Текст книги "Магический взгляд"
Автор книги: Кей Хупер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Это огорчало ее, потому что всю свою жизнь она старалась развеять распространенное мнение, будто бы все художники – рассеянные, вздорные существа, ведущие беспорядочный образ жизни и равнодушные к одежде. Тори гордилась своим умением логически мыслить, преданностью профессии художника, которой она занялась по призванию, и в то же время совсем не хотела быть «синим чулком».
Отступив назад, она продолжала изучать свое отражение в зеркале. Чересчур худа, критически заметила она про себя. В чем только душа держится! Хрупкость ее фигуры еще больше подчеркивал свитер ручной вязки из мягкой шерсти с отворачивающимся воротником типа «хомут». Тут похудеешь, подумала Тори. Напряженная работа, все время жара, к тому же она никогда особенно не заботилась о еде. Однако, несмотря на свою хрупкую внешность, Тори была достаточно сильной и настойчивой.
Она провела ладонями по обтянутым джинсами стройным бедрам. Газель, с легкой грустью вспомнила она свое детское прозвище. Отец назвал ее так за длинные ноги и привычку вечно куда-то бежать. Из нее не получилось длинноногой, рослой девушки, как предрекали ей в детстве. Она была невысока и не любила спешить – это отнимало лишнюю энергию и вообще не имело, по ее мнению, никакого смысла.
Тори вздохнула и снова взяла в руки карточку, присланную Девоном. Она вдруг совершенно четко осознала, что самое лучшее для нее сейчас – закрыть двери и никогда больше не видеть этого человека, потому что, если то, что она узнала о нем по его почерку, соответствует действительности, ой – один из самых противоречивых и сложных людей, каких ей когда-либо приходилось встречать.
Тори не была склонна к абстрактным размышлениям, она больше доверяла своим впечатлениям о людях. Ее анализ основывался на многолетних наблюдениях и на том, что называют «художественной интуицией», хотя ей и не нравилось это определение. Она ошиблась лишь однажды: когда позволила своим чувствам пренебречь тем, что говорил ей разум.
Прежде чем поставить карточку на место, она снова задумалась, прикусив губу. Этот человек-загадка не выходил у нее из головы. Стараясь отогнать назойливые мысли, она принялась распаковывать вещи. Прежде всего осторожно развернула старинную изящную вазу. Она, как и портрет прапрабабушки Магды, была частью доставшегося ей наследства. Сев по-турецки на пол, рядом с грудой упаковочной бумаги и стружек, Тори взяла вазу и принялась ее разглядывать.
– Привет!
Тори сразу узнала этот низкий голос. Она оторвала взгляд от вазы и сказала с упреком:
– А еще говорили, что вы воспитанный человек!
– Я звонил в дверь, но вы, наверное, не слышали.
– Возможно, – согласилась Тори, но в ее голосе слышались нотки сомнения.
Он оглядел ее с ног до головы, и Тори с удовлетворением увидела восхищение в его зеленых глазах.
– Я был готов к тому, что вы поработаете над собой, но все же не ожидал увидеть такую женщину.
– Благодарю за комплимент, – вырвалось у нее, прежде чем она заметила смешинку в его глазах.
– Вы удивительная женщина, Тори Майклз, – серьезно сказал он, и хотя глаза его по-прежнему смеялись, их выражение изменилось.
– С-с-спасибо, – повторила она, но уже не так уверенно, чувствуя, что в этом человеке таится для нее опасность. – Это вы прислали цветы? – Воспользовалась она возможностью переменить тему. – Очень красивые. Но зачем из шелка? Это же очень дорого.
Девон подошел к камину и стал внимательно рассматривать вазу, которую она только что поставила на камин.
– Династия Минь, – тихо сказал он, словно не слышал ее.
– Нет, все же почему вы купили цветы из шелка? – повторила она, пропустив мимо ушей его замечание, свидетельствовавшее о том, что он разбирается в фарфоре.
– Потому что они вечны, – ответил он, глядя на нее сверху вниз.
– Вот оно что!
– А что вы думаете об этом? – указал Девон на присланную им карточку.
