Текст книги "Лето перемен"

Автор книги: Кей Мортинсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

4

Джон Леконсфилд блаженно вытянулся под покрывалом, повернулся на правый бок и с обожанием стал рассматривать личико спящего малыша. Он постелил себе в детской, принял душ и вот теперь наслаждался зрелищем сна своего обожаемого сына.

Малышу нужна его любовь, ничего больше, а уж этого у Джона Леконсфилда в избытке. Все, что он не смог дать Джеки за эти страшные четырнадцать месяцев, он сполна вернет ему, дайте только срок.

И не будет никаких проблем, синеглазая. Какие могут быть проблемы рядом с родным отцом!

Эта Вероника… она просто не знает, как обращаться с детьми, вот и все. Жила себе спокойно без семьи, без собственных детей и вдруг получила на свою голову целый мешок забот. Нет, она молодец, заботилась о малыше, это видно, любит его, но опыта у нее маловато.

Завтра она увидит мастер-класс суперпапы Джона! Джеки признает его за несколько минут.

– Увидимся утром, сынок!

Он закрыл глаза и замер со счастливой улыбкой на губах. Начинается новая жизнь. Удивительно, еще рано утром он чувствовал свинцовую усталость во всем теле, не слышал пения птиц, не видел красоты окружающего мира, а сейчас, после долгого, нервного, выматывающего дня он полон сил и бодрости. Даже спать не хочется.

Его женщины полюбят Джеки. Мама – мама и не переставала его обожать, свято веря, что малыш жив и здоров, а Кэролайн… она все поймет и полюбит. Не может не полюбить.

То ли жара была виновата, то ли нервное возбуждение, но спать Джон не мог. Он ворочался и так, и этак, но сон не шел.

Вдобавок перед ним стояло личико Вероники. Фиолетовые глаза, полные слез. Закушенные губки. Отчаяние во взгляде.

И в этот самый миг в комнате раздался тихий шорох. Джон резко сел. Вероника шла по комнате, но он не произнес ни слова – что-то в ее движениях остановило его.

В тонкой, полупрозрачной ночной сорочке, с распущенными черными кудрями, она скользила к кроватке Джеки, не обращая никакого внимания на обнаженного мужчину, глядящего на нее с кровати.

Лунный серебряный свет заливал комнату потоками нереального свечения, и в этом мягком сиянии было отчетливо видно, что щеки девушки мокры от слез, что глаза полны ими.

При виде этого совершенного тела, слегка прикрытого лишь тонкой тканью сорочки, Джона вновь залило волной желания. Он вспомнил ее плечи, стройные ноги, ее коралловые губки, ее невозможные, сияющие глаза.

Довольно неосторожно с ее стороны заявиться в эту комнату в таком виде!

– Вероника?

Она посмотрела на него очень странным взглядом. Словно спала с открытыми глазами. Джон в изумлении смотрел на нее, не понимая, что происходит. Она его соблазнить хочет, что ли?

Все потрясающие изгибы ее тела четко вырисовывались под легкой тканью, движения были замедлены и нечетки.

– Вероника?

Она дышала ровно и спокойно, упругие груди мерно вздымались и опадали, и жар в теле Джона стал нестерпимым. Он выскользнул из постели и подошел к ней.

Ничто не сможет удержать его от прикосновения к этой коже… к этим нежным щекам… к губам…

Смущало только одно: Вероника Картер вела себя в точности так, как ведут себя крепко спящие люди. Правда, обычно они при этом лежат в постели, а девушка стояла перед ним.

Он медленно провел пальцем по ее губам, а затем поднес палец ко рту. Ощутил соль. Соль ее слез.

Чувствуя нарастающую тревогу, приподнял руку девушки, отпустил.

Рука мягко и безвольно упала.

Вероника Картер спала.

Джон осторожно, очень медленно повел ее к кровати, но в этот момент она мягко осела, словно растеклась по полу, серебристым облаком прилегла у подножия детской кроватки. Синие глаза мигнули и закрылись. Теперь она спала по-настоящему.

