Текст книги "Слияние истерзанных сердец"
Автор книги: Кэтти Эмерсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
4
Крик замер у нее на губах. Она узнала Ника Кэрриера и почувствовала облегчение, когда он нежно убрал волосы с ее лица. Ведь не желает же он ей зла… Томазина даже расслабилась, словно крепкие руки должны были ее защитить от всех невзгод.
И вдруг в мгновение ока все переменилось.
Ей грозила беда. Томазина прочла это в его глазах. Вновь страх охватил ее, когда Ник медленно приблизил губы к ее губам.
Проклиная себя за слабость, Ник поддался искушению. Ему было приятно чувствовать ее под собой. И он очень хотел ее поцеловать, даже если бы это могло стоить ему жизни. Едва он коснулся ее губ, как в нем вспыхнуло неодолимое желание.
Томазина умело поцеловала его в ответ, и Ник как зачарованный целовал и целовал ее, не в силах оторваться от ее губ и требуя, чтобы она подчинилась ему.
Как ни странно, Ник все видел и слышал вокруг. Пчелы с жужжанием летали над цветами, и он слышал их, несмотря на стук своего сердца. Рядом полз муравей, тащивший на спине зернышко пшеницы.
Дом был совсем близко, но высокая трава скрывала их от любопытных глаз. Над ними на ветках зрели яблоки. В стороне росли кусты крыжовника, отделяя яблоневый сад от грушевого. Деревья укрывали их своей сенью от жаркого полуденного солнца.
Ветерок нес им аромат свежескошенной травы, смешанный с запахом горящего торфа и только что испеченного хлеба.
Еще несколько мгновений – и он забыл обо всем на свете, кроме Томазины. Она словно бы заколебалась поначалу, удивилась, но потом стала отвечать ему со страстью, отчего он пришел в полный восторг. Она гладила его грудь, пока не сомкнула пальцы у него на затылке, и еще крепче прижалась к нему.
Воротник его полотняной рубашки был расстегнут, она касалась пальчиками его обнаженной шеи – и он сразу забыл все доводы, которыми старался удержать себя подальше от Томазины Стрэнджейс. Ничего больше не существовало, кроме теплой нежной женской плоти в его объятиях. Она вздыхала, шуршала юбками, трогала его лицо – и Ник горел как в огне.
– Ник…
Он услышал свое имя и, взглянув ей в лицо, увидел в ее глазах пламя страсти – и отбросил все сомнения. Она подставляла ему свое лицо в ожидании все новых и новых поцелуев.
Томазина опустила руку, чтобы погладить его грудь, но Ник перехватил ее и потянул ее дрожащие пальчики ниже… еще ниже, пока сам не задрожал от охватившего его блаженства.
Томазина разрумянилась. Она хотела было что-то сказать, но он закрыл ей рот поцелуем. Таких сладких губ он еще не знал в своей жизни.
Когда он коснулся губами ее уха, Томазина что-то пролепетала от удовольствия и призывно выгнулась под ним.
Искушение было слишком велико. Даже если бы понадобилось запродать душу дьяволу, он не отказался бы сейчас от ее тела.
Ник потянул за шнурок на ее корсаже и заглянул ей в лицо, на котором блуждала довольная улыбка. И тут вдруг прошлое вошло в настоящее, и у Ника помутилось в голове. Ее лицо, ее тело, даже ее улыбка были в точности, как у Лавинии. Ему показалось, что Томазина смеется над ним, наслаждаясь своей скорой победой.
Его охватила ярость. Страсти как не бывало, словно его облили холодной водой. Он лег на спину рядом с ней, все еще желая ее, но уже вернув себе способность рассуждать.
Он потерял над собой контроль. Это ее вина. Это она лишила его разума.
Томазина села и недоуменно воззрилась на него.
– Ник?
– Ты меня хочешь, да, Томазина?
Она словно не слышала, каким холодным тоном он задал ей этот вопрос. Глаза ее сияли, когда она протянула руки к его лицу. Ее прикосновение было легким, как прикосновение бабочки, а слова звучали нежно, как шорох весеннего ветерка.
– Да, хочу, потому что я все эти годы любила тебя. Я даже сама этого не знала до сих пор.
«Опять какой-то трюк, – сказал он себе. – Она хочет, чтобы я стал слабым, и тогда она мной завладеет.»