– Вы имеете в виду поэтический склад ваших мыслей?
– Я имею в виду мое предложение, – возразил он.
– Думаю, что вам следовало бы принять порошки от морской болезни.
Он добродушно рассмеялся:
– Вы полагаете, что я отправляюсь в море только за этим?
– Я полагаю, что ничем иным задуманное вами предприятие не закончится.
– Видите ли, я неплохой моряк и постараюсь добиться своего.
Решив, что их гипотетическое «морское путешествие» слишком затянулось, Тори повернулась и направилась к ящикам и коробкам, собираясь продолжить свою работу.
– Вы уверены в том, что не собираетесь вернуться в свою пустыню? – бросила она мимоходом.
– Уверен. Давайте я вам помогу. Да, я совсем забыл! – Спохватился он и кинулся в прихожую. Вернувшись оттуда через несколько секунд с довольно объемистой коробкой, перевязанной огромным красным бантом, он передал ее Тори. Внутри коробки что-то шевелилось, а по бокам она заметила небольшие отверстия для воздуха.
– Что это?
– Подарок. Откройте коробку.
Тори села на ближайший ящик, осторожно взяла коробку себе на колени и взглянула на него:
– Оттуда никто не кинется на меня?
– Вполне может быть. Открывайте же, не бойтесь.
Тори осторожно сняла с коробки ленты, еще более осторожно подняла крышку и, заглянув внутрь, рассмеялась.
– Да он просто прелесть!
Ее слова относились к рыжему с полосатым узором котенку, с горящими ярко-зелеными глазами и необычными большими заостренными ушами. На шее у него тоже был завязан красный бант, уже истерзанный маленькими кошачьими зубками. Котенок быстро выбрался из коробки и, вскарабкавшись Тори на плечо, зарылся мордочкой в ее длинные волосы. Вскоре послышалось мягкое кошачье урчание.
– Где вы его достали? – спросила Тори, а затем добавила: – Это он или она?
– Он, – засмеялся Девон. – Мне дала его соседка Филиппа миссис Дженкинз, которая занимается разведением породистых кошек. Она подошла ко мне, когда я возился с инструментами, и спросила, не знаю ли я, кому нужен котенок. Конечно же, я сразу вспомнил о вас и сказал, что знаю. Как только я увидел этого малыша, я понял, что это то, что вам нужно. К тому же он недорого мне обошелся. – Вспомнив о чем-то, Девон расхохотался и объяснил ей, в чем дело: – Кажется, одной из элитных абиссинских кошек миссис Дженкинз удалось удрать из под ее бдительного ока и стать объектом внимания ничем не примечательного кота. Правда, в его роду, возможно, были сиамские кошки. Миссис Дженкинз догадалась о происшедшем, услышав возню. В общем, этот малыш – единственный результат той памятной ночи. Вот такая история. Как вы собираетесь его назвать?
– О, он сам себя назовет, у кошек всегда это так происходит. – Тори благодарно взглянула на человека, которого узнавала все больше и больше. – Огромное спасибо.
Девон пожал плечами:
– Просто я подумал, что дом без кошки – это не дом.
– Это что же, пословица такая?
– Если нет, то будет. – И снова уже привычным для нее жестом волшебника он извлек откуда-то пакетик молока. – В машине у меня есть еще кое-что для него: кошачья еда, подстилка и посудина. Пойду принесу.
Он вышел, а Тори подбежала к окну, раздвинув оставленные Анжелой шторы и выглянула наружу. На дорожке около дома, прямо за ее серым «кугуаром», стоял небольшой крытый грузовик удивительно яркой раскраски, в котором Тори узнала грузовик Филиппа.
Она отнесла котенка на кухню и налила ему молока в блюдце – его первую пищу в новом доме.
Вошел Девон с банками кошачьей еды. Поставив их на стол, он спросил, указав на широкую посудину.
– А это куда?
– Думаю, в чулан. – Она махнула рукой в сторону небольшого чуланчика рядом с кухней.