Он в замешательстве постоял над ней, голый и растерянный, потом принес подушку и покрывало, осторожно устроил девушку поудобнее… Коснувшись при этом ее тела, как же иначе?

Его пронзило молнией. Ударило током. Затрясло в лихорадке. Обожгло лавой, ошпарило кипятком.

Ни одно сравнение не передаст и сотой доли истинных чувств, обуревавших Джона Леконсфилда. Он хотел эту женщину так, что разум отказывался работать, стыдливо уступая место инстинктам, здоровым, могучим и необремененным условностями.

Джон Леконсфилд торопливо вернулся на свое осиротевшее ложе, натянул простыню до самого носа, а затем проделал необходимые операции для снятия сексуального напряжения. Он насчитал полторы тысячи овец с черным ухом, он извлек квадратный корень из заведомо сложного интеграла, он припомнил по именам всех Леконсфилдов и Февершемов, начиная с семнадцатого века, он рассчитал в уме примерную сумму инвестиций, нужных для реставрации одной из старейших фабрик Дартмура. На рассвете Джон Леконсфилд заснул.

Он проснулся, словно от толчка, и некоторое время лежал, пытаясь понять, где находится. Наконец, вспомнив, вскинул запястье к глазам. Половина седьмого. Пора вставать.

Он повернулся, ожидая увидеть Веронику, мирно спящую на полу возле кроватки Джеки, но глазам его предстала совершенно иная картина, заставившая Джона вскочить, словно ужаленного.

Кроватка была пуста. Комната была пуста.

Желудок свернулся в комок. Он уже видел одну пустую детскую.

Судорожно натянув трусы, лорд Февершем бросился по комнатам в поисках сына. Первая же дверь по коридору вела в спальню Вероники. Несомненно. Ее ночная сорочка лежала на постели. Единственная вещь. Все остальное исчезло. В комнате царил хаос, так, словно…

Так, словно в этой комнате спешно собрались куда-то и удрали!

Это уже было.

Это не может случиться с ним еще раз.

Он метнулся по дому с криком «Вероника!!!», и это было последнее членораздельно произнесенное слово. Дальше из его груди вырывалось только рычание, смешанное с глухим стоном. Если она сделала это, тварь…

– Господи, что происходит?!

Он остановился, словно налетел на невидимую стену. Судорожно схватил ртом воздух и стал медленно приваливаться к стенке. Сердце билось почему-то в ушах.

Вероника стояла в дверях, видимо, кухни и изумленно смотрела на полуголого, всклокоченного мужчину с необыкновенно бледным лицом. Она была очень красива, Вероника Картер. И очень встревожена.

А потом Джон перевел глаза ниже и увидел две пухлые ручки, крепко обхватившие ногу. Вероники. И серьезное, испуганное личико своего сына, выглядывающего из-за ноги своей тети.

Голубые, лучистые глазенки были полны слез. Нежные губки подозрительно вздрагивали и кривились. Самый младший лорд Февершем был готов к оглушительному реву.

– Все в порядке, милый! Вот какой шум дядя поднял! Мы прямо подумали, что это медведь собрался к нам на завтрак. А чем бы мы его накормили? Меда-то у нас нету. Маленькие упрямые козлики едят только капустку и манную кашку. Вот смеху было бы!

По лицу Джеки было видно, что ничего смешного в сложившейся ситуации он не видит. Джон почувствовал нечто, очень напоминавшее раскаяние.

– Я… я думал… я решил, что вы его забрали.

Она вспыхнула.

– Я же сказала, что не собираюсь этого делать.

– Но ваша комната… Там такой хаос…

– А у меня было время? Что вы творите, Джон! Вы его испугали. Хорошо вы начинаете знакомство, нечего сказать.

С этими словами она подхватила Джеки на руки и понесла в кухню, шепча что-то ласковое ему на ушко. Потом из кухни донеслась тихая песенка, слов Джон не разобрал, а потом детское хихиканье.

Джон с облегчением вздохнул. Вроде обошлось.