– Ты всем своим любовникам это говоришь? Это что – часть игры? Они тебе больше платят, если ты шепчешь им нежные словечки?
Ник встал на четвереньки и посмотрел ей прямо в лицо. Губы у него скривились в злой усмешке.
Она ничего не поняла и не сразу ответила.
– Я не шлюха, продающая себя в канаве.
– А в саду? Я чуть было не взял тебя и не услышал ни одного протестующего возгласа. Ты стонала от удовольствия и с готовностью задирала ноги.
– О Господи!
Она попыталась подняться, но он обхватил ее за талию и привлек к себе, хотя знал, что не нужно этого делать. Стоило ему ее коснуться, как все началось сначала.
Ник старался держать себя в руках, но ему это не удавалось и, прижимаясь к ней, он прошептал:
– Мой приятель требует, чтобы я не отказывался от того, что мне предлагают.
Томазина молчала и отчаянно сопротивлялась, но не могла вырваться из цепких рук. Испугавшись, что он возьмет ее силой, она заплакала.
– Что это значит, Томазина Стрэнджейс? Разве ты сама не хотела?
Ненавидя ее за эти слезы и еще больше презирая себя, Ник оттолкнул Томазину и встал. Она лежала на спине и рыдала, спрятав в ладони распухшие губы.
Ник хотел уйти, просто повернуться к ней спиной и отправиться по своим делам, но понял, что связан с ней невидимой ниточкой, и остался стоять на месте.
Томазина тоже сделала над собой усилие и поднялась, шатаясь, на ноги. Он думал, что она сразу же бросится бежать от него, но, видимо, ее тоже что-то держало. Она побледнела, а в ее огромных глазах полыхали страх и ярость.
– Ник, я должна знать. Это ты преследовал меня в лесу?
Он, удивившись ее вопросу, сказал себе, что она не заслуживает разговора.
– Ник, это был ты? Ты бежал за мной?
– Еще чего не хватало! Думаешь, у меня других дел нет, как поджидать тебя в саду?
Он поискал ее чепец, нашел и с насмешливым поклоном вручил ей.
Губы у нее дрожали, когда она пыталась привести в порядок волосы и надеть чепец, а Ник не отрывал глаз от нежной кожи, которой он только что касался губами. Он все еще желал ее.
– Не в саду, – проговорила она так тихо, что он с трудом разобрал ее слова.
Томазина изо всех сил старалась взять себя в руки. И вдруг ее осенило; на Нике не было плаща!
Неужели он шел ей навстречу из дома? Значит, там был кто-то другой?
Это уж слишком! Томазина заставила себя сосредоточиться. Преследовал ее не Ник. Однако в этом мало утешительного.
Она посмотрела на открытые ворота. Но кто-то же был в лесу! И он или она все еще, верно, прячется и высматривает. От мысли, что кто-то видел и слышал все, что было между нею и Ником Кэрриером, Томазина пришла в ужас.
Но, похоже, из леса никто не выходил. На лугу царили мир и покой. От этого благолепия Томазине стало еще страшнее.
– За мной в лесу следили, – сказала она, повернувшись к Нику, который насмешливо улыбнулся ей.
– А ты что там делала? Если у человека есть голова на плечах, он не забирается в Гордичский лес даже в ясный полдень.
Томазина вздернула подбородок.
– Когда я была маленькой, я часто бывала там и не помню, чтобы меня кто-нибудь обидел. Почему нельзя туда ходить? Там водятся разбойники? Или дикие звери?
– Ты лучше меня должна знать, что иногда поднимается в человеке.
Не в силах выдержать его холодный взгляд, который только что горел огнем, Томазина опустила глаза.
– Я пошла на одно место, которое мне хорошо знакомо, – дрожащим голосом произнесла она. – Мне хотелось побыть одной. Посидеть и подумать, чтобы никто из Кэтшолма меня не видел.
Она неожиданно вздрогнула, но подавила в себе желание прильнуть к нему. Неужели ничего-ничего не осталось от того мальчишки, который когда-то был ее другом и защитником?
– Продолжайте, мисс Стрэнджейс. Что вы делали на том потайном месте?
Он как-то странно произнес эти слова. Томазина поняла, что он нетерпеливо ждет ответа, но было и еще что-то темное и пугающее в его голосе. Томазина сама не знала, зачем отвечает ему, ведь он закрыл для нее свое сердце и свою душу.