Покончив с молоком, котенок решил познакомиться со своим новым жилищем и прямиком направился в гостиную, к заманчивому беспорядку из ящиков и упаковочного материала, будто специально устроенному для его забав. Тори шла за ним, завороженная его наивной прелестью.
Хотя в этот раз Тори была готова к приходу Девона и встретила его выспавшейся и бодрой во всеоружии своей красоты, она неожиданно заметила, что ведет себя с ним так же, как во время его первого появления у нее, и находится в каком-то легком дурмане, не в силах разрушить то оцепенение, во власти которого пребывала утром.
Эта мысль расстроила ее. Но тут она вдруг обнаружила неизвестно откуда появившуюся в гостиной большую плетеную корзину для пикника. Ее содержимым можно было накормить целую армию.
– Это обед, – объяснил он, входя в комнату, и, поймав ее изумленный взгляд, добавил: – Вы же сами велели мне либо принести его с собой, либо приготовить самому. Помните?
– Да, кажется, я говорила что-то вроде этого.
– Будем есть сейчас или подождем немного?
– Когда хотите.
– Тогда сейчас. Я очень проголодался.
Тори охватило беспокойство, она чувствовала, что разговаривает с ним как со старым знакомым.
– Коварный вы человек, – вырвалось у нее.
Девон, освобождавший от вещей центр комнаты, повернулся к ней и, глядя на нее чистыми, ясными глазами, спросил:
– Непонятно, в каком значении вы употребили это слово. Имеется в виду нечто незаметно наносящее вред или что-то очаровывающее и соблазняющее?
Тори не нашлась, что сказать, но про себя подумала: конечно, второе, очаровывающее и соблазняющее.
– Так что же вы? – Он ждал ответа.
Ничего не говоря, она стала доставать котенка из ящика со стружками, откуда он не мог выбраться сам.
– Я хочу показать ему, где его место.
– Тори, мне кажется, что вы уходите от ответа.
Она снова промолчала.
– Кроме того, – продолжал он, – меня нельзя назвать коварным. Настойчивым – да. Или отзывчивым. Думаю, что скорее отзывчивый. Я люблю помогать другим.
Тори слушала и не знала, что ей больше сейчас хочется сделать: рассмеяться или запустить в него чем-нибудь. Но она только вздохнула и сказала:
– Пойду покажу новому жильцу его место.
– Хорошо, а я пока приведу здесь все в порядок.
Тори направилась в чулан. Разные мысли теснились в ее голове. Она не могла понять, кем на самом деле был Девон Йорк: добряком и весельчаком или тем человеком, который запомнился ей при их первой встрече этим утром властным и проницательным взглядом ясных зеленых глаз. Она не могла решить, который из них был для нее наиболее опасен. Но в чем она уже не сомневалась, так это в том, что он вошел – правда, возможно, временно – в ее жизнь. И что бы там Тори ни говорила, она устала от одиночества.
Глава 3
Во время необычного пикника, устроенного прямо на полу гостиной, Девон вел себя как давний знакомый. Это был добрый, веселый человек. Неужели тот поразивший ее, полный внутренней силы взгляд был всего лишь плодом ее воображения? Тори все больше молчала и уходила в себя, как это часто случалось с ней по утрам, но в мозгу ее шла напряженная работа. Ей не терпелось узнать, что же прячется за внешней оболочкой, которой он так искусно прикрывался?
Его открытость была всего лишь видимостью, маской, – она это знала, скорее, чувствовала. Возможно, тот взгляд, подобно сверкнувшей на мгновение ослепительной грани бриллианта, тоже был проявлением его сложности и многогранности? Как бы то ни было, она испытывала непонятную тревогу и волнение.
Все это было вовсе ни к чему. Одно его присутствие вносило неопределенность в ее жизнь, выводило из равновесия, которого ей, казалось, удалось достичь.
Ее вывел из раздумья его голос.
– Тори, спуститесь на землю.
– Да? Извините, – пробормотала она. – Что вы сказали?
– Я спросил, известная ли вы художница?
Тори едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Она уже поняла, что, кроме всего прочего, Девон был из тех людей, которые могли сказать или спросить о чем-то слишком личном или неприятном, однако в их устах это не звучало оскорбительно.