И подумать, он хотел встретить своего сына нежной улыбкой и тихим приветствием.

Привет, сынок, я твой папа!

Слышал грохот, сынок? Это твой папа ломится по всему дому, не успев натянуть штаны.

Отлично, лорд! Вы неподражаемы. Прекрасное начало большой дружбы.

Он неловко потоптался и рискнул войти в кухню. Джеки сидел за столом и восторженно следил за Вероникой. Она кружилась и напевала что-то очень веселое и нежное.

Мальчик был прелестен. Золотые кудряшки обрамляли нежное личико, голубые глазки ярко блестели. На нем был матросский костюмчик, очень симпатичный, только вот ножки у малыша были худенькие, на взгляд Джона – слишком худенькие.

Сердце снова зашлось в чечетке. Какая у него была нянька? Хорошо ли она о нем заботилась? Как кормила? Марго вряд ли сама этим занималась.

Он уже открыл рот, чтобы задать все эти вопросы, но яростный взгляд синих глаз заставил его промолчать. Не переставая кружиться, Вероника пропела в ритме песенки:

– Просто стойте на месте. Очень тихо.

Он глупо кивнул, чувствуя себя полным идиотом. Все страхи Вероники подтвердились. Он предстал перед ней именно в том виде, которого она и ожидала, и теперь она наверняка не доверяет ему.

Чувствуя настоятельную потребность сказать хоть что-то, он промямлил:

– Как вы спали?

Она только возмущенно взглянула на него. Вообще-то она этого не помнила, потому что ночь была каким-то странным сплетением цветных и сумбурных снов, но это в любом случае не касается Джона Леконсфилда!

– Стойте там, кому сказано! А вот наша каша, ой, какая каша! Вкусная! Сладкая! Сейчас я ее всю съем, ничего барашку не оставлю!

Джеки запрокинул голову и зашелся ликующим смехом.

– … Вот какой Джеки умный! Ложечку мне… ложечку тебе… ложечку мне… ложечку тебе… сядьте на стул, не торчите столбом… ложечку тебе… вы же кажетесь ему волосатым чудовищем… ложечку мне… а великанов мы боимся, особенно великанов без штанов!

Строго говоря, сама Вероника тоже чувствовала себя крайне неуверенно при виде этого могучего торса, широкой груди, покрытой завитками жестких волос, длинных стройных ног атлета, а самое главное, при виде более чем скромных плавок, не скрывающих, а, скорее, подчеркивающих все, ну то есть абсолютно все достоинства Джона Леконсфилда.

– Еще ложечку… я передумала, лучше тихо уйдите и оденьтесь… а теперь молочко!

Джон почти уполз из кухни, а Вероника только сейчас поняла, какое напряжение охватило ее в присутствии отца Джеки. Сам мальчик с подозрением проводил незваного гостя глазами и опять надул губы.

В следующие несколько минут она довольно успешно накормила Джеки размятым бананом, а потом вниз, спустился Джон. Надо признать, он выглядел сногсшибательно. Белая рубашка оттеняла загар, черные брюки безукоризненно отглажены.

Он усвоил урок и теперь просто сидел и смотрел на своего сына. С немым и безбрежным счастьем во взоре темно-серых глаз.

А Вероника Картер исподтишка разглядывала его и дивилась тому, как одно его присутствие превратило ее, взрослую, уравновешенную женщину, в расплавленное желе. Что с ней творится? Откуда этот жар и холод, откуда слабость в ногах, откуда дурацкая улыбка?

В этот момент она поняла, что Джон повернулся к ней и внимательно за ней наблюдает. Его взгляд был еще хуже. Словно к сложенному хворосту поднесли спичку. Огонь вспыхнул где-то внизу живота и стремительно понесся по жилам, заставляя кровь бурлить и кипеть, плавя кости и мышцы.

Джон вздрогнул и отвел от нее взгляд. Потом жесткое лицо смягчилось, он наклонился вперед и тихо прошептал:

– Привет, малыш. Здравствуй, человечек!