– Ничего я не делала. Кто-то в плаще появился из-за деревьев, ну, я испугалась и убежала.
Ник недоверчиво фыркнул, и Томазина вновь подняла на него глаза, уязвленная даже больше, чем если бы он ее ударил.
– Почему ты мне не веришь?
– Я верю, что тебя преследовали. Я только не понимаю, чему ты удивляешься. Ты всем расставляешь ловушки, и какой-то дурак попался.
Томазина даже отпрянула, и слезы выступили у нее на глазах. Как он мог так мерзко думать о ней? Как он мог предположить, что она кого-то заманивала в лес?
– Я вовсе не расставляю ловушки.
– Нет?
– Нет.
– Некоторым женщинам нравится, когда к ним липнут незнакомцы и… старые друзья.
– Я не из их числа.
Он долго смотрел на ее губы, молча напоминая ей о ее недавнем поведении. У Томазины вспыхнули щеки, но она не отвернулась. Должна же она убедить его, что он неправильно о ней думает!
– Хватит притворяться, Томазина! Не строй из себя невинную девицу. Ты – дочь Лавинии Стрэнджейс и приехала сюда из Лондона. И ты умеешь разжечь мужчину.
Он потянулся было к ней, но она отпрянула от него.
– Как ты смеешь такое говорить? Как ты можешь нежно целовать, а потом грубить?
– Я и есть грубиян.
Он схватил ее за руки и повернул к себе.
– Не надо, Ник.
– Почему? Я еще не получил того, что ты мне сулила.
– Ничего я тебе не сулила.
– Так ли, Томазина? Ты мне обещала все до конца. – Он придушенно рассмеялся. – Да и зачем мне верить твоим словам, когда ты у меня в руках как натянутая тетива! И ты еще хочешь уверить, что не разжигала меня своими поцелуями?
Томазина растерянно молчала.
Неловкое молчание прервалось, когда к их ногам упало с ветки яблоко. Они оба опустили головы, чтобы взглянуть на него, и Томазина поняла, что близка к истерике. Сейчас она закричит. Но не от страха, а от безнадежности.
– Ева искушала Адама яблоком в раю, но здесь ты сыграл роль искусителя, – с трудом проговорила она.
Сгорая от стыда, Томазина горько сожалела, что так быстро поддалась Нику. Она не лгала ему, когда говорила о своей любви. Теперь она точно знала, что любила его ребенком и никогда не переставала любить. Она поняла это, когда он в первый раз поцеловал ее, и теперь уже ничто не могло этого изменить… Ведь невозможно остановить движение звезд.
Сумятица ее чувств отражалась на ее лице. Он, кажется, начал понимать, что с ней творится, но упрямо все переиначил, унизив любовь до простого чувственного влечения.
– Ты все еще меня хочешь.
«Я все еще люблю тебя, – молча поправила она его. – Я только что это поняла и ничего не могу изменить.» Она любила Ника. Всегда любила его одного.
– Я не хочу отдавать себя мужчине, который так плохо думает обо мне.
Он рассмеялся.
– Сколько ты берешь за свою любовь? Сколько стоят шлюхи в Лондоне?
– Я этого не знаю.
– Томазина, Томазина, только не говори, что ты девица!
Томазина почувствовала, как горячий румянец заливает ей щеки. Почему-то он считает ее доступной женщиной. А она еще целовала его…
Ее охватило отчаяние, и она стала молча ждать следующего удара.
– Не надо было тебе приезжать в Кэтшолм.
– Ну так радуйся, потому что я решила уехать. Я не останусь здесь, где я никому не нужна.
На нее навалилась такая усталость, какой она еще не знала, но Ник лишь улыбнулся.
– Нужна – не то слово.
– Утро тебя устроит? Или мне уйти на ночь глядя?
Она испугалась, что опять расплачется, поэтому оттолкнула его и быстро зашагала к дому.
– Значит, завтра.
Она сама не поняла, то ли холодный тон Ника, то ли ее собственные чувства толкали ее бежать обратно и молить Ника, чтобы он объяснил, почему так хочет от нее избавиться.
Добравшись до своей комнаты, она бросилась на кровать, свернулась в комочек и дала волю слезам.
Она еще помнила, как Ник прижимался к ней всем телом, как пахла его кожаная безрукавка, какой вкус был у его губ.