– Нет, – сдержанно сказала она, – я не знаменита. Искусство – не та область, где легко добыть славу. Такие, как Пикассо, рождаются не каждый день.
– Да, понятно. – Продолжая слушать ее, Девон изловчился и выловил любознательного котенка из корзины, куда были сложены продукты. Потревоженное животное пыталось сопротивляться и, чтобы его успокоить, Девон дал ему куриную косточку.
Котенок яростно впился в нее зубами. Тори заметила:
– Смотрите, как бы он не поранился костью.
Девон согласно кивнул и вытянул перед собой свои длинные ноги. Опершись спинами на ящики, они сидели за постланной на полу яркой скатертью и мирно беседовали. Он снова заговорил об искусстве:
– Странно, но мне откуда-то знакома ваша фамилия и почему-то она ассоциируется у меня именно с искусством.
– Наверное, речь идет о Джереми Майклзе.
Девон на мгновение задумался.
– Да, верно. Теперь я вспомнил. Специалисты называли его американским Микеланджело. То, что он сумел выразить в скульптуре, не удавалось превзойти ни до, ни после него ни одному американскому художнику, да и мало кому во всей истории искусства. Кроме того, он был выдающимся экспертом по установлению подделок: музеи и коллекционеры во всем мире поручали ему определение подлинности произведений искусства.
Девон остановился и после паузы спросил:
– Так кем он вам приходится?
– Это мой отец, – улыбнулась Тори, – так что у меня раннее знакомство со славой, хотя, если можно так выразиться, опосредованное. Сама я никогда не стремилась к славе.
– Наверное, потому что был знаменит ваш отец.
– Возможно. Как-то он сказал мне, что славу легко добыть, но чертовски трудно удержать. Ему это удалось. – Она снова улыбнулась. – Ванная комната отца была вся в зеркалах. Не из тщеславия, а наоборот, из самоуничижения. Он говорил, что зеркала, в которых он каждое утро видел себя таким, каким он был наедине с собой: небритым, с красными от бессонных ночей глазами, в мешковатой пижаме, помогали ему не забывать, что он всего лишь человек.
Девон внимательно слушал, в то же время с интересом присматривался к ней.
– А ваш отец не хотел, чтобы вы пошли по его стопам и стали скульптором? Или же вы специально занялись живописью, чтобы не идти проторенным путем?
– Совсем нет. – Тори отвечала на вопросы Девона, словно повинуясь властному взгляду его глаз, и ничего не могла с собой поделать. – Отец не оказывал на меня никакого давления. Он вообще советовал мне заняться не искусством, а каким-нибудь другим делом. Правда, он был доволен, когда я решила посвятить себя живописи. Хотя, я уверена, не возражал бы, если бы я стала, например, маляром. Но раз уж я приняла такое решение, он был рад за меня.
– Вам повезло, что у вас такой отец.
Уж не ослышалась ли я? – подумала Тори, не ожидая, что он способен на столь глубокую грусть, явно прозвучавшую в его голосе. Но она не успела ничего сказать в ответ, потому что неожиданно он встал и, вежливо подав ей руку, помог подняться.
– Будем распаковывать? – спросил он.
Тори взглянула вверх, прямо в его открыто смотревшие на нее зеленые глаза, и неожиданно снова испытала желание ударить его чем-нибудь. О, эти глаза – властные, манящие, постоянно меняющие выражение… Они напоминали незамутненную зеркальную гладь озера, отражавшего покой и тишину. Но стоило попасть в него какому-нибудь предмету, как по всей поверхности расходились круги, все менялось и становилось загадочным.
Она торопливо выдернула свою ладонь из его руки.
– Да, да, сейчас.
