадобья для расположенной в Геле и его окрестностях колонии умалишенных. Здесь выращиваются, помимо прочего, аконит, зверобой, валериана, белладонна, мята болотная, бальзамник и жасмин. У геличан существует поверье, будто рецепт прославленного гельского бальзама передается из уст в уста от того самого жонглера, что сопровождал св. Димпну в ее побеге из Ирландии, поскольку считается, что он открыл целебные свойства некоторых растений, занимаясь собирательством близ молельни св. Мартина, где Димпна и ее спутники нашли убежище.

Не стоит также путешественнику удивляться, услышав на улице музыку, поскольку и она используется в качестве терапии. Особенное удовольствие получит пилигрим из Ирландии, различив кельтское, почти арфическое звучание в голосе мелодичной фламандской волынки, приписываемое геличанами влиянию всё того же жонглера, который, как свидетельствуют, искусно владел ирландским народным инструментом.

После столь приятных интерлюдий путешественнику следует наконец отправиться в церковь Св. Димпны, ведь это – будоражащее воображение хранилище образов необычайной силы. У правого прохода в предалтарный хор, в нише, находится прекрасное изваяние святой, помещенное в ящик из пуленепробиваемого стекла. Под изумрудно-зеленой мантией на ней надето изящное белое платье, отороченное кружевными манжетами и воротничками, ведь плетение кружев является важным народным промыслом Гела. С элегантной мантильи ниспадает роскошное кружевное кашне, а перед статуей помещена бронзовая чаша для сбора подношений от правоверных почитателей своей покровительницы.

Алтарь с престолом посреди хора представляют собой изумительный и изощренный образец произведения скульптуры, поделенного на множество ячеек, каждая из которых изображает знаменательные моменты жизни святой. Они образуют истинную сокровищницу иллюстрации, и паломнику рекомендуется не пожалеть нескольких дней на изучение этой иконографии. Во время созерцания будет полезно представлять каждый из этих образов, или этапов, ящиком в некоем обширном бюро – ведь в будущем можно будет мысленно открывать эти отделения, извлекать их содержимое и раздумывать над его скрытым смыслом. Таким образом, в храме Св. Димпны прошлое встречается с настоящим".

24. БЕРИЛЛ

Согласно достопочтенному Джойсу, геличане трепетно хранят одно предание, касающееся иконы св. Варвары, и, допуская, что за истекшие столетия оно обросло новыми подробностями, он всё же склонен верить основному содержанию этой истории, которая приводится ниже в некотором приближении, поскольку я существенно сократил его утомительный пересказ.

В день св. Марка, 25 мая 1421 года, у лавки гельского аптекаря появился мужчина лет тридцати. Одет он был по последней моде того времени, правда без деревянных мокроступов и с непокрытой головой. Человек этот промок до нитки и явно пережил какие-то страдания. Когда его стали расспрашивать, он не смог объяснить, каким образом здесь очутился, и даже не знал своего имени. Он вспомнил, что стоял на берегу какого-то канала в большом городе и изучал отражение колокольни в его водах, когда подвергся удару огромного огненного шара и растворился в ослепительной вспышке света. Больше он ничего не помнил. Очнувшись, он оказался там, где его нашли.

Явление незнакомца не слишком взбудоражило геличан, ведь его краткий рассказ был ничуть не более фантастическим, чем другие слышанные ими истории. Несмотря на утрату памяти, человек казался вполне разумным. Его окрестили Маркусом и отдали на попечение аптекаря, доктора Бредиуса, который поручил ему черную работу в своей лавке. Вскоре Маркус обнаружил необычайную склонность к фармакологии и за несколько недель проглотил все книжные запасы доктора Бредиуса. Свободное время он посвящал собиранию трав в окрестных лесах и на пастбищах, дотошно изучая жизнь растений. Вскоре доктор Бредиус предоставил ему неограниченный доступ в свою лабораторию.

27 июля, в день поминовения семи спящих отроков эфесских, Маркус просматривал страницы новейшего иллюстрированного травника, с гордостью представленного ему Бредиусом. Внезапно он швырнул дорогой фолиант о стену.

Никчемная книжица! кричал он. И все они никчемные! У этих иллюстраторов нет глаз! Они изображают не то, что видят, а то, что желают увидеть!

С этими словами он рухнул в кресло. Придя в себя, он умолял Бредиуса простить его за порчу книги. Он обещал, что стократно возместит ему ущерб, составив травник, который будет изображать истинный вид растений, а не общепринятые на тот момент стереотипы.

Маркус взялся за труд. По рекомендации Бредиуса он приобрел рабочий комплект художника и увеличивающий кристалл берилла. Теперь он проводил за городом, как никогда, много времени, вглядываясь все пристальнее и пристальнее и занося подмеченные детали в небольшую книжку. Оттенков у цветков было не меньше, чем поверхностей и граней. У него не хватало для них названий. Многие часы проводил Маркус в лаборатории, потому что знал, что его краски не в силах передать эту глазурованную, многослойную ясность: традиционная темпера ложилась слишком толсто. Он хотел, чтобы изображенное просвечивало внутренним светом. В конце концов ему посчастливилось выгнать эфирное масло из живицы, смолы терпентинового дерева, получившую название «скипидар»; растворенные в этом средстве, краски позволяли добиться толщины слоя меньше осенней паутинки.

18 октября 1421 года (весьма кстати, ведь то был день евангелиста Луки, покровителя живописцев) Маркус, как и обещал, вручил доктору Бредиусу великолепно иллюстрированный том. 4 декабря, в день св. Варвары, в аптекарскую лавку ударила молния. В считанные секунды она превратилась в адское пекло, разжигаемое запасом летучих препаратов. Каким-то чудом пламя ограничилось пределами здания, и соседние дома остались нетронутыми. Обугленные останки доктора Бредиуса были найдены на следующее утро; но от Маркуса – и его изумительной книги – не осталось и следа, и больше их никогда не видели.