Мало-помалу она перестала плакать, но все так же злилась и все так же ничего не понимала. Что бы она ни чувствовала по отношению к Нику, он ее не любит. Значит, выбора у нее нет. Надо уезжать. Томазина сказала себе, что не желает оставаться, если он принимает ее за шлюху.
Прошло больше часа, прежде чем Томазина встала с кровати, вытерла глаза и высморкалась. Есть ей не хотелось, и она решила вместо ужина собрать свои вещи. Рано утром она отправится в Манчестер. Ничего, дойдет как-нибудь. А там придется отдать себя на милость материнской родни.
Она направилась к комоду, в который сложила почти все вещи, и только тут поняла, что кто-то побывал в ее комнате, пока она выясняла отношения с Ником. Книга с записями ее матери лежала открытая на скамье возле окна, хотя она точно помнила, что спрятала ее в сундук.
Вытерев вспотевшие руки о юбку, Томазина долго не могла сдвинуться с места. Что же искали в ее вещах? И кто искал?
Она медленно огляделась, но все остальное лежало как прежде. Томазина посмотрела на книгу, потом приблизилась к ней, и тут ей в голову пришла другая мысль. А вдруг искали ее, а не тайны Лавинии?
Томазина легонько провела ладонью по странице, на которой ее мать своей рукой описала цветок, ею же засушенный и приклеенный к странице слева. Если заварить сухие листья, читала Томазина, то можно лечить кашель, эпилепсию, воспаленные гланды. Растертые в порошок листья можно добавлять к другим, чей вкус не изменится.
Она не забыла написать, что будет, если дать слишком много листьев, но запись была сделана другими чернилами, словно Лавиния сама ставила опыты и занималась этим довольно долго. Неискушенная Томазина не поняла, что особенного именно в этой записи, чего искал в ней тайный посетитель и зачем вообще врываться к ней без спросу, если никто даже словом не обмолвился об этой книге до сих пор?
Со вздохом она закрыла ее и положила на пол возле сундука, потому что одной рукой никак не могла поднять крышку. Остальные вещи оставались нетронутыми, разве лишь зимняя накидка, в которую была завернута книга.
Томазина постаралась убедить себя, что произошло лишь недоразумение и не стоит из-за этого расстраиваться, после чего взялась за вещи. И все-таки руки у нее дрожали… Она дотронулась до лютни, захотела вытащить ее, но едва не уронила на пол, а потом крепко прижала к груди. Ткань, которой был обит сундук изнутри, разорвалась в одном месте, и Томазина неожиданно вспомнила.
Мать хранила в нем свои вещи. Томазина закрыла глаза и увидела мать на коленях возле сундука. Она потянулась к задней стенке, где был тайник.
Волнуясь все сильнее, Томазина отодвинула сундук от стены и в точности повторила движения матери. Раздался щелчок. Тайник оказался в передней стенке сундука – щель между железным ободом и желтой кожаной обивкой.
Щель была узкой. Томазина просунула в нее палец и с трудом вытащила ящичек.
Томазина закрыла глаза, не зная, что лучше: не найти ничего или разгадать хотя бы одну из тайн матери? Тяжело вздохнув, она подняла веки.
В ящичке были бумаги. Томазина вытащила один листок. На нем оказался рисунок, и Томазина тотчас узнала руку Лавинии, хотя на рисунке не было ни травинки, ни цветка. На Томазину смотрела Фрэнси Раундли восемнадцати лет.
Она стала вытаскивать другие листы и вспомнила, что Лавиния любила зимой, когда делать было нечего, рисовать. Она и дочь этому научила, и рисование стало одним из немногих их общих занятий, когда они жили в Кэтшолме. Переехав в Лондон, Лавиния потеряла интерес к рисованию: за девять лет она ни разу не взяла в руки карандаш. Даже все цветы были нарисованы ею до падения с лестницы.
Рассматривая один рисунок за другим, Томазина понемногу вспоминала. Вот Констанс. Совсем малышка. Или это ее сестричка, которая умерла? Теперь уж не узнаешь. В отличие от остальных портрет не был подписан. Ни имени, ни даты.