Девон постепенно убеждался в том, что Тори Майклз – более сложная натура, чем это ему показалось сначала. Прежде всего, его поразила перемена в ее внешности: жертва бессонной ночи, которую он видел утром, превратилась в замечательную женщину с необыкновенными глазами, то и дело менявшими свой цвет. В ней была какая-то незащищенность, проявлявшаяся не столько в словах, сколько в ее закрытости, замкнутости, и он не раз ловил себя на том, что хочет взять ее на руки, успокоить, как ребенка, разгладить печальную складку на лбу…
Чутье и жизненный опыт подсказывали ему: не стоит расспрашивать Тори о том, что ее тревожило; к тому же несколько осторожных вопросов, на которые он осмелился, были встречены решительным отпором. Он выбрал тактику выжидания, стараясь потихоньку подобрать к ней ключ. Девон прекрасно видел, что она ему не доверяет, но это объяснялось ее собственными неудачами, а не тем, что он что-то не так говорил или делал. Ему очень хотелось помочь ей, а пока он старался лучше узнать ее и то, что его интересовало.
Тори поднялась наверх, а Девон остался внизу, собираясь приняться за работу. Он прошел в большую комнату первого этажа с темным паркетным полом, облюбованную Тори для мастерской из-за ее хорошей освещенности: вся северная стена комнаты от пола до потолка была застеклена.
После недолгих колебаний, надеясь на то, что Тори не из тех художников, которые не доверяют свои произведения чужим рукам, он стал осторожно открывать ящики.
Холсты были упакованы без рам. Девон вынимал их по одному и ставил вдоль стены. Лишь распаковав первые шесть ящиков, он сделал перерыв и, отступив назад, стал разглядывать картины. Эта была серия, посвященная пустыне, и в каждой картине изображались кактусы. Сначала они показались Девону прекрасно написанными пейзажами, рассказывающими о величии и одиночестве пустыни, но при внимательном рассмотрении он понял, что это не просто пейзажи, что перед ним – необыкновенные, ни на что не похожие работы, выделяющие созданную Тори серию из всего, что ему когда-либо приходилось видеть.
Он подошел к первой картине. Изображенный на ней кактус на самом деле представлял собой фигуру плачущей женщины. Боль сострадания охватила Девона. Склоненная голова, опущенные плечи – женщина была так же потрясающе прекрасна и так же оставлена всеми, как и окружающая ее пустыня.
Вторая картина также представляла собой на первый взгляд изображение кактуса. Но в действительности это был необычайно выразительный портрет мужчины. Суровое безразличие, самовлюбленность и жестокость соединились в красивых чертах его лица и надменно-горделивой позе. Взгляд его холодных глаз был устремлен вдаль, а нежные цветы, смятые в кулаке, казались символом жертвы жестокой силы, заключенной в нем. Девон почувствовал, что испытывает к мужчине на холсте настоящую ненависть, и это его удивило.
На третьем холсте были изображены два кактуса, росшие из одного корня. Это был потрясающий образ разрушенной любви. Лицо женщины выражало отчаяние. Она отшатнулась от мужчины, похожего на человека с предыдущего портрета. Он угрожающе занес над ней свои руки, одна из которых была сжата в кулак, а другая представляла собой клешню. Его красивое лицо, олицетворявшее саму жестокость, вызывало отвращение.
Картины так взволновали Девона, что он просто не смог продолжать их осмотр. Подойдя к окну, он провел рукой по волосам, с удивлением почувствовав, что она дрожит. Несколько минут Девон постоял у окна, приходя в себя, и лишь потом подошел к остальным полотнам.
На следующей картине перед ним снова была женщина. Она стояла одна посреди безграничной пустыни и смотрела на догоравший огненный закат. Ее плечи были решительно распрямлены, голова высоко поднята. Спокойствие и горделивый вызов читались на ее прекрасном лице, сохранившем следы страдания.
Девон проглотил вставший в горле комок и подошел к пятой картине серии. На этот раз изображенный на ней мужчина вызывал не ненависть, а скорее жалость. В нем почти не оставалось ни гордости, ни силы, а красота была по-прежнему бездушной. Он глядел на далекую гору, но видел в ней не величие, а препятствие и трудности. Он смотрел на нее, но его сердце оставалось незрячим.