Его улыбка была такой… такой… У Вероники забилось сердце, а глаза немедленно наполнились слезами. А когда Джеки в ответ на эту улыбку судорожно дернулся и, словно испуганный птенец, уткнулся ей в грудь, девушка почувствовала грусть. За самого Джеки. И за его отца. Она нежно гладила золотые кудряшки и шептала:

– Это папа… скажи: «Здравствуй, папа»…

Она попыталась повернуть мальчика к отцу, но Джеки отчаянно сопротивлялся, еще глубже вжимаясь в нее, цепляясь за футболку.

– Опустите его на пол.

Джон нахмурился, но Вероника больше не боялась. Она спокойно и очень тихо произнесла:

– Если я сейчас опущу его на пол, он начнет биться и визжать, хватая меня за руки и за ноги. Вы должны понять, что это не просто каприз и не избалованность. Он очень раним, и ему требуются тонны, километры, моря любви, а не рациональный подход к его воспитанию!

Джон поджал губы, но смолчал. Веронике было его жаль. Нелегко оказаться чужаком для собственного ребенка.

Джон тихо и недовольно заметил:

– Все идет не так гладко, как я думал.

– Я вас предупреждала. Сами видите, его нельзя забрать, когда он в таком состоянии.

– Да. Нельзя. Можно, я кофе выпью?

– Конечно. Только не делайте резких движений. Джон?

– А?

– Не расстраивайтесь. Дайте ему время.

– И сколько? Час? Неделю? Год, вечность?

Вероника опустила голову. Может быть, и так.

Однажды Джону наскучит это, и они с Джеки останутся вместе. Ничто не будет им угрожать. Очень жаль Джона Леконсфилда, но правде надо смотреть в глаза.

– Я не знаю, Джон.

Неделя спустя. Та же кухня. По ней мечется высокий красивый мужчина. Он вне себя, это видно невооруженным глазом. Пожалуй, от рычания и вырывания волос на голове его удерживают только поколения аристократических предков, да рациональный ум, говорящий, что это все равно ни к чему не приведет. Кроме того, мужчина готовит. За окном темнеет, так что готовит он, судя по всему, ужин.

Джон Леконсфилд был близок к отчаянию. Он добровольно взял на себя обязанности повара, и теперь судорожно натирал цыплят медом и тимьяном. Готовка помогала хоть ненадолго отвлечься от того ужасающего факта, что Джеки, его родной сын, продолжал панически бояться родного отца.

А вдруг это никогда не пройдет?

Теперь его отношение к Веронике кардинально изменилось. Он чувствовал к ней безмерное уважение и благодарность. Девушка тихо, спокойно и нежно опекала Джеки, изо всех сил помогая Джону наладить контакт с сыном, но это почти не приносило результатов. Однако она, в отличие от Джона, не впадала в отчаяние. Она была бесконечно терпелива и добра.

Ее шаги он услышал издалека, а через минуту и сама Вероника устало вплыла в кухню и на мгновение застыла на пороге. Каскад черных локонов разметался по плечам, под синими, невозможно синими глазами залегли чуть заметные тени. Она устала, но улыбалась. Джон улыбнулся в ответ, хоть это и было нелегко.

– Выпьешь вина?

– С удовольствием. Поухаживаешь?

– Естественно!

Вероника устало присела возле стола, а Джон налил ей красного вина в высокий бокал.

– Сегодня дольше, чем обычно. Часа полтора, да?

Она устало кивнула и посмотрела прямо на Джона. Он нервно вцепился в тушку цыпленка. Эти берилловые глаза заставляли его… нет, даже не нервничать, а просто сгорать. Он мечтал о ней, хотел ее, жаждал, но боялся нарушить то хрупкое равновесие, которое установилось в их отношениях за эту неделю.

Ее губы влажно блестели от вина. Так, где перец?

– Я перепела ему все песенки и рассказала все сказки. Он жутко устал, но глаза не закрывал. Боже, я сама сейчас засну.