А вот и Ник, когда ему исполнилось шестнадцать. Томазина торопливо убрала рисунок. Она не хотела думать о Нике ни сейчас, ни вообще. Не задержался у нее в руках и портрет его отца. Зато она долго вглядывалась в Джона Блэкберна. В сорок лет он сохранил густые волосы. Глаза у него умные, и нижняя губа полнее верхней, что придавало его улыбке чувственный оттенок. Вряд ли Томазина часто виделась с хозяином поместья, но теперь она вспомнила, что он был высокий, длинноногий и, кажется, голубоглазый – как Фрэнси.
Рисунки навеяли на нее грусть, тем более что она собиралась навсегда распрощаться с Кэтшолмом. Она возьмет их с собой. Они будут напоминать ей о здешних местах. Одного она не понимала: почему матушка спрятала их здесь, а не забрала с собой в Лондон.
В ящичке оставались три листка, и она достала их, не подозревая об их будущем значении в ее жизни. На первом был Рэндалл Кэрриер. На втором – нелицеприятный портрет Ричарда Лэтама, которого Лавиния изобразила презрительно усмехающимся. А на последнем была сама Томазина. Улыбаясь, Томазина стала разглаживать лист бумаги, едва взглянув на надпись, потому что заранее знала, что там должно быть написано. Однако, смутившись тем, что заметила две строчки, а не одну, Томазина прочла их – и не поверила собственным глазам.
Лавиния аккуратно вывела каждую букву, так то ошибиться было невозможно:
Томазина в возрасте десяти лет. Моя старшая дочь.
5
– Старшая… – прошептала Томазина.
Она была неприятно поражена, однако уже нельзя было сделать вид, что она не видела этого слова.
Чуть позже она стала смотреть на него с удовольствием. Оно значило, что у нее есть семья. Сестра. И не просто сестра, а родная сестра! Лавиния Стрэнджейс произвела на свет еще одну дочь. И если Томазина – старшая, значит, она должна быть младшей.
Она… Кто?
Томазина зажала рот тыльной стороной ладони. Вот ужас-то. Как ее найти? Лавиния Стрэнджейс жила в Кэтшолме без мужа, следовательно, любая девочка младше Томазины могла быть ее незаконнорожденной сестрой.
Рождение такого ребенка всегда окружено строжайшей тайной. Наверное, девочку отдали кому-нибудь, и требование Лавинии помочь ей теперь уже невыполнимо…
Томазина все еще размышляла над своим открытием, когда в дверь постучали. Она было решила не откликаться, но вспомнила, что дверь не заперта.
– Сейчас! – отозвалась она, поспешно пряча свои находки и материнскую книгу в потайной ящик.
Вербурга Клейтон ждать не пожелала. Едва Томазина поднялась, чтобы открыть дверь, как она вошла в комнату. Прижав палец к губам, она посмотрела в окно на фасад господского дома, закрыла ставни и зажгла свечу.
Комнату заполнило тихое бормотание вперемежку со старческим шарканьем. Она потирала руки и заглядывала во все углы с любопытством, граничившим с наглостью.
Томазина не знала, что ей делать со старухой, и чувствовала себя неважно наедине с ней. Вербурга была подругой Лавинии. Из всех обитателей Кэтшолма, похоже, только она могла знать о судьбе младшей сестры Томазины.
– Рада тебя видеть, Вербурга. Я с самого начала хотела с тобой поговорить без чужих ушей.
– А?
Бормотание стихло. Когда же Томазина заглянула в ее блестящие глаза, она усомнилась в безумии старухи.
– Вербурга, я хочу с тобой поговорить.
– Надо было остаться на поляне.
– Это ты бежала за мной по лесу?!
Вербурга, не отвечая, вновь забормотала на одном ей известном языке. Она осмотрела вещи, которые Томазина достала из сундука.
– Лавиния, ты не можешь нас покинуть.
– Томазина. Я – Томазина.
Изобразив удивление, Вербурга огляделась.
– Это спальня Лавинии Стрэнджейс.
Томазина вздохнула. Зачем Вербурге надо было обряжаться в плащ и бежать за ней в лес? Даже если спросить, ответа она все равно не дождется. Вербурга говорит только то, что хочет.
– Теперь я очень жалею, что убежала, но я тебя тогда не узнала.
Вербурга не обращала на нее внимания.
«Но если бы я не убежала, – подумала Томазина, – я бы не наскочила на Ника в саду. Если бы мы с ним не поцеловались и не поругались, я бы не побежала укладываться и не нашла бы рисунки. И не знала бы, что у меня есть младшая сестра.»