На шестой картине снова были он и она. Он стоял позади нее. На этот раз черты ее по-прежнему прекрасного лица отличала какая-то странная неопределенность и безразличие, словно из ее души ушло нечто очень важное. Ушло чувство, подумал Девон. Мужчина смотрел на женщину, и его лицо выражало озабоченность, злость и, как ни странно, страх. Он казался человеком, потерявшим то, чего не сумел оценить, и теперь испытавшим непривычное чувство потери.
Несомненно, картины свидетельствовали о большой одаренности Тори, но Девон понимал, что столь поразительное умение Тори-художницы заглянуть в самую глубину человеческих переживаний шло от собственного жизненного опыта. Он не ожидал, что она способна на такую значительность чувства, о которой ему рассказала ее живопись. Ее картины были написаны сердцем.
Эти шесть полотен выразили чувства Тори, которые она сдерживала в себе, стараясь никому их не показывать. За ними стояло столько переживаний, столько слез!
– Ну, кто вас просил распаковывать картины! – прервал его размышления голос Тори, вошедшей в мастерскую. Правда, в нем не слышалось особого раздражения. Но Девон решил быть осторожным, потому что чутье подсказывало ему, что именно теперь решится вопрос о том, сможет ли он стать своим в этом доме.
– Я что-нибудь не так сделал? – Он взглянул на нее.
Тори стояла, облокотившись на косяк двери, и его снова поразило усталое выражение ее серых глаз. Она посмотрела на распакованные картины.
– Удивительно, как вы их расставили.
– Что-нибудь не так? – снова спросил он.
– Нет, напротив, они поставлены в правильном порядке.
Не в силах сдержать свои впечатления от увиденного, Девон с волнением произнес:
– Тори, это просто потрясающе.
Она склонила голову – то ли в знак благодарности, то ли от того, что ей не хотелось продолжать разговор о картинах, в которых она так откровенно поведала о своих переживаниях.
Словно не замечая ее нежелания обсуждать картины, Девон продолжал:
– Ваша живопись – что-то невероятное. Мне не приходилось видеть ничего подобного. Люди-кактусы просто поразительны!
– В искусстве это называется антропоморфизм, – объяснила она, – то есть выражение человеческих свойств через предметы или живые существа. Но вам, вероятно, это и без меня известно.
Девон был уверен, что она специально предприняла экскурс в теорию искусства, чтобы переменить тему разговора, но он не дал ей этого сделать.
– Вы сумели выразить в своих картинах такую широкую гамму чувств, – сказал он, внимательно наблюдая за выражением ее лица, – что на них нельзя смотреть без волнения.
– Все это никому не нужные эмоции, – резко возразила художница.
– Вы не правы. Ваша серия представляет такое разнообразие чувств – от отчаяния ко второму рождению человека, – что это никого не может оставить равнодушным. Это просто блестящий успех, Тори.
– Спасибо, Девон, – сдержанно поблагодарила она.
Заметив, как в ней нарастает беспокойство, а ее милое лицо вот-вот скроется за непроницаемой маской отчуждения, Девон счел за лучшее поменять тему разговора.
– Думаю, что дальше вы сами займетесь своей мастерской, – сказал он весело. – А что будет в гостиной? В тех ящиках тоже картины?
Тень заботы пробежала по ее лицу, и, уже выходя из комнаты, она бросила мимоходом:
– Там не мои работы, я собираюсь повесить их в гостиной.
Девон последовал за ней.
– Хорошо. А я пойду возьму из грузовика инструменты и тут же вернусь.
Тори слышала, как за ним закрылась дверь. Она медленно направилась в гостиную, машинальным движением выловив по дороге из ящика котенка, поставила его на пол и вяло побранила за то, что он раскидал повсюду солому. Затем, опустившись на пол, она снова принялась за распаковку.
Ее руки работали, а мысли были заняты другим. Перед глазами прокручивалось вновь то, что происходило несколько минут назад в мастерской. Этот добряк и весельчак проявил не просто любопытство к ее картинам, но и неподдельный, глубокий интерес. Но как он сумел ее разоружить, мгновенно переменив разговор! Черт побери, у него это прекрасно получается! Проницательность Девона насторожила ее. Вспоминая эту сцену, Тори рассеянно разглядывала фигурку из нефрита и очнулась от размышлений только при звуке его шагов.