Он усмехнулся.

– Это будет не первый раз, когда ты засыпаешь над ужином.

– Да уж… Он сегодня вел себя, как маленький поросенок. Ты заметил?

Джон отвернулся, пытаясь скрыть горечь. Чего он только не вытворял за эти дни! Купил шикарный экскаватор и увлеченно копал им во дворе песок. Ползал на четвереньках по саду, воткнув в волосы перья. Ходил на руках. Играл в новые яркие игрушки, притворяясь, что не смотрит на мальчика, в надежде заинтересовать его.

Ничего не помогало. Единственной реакцией были слезы. Слезы и страх. А если Вероника пыталась отойти – дикий истерический крик. Крик, от которого разрывалось сердце Джона Леконсфилда.

– Ему нужна помощь.

– Ему нужна любовь, Джон. Любовь и терпение, терпение и любовь.

– О да!

Он не хотел, чтобы его голос звучал так сардонически, но это выходило само собой.

Дело было не только в Джеки.

Час за часом, день за днем они жили рядом, вместе и все-таки врозь. Каждый взгляд на Веронику раздирал душу и тело Джона на части, и сотни маленьких демонов терзали его и без того исстрадавшуюся душу.

– Я говорила с доктором. Он велел прийти через три месяца, если ничего не изменится, а пока ждать. И любить.

– Мы потом поговорим об этом, ладно? Ужин готов. Не засыпай.

– Я пытаюсь. Аромат потрясающий. Спасибо тебе.

Он едва не упустил бутылку, так дрожали руки.

– Не за что. Всегда пожалуйста.

Некоторое время стояла тишина, а потом Вероника простонала с полным ртом:

– Это невозможно вкусно! Как ты этого добиваешься? И где ты вообще научился готовить? Ты не выглядишь как человек, знакомый с ведением домашнего хозяйства.

Джон не сдержал улыбки.

– Я его и не вел в жизни.

– Но ты забил холодильник роскошными продуктами. Это так здорово… и так вкусно.

– Я хотел бы делать больше.

Еще как хотел. Перед мысленным взором пронеслась картина: Вероника в его объятиях, ее пальцы скользят по его спине, губы приникают к груди…

Вероника хихикнула.

– Куда уж больше! Нам с Джеки идет красный цвет.

Он смущенно опустил голову. Попытка постирать вещи в стиральной машине закончилась два дня назад катастрофой. Он положил в бак алую безрукавку Вероники, а в результате все маечки и трусики Джеки, белье Вероники и ее ночная рубашка приобрели камуфляжную расцветку в ало-розовых тонах. В самый раз для Марса.

– Я хотел тебя удивить.

– У тебя получилось. Не грусти. Я же вижу, ты стараешься помочь. Не твоя вина, что всю жизнь тебе прислуживали другие. Кстати, а где ты все-таки научился готовить?

– Это нянька Нэн. Я с детства торчал на кухне и следил, что она делает. Она, видишь ли, патологически ревнива, а потому ни одна кухарка у нас в доме не задерживалась. В конце концов, маме это надоело, и она отдала кухню в распоряжение няньки. Со стороны это напоминало ведьмин котел, но все было ужасно вкусно. Она собирала все травки-приправки на болотах, не признавала огородов.

– За няньку Нэн! Если бы не она, я до сих пор питалась бы чипсами и кукурузными хлопьями.

Вероника улыбалась, ее глаза блестели, а на щеках играл нежный румянец. Джон хотел одного: прижать ее к себе, покрыть поцелуями, предложить ей весь мир!

Однако ждал. Не сейчас. Она должна полюбить его. Должна захотеть его так же сильно и так же страстно, как хочет ее он. Сейчас она просто доброжелательна, ничего больше, а он… он умирает каждую ночь и каждый день.

– Ты выглядишь все более усталой с каждым днем.

– Так и есть. Я все хуже себя чувствую. Плохо сплю.

Он попытался сглотнуть нервный комок в горле.