Томазина опять вздохнула. Сегодняшний день заставил ее усомниться в том, что человек – хозяин своей судьбы.
Старуха молча стояла посреди комнаты. Потом подняла правую руку и ткнула в Томазину пальцем.
– Ты не должна уезжать. Ты не зря тут. Что тебе рассказала мать?
Отпрянув от нее, Томазина все же заметила, как хитро сверкнули ее глаза, и сердце у нее забилось сильнее.
– Она послала меня помочь моей сестре.
Вербурга одобрительно кивнула. Неожиданно она превратилась в совершенно разумную женщину, способную разговаривать как все нормальные люди.
– Ты ее знаешь, Вербурга? Как ее зовут? Кто ее отец?
Морщинистое лицо Вербурги преисполнилось важности, когда она уселась на сундук и, старая, как здешние горы, вновь принялась молча осматривать комнату. Томазина чуть не закричала от отчаяния.
– Моя родная сестра, Вербурга, я хочу ей помочь!
Старуха улыбнулась в ответ. Это была улыбка сумасшедшей. Никакой хитрости уже и в помине не было. Наконец она пробормотала два слова:
– Сестра-монахиня.[6]6
Англ. sisterhood означает и родственную связь сестер, и религиозную сестринскую общину.
[Закрыть]
– Нет. Моя сестра. Родная сестра!
– Сестра-монахиня, – повторила Вербурга. И расхохоталась, словно услышала добрую шутку. – Женских монастырей в Англии больше нет. – И опять она забормотала что-то несусветное о монашенках, священниках и Бог знает о чем еще. – Но есть те, кто блюдет старые обычаи. Ты это знаешь, Лавиния.
Томазина опять поправила ее. Неудивительно, что миссис Марджори не доверяет Вербурге. Старуха не совсем в своем уме. Иногда, правда, разум к ней возвращается, но ненадолго. Стоило Томазине прийти к такому выводу, как старуха спросила ее:
– Где ее книга?
– Чья? Мамина?
– Она одна. Мамина?
Томазина хотела было спросить, не она ли побывала у нее в комнате и оставила книгу открытой, но побоялась вернуть ее опять в сумеречное состояние души. У нее есть дела поважнее, чем книга Лавинии: она должна узнать, где ее сестра.
– Лавиния Стрэнджейс была большой искусницей, – сказала Вербурга.
Томазина была уверена, что она все соображает, пока старуха вновь не рассмеялась каркающим смехом.
– Пожалуйста, Вербурга, скажи, что сталось с моей сестрой!
– Никто лучше Лавинии не может готовить зелья. Большая искусница. Большая искусница, а?
Старуха постучала ногами по сундуку и вопросительно сверкнула глазами на Томазину.
– Да, матушка была большой искусницей, – ответила она.
Признание вышло горьким. Лавиния знала, как утишить боль в ногах, но чего ей это стоило? Она все время должна была увеличивать дозы. Ей требовалось все больше ее зелий, и Томазина не сомневалась, что в конце концов она сама себя ими убила.
– Где книга Лавинии?
Томазина заглянула в хитрые старые глаза и задумалась. В их разговоре подразумевалось гораздо больше, чем она догадывалась, и книга Лавинии тоже играла тут свою роль. Хорошо, что она успела ее спрятать.
– Она в надежном месте. Я не могу взять ее сейчас.
Вербурга завыла.
– Ты больна?
Вой становился все громче. Томазина поняла, что Вербурга думает, будто книга потеряна, – значит, это не она читала ее. Томазина не знала, что подумать, но она искренне сожалела, что расстроила беднягу.
– Я ее принесу.
Вой стих. Вербурга с сомнением уставилась на Томазину.
– Я тебе ее потом покажу, если ты ответишь на мои вопросы.
Вербурга ждала. Тщательно подбирая слова, Томазина сказала:
– У мамы был любовник после смерти батюшки. Я знаю, что она родила незаконную дочь, мою единоутробную сестру.
– Стыдно рожать ублюдков.
– Вот-вот! Матушка, верно, спрятала ребенка. Она ведь была умницей. И у нее были друзья. Она куда-то отослала девочку, да? Вербурга, моя сестра в деревне? Ее считают дочкой йомена?