– Вот, принес, – сообщил он деловито и поставил ящик с инструментами на пол. – Сначала я распакую ящики, а потом вы мне скажете, куда все это вешать, хорошо?
Не ответив ему, Тори спросила:
– Кто вы по специальности?
Девон удивленно поднял брови.
– Почему вы меня об этом спрашиваете?
– Я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос, – потребовала она, отметив про себя, что проницательность и ироничный ум Девона не всегда уживаются в нем с вежливостью.
Тем не менее Йорк молча подошел к одному из ящиков и начал его открывать.
– Девон!
– А вы догадайтесь! – со смехом предложил он и, вдруг вскрикнув: «Ой», стал стаскивать котенка со своей левой штанины, по которой тот уже собирался вскарабкаться вверх. – Я не дерево, ну объясните же ему, Тори!
И опять – в который раз! – ему удалось уйти от ответа.
Тори взяла котенка к себе на колени.
– Не обижайте его, – сказала она, ласково почесывая зверька за ухом.
– Он тоже не слишком был деликатен с моей ногой.
– Но ведь вы сами можете за себя постоять, – возразила она.
– Он, сдается, тоже не робкого десятка. Это очевидно.
Тори взглянула в его смеющиеся глаза и вздохнула:
– Опять вы сменили тему разговора.
– Разве? – притворно удивился он.
– Знаете что, если не хотите говорить, чем вы занимаетесь, то так и скажите.
– Да, я не хочу, чтобы вы знали, чем я занимаюсь.
– Почему?
– Это секрет.
– Ах, так… – Тори решила показать ему, что тоже умеет играть в его любимую игру – уходить от ответа, и вывести его из равновесия, как это удалось сделать ему по отношению к ней. – Виски, – вдруг произнесла она тихо.
– Вы хотите выпить? – недоуменно спросил Девон.
Она показала на примостившегося на ее плече котенка:
– Нет, просто его зовут Виски.
Скрывая досаду, Девон сказал с невозмутимым видом:
– Ну вот и прекрасно. Правда, немного странно, что он выбрал для себя такое имя.
Тори пришлось отказаться от дальнейших попыток вывести Девона из равновесия. Для этого был необходим определенный опыт и мастерство, которых у нее – во всяком случае пока – не было.
– Осторожнее, – предупредила она, когда он стал вынимать из очередного ящика картину в раме. – Она старше нас обоих вместе. – Говоря это, Тори поставила котенка на пол, и он убежал.
Крепко держа картину обеими руками, Девон посмотрел сначала на нее, а потом перевел взгляд на Тори:
– Наверное, это кто-то из ваших предков?
– Да, это моя прапрабабушка Магда.
Он тихонько свистнул.
– А вы – живая копия своей прапрабабушки.
– Это действительно так. И вот что странно: никто больше в нашей семье ни чуточки не походил на нее. Мой отец был блондином с темными глазами, а его отец, мой дед, – вообще рыжим. Прапрадедушка, муж Магды, был темноволосым, но не брюнетом. Откуда взялась Магда, никто не знает. Известно только, что она была цыганкой.
Тори остановилась и улыбнулась:
– Кажется, наш урок семейной истории несколько затянулся.
Девон продолжал рассматривать картину и не переставал удивляться поразительному сходству обеих женщин, начиная с великолепных волос цвета воронова крыла и до характерного овала лица и разреза глаз. Магда на портрете была примерно в возрасте Тори, когда нежная девичья красота переходит в яркую женскую. Старинная одежда прапрабабушки Магды, как ни странно, даже подчеркивала сходство. Единственное, пожалуй, что их отличало, было выражение лица. В лице цыганки отсутствовала свойственная Тори настороженность, оно дышало уверенным спокойствием.
Если в жизни Магды и случались неприятности, она выбрасывала их из головы и забывала навсегда.
Отметив с удивлением, с каким вниманием Девон рассматривает картину, Тори продолжила рассказ:
– Я никогда ее не видела, она умерла до моего появления на свет. Отец говорил, что она была самой спокойной женщиной на свете и обожала своего мужа.