Она приходила в детскую каждую ночь. Проверяла Джеки, иногда уходила сразу, иногда оставалась на полчаса, иногда на всю ночь. И при этом спала с открытыми глазами.

А он изнывал от плотского желания. Вероника была так близка, так доступна – и так невообразимо далека от него.

Днем он спускался вниз – и пытка повторялась. Джеки заходился плачем в его присутствии.

Все могло бы быть иначе, если бы они жили дома…

А почему, собственно, им не жить дома?!

Вероника по-детски облизала кончики пальцев, не в силах оторваться от соуса. В теле Джона бушевал пожар, а в голове начал зарождаться план. Глаза подозрительно заблестели.

– Я преклоняюсь перед тобой за то, что ты делаешь для моего сына, Вероника…

– Я всегда буду делать для него все… Я люблю его.

Джон смотрел на ее грудь и не мог оторвать глаз. Нежная шея, плавный изгиб плеча, ложбинка между грудями… Он сойдет с ума, если не прикоснется к ней.

Атмосфера сгущалась, словно потрескивала невидимыми молниями. Под тонкой тканью синего платья отчетливо проступили напрягшиеся соски. Она была возбуждена не меньше, чем он!

Джон судорожно перебирал варианты. Она должна остаться с ним. Вероника не может исчезнуть из его жизни. Но ведь и ее самое сильное желание – не расставаться с Джеки! Так почему бы не предложить ей остаться с мальчиком… в доме Джона!

Он машинально ел нежнейшего цыпленка, не сводя глаз с Вероники. Она так же пристально смотрела на него, осторожно облизывая верхнюю губу.

– Почему десерт не ешь? Не нравится?

– Очень нравится.

– Тогда почему?

– Так…

– Мы взрослые люди, Вероника.

– Не понимаю, о чем ты.

– Понимаешь. И чувствуешь то же, что и я. Поэтому и не можешь есть. И плохо спишь. И…

Он замолчал, увидев, как участилось ее дыхание. Медленно протянул руку и накрыл ее дрожащие пальцы. Напряжение в воздухе было почти материальным.

Джон медленно поднес руку Вероники к губам.

– Вероника…

Внутри взорвался огненный фонтан. Ничего не осталось на свете, только фиолетовые озера огня и страсти. Только черная буря волос. Только нежнейшая кожа, горящая под его губами. Только томительное и нежное имя, как рокот волн – ВЕРОНИКА!

Дыхания у нее не осталось. Сердцебиение так участилось, что она его и не чувствовала. Все плыло перед глазами, и только пальцы Джона, могучие, теплые, невыразимо нежные, скользили по ее шее…

А потом его губы прижались к ее губам, ласкающим движением прошлись по нежной коже и вдруг обожгли яростным, требовательным напором, разбудили в ней то, с чем она так мучительно боролась последние дни. И не стало больше границ и условностей, не стало смущения и тревоги, а пришло лишь блаженство и облегчение, и огонь в крови больше не жег, а согревал, наполнял тело золотистым легким паром, уносил по горячей и нестрашной реке желания в море страсти, и мужчина со стальными глазами больше не казался властным и пугающим, потому что она с удовольствием отдавалась в его власть сама, не боясь этого и мечтая о его объятиях.

Жадный рот мужчины уже достиг ее груди и Вероника – стыдливая скромница Вероника – выгнулась в диком и блаженном стоне, раскрылась навстречу бешеной страсти мужчины.

Она не открывала глаз, она стонала все громче, и ее стоны только подстегивали страсть мужчины. Она вдыхала терпкий, свежий аромат его темных волос, наслаждалась неудержимой силой этих могучих рук, горделиво и нежно ласкала широкие плечи, принадлежавшие отныне – она знала это точно – только ей одной, пила его дыхание и умирала от счастья.

Как сквозь золотой туман, Джон услышал ее счастливый всхлип:

– Джон… Возьми меня… Прошу… Я так хочу тебя…

И золотое пламя сомкнулось вокруг них, слепящая тьма затопила вселенную, и мир прекратил свое существование.