Вербурга все еще сидела на сундуке, выбивая дробь на передней стенке.
– Лавиния умница. Ни один мужчина с ней не сравнится.
– Пожалуйста, Вербурга, помоги мне! Я зря сюда приехала? А куда тогда?
– Томазина, ты не должна уезжать.
– Значит, она здесь?
– Нам нужна книга.
– Хочешь получить ее в награду за ответы? Или ты меня не понимаешь?
Вербурга расплылась в улыбке, предоставляя Томазине выбирать тот ответ, который ей больше по вкусу.
– Я не уеду, Вербурга. Кто-то в Кэтшолме или в Гордиче должен был помочь Лавинии. Если девочка не умерла, она наверняка тут или в одном из других поместий Блэкбернов. – Томазина не сводила глаз с Вербурги, не понимая, в своем она уме или нет. – Джон Блэкберн – отец ребенка?
Вербурга снова что-то забормотала, не обращая внимания на вопрос Томазины.
Томазина вспомнила портрет Джона Блэкберна. Красивый, властный. Лавиния наградила его улыбкой, при виде которой женщины задумываются о темных спальнях. Разве не Блэкберн платил ей все эти годы? Не похоже на вознаграждение гувернантки.
Пытаясь пробиться к разуму старухи, Томазина стала размышлять вслух:
– Сестра младше меня. Наверное, она родилась до падения матушки. Значит, сейчас ей может быть от десяти до двадцати. Иокаста Кэрриер не в счет, но кандидаток все равно хоть отбавляй. Может быть, Агнес?
Вербурга насторожилась.
– Ты меня слышишь, Вербурга?
– Она идет.
Констанс Раундли ворвалась в комнату, даже не подумав постучать. Она не обратила никакого внимания на Томазину и направилась прямо к Вербурге.
– Вот ты где, старая карга! Сколько раз я тебе говорила не болтаться по дому?
– Она мне не мешала.
Констанс удостоила Томазину быстрым взглядом.
– Не выгораживайте ее, а то она Бог знает что еще натворит.
Вербурга переводила взгляд с одной на другую и хмурилась в растерянности.
– Лавиния! Где Лавиния? Она оставила вместо себя дочь.
– Оставила, оставила. – Констанс схватила старуху за руку и потащила ее вон из комнаты. – Мы уходим, Вербурга. Попрощайся с мисс Стрэнджейс.
– Всего доброго. Доброй ночи. Доброе утро.
Дверь за ними захлопнулась, и Томазина вновь осталась одна в бывшей спальне своей матери. Она еще долго слышала бормотание Вербурги, постепенно стихавшее в коридорах господского дома.
Марджори не нравилось, что ее сын нервничает. Она не сомневалась, что страда идет как надо, а то и лучше, чем когда управляющим был ее муж. Даже погода помогала Нику.
Он пришел, когда она уже легла в постель, но еще долго мерил шагами комнату. И вдруг ударил кулаком по оконной раме. Окно с треском открылось, и наступила тишина. Ей легко было представить, как он стоит в лунном свете, жадно глотая ночной воздух. Потом он наверняка поднял голову и стал смотреть в сторону Кэтшолма.
У нее даже мысли не возникло вылезти из теплой кровати, как ее ни одолевало любопытство. Пусть мужчина побудет один, если ему так хочется. Было время, когда ей хотелось понять, но она не понимала его отца.
Иокаста зашевелилась в постели и встала. Потом ее шаги зазвучали на лестнице. Обрадовавшись, что видит отца, она бросилась ему на шею.
– Ты не пришел к ужину. А мы тебя ждали!
– Я сказал, что постараюсь. Но не получилось.
Медленно, чтобы поменьше шуметь, Марджори подвинулась к краю кровати, которую делила с внучкой, и потянулась за шалью. Она хорошо слышала, о чем говорили внизу.
– Я скучала по тебе! Мы все ждали и ждали тебя, пока у меня в животе не забурчало так, что соседи, наверное, услышали. Бабушка заставила меня поесть.
– А иначе ты бы голодала?
– Голодала.
Марджори спустилась вниз и увидела улыбающегося сына, который, обхватив дочь за талию, поднимал ее вверх и заглядывал ей в глаза. Сделав вид, что Иокаста слишком тяжела для него, он как будто чуть не уронил ее и, усадив благополучно на скамью, надавил ей пальцем на кончик носа.