Девон печально вздохнул:
– Вам повезло. У нас мало кто знает о своих предках.
– А вы? – спросила она, загораясь любопытством.
– Нет, я даже не видел своих деда с бабкой.
Тори от души посочувствовала Девону. Как многого он лишен! Ей вспомнились семейные биографии, легенды, сказки – все это богатство, сохранившееся от предыдущих поколений ее семьи.
– Куда мы повесим этот портрет? – спросил Девон.
Она указала на простенок между окнами:
– Сюда.
Тори смотрела, как он вешает картину, и почувствовала, что в ее душе растет интерес к новому знакомому. Теперь она и не пыталась это отрицать. Чем он так притягивал ее? Впрочем, она знала чем. Сложностью, загадочностью натуры, тем, что она видела: за внешней обходительностью и воспитанностью скрывается значительная личность. Желание написать его портрет не исчезло, но Тори подавляла его. Теперь ее тревожило иное: проснувшийся в ней чисто человеческий и женский интерес к красивому и обаятельному мужчине, находившемуся рядом.
Их прикосновения были случайными. И все же… Тори очень остро ощущала каждое его движение и жест. Она думала об этом и пыталась бороться с собой, но у нее ничего не получалось. Он слишком волновал ее как мужчина, чтобы она могла объективно судить о нем. Единственное, что для нее было несомненно, – и она это не столько видела, сколько чувствовала, – что он очень раним.
Тори неожиданно с негодованием осознала, что постоянно думает о Девоне. Но ведь он просто решил помочь женщине, а после ее рассказа об утренних неприятностях подумал, наверное, что она нуждается в опеке. Возможно даже – хотя вряд ли, – он чувствовал некоторую долю своей ответственности перед ней, поскольку именно она купила дом, принадлежавший ранее его новоиспеченной невестке.
Во всяком случае, убеждала себя Тори, Девон конечно же не думал ни о чем другом, кроме как о дружеском общении и о том, чтобы хорошо провести отпуск. Все остальное – просто плод ее разошедшегося воображения. Разозлившись на самое себя, Тори пыталась выкинуть из головы эти дурацкие мысли и отвлечься. Но не смогла: чем более простым и естественным ей казалось поведение Девона, тем более запутанным становились ее собственные чувства, и она никак не могла в них разобраться.
Вдруг она услышала, что к ней обращаются.
– Тори?
– Да? – Выйдя из задумчивости, девушка рассеянно взглянула на Девона. Он уже повесил картину и сейчас стоял рядом с ней, глядя на невысокую Тори сверху вниз. – Простите, вы, кажется, что-то сказали?
Он принял обиженный вид:
– Вы не могли бы быть внимательнее к моим предложениям?
– Простите, пожалуйста, теперь я вся обратилась в слух.
Он повторил, не скрывая досады:
– Я сказал, что вы непременно должны выйти за меня замуж, и тогда я тоже смогу считать ваших предков своими. У меня ведь никого нет.
– Как же нет, этого просто быть не может, – рассудительно произнесла Тори. – Без них и вас бы не было. Просто вы не знаете, кто они были, вот и все.
– Тем не менее вы не ответили на мое предложение.
– Хорошо, вот мой ответ: если вам нужно знать предков, составьте свою генеалогию.
Девон покачал головой:
– Какая вы жестокая!
– Да, я это знаю. Ужасно, правда?
Он тяжело вздохнул:
– Ладно, так что еще надо повесить?
Решив наконец расслабиться и спокойно отдохнуть в относительно безопасном обществе Девона, Тори неплохо провела остаток дня. Они удивительно быстро навели в доме порядок. Одна она, конечно, не справилась бы с этим так легко и за такое короткое время. Правда, многое еще предстояло сделать, но комнаты уже не были загромождены ящиками и коробками. Подготовленные для развешивания картины и гравюры стояли вдоль стен, а мебель расставлена по местам. Статуэтки, вазы и другие украшения они рассортировали по группам и подготовили для расстановки на полках специальных шкафчиков, которые ей еще предстояло приобрести.