– Вот так-то, мисс. Быстро в постель! Уже поздно.
– Ты тоже давай в постель!
– И я тоже, только немного попозже.
– Ник, послушайся совета дочери!
– Сейчас, мама. Вы обе идите. Жаль, что я вас разбудил.
– Беги наверх, Иокаста.
– Я совсем не хочу спать! – Иокаста прикрыла рот ладошкой, чтобы Ник не видел, как она зевает. На бабушку она не обращала внимания. – Ты ужинал с мисс Стрэнджейс?
Ник потемнел лицом, но ненадолго, так что даже Марджори не поняла, показалось ей это или нет.
– Ты знакома с мисс Стрэнджейс?!
– Она такая красивая!
– Откуда ты знаешь? – спросил он, заглядывая ей в лицо, а потом внимательно посмотрев на мать.
– Мы вчера были вместе в церкви. Она сидела рядом с нами. Она мне очень понравилась. Если ты ужинал с мисс Стрэнджейс, тогда я на тебя не в обиде.
Ник поцеловал дочь в лоб и, тихонько шлепнув, подтолкнул к лестнице.
– Иди в постель. Завтра я буду ужинать с тобой. Даю слово.
Он подождал, пока девочка скрылась из глаз, и сразу на щеках его вспыхнул горячечный румянец. Марджори, повернувшись к нему спиной, подошла к окну и закрыла его. Она помедлила, не зная, закрывать ли ставни. Луна светила ярко, посылая на землю свои колдовские лучи.
– Ты очень поздно сегодня.
– Лучше расскажи, как вышло, что Томазина Стрэнджейс очаровала мою дочь?
– Мы встретились случайно. По дороге в церковь. Ты против?
– Я не хочу, чтобы она даже приближалась к моей дочери! К счастью, она скоро уедет. А пока я не потерплю… случайные встречи.
– Почему ты так расстроился?
– Ты знаешь, кем была ее мать.
Марджори открыла рот, но ничего не сказала.
Она многое знала о Лавинии Стрэнджейс, и подумала, что Ник вспоминает то же самое; но не могла ни о чем спросить его, не выдав себя гораздо больше, чем ей хотелось бы.
– Ну, мадам?
Марджори раздраженно сказала:
– Я тебе уже говорила, что Томазина только внешне похожа на мать!
– Я не хочу рисковать своей дочерью! Не хочу, чтобы Иокаста встречалась с Томазиной Стрэнджейс. Мама, ты меня слышишь? Оставь свои мечты. Томазина никогда не будет твоей невесткой!
Марджори вздохнула, глядя, как Ник идет по лестнице наверх в свою спальню. Не имело смысла ему что-нибудь втолковывать – по крайней мере, когда он так упрямо выпячивает подбородок.
Спать ей не хотелось. Она достала кружку, налила себе эля и взяла хлеба. Ник заронил ей в душу сомнение.
В том, что Лавиния Стрэнджейс начала делать в Гордичском лесу, не было ничего дурного. Даже Марджори с удовольствием участвовала в тогдашних сборищах, но потом благоразумие все-таки взяло в ней верх. То одно менялось, то другое, потом Элис… А вскоре и сама Лавиния чуть не погибла и уехала.
Она опять вздохнула и присела к очагу. Она всегда знала, что ничто не кончится с отъездом Лавинии в Лондон. Стоит только чему-нибудь начаться, потом попробуй останови… Ей даже не хотелось думать о том, что сейчас творится в Гордичском лесу.
А в Кэтшолме муки Томазины вылились в ночной кошмар. Не зная, что в изножии стоит и наблюдает за ней темная фигура, она крутилась и вертелась, бормоча что-то в испуге, как это было много лет назад в соседней комнате.
…Девочка проснулась от приглушенных голосов. Кто-то ссорился. Она была больна, и горячка еще изводила ее, но ей вдруг стало так страшно, что она вскочила с кровати и открыла дверь.
На балконе, не подозревая о ее присутствии, два человека угрожали друг другу. Томазина не разбирала слов, но в одной из фигур узнала свою мать и поняла, что говорившие не испытывают друг к другу добрых чувств.
Больше никто не жил в южном крыле, и некому было помочь матери, когда собеседник взмахнул рукой и столкнул ее вниз